Читать книгу: «Это», страница 3

Глава 4
В которой никого не тошнит, а я знакомлюсь с будущими предками своих детей

В магазин для новобрачных я приехал минут на сорок позже назначенного – уже, честно говоря, немного паникуя. К моему счастью, Стеффи, примеряющая великолепное подвенечное платье с перьями и стразами, была слишком занята, чтобы злиться.

– Придурок не мог не опоздать, – задумчиво пробормотала она, разглядывая себя в зеркале.

А там, друзья мои, было на что посмотреть, поверьте! Я не считаю себя мастером высокого любовного слога, и для того, чтобы во всех подробностях описать Стеффи, мне пришлось залезть в сеть и отыскать там стихотворение следующего содержания:

 
Бежит ручей ее кудрей
Льняными кольцами на грудь.
А блеск очей во тьме ночей
Пловцам указывал бы путь!⁹
 

Поэт намекает, что некая Молли – очевидно, объект его матримониальных поползновений – пройдя необходимую подготовку, могла бы без труда освещать своим взглядом путь для тех, кому за какими-то чертями понадобилось устроить ночной заплыв в заведомо неприспособленном для этого водоеме. Судя по отзывам на странице автора, нашлось немало людей, которые в подобной откровенности не видят ничего предосудительного; я же склонен думать, что если все, чем Молли может похвастать – это желтоватые нечесаные патлы и лихорадочный блеск глаз, то служба маяком в английском захолустье – далеко не худший вариант ее трудоустройства!

А вот что касается Стеффи, у нее-то как раз было все, чего пожелаешь: и белоснежные струящиеся локоны, и надменные синие глаза, и пухлые алые губы, и сумасшедшая фигура… И, конечно, у нее была грудь! Да не просто грудь, а настоящая бомба с часовым механизмом под одно известное движение:

«В деле „Уволенные Беззащитные Невинные Личные Помощницы Против Сальных Похотливых Начальственных Свиней“, внимательно и скрупулезно рассмотрев фотоматериалы из телефона свидетеля Роберта Марша, суд постановляет: дело прекратить, подсудимых освобо… порядок в зале! …порядок! …пристав, выведите из зала суда представителей прессы …п… пристав! …проклятье! …все на „п“!.. вот того с телефоном оставь! …который все снимает втихаря… Эй ты, с телефоном! Иди сюда! Что „ваша честь“? Сорок лет уже „ваша честь“! Вот сюда наведи! Видишь?! Увеличить хочешь? На, увеличивай!!! Теперь видишь?! Да потому, что он снимал ее в зеркале ванной, из коридора… сбоку!!! …А теперь скажи мне… нет, лучше не ты… эй, очкастая… что там у тебя на плакате? „Горите в аду, кобели!“ …и когда только написать успела… ах, из дома принесла? Предусмотрительная? Так вот и скажи мне, очкастая, раз такая предусмотрительная: ну а как еще эти парни могли удостовериться, что от них не прячут парочку таких вот малышек?! Как?! Ка-а-ак?!»

Сегодня, по прошествии лет, когда мои мемуары только готовятся увидеть свет, я чувствую, что просто обязан сделать следующее заявление: признаю со стыдом, что речь этого несуществующего судьи далеко не всякой моей читательнице покажется безобидной. Попытки представить автора всего лишь невинной жертвой маскулинных заблуждений и вовсе обречены на позорный крах. Но есть один аргумент, который наверняка избавит меня от ярлыка de mauvais mouton¹⁰ и вернет мне по праву заслуженное место в узком кругу нью-йоркского либерального истеблишмента: на самом деле очередное авторское упражнение в объективации нужно было лишь для того, чтобы отразить заоблачную крутизну его сюжетной арки; оно – что-то вроде десятицентовика, который кладут для памятного фото рядом с тушей выброшенной на берег касатки, в финале счастливо спасаемой мосластыми пляжными шалопаями.

К тому же теперь-то вы, надеюсь, получили некоторое представление о том, насколько Стеффи была хороша? И опять-таки, вам, наверное, интересно: как же мне это удалось? Ну хорошо, берите ручку и пишите: я был напористым, но не навязчивым… записали?.. веселым, но не вульгарным… нежным, но не плаксивым… откровенным, но не…

Пфф, дурачки! Вы опять попались! Всю эту околесицу я когда-то вычитал в «Космо» одной моей подружки. На самом же деле секрет прост: Стеффи, привыкшая к тому, что мужчины тряслись, как зайцы, приближаясь к ней на расстояние, с которого становился различим цвет ее машины, быстро сдалась, потому что я действовал, вместо того чтобы тупо таращиться, пыхтеть и пускать слюни!

– Ладно, – сказала Стеффи, смягчившись. – Садись, и молчок!

Я прошел мимо покрытых толстым слоем инея красавиц, помогавших Стеффи примерять платье, и развалился на диване.

Стеффи исчезла, и спустя несколько минут появилась в другом, кружевном, полупрозрачном, соблазнительно облегающем.

– Ты что, заказала два платья? – спросил я.

– Я заказала три платья.

– С ума сошла? Ты разоришь своего отца! И кстати, я даже отсюда вижу соски. Примерочная у них уже есть, но что им мешало завести мастурбационную?

– Это, кажется, ничего…

– Господи, Стефф – ну какая же ты в нем страшная! Можешь даже выиграть конкурс «Уродина месяца»!

Я запел:

– «Оу-оу-е-е-е, это самая страшная невеста месяца-а-а! Она бросает буке-е-ет, и все разбегаюца-а-а!» Кстати, все мои друзья, включая твоего братца, уверены, что я женюсь на тебе из жалости. Глупые идиоты не знают, что есть только одна причина, по которой я делаю это – твоя потрясающая задниц-а-а! И твои деньги. Две причины.

Стеффи, не обращая на меня никакого внимания, медленно поворачивалась, рассматривая себя в зеркале. На ее прекрасном лице появилось мечтательное выражение.

– Ладно, решу позже. А для этого подберите что-нибудь покороче, чтобы не пришлось сильно ушивать, – бросила Стеффи девушкам, пренебрежительно кивнув в мою сторону.

Когда примерно через час мы запихивали многочисленные пакеты в багажник ее «Бентли» (ярко-охристового), она сказала тоном, исключавшим любые возражения:

– Едем к отцу. Соберись!

– Что? Ты забыла, что случилось в последний раз, а? Да у меня, может, шрамы на всю жизнь останутся! Нетушки.

– Все очень просто – будешь кивать и поддакивать: «Да, мистер Марш!» «Конечно, мистер Марш!» …Вообще, когда видишь человека в униформе – любой униформе – на всякий случай лучше помалкивать. Поверь, дорогой: это раз в десять увеличит продолжительность твоей жизни!

– Родная, ты хочешь от меня слишком многого. Он такой серьезный, когда звенит своими медальками. Когда я вижу твоего папашу, единственная возможность не смеяться – это разговаривать, разговаривать…

Но, конечно, мне все равно пришлось согласиться. Эта крошка всегда знала, как получить то, чего она хочет.

Когда мы подъехали к воротам резиденции Маршей, к нам подошел охранник, вооруженный автоматическим оружием. Я вжался в кресло, прикрыв лицо рукой.

– Добрый день, мисс Марш. Этот джентльмен тоже приглашен? – спросил он, окинув меня неприветливым, мягко говоря, взглядом.

– Да, все в порядке, сержант, – ответила Стеффи. – Отец дома?

– Да, мисс, проезжайте.

Мы миновали широкую аллею, обсаженную вековыми дубами, и оказались у крыльца особняка устрашающих размеров. Навстречу нам выбежал Робби.

– Ребята, где вы были? Отец уже два раза спрашивал. Привет, Барби, ты растолстела!

Стеффи молча показала ему изящный средний пальчик, и мы вошли в дом. По пути к кабинету генерала я, собираясь с духом, замедлил шаг и сделал вид, что с интересом рассматриваю галерею портретов, изображавших, в основном, каких-то ужасно сердитых мужчин, одетых в парадные военные мундиры. В этом крыле дома я находился впервые, поэтому Стеффи пояснила:

– Это все мои предки, малыш!

Вообще-то, благодаря гуглу я уже кое-что успел узнать про этих ребят. И пока я не начал вам рассказывать, ну-ка, быстро все подкинулись, шапки долой, правую руку к сердцу, и «внемлите с благоговением» (что бы это ни значило):

Первым Маршем, имя которого сохранила для нас история, был Эздра Марш, один из величайших американских миссионеров начала семнадцатого века. Сей доблестный муж полжизни провел в диких лесах Онтарио, где терпеливо и самоотверженно учил индейцев пользоваться зубными нитями, аспирином и библиями, попеременно пуская в ход Катехизис и томагавк, но внезапно был скальпирован благодарными туземными почитателями его педагогического таланта.

Америка не могла не оценить этот замечательный подвиг подвижничества, и один из его потомков, Артур Марш, получил концессию на доставку из Африки чернокожих переселенцев. Многие из них, услыхав восхитительные истории о прекрасной и загадочной земле обетованной, с удовольствием воспользовались услугами его пароходной компании, чтобы добраться до далеких гостеприимных берегов.

К сожалению, несколько человек скончались по дороге, отравившись недостаточно свежим креветочным коктейлем, а другие почувствовали небольшое недомогание по прибытии. Поэтому Артур, и еще несколько видных представителей Демократической партии разработали программу, впоследствии названную Obama care, с целью оказания необходимой медицинской и психологической помощи этим добрым пилигримам. Для их акклиматизации был придуман комплекс физических упражнений на хлопковых плантациях.

Предположительно, своим названием программа была обязана популярной в то время песне Оh, moon of Alabama, штата, принимавшего активнейшее участие в трудоустройстве дорогих гостей. Но, как все мы помним, республиканцы торпедировали эту нужную и полезную программу, что привело к созданию Конфедерации и объявлению войны.

Руфус Марш, наследник великой семейной традиции, начинавший войну в чине капитана в войсках конфедератов, покрыв свое имя неувядаемой славой благополучно закончил ее генерал-лейтенантом армии федералов, и в награду получил несколько нефтяных скважин в Пенсильвании. После этого, ясное дело, ни один Марш никогда больше не становился сторонником демократов. В качестве ответной любезности наш герой поклялся, что отныне семья Маршей будет приносить на алтарь Свободы по одному агнцу из каждого поколения, и с тех пор всех первенцев мужского пола в семье пеленали в звездно-полосатое знамя и оставляли на ступенях «Вест-Поинта»¹¹.

Не избежал этой участи и отец Стеффи и Роберта, Бенджамин Марш. Поскольку ни одному его предшественнику со времен его прапрадеда Руфуса Марша так и не удалось закончить карьеру, имея на погонах меньше трех генеральских звезд, его судьба была предрешена еще до его рождения. Дослужившись до чина генерала, если только мне не изменяет память, годам к восьми, он не посрамил честь своей страны: с помощью огня и меча он добился того, что словосочетания «Аллах Акбар!» и «Соединенные Штаты» в некоторых странах вовсе перестали употреблять по отдельности.

Вот почему я не без трепета переступал порог кабинета генерала Марша. Хотя, чего, собственно, мне было опасаться? Старик сам частенько признавался, что любит меня ничуть не меньше, чем своего старшего сына, майора морской пехоты Оливера Марша, в то время продолжавшего дело отца где-то на востоке. И если бы вы узнали меня немного получше, то у вас не осталось бы никаких сомнений, что он никогда, никому и ничего подобного сказать не мог!

Глава 5
В которой я обсуждаю некоторые нюансы моего брачного контракта

Когда мы вошли в кабинет, генерал уже сидел за столом, ожидая нас. Вокруг висели тысячи фотографий, на которых в компании с моим будущим тестем увековечили себя все президенты, начиная с Дуайта Эйзенхауэра, а от золотых наградных пистолетов так и рябило в глазах.

Хозяин кабинета был заядлым охотником, о чем свидетельствовали многочисленные трофеи, украшавшие стены. На мордах несчастных животных застыл невыразимый ужас, поскольку последнее, что они увидели в жизни, был кошмарный бледно-голубой глаз старого таксидермиста, многократно увеличенный в оптическом прицеле его винтовки. И я ничуть бы не удивился, если бы среди бобров, антилоп и носорогов вдруг обнаружил иссохшую голову самого Усамы бен Ладена!

Стеффи подошла к отцу и поцеловала его в гранитную щеку.

– Здравствуйте, мистер Марш, – сказал я беззаботно, – счастлив вас снова видеть!

– Здравствуй, сынок, – вроде бы благодушно встретил меня генерал. – Слышал, слышал о твоей сделке с Мак-Дагглом. Поздравляю!

– Значит, снова друзья?

– Да, конечно. Кстати, мне надо кое-что тебе по-дружески шепнуть. Стеффи, дорогая, не оставишь нас?

– Папа, пожалуйста…

Он не обратил на нее никакого внимания, продолжая смотреть на меня, но теперь уже с чуть жутковатой улыбкой. Стеффи вышла, на прощанье сделав мне знак рукой, чтобы я помалкивал.

Генерал дождался, пока дверь закроется, и обратился ко мне:

– Думаю, мальчик, ты наверняка уже и сам догадываешься, что эта свадьба очень скоро станет самой большой ошибкой в твоей убогой жизни. Ты просто не ее поля ягода. Оно и ладно бы, ведь при должном терпении даже поганого опоссума можно выучить играть на банджо. Но я совершенно уверен: от тебя толку не будет никогда, потому что ты бездельник. Эта твоя сделка ничего не меняет, кроме того, что ты на некоторое время перестанешь быть нищим бездельником…

Хотя отец Стеффи выкладывал все это как-то бесцветно и монотонно, у меня вдруг возникло едва уловимое ощущение, что в его словах присутствует некий глубоко завуалированный намек. «Что он имеет в виду? А вдруг… Нет, это совершенно исключено… Нонсенс», – пронеслось у меня в голове.

Задумавшись, я машинально зажег монументальную зажигалку из белого матового стекла в форме Статуи Свободы, стоявшую на столе – подарок Стеффи на его день рождения – и мгновенно получил болезненный удар по руке стеком для лошадей, который, как оказалось, генерал держал все это время наготове!

«Ааааауч!.. Ну вот теперь, кажется, все потихоньку проясняется, – подумал я, потирая ушибленную руку. – Похоже, эта кровожадная милитаристская обезьяна и впрямь меня недолюбливает».

Тем временем, генерал, как ни в чем ни бывало, продолжал свою речь, однако стало заметно, что ему потребовались некоторые усилия для того, чтобы сохранить хладнокровие:

– …зато останешься тупым бездельником. Она ведь тебя живьем съест. С костями заглотит. И пусть эта стерва упрямее танка, но поверь: я еще упрямее. Я вытерплю тебя хотя бы ради удовольствия понаблюдать, как она растирает в порошок последние крупицы твоего самоуважения…

– Генерал… – попытался я вставить слово.

– Молчать! Я не закончил! – вдруг рявкнул он. – Не пройдет и месяца, как она выбьет все заблуждения из той лужицы жидкого дерьмеца, которая у тебя плещется вместо мозга; через два ты сам захочешь убраться в ту крысиную нору, откуда выползла вся твоя гнусная раздери-ее-клятые-черти семейка; а через три они там будут хором богу молиться, чтобы им удалось наполнить тем, что от тебя останется, хотя бы обувную коробку! Вопросы?

– Э-э… генерал, огромное спасибо за заботу обо мне, пусть и ничем незаслуженную… я ведь всего лишь тот, кто через неделю женится на вашей дочери… И откуда вам было знать, что вся моя гнусная семейка давно оставила этот бренный мир, а сам я вырос без родителей? Поэтому можно ли мне будет изредка – пусть и всего только эти три месяца – называть вас «папулей-сладулей»?

Генерал сумрачно разглядывал меня некоторое время, пока лицо его медленно наливалось кровью. Затем он снова заговорил:

– В Америке есть одна проблема: слишком уж много оружия здесь оказалось в руках черт пойми у кого. Случайный выстрел – и угадай, чьи мозги разлетятся в разные стороны? Это если ты вдруг когда-нибудь изменишь моей дочери, скомпрометируешь ее, или просто сделаешь что-нибудь, что ее расстроит. Задумаешь такое – помни: в этой стране тебе больше не жить. Прячься в Москве или гребанном Пхеньяне. Последнее: еще хоть раз назовешь меня «папулей-сладулей», заживо соскоблю всю твою поганую шкуру ржавой пехотной лопатой… Ясно?!

– Да, п… да, генерал! – Я ткнул пальцем в сторону стены с фотографиями. – Это вы там с Мэрилин? Ай-яй-яй, старый вы…

Слава тебе господи, в этот самый момент в дверь заглянула встревоженная Стеффи:

– Папа, вы закончили? Обед готов. Ты ведь разрешишь Джо остаться?

– Черт с ним! Пусть остается! Но только если пообещает, что закроет свой чертов рот и будет есть молча! – прорычал генерал.

– С закрытым ртом? А как же тогда мясо и овощи окажутся в… – Тут я получил чувствительную затрещину от Стеффи. – Уй! Да без проблем! Ну сказали бы сразу… драться-то зачем…

– Ладно… – пробурчал генерал, устало откинувшись на спинку кресла. – Ладно. Могу ли я еще что-нибудь для тебя сделать, сынок?

На долю секунды мне вдруг показалось, что вместо этого он хотел сказать:

«Беги, мой мальчик, беги и позови кого-нибудь на помощь!»

– Да уж это и так сильно больше того, на что я рассчитывал… Разве только, не могли бы вы отменить приказ охране стрелять на поражение, если я появлюсь в радиусе…

– Посмотрим. У меня все, – отчеканил он и мгновенно обрел прежнее хладнокровие.

За дверью нас поджидал встревоженный Роберт.

– Ну, как все прошло?

– Жить буду. Но вряд ли долго. Быстрее налей мне выпить – не то ленточки и банки придется привязывать к катафалку…

Видимо, здесь пора бы ненадолго отвлечься и объяснить: а зачем, собственно, я во все это ввязался? Ведь и так же было очевидно, что добром эта женитьба закончиться ну никак не могла! Как, спрашивается, я выполнял бы супружеские обязанности, если бы опасался побоев, кастрации, выстрелов в голову? И если до вас еще не дошло, мне никак не обойтись без метафоры, или притчи – тут как кому больше понравится. Ну, а вам, соответственно, никак от нее не отвертеться:

Представьте ковбоя, который гонит овечье стадо «по зарослям чапараля» куда-то там. Не имеет значения, куда именно. И вот он встречает Мудрого Говорящего Койота. Представили? Нет? Плевать я на это хотел! И молвил Мудрый Говорящий Койот:

– Йо-хоу, Сэмми, а вот не надо бы тебе ходить туда, куда ты там собрался!

– Это еще почему?

– Да потому, что быть тебе там Сраным Безмозглым Овцетрахом! – глумливо протявкал облезлый мерзавец – и исчез!

Но наш Сэм был слишком упрям, чтобы его могла остановить какая-то вульгарная исчезающая шавка, и поскакал он дальше. Долго ли, коротко ли, да только поймали его индейцы, и привели к старому вождю по имени Отважное Бизонье Вымя. И изрек старый вождь:

– Приветствую тебя, о Бледнолицый Друг Коров и Свиней, и разрешаю тебе женится на моей дочери, Одинокой Кривой Реке! А если откажешься, то придется тебе ночевать со своими овцами, так что выбора у тебя, думаю, нету никакого…

Однако Сэмми был совсем не дурак и быстренько все посчитал: «Индейцу на вид лет четыреста, а значит, дочке его под двести пятьдесят минимум. Так что лучше ночь поспать с моими дорогими овечками, чем потом всю жизнь с древней кривой скво!»

Короче, на утро наш овчар выползает из загона, с головы до ног покрытый фекалиями, и встречает юную индианку неземной красоты.

– Кто ты, о Луноликая Дева Прерий? – простонала несчастная жертва индейской патетики.

– Я дочка вождя, Одинокая Кривая Река, можно просто Мэри; учусь на экономическом в Стэнфорде; приехала на каникулы, чтобы помочь папе вести дела в нашем казино. Ну, а вы, сэр, насколько я понимаю…

Глава 6
В которой меня снова спасает мертвая старушка

Предварительно получив от Стеффи всю необходимую информацию насчет последствий, которые наступят в случае, если я издам хотя бы один чертов звук («Я не шучу, Джо, только пикни!»), я прилизал волосы, почесал все места, которые могли почесаться в течение ближайшего часа и направился в столовую. Там нас поджидала парочка офицеров. Один из них, высоченный красавец-капитан морской пехоты, и как потом оказалось, сослуживец старшего брата Стеффи и Робби – Оливера, с нежностью посмотрел на меня и промурлыкал:

– Здравствуйте, мисс Марш!

Только тут я понял, что он обращался к Стеффи, идущей следом. Затем он ястребиным взором окинул мою неубедительную фигуру и обратился в лед.

– Р-р-равняйсь! Смир-р-рно!!! – вскричал я, и взял на караул.

Но, разумеется, про себя.

Второй офицер, пожилой полковник, тепло поприветствовал Стеффи, а нас с Робби попросту проигнорировал. Когда вошел генерал и занял свое место доминантного самца, мы расселись в следующем порядке: по правую руку от него расположился кэп, затем я, стул с противоположного от отца края стола пришлось занять Робу, Стеффи села напротив меня, а полковник дислоцировался справа от нее и соответственно – слева от начальства.

Мать Стеффи отсутствовала по уважительной причине, поскольку уже несколько лет как счастливо пребывала в мире, где нет ни погон, ни аксельбантов, денно и нощно воздавая хвалу милосердному господу за блаженную возможность еще как минимум вечность не услышать ни единой ноты из «Глори, глори, аллилуйя!»

Пока я мучительно вспоминал инструкции миссис Гэвино, моей учительницы в начальной школе, о том, какую мину следует считать подобающей для такого случая, генерал сурово проинспектировал выправку вверенного ему армейского и гражданского контингента. Все застыли. Выглядело это так, будто внезапная вспышка стробоскопа застала нас на месте разделки тушки диджея. Наконец он остановил взгляд на капитане, заметно при этом смягчившись.

– Говард, сынок, рад тебя снова видеть!

– Спасибо, сэр, большая честь для меня!

– Да брось. Давай-ка без церемоний. Расскажи, как у тебя дела? И как там мой Оливер?

– Спасибо, сэр. Признателен вам за доброту. Только вчера с самолета. Майор Марш все еще в госпитале, но очень быстро идет на поправку. Когда уезжал, застал его за чисткой берцев… Вы, сэр, конечно, знаете, что нашему батальону там крепко досталось – но позвольте сказать вам, сэр… и вам, мисс Марш… – тут он всем туловищем повернулся к Стеффи, – что ваш сын, сэр, и ваш старший брат, мисс, проявил себя как настоящий американский герой. Даже будучи тяжело раненным, он вынес из-под ураганного огня двух рядовых…

Ни один мускул не дрогнул на лице генерала. Всем своим видом он подчеркивал: «Нас, Маршей, ничем таким не проймешь, пустяки, и что тут обсуждать».

Капитан продолжал:

– Вообще, должен отметить, сэр, что в последние месяцы до нашей… эвакуации… обстановка сильно осложнилась. Было опасно передвигаться как по воздуху, так и по земле. Мою фуражку однажды прямо на базе пробило пулей снайпера. Если хотите, – он снова повернулся к Стеффи, – я потом покажу… отверстие…

Как только я услышал про «отверстие», по железобетонному фундаменту несокрушимого здания моей выдержки поползли едва заметные трещинки. Всхрюкнул я разве самую малость; считай, и не всхрюкнул почти! Но все равно заработал яростный взгляд моей нареченной.

– …Дело усугублялось несогласованностью командования, сэр. Войскам очень вас не хватало, сэр, но я помню все ваши уроки и могу сказать без преувеличения, что они не раз спасали мне жизнь в самых безвыходных ситуациях… сэр!

– Спасибо, мой мальчик, мне очень приятно, – ответил генерал.

– Нет, сэр! Это мне очень приятно!

Полковник, с чрезвычайно мрачным лицом жующий салат, подал голос:

– С вашего разрешения: пока мы воюем, дерьмовые политики мутят здесь воду…

Он явно давал всем понять, что ему на старости лет дозволяется больше не сэркать и вообще, не таких он видал. Я заерзал на стуле. Различные слова и целые предложения в моей голове начали настойчиво скрестись, просясь на выход.

Капитан, покосившись на меня, ответил:

– Совершенно верно, сэр. Но дело ведь не только в политиках! Для меня, например, большим разочарованием было узнать, что за нашей спиной разного рода пацифисты и неформалы… «нефоры», как сами они себя называют… молодые люди, не испытывающие никакого уважения к нашему флагу, истории, традициям – более того, фактически играющие на руку тем, кто пытается уничтожить…

Уж тут я, справедливо заподозрив, что под всеми этими подонками и негодяями имеется в виду один конкретный человек, сидящий сейчас за столом, прочистил горло и тихо сказал:

– Спасибо, конечно, офицер, но…

– Заткнись, Джо, – так же негромко прервала меня Стеффи.

– О, прошу вас, не обращайте внимания на мистера Стоуна. Очевидно же, что он просто застрявший в пубертате незрелый идиот. Я хочу сказать вот что: мы здесь, у себя, вполне способны разобраться с пацифистами. Проблема в другом… – с мягкой вроде бы улыбкой начал генерал.

Я набрался храбрости и снова посмотрел на Стеффи. Вместо грома и молний, которые я ожидал увидеть, ее лицо выражало лишь покорность судьбе. Она точно знала, что произойдет дальше. Хрясь! Генерал вдруг со всей силы треснул кулаком по столу и заорал:

– …Черт дери, мы воюем, как кучка застенчивых школьниц: «Ах, простите! Ой, извините! Осторожно, я сейчас туда выстрелю, бога ради, не пораньтесь!» Мы забыли, что война и гуманизм – разные вещи! Вспомните, как воевали наши предки: коренные всех-чертей-им-в-глотку американцы дохли от одного только страха перед тем, что с ними сделают, если они останутся в живых! Один мой предок знал шестьдесят четыре разных способа умерщвления коренного американца! Вот это были люди! А япошки? Вы думаете, камикадзе были героями? Да они просто предпочитали умереть, лишь бы не думать о том, что будет с их женами, когда мы доберемся до них, черт бы их всех побрал! Во времена моей молодости воевали так – десять тонн напалма на деревню чарли; тому, кто выжил – пулю в лоб, и до свидания! А теперь, будьте любезны, посмотрите, как это происходит сейчас: мы только тем и заняты, что уговариваем каких-то идиотских «старейшин» загибаться не от наших бомб, а от укусов вшей в их вонючих кишлаках! Я уже не могу попросить задрипанного лейтенанта спалить куст, пока в каком-нибудь гребанном «Гринписе» не удостоверятся, что в нем не прячется ни один, черт бы его утащил, краснокнижный сурок! Мирные жители, говорите? Женщины и дети? А кто они такие, эти женщины и дети?! Подойди и сорви с нее паранджу – увидишь бороду и «Калашников»! У каждого пацана пояс шахида вместо штанов! Война сначала, демократия потом – и никак не наоборот!!!

Генеральский рев метался по комнате, с грохотом и звоном отражаясь от различных поверхностей, но цель у него была только одна: проникнуть прямиком мне в мозг, где вся эта человеконенавистническая муть мгновенно вступила в реакцию с моими собственными мыслями и преобразовалась в термоядерный заряд чудовищной разрушительной силы. Теперь кому-то оставалось лишь открыть чемоданчик, набрать верный код и нажать красную…

– А вы что думаете обо всем этом… а, мистер Стоун? – повернувшись ко мне, осведомился капитан.

Как вы понимаете, его злодейский замысел моментально принес свои плоды. Но прежде, чем вы услышите мой ответ на этот коварный вопрос, мне придется снова взять небольшую паузу и кое-что прояснить:

Большинство людей, к примеру, придя на хоккейный матч и наблюдая за тем, с каким воодушевлением игроки размазывают друг друга о борт, снова и снова покушаясь на убийство, которое ни по справедливости, ни по закону, принятому в нашем просвещенном обществе, не повлечет абсолютно никаких правовых последствий – так вот, все эти люди продолжают лакать пиво и жрать сосиски. Однако, где-то на трибунах непременно сидит человек, натура весьма нежная и щепетильная, который не в силах оставаться безучастным, когда на его глазах творятся такие жуткие дела. Поэтому он вскакивает и пытается оторвать соседу голову, не разбирая, что у того написано на майке.

Можем ли мы его за это осуждать? Ни в коем случае! Мы, разумеется, понимаем: этот мужчина (или женщина) таким образом просто демонстрирует нам, что происходящее на площадке ему небезразлично, что он (или она) чувствует свою вовлеченность – и даже, если хотите, ответственность!

Но хватит с вас объяснений. Объяснениями сыт не будешь! Мы остановились на том, как сволочь-капитан безо всяких околичностей спросил: «А вот прям интересно – что же мистер Стоун думает по этому поводу?!»

Я уже был на ногах, и ничего уже не могло меня остановить:

– Что я думаю?! Сейчас скажу, что я думаю! В семьдесят втором брали мы одну деревню в Сайгоне. Кругом пальба, взрывы и дерьмо; я кричу сержанту – сердж, мать твою, ты что, совсем на хрен ослеп?! Не видишь, что это сраный детский садик?! Бросай гребанную гранату в окно, а не то все ублюдки мигом разбегутся!!! Оборачиваюсь к сержанту – а у того уже башки нет; все кишки наружу; кровищ-щ-щи – гребанный фонтан!!!

И чтобы наглядно проиллюстрировать свой брутальный очерк, я схватил булку и, насадив на палец, сбил ее ударом другой руки – да так удачно, что она попала прямехонько капитану в суп! Тот в ярости вскочил, и будьте уверены: весь его парадный мундир был равномерно покрыт останками морских гадов!

И тут мы все услышали очень спокойный голос генерала:

– Мэлрой, голубчик, забери, пожалуйста, тарелку у мистера Стоуна. Стефани и ты, Роберт, проводите мистера Стоуна до ворот и проследите, чтобы его по дороге не загрызли собаки. Всего доброго, мистер Стоун!

Сопровождаемый моей взбешенной невестой, я быстро ретировался. Робби замыкал конвой. Генеральский стек, который я незаметно прихватил с тумбочки, чтобы отбиваться от собак, сразу мне пригодился, потому что отбиваться пришлось от Стеффи, которая гнала меня до самого входа в ее комнату, так и норовя врезать побольнее.

– Ты совсем кретин?! – завопила она, затолкнув меня внутрь (Роб остался стоять в коридоре на часах). – Не можешь помолчать полчаса? До свадьбы меньше недели… дай сюда! – Она изловчилась и отобрала у меня мое оружие. – Возьми уже себя в руки, а то придется справлять ее в Тихуане! И что мне тогда делать со всей этой вырвиглазной мутотенью?! – Она ткнула пальцем, указывая на кровать, заваленную всякими свадебными безделицами.

Посчитав это приглашением, я раскидал свертки и пакеты и улегся, взяв в руки «Таймс» с обведенным объявлением про нашу свадьбу. О которой, если честно, уже начинал сожалеть.

– Тихуана? Отличная мысль, пупс, а объявление мы переделаем. Как тебе такое: «Счастливы сообщить, что свадьба мисс Стефании Марш и мистера Джозефа Стоуна состоится на муниципальном пляже „Поко Маргарита Чика Инстантаменте“¹², после коровника сразу налево. Скидка на начос 30%, если вы священник!»

Стеффи продолжала сверлить меня своими чудесными синими глазищами. Я подумал, что уже не помню, когда в последний раз она смеялась над моими шутками. Потом в уме всплыло мимолетнее выражение лица генерала перед тем, как мы покинули его кабинет. Это вызвало у меня легкий приступ паники, за которым…

«Ни слова больше! – сердито оборвут меня мои самые принципиальные читатели, ибо без труда раскусят этот дешевый трюк, используемый начинающими литераторами с целью унавоживания почвы перед тем, как ввести в сюжет веснушчатую деревенскую простушку, припрятанную ими на такой случай в сарае с разной буколической утварью. – Ты думаешь, что мы будем тут сидеть и безучастно наблюдать, как на наших глазах свершается гнусное клятвопреступление?!»