Именем братвы. Происхождение гангстера от спортсмена, или 30 лет со смерти СССР

Самым большим спросом пользовались джинсы и колготки. Именно эти вещи тащили в СССР все иностранцы, независимо от их государственного строя. Поляки привозили косметику «Pupa», тонны мельхиоровой итальянской бижутерии в красивых коробочках, на которых были выдавлены названия и поныне известных ювелирных компаний. Куртки, сапоги покупали по случаю, под заказ или себе лично. Такие вещи и за границей стоили дорого, и тюками их не везли. На Галёрке всегда можно было купить импортные сигареты, даже ночью, хотя и дороже на рубль, а заодно и баночное пиво. Его по большей части раскупали фарцовщики же, страдающие от похмелья. Каждое утро на Галёре уходило под сто банок по 15 рублей.

Вставал работник Галёры около 7:30, так, чтобы в девять утра, когда около гостиниц фирма шла на посадку в автобусы, уже быть на рабочем месте. До обеда мажоры ездили за иностранцами по местам экскурсионного обслуживания с тем, чтобы выменять у них какую-нибудь вещь на кроличьи шапки или военную атрибутику, купить валюту, продать стеклянную баночку черной икры или попросту обмануть или обокрасть. Потом обедали на шведских столах в гостиницах «Москва», «Европейская» и «Ленинград». С четырех часов начиналось «второе время» – фарцовщики утюжили иностранцев, прогуливающихся вечером по центру Ленинграда. В рестораны уходили к семи-восьми и оставались там до полуночи. Так проходила жизнь с четверга по воскресенье. Остальные дни были пустыми – не заездными, в это время сбывали товар.

Многие обитатели Галёры страдали манией накопительства. Мечтали насундучить на всю жизнь, а на деле все спускали на отдых, гульбу в ресторанах.

Лишь некоторые скупали золото, складывали в трехлитровые банки, увозили под Псков или Новгород, как пираты на острова. Там закапывали – и уходили из жизни, никому не сказав, где сундук мертвеца.

«Получишь долю с Барклая де Толли»

Андрей МОЖЕГОВ, Воробей

Вот, например, а это уже перестройка, в 8:30 утра, на углу Невского проспекта и Казанской улицы, встречаемся у памятника Кутузову и Барклаю. Вокруг уже все резвые нарезают круги. Лимон, Ленин, ну все-все-все. Мусора роем, жизнь блещет всеми красками. В воздухе запах наживы и каленого железа.

Встречаю Коперника, он с похмелья еле дышит. У него в кармане – ноль. Веду его в ресторан «Кавказский» к буфетчице Манане, вливаю в него стакан водки за пять рублей, выбегаем на охоту.

Тут же на нас выруливают французы. Коперник им на прекрасном французском объясняет, что в банке им за 100 франков дадут 10 рублей, а он – сотню. Быстро всовывает им «куклу». Вот у нас уже 200 франков – 140 рублей. Мы уже груженые, оставаться на месте нельзя, надо щемиться. Сбрасываем валюту в тайник, снова выбегаем на тропу. Кладем американцев долларов на 70, потом еще кого-то. Вот я уже рублей 400 нажил минут за 40, а инженер с высшим образованием в НИИ и рубля еще не заработал. Правда, он ничем не рискует, а мне надо глаза на затылке иметь. Хорошо, если менты все отберут и выкинут из клетки, а если опера примут, то тут шуточками не отделаешься.

«Цветным» – постовым в форме – платили по 5 рублей, передавали им деньги в спичечном коробке, мол, прикурить не найдется? Тем, кто на патрульных машинах шакалил с мордами наглыми, – им уже по 25 на весь экипаж машины боевой.

Сейчас смешно, а тогда за пост возле гостиницы «Европейская» милиционеры в прямом смысле дрались. Вроде работенка плевая – ходи себе по улице Бродского, сейчас Михайловской, от Невского до площади Искусств, охраняй самых богатых туристов. Но вот считайте: такой постовой получал чуть за сто рублей в месяц и был никем, а, допустим, начальник КГБ Ленинграда получал под пятьсот рублей в месяц и был всем. Но постовой каждую смену уносил по 50 рублей, которые ему совали, чтобы он медленно вышагивал и не оборачивался. Считайте: в месяц менее 1000 рублей не выходило, это притом, что он еще, само собой, делился со своим начальством.

От оперов так быстро не откупишься, эти тебя как сахар в чае растворят. Эти в лобовую не брали. Они машину обыщут и если «нарядный» тайник под торпедой найдут, то выпотрошат его незаметно, за шкуру тебя еще потрясут для проформы и отпустят, мол, живи пока. А в тайнике, между прочим, у меня один раз «котлета» была тысячи на три баксов.

Но мы же были талантливой скарлатиной, с многолетним опытом, с дыхалкой как у сайгаков, языки учили, каждый где-то как-то развивался. Я «Капитал» Маркса читал, а потом внутри вырезал страницы и крупные купюры туда складывать стал, а валюту на случай провала прятал на чердаке дома. Революционеры также жили, наверное. Ведь если ты не умеешь передергивать, зачем садишься играть в карты.

Вечерами вариантов не так много: либо бухать, либо колоться. Вечера – типовые: снимаешь серенькую спецодежду, в которой бегал по Невскому, как десантник в маскировочном халате, и все кабаки у твоих ног – «Север», «Нева». А на воротах в «Севере» Зина вышибалой стоит – по рублю вымогает за проходку. За посадку халдею даешь пятерку, а ты в финском кожаном пальто на меху, все улыбаются, все девки твои.

На спортсменов тогда еще внимания не обращали. Они же ничего не могли склеить в центре, даже грамотно украсть из кармана. У них пальцы только в боксерские перчатки пролезали. Помню, в туалете «Севера» они прижали какого-то подгулявшего купчишку, придумали тому барану какую-то вину, забили копытами, обчистили и довольны, дьяволы. Ну, что это такое! От них раздевалкой спортзала пахло, а от меня парфюмом из валютной «Березки».

Я не понимал, что скоро эта солдатня станет рулить. Как не понимал того, что вся эта карусель с цыганским разгулом нашим, ломкой, фарцовкой, валютой скоро утонет в капиталистической блевотине. Молодой, вседозволенность, алчность – думал, что всегда так будет.

А вскоре тот же Зина-воротчик стал важной персоной, из «Невы», «Севера» братва сделала свои первые офисы. Они там засели как в президиумах, а мы уже щемились. А потом, кстати, весь особняк на Невском, где был ресторан «Север», выкупил Кумарин и сделал там «Гранд Палас» бутиков. Он и сейчас там. Правда, они тоже «Капитал» Маркса не дочитали. Тот же Зина – Слава Дроков уехал с Кумариным в тюрягу за рейдерство. Кумарин до сих пор сидит. Но это было потом.

Сейчас уже никто не понимает, что такое центровая шутка – «Получишь долю с Барклая де Толли».

ПЕРВОЕ ПАДЕНИЕ ГАЛЁРЫ

Галёра платила всегда. Постовым милиционерам, передавая червонцы в спичечных коробках для конспирации, что уже считается непонятной, забытой традицией. Откупалась от местных оперов, от сотрудников БХСС, имела какие-то малозаметные отношения с КГБ. Но все это было мозаично: каждому был понятен только отдельный, свой кусочек картинки. А если спортсмены кого-то и щемили, то это также были выдернутые из контекста сюжеты, сравнимые с налетчиками, кто иногда банально грабил. И наконец произошло событие.

Боксер Сергей Васильев – ныне миллиардер, совладелец Петербургского нефтяного терминала – как-то собрал боксера Челюскина, борцов Кудряшова и Шеметова по прозвищу Утюг и рассказал им то, что все и так знали: Галёра не платит, и это неправильно. Он предложил обрушить бизнес фарцовщиков лукаво: не требовать денег с каждого, а изображать возмущение и принципиально вредить подпольной торговле.

Они мгновенно согласились, увидев в предприятии минимум рисков и очевидную долгоиграющую прибыль. На Думской улице возле Гостиного Двора они окружали спекулянтов и делано восклицали: «Не позорь страну». И били в печень незаметными мастерскими ударами. Товар они не забирали, а рвали, топтали.

Через несколько дней вся Галёра, в первый раз за время своего существования, встала. Парни ждали следующего сигнала от Васильева. Они рассчитывали, что спекули кинутся к нему, а он с ними «решит вопрос», и, таким образом, фарцовщики будут приносить им гарантированный ежемесячный доход. И притом скопом.

Собственно, это и был тот алгоритм, который изначально предлагал Васильев. Как будто бы неожиданно он не сработал. Васильев с глубокой грустью рассказал, что на него вышли оперативники, которые получали долю с Галёры, и потребовали прекратить акцию устрашения. Против милиции у спортсменов пока что методов борьбы не было. От идеи «заплати налоги и сбереги почки» отказались.

Однако вскоре выяснилось, что стратегия Васильева изначально была не такой, какой он выдавал ее своим партнерам. И его истинный замысел осуществился как раз в полной мере. С самого начала прессинга к Васильеву пришли не фарцовщики, а мелкие цеховики, у которых из-за того, что перестала работать Галёра, встало производство самопала. Их было всего-то с десяток, но каждый готов был хорошо заплатить за то, чтобы торговля их товаром шла бесперебойно. Васильев не ограничился получением с них ежемесячных податей, а воспользовался своей победой для того, чтобы стать посредником между цеховиками и спекулянтами и лоббировать интересы тех из них, кто мог предложить ему бо́льшую выгоду.

Всю историю про фарцовщиков и милицию Васильев изначально придумал для того, чтобы не делиться доходами с младшими товарищами.

Когда те догадались, что их обманули, они, конечно, были поражены вероломством – но произошло это только через несколько лет.

Так мужала действительность в ее революционном развитии. Сегодня некоторые, еще помнящие ту зарисовку, иногда кивают: «Это Васильев выпустил джинна из бутылки» (хотя, как известно, джинны живут в лампах). Но, во-первых, если бы не он, то уж точно нашелся другой первый, а потом те, кто так говорят правду, забывают, что они сами и есть джинн. Это черт в них так хитро стонет.

СЧЕТЫ

У меня случайно сохранились старые журналы учета задержанных за фарцовку в середине 80-х. То есть предвестников буржуазной революции – самых дерзких, наглых, ушлых, жадных, тех, кто ежедневно спекулировал и скупал валюту. Чтобы оценить, сколько из них преуспело в мире законного капитализма, пришлось потратить время на подобие социологического исследования.

Итак: в журналах упомянуты 2 тысячи 872 человека. 45 % из них мужчины, соответственно, 55 % – дамы, 49 % – ленинградцы, 2 % из Ленинградской области, получается, 49 % – приезжие из необъятной советской суши. Хоть какая-то работа указана у 43 %, остальные – неработающие, термина «безработный» тогда быть не могло. Но здесь нужна небольшая ремарка – фактически неработающих было намного больше, так как многие «подвешивались» за взятки на разные предприятия, потому что еще хоть как-то, но действовала статья «тунеядство». Именно та, за которую Иосифа Бродского сослали в Архангельскую область. Но если будущим нобелевским лауреатом занимался КГБ, то в 80-е в советской милиции к этому относились уже с чувством юмора.

Ленинград, 80-е,

фарцовщики

Как-то передо мной сидел известный центровой по прозвищу Льдинка. Он мне заявил, что работает токарем где-то на крупном заводе. Я попросил его нарисовать на листке бумаги токарный станок. Он медленно взял карандаш, уставился в потолок и, очевидно, начал вспоминать любые советские фильмы, где были кадры про заводы. Наконец, нарисовал мне какой-то квадрат, а на нем круглые ручки. Сегодня такое видео залетело бы в топ просмотров. Большинство же центровых были устроены в «Трудпром № 2» на Васильевском острове. Все они числились уборщиками общественных туалетов.

Возвращаясь к статистике, с прискорбием констатируем: из тех 2 тысяч 872 фарцовщиков и проституток сегодня в Петербурге проживает 1 тысяча 383 – 48 %. Какой-либо бизнес зарегистрирован только на 140 лицах. Это 4 %. Практически математическая погрешность. Наверняка такая же цифра получилась бы, если бы могли просчитать, сколько переселенцев отправилось в Америку в первой волне и сколько выжило.

Андрей Константинов (справа) во время службы военным переводчиком в Ливии

МИЗАНСЦЕНА

Историк Ипполит Тен писал о предреволюционной Франции Людовика XVI и Марии Антуанетты: «Мизансцена уже расставлена, осталось поднять занавес». Все персонажи бурной петербургской истории 90-х годов уже ходят по городу, они уже посмотрели свои важнейшие фильмы и прочли главные книги, обрели идеологию, но их пока никто не видит. Студент ЛИТМО Владимир Кумарин, студент Восточного факультета ЛГУ Андрей Константинов, врач первой подстанции «Скорой помощи» Александр Розенбаум.

Студент Владимир Кумарин (слева) в общежитии ЛИТМО

Легионеры

ВОРОНКА

Советский Союз создал фантастическую воронку, куда автоматически засасывало ребятню. От спорта некуда было деться. С младших классов по всей великой Красной империи проводились десятки тысяч соревнований по всем видам спорта, лучшие шли в спортшколы, там вновь перемалывались в соревнованиях, сильнейшие попадали на глаза тренерам спорта высоких достижений. Их доводили до мастеров спорта. Как сказал мой знакомый тренер по акробатике: «Пятьсот мастеров спорта загоню – одно олимпийское золото будет наше».

Тренер становился папой и мамой, учителем и мастером, милиционером и замполитом в одном лице. Первое, что я услышал от первого тренера: «Я вам не папа и не мама! Вы пришли сюда заниматься спортом, а не физкультурой. Правило одно для всех: сначала выполнили, что я сказал, а потом уже спросили, зачем это надо. Вы будущие легионеры. Смотрели фильмы про войну? Слышали там девиз отцов – „Всё для фронта – всё для победы!“? Так вот здесь: „Всё для спорта – всё для победы!“ Да и потом мы слышали много таких же простых истин. Как-то я травмировал ногу, наложили гипс, мол, трещина, а завтра нам надо было ехать в Таллин на отборочные чемпионата Европы. Тренер звонит и спрашивает: «Клещи дома есть? Сними гипс, и чтобы утром стоял с сумкой на вокзале, сбор у памятника Ленину». На соревновании мне заливали ступню хлорэтилом – замораживающей жидкостью, после этого тренер немного обнимал, толкал вперед и шептал: «Сам погибай, а команду выручай». Мы верили им. Мы и сейчас верим.

Спорт был чуть ли не общественным долгом. Корни которого тянутся к песне о том, что «мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути». То есть спорт – это подготовка к защите Родины, к войне. Все было хорошо, пока самые подготовленные к войне – гордость нации – мастера спорта, не пошли войной на Родину. А подготовили их на отлично.

Ленинград, 70-е,

классический боец

Рвать за Родину

Владимир ХИМЧЕНКО,

когда-то стоял рядом с Акулой

из сообщества Малышева

Моя мама была учителем, когда-то работала в аппарате у Леонида Брежнева, пока он не перебрался в столицу, а отец был водителем с четырьмя классами образования. Спортом начал заниматься еще до школы, в 10-м классе стал чемпионом края по футболу, в это же время с нами рядом играл Мутко, он ведь тоже из наших краев. В Ленинград попал случайно. Дело в том, что поезд в Москву и Питер ходил от нас в одно время, и у меня уже был билет на столицу, но моя тетка родная предложила в Ленинград, так как здесь были хоть какие-то родственники, и вот в 1975 году я оказался в Ленинграде.

Учился я хорошо. Средний балл имел 4,75, мечтал поступить в Институт физкультуры имени Лесгафта, но не сдал физику, и пришлось поступать в ПТУ. Я выбрал под номером 31, но не потому, что хотел стать электромонтером по лифтам, а потому, что оно было в самом центре – возле гостиницы «Европейская». Я тогда не мог знать, что это впоследствии будет мое любимое место, просто я был пареньком из маленького городка с грязными улицами, и меня тянуло в центр.

Я стал заниматься боксом в клубе «Ринг», недалеко от Вагановского училища. Меня вел известный тренер общества «Труд» Васин. Тогда туда приходили многие будущие знаменитые спортсмены, в том числе ставшие авторитетами, например один из братьев Васильевых – Саша.

Все время после занятий в ПТУ я проводил там. Примерно с двух часов дня до восьми, больше ничего и не видел. Тренер заменил отца. Я тогда не понимал, что он нас воспитывал не только как спортсменов. Я не курил, не думал о портвейне. Целыми днями работал над техникой и качался, прыгал на скакалке.

Ленинград, 80-е,

на груди – мечта каждого советского спортсмена

Я мечтал быть чемпионом, чтобы в мою честь сыграл Гимн СССР. Когда я смотрел по телевизору, как выигрывали наши спортсмены, то у меня наворачивались слезы, я был абсолютно советским человеком, мечтал быть членом партии, правда, больше потому, что очень хотел получить высшее образование.

В центре я уже встречал фарцовщиков, они мне казались смелыми и более умными, чем я, но жизнь за бугром меня не интересовала. Так же безразлично я относился к такому слову, как «Мальборо», а вот джинсы хотел носить, но у меня не было 100 рублей. Я не хотел быть похожим на фарцовщиков, моими кумирами были Казанкина, чемпион по боксу Вячеслав Яковлев, Дитятин. Я бы за Родину порвал.

СВЯТЫЕ БУКВЫ

Конечно, советские спортсмены не знали, что такое преторианец. Вот мой товарищ по команде считал, что Наполеон и Бонапарт – два персонажа. Поэтому и были преторианцами. Они шли гордо по зарубежным странам, на их куртках сияли аббревиатуры «РСФСР», «СССР», и они знали, что иностранцы смотрят, видят, понимают и боятся. Они не читали никакие материалы съездов партии, да от них это и не требовали. Они редко брали в руки газеты, ну, может быть, только «Советский спорт». Они редко слышали про диссидентов, и уж точно им в голову не пришло где-то искать запрещенную литературу. Они выполняли другую, как им казалось, важнейшую задачу – славить и расширять империю.

Как-то раз, а было мне лет семнадцать, я зачем-то пообещал прийти на день рождения к однокласснице Люде Величко. За полчаса до конца тренировки в школе высшего спортивного мастерства я попросил у тренера разрешения уйти пораньше. Даю честное слово, попросил о таком первый раз за десять лет. Он построил команду, поставил меня напротив всех, как бойца, бросившего оружие, и начал: «Вышенкову надо, видите ли, на день рождения к Люде Величко. Конечно! Это нам всем надо через пару недель обыграть ЦСКА, а ему к Люде Величко!» И так далее. Я стоял красный от стыда, мне хотелось смыть позор кровью. На фронте я бы тут же бросился с гранатой под танк.

Прошло более сорока лет. Но как только где-нибудь – по телевизору или где-то – я слышу фамилию Величко, меня передергивает. Я вспоминаю тот ужас. Будто сейчас вернется с того света мой тренер и опять спросит с меня. Это же тоже была вера в святого, чей лик висел на иконостасе той красной религии.

СЛАБОСТЬ ДИПЛОМА

Несмотря на значительные бонусы по отношению к достатку простого совслужащего, уже к концу 70-х спортсмены все же поняли – работники торговли «зарабатывают» несоизмеримо больше. Единственное, что могло бы компенсировать эту несправедливость, – это социальный статус и то уважение, которое советское общество отдавало героям силы. Однако времена, когда миллионы искренне переживали за победы советских сборных, прошли. К тому же век спортсмена короток, а профессии он так и не приобретал. А к двадцати пяти годам государство с ним рассчитывалось: диплом о высшем образовании есть, все – в добрый путь.

Но пойти в НИИ и на производство для них было так же противоестественно, как скрипачу – на разгрузку вагонов. В официанты подались единицы. Во-первых, профессия казалась зазорной, во-вторых, в официанты брали лишь по серьезной протекции. Но официальная советская карьерная лестница ничего лучше им предложить не могла. Зато к концу 70-х они пригодились торговым работникам, у которых оказался избыток «левых» денег.

Обида

ПРЕДЛОЖЕНИЕ ПРИНЯТО

Но в 80-х, будто в том Древнем Риме по имени СССР, уважение начали оказывать не легионерам в шрамах, а гетерам. Раз так, то посмотрим, что вы скажете варварам. Тем более что под руку спортсменам попалось привлекательное предложение.

Мир дефицита касался всего стоящего, праздничного, а бары и рестораны уверенно стали уже в 70-х годах практически запретными для советского трудящегося. В принципе, еще со сталинских времен кинематограф подчеркивал отношение советской власти к увеселительным заведениям. Если враг хотел завербовать нашего человека, то всегда пытался это сделать в ресторане. Если казнокрад тужился склонить честного пролетария к хищениям, то выбирал именно ресторан. А если в «Девяти днях одного года» молодые физики-ядерщики и заглядывали туда в 60-х годах, то их там уже не уважали, скверно обслуживали. Культовая фраза из «Бриллиантовой руки» – «Наши люди в булочную на такси не ездят» – про то самое. А к концу 70-х в закрытых ведомственных инструкциях милиции рестораны и бары именовались предельно конкретно – «места концентрации антиобщественного элемента и сбыта краденого». По большому счету, оно так и было.

Советский правильный человек в этих местах чувствовал себя чужим. Ему было некомфортно смотреть на завсегдатаев – уверенных в себе хозяйственных и торговых работников, кто не особо смотрел на цены в меню, на каких-то непонятных персонажей с опасными лицами, резвящихся девиц. Официанты же, понимая уровень его кошелька, буквально намекали на выход. «Цыпленок табака, коньяк три звездочки, мороженое пломбир. Что еще, товарищ?!» – свысока, фактически презрительно диктовала ему официантка. Трудовой народ, конечно, мог туда заглянуть. Допустим, свадьба, банкет по случаю защиты диссертации. Но на этом и хватит.

Но это были реакции ненужных клиентов. Внутри же у работников общепита были проблемы и посложнее. Кроме своего рода купцов, негоциантов, способных прогулять свою зарплату за вечер, так как в день мясник, например, зарабатывал на леваке и поболе, в ресторанах обосновался преступный мир. Это ломщики, шулеры, те же спекулянты, фарцовщики, валютчики, а самое главное – представители воровского крыла. Так называемые фартовые, игровые, пиковые. Если хозяйственные работники только сорили деньгами, ну, может быть, заодно и хамили, то блатные требовали немедленного, как бы сословного почитания. Могли и не заплатить, могли ударить, могли и вазу с салатом кому-нибудь надеть на голову. Хотя бы метрдотелю. Для них официант не был важным существом. Блатные вообще только себя называли людьми. Все остальные – или обслуга, или фраера.

Правила игры советского общепита были далеки от декларируемых. Настоящий директор треста ресторана и столовых любого района Ленинграда должен был сам решать все вопросы. Хочешь, чтобы под прилавком и в меню красовался продуктовый дефицит, импортные сигареты – сам договаривайся с базой. То есть плати сверху. Хочешь модную музыку – сам покупай аппаратуру. Выбили у тебя стекло – твои проблемы. Посетители шалят – не надоедай милиции. Хочешь лояльности отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности – сам знаешь. Иначе ты просто не хозяин. По закону работать может каждый дурак.

ВОРОТА

Тем временем в ресторанах росло разгуляево, не получая отпора, наглела блатота разного калибра. Так это в центре, на Невском и вокруг, где еще собирались более-менее приличные, богатенькие. В новостройках становилось совсем невмоготу.

Там не то что особых, никаких развлечений у ленинградской молодежи не было, и гопота с окраин повалила в местные пивные бары. Результат: портвейн, драки, поножовщина. Так, на проспекте Народного Ополчения в конце 70-х открылся бар «Уют». Его тут же прозвали «Убьют». Посетители то и дело устраивали кровавые драки. Крепкий бармен из морских пехотинцев Северного флота постоянно держал при себе пару боксеров, он даже приобрел громкоговоритель, в который несколько раз за вечер кричал: «Молодые люди, ринг находится на первом этаже возле туалета!»

Гопники оказались не готовы соблюдать правила советского общепита. Они приносили с собой спиртное, в том числе и портвейн, старались не рассчитаться, во время потасовок ломали инвентарь.

Работники торговли вместо левой прибыли от них получали одни проблемы, а милицию уже тогда было трудно дозваться. К тому же повторимся – все директора треста столовых, в которые входили и пивные бары, давно жили по неписаному правилу: «Ты воруешь и все проблемы решаешь сам». Обращение за помощью считалось равносильным признанию собственной профнепригодности. Кому первому «упало на голову яблоко», до сих пор доподлинно неизвестно, но произошло это примерно в 1975 году. Тогда в появляющихся в новостройках барах, которые обзывались народом «мутными глазами» или «бубликами», появились у входа молодые подтянутые люди, в основном боксеры и борцы. Их тут же окрестили воротчиками или вышибалами. А вскоре и в центральных кабаках пропал как вид господин швейцар. Тот, еще старорежимный, в ливрее, как правило, отставник военный или сотрудник правоохраны. Они были надежны и лояльны к власти, как дворник-татарин в предреволюционном Петрограде. Тот подсказывал охранке, где появился подозрительный студент-жилец, а советские швейцары завсегда готовы были моргнуть оперативникам уголовного розыска, мол, вон там – за тем столиком, похоже, сидят беговые, без документов.

Швейцары остались лишь в двух знаковых местах – гостинице «Европейская», что сейчас «Гранд Отель Европа», да в «Астории». Но это уже были туристические рудименты и атавизмы. Вместо них, будто из ларца, выскочили одинаковые как на подбор юноши. Белая рубашка, черные брючки, стрижка под полубокс за 40 копеек, отбитые скулы, поломанные уши-пельмешки.

Парни оформлялись гардеробщиками, швейцарами или администраторами. Их зарплата была минимальной, даже с точки зрения инженера, около 60 рублей, но эти гроши никто считать и не собирался. Их, как правило, кто-то брал себе из бухгалтерии.

Спортсменам объясняли, сколько они будут «иметь сверху». Во-первых, от рубля до трех с каждого посетителя за проход в дефицитное место (сумма увеличивалась в зависимости от статуса и популярности заведения). Во-вторых, мог приплачивать за порядок сам бармен – рублей 15 за смену. В-третьих, поздно вечером гардеробщик спекулировал водкой, которая не продавалась после 23:00, а заодно и дефицитным шампанским. Вокруг вышибал начинали виться деловые люди, пусть пока и местного значения. Это означало, что он мог покупать импортные сигареты и краденое в треть цены. Все это он потом перепродавал. Наконец, он становился важным человеком, так как именно он решал, кого впускать, а кого нет. А это уже привлекало к нему внимание девушек – к молодому, стройному, сильному, трезвому и уже в модном прикиде.

ИЗОБРЕТАТЕЛЬ «КРЫШИ» ИЗ КУПЧИНО

Обязательно надо вспомнить предтечу. Более того, изобретателя конструкции, вошедшей в наш язык как «крыша». В ином случае это будет просто несправедливо.

На воротах в ресторане «Казбек» к тому времени стояли абсолютный чемпион СССР по боксу в тяжелом весе Вячеслав Яковлев и человек, через 5 лет получивший прозвище Толя Кувалда за силу удара и особенности строения черепа. Ресторан был частью Комбината общественного питания Главленинградстроя № 2. Все предприятия комбината – торговый центр, фабрика-кухня, рестораны, бары, магазины полуфабрикатов – находились на территории Купчино. Руководил комбинатом Илья Юзефович Векштейн. К началу 80-х в хозяйстве Векштейна открыто продавался дефицит: бастурма, икра, сигареты «Мальборо» и «Салем», компоты с ананасами и бананы.

Илья Векштейн – потомственный советский торгаш. Родился в год смерти Сталина. Его отец заведовал магазином «Хрусталь» на проспекте Стачек. Еще служа в рядах Советской армии в Ленобласти, Илья покупал увольнительные и по протекции родителя вел черную бухгалтерию в овощном магазине на углу Большой Морской и Невского. В 19 лет юноша научился обсчитывать остатки и снимать излишки.

Демобилизовавшись, он тут же официально вступил в ряды торговых работников, а с конца 70-х уже работал на руководящих должностях. У Векштейна быстро наладились теплые отношения с властями всех уровней. Раз в месяц его подчиненные готовили десятки так называемых «посылок» с нужными продуктами питания. Посылки развозились по должностным лицам, начиная с начальника ГУВД и заканчивая средней руки функционерами от партии.

Кроме того, что, как и многие, Векштейн наживался на продаже дефицитных товаров из-под полы по завышенной цене, он довольно быстро догадался, что то же самое можно делать, что называется, и оптом – перепродавать товары повышенного спроса вагонами. Для этого нужно было всего-навсего иметь доверительные отношения с директорами баз и заведующими пищевых комбинатов и ресторанов. Заведующие заказывали товар, базы по звонку Векштейна его отпускали. Илья Юзефович вместо товара отдавал предприятиям деньги по госцене, а полученные таким образом сигареты или консервированные фрукты целыми партиями отправлял в Среднюю Азию по цене рыночной. Рестораны за счет того, что он мгновенно скупал все за наличные деньги, неправдоподобно быстро выполняли план и получали премии. С базами Векштейн договаривался за банальные взятки. Тогда подобные схемы называли «сумасшедшей ерундой». Заработав очень большие по советским меркам деньги, Илья Векштейн почувствовал себя «серьезным человеком».

Будучи небольшого роста, он сам про себя говорил: «Я маленький, но не игрушечный». На практике подобное самоощущение выливалось в то, что почтенный советский работник начал вести себя примерно так, как карикатурный «новый русский» в начале 90-х. Он мог надеть милицейскую форму и выйти в зал ресторана в разгар веселья, мог в «Казбеке» пальнуть из ружья в потолок, порой на своих «жигулях» пятой модели играл в пятнашки с таким же ухарем – кто кого бортанет крылом «жигулей».

Все более непринужденно он обращался и с представителями контролирующих органов. Когда на предприятия общественного питания приходила с проверкой Госторгинспекция, они, как правило, в качестве контрольной закупки приобретали рюмку коньяка и бутерброд. Это они и сделали однажды в баре ресторана «Казбек», кстати, в смену будущего зама Кумарина Саши Милюкова. Директор оказался на месте. Илья появился не быстро и, вальяжно поинтересовавшись, в чем вопрос, выпил спиртное, закусив бутербродом. На возмущение двух проверяющих он засунул в карман каждому по 50 рублей и предложил покинуть помещение. Что они и сделали.

При таких заработках и стереотипе поведения главной проблемой для Векштейна оказалась безопасность. Во-первых, весь его бизнес держался исключительно на устных договоренностях, велика была вероятность возникновения разногласий и недопонимания с партнерами, и в таком случае разрешить противоречия можно было только силой. Тем более что в те годы еще никто не отменял влияние воров в законе, которые системно обкладывали данью цеховиков – в том числе и тех самых, с кем Векштейн имел подпольные делишки. Но ленинградский еврей понимал – нельзя залезать в кабалу к ворам. Речи их действительно как мед, но закон един: «Вход – рубль, выход – два».