Тьма

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в любой форме и любыми средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав

"Об информации, информационных технологиях и о защите информации"

ФЗ РФ от 27.07.2006 N 149-ФЗ (ред. от 31.12.2014);

Ст 146 УК РФ (лишение свободы до 5 лет)

2014 © Издательство «Седьмая книга». Редакция. Зыбин Ю.А.

2014 © Издательство «Седьмая книга». Редакция, составление, оформление

* * *

Посвящаю

памяти моей няни

Дарьи Дмитриевны

Ширяевой.

Глава 1

Ночь. Все тихо в детской. Катя и Соня спят. Няня тоже спит. Если ближе подойти к няниной постели, то слышно, как ее часы на стенке в шелковом башмачке стучат. Если поближе подойти к маленькой постели Кати, то слышно, как она дышит, и видно, как ее маленькие ноздри морщатся и раздуваются; но хорошо рассмотреть ее вздернутый носик нельзя, потому что розовая лампадка чуть-чуть светится в уголку и, уже почти догорая, едва освещает образа…

Все тихо. Начинает рассветать. Стекла на окошках сначала были черные, потом стали серые и делаются все белее.

Вот раздался первый удар благовеста в заутрени. Подумаешь, этот колокол рассердился на кого и заворчал на то, что его так рано разбудили. Вот еще раз, еще громче…

Соня шевельнулась на своей постельке и навострила маленькое ухо.

Еще раз проворчал колокол и, будто подумав про себя: звонить, так звонить – зачастил как всегда: раз! два! раз! два!..

«Благовестят, а няня еще спит», – думает проснувшаяся Соня и начинает смотреть на огонёк лампадки, на образа…

Кровать няни скрипнула.

– Няня?

– Что ты?

– Тебе пора. Благовестят…

– Слышу, слышу. Что ты не спишь? Спозаранку проснулась – головка будет болеть. Засни.

– Я спала, да колокол твой ударил, я и проснулась.

– Попробуй, засни опять. Еще рано. Почивай, а я тебе просвирку принесу.

– Сегодня Ваня именинник, няня.

– Да, да.

– Он и в гимназию не пойдет. Папа вчера сказал.

– Почивай, дружок. Днем наговоримся.

Няня оделась, глядит в окошко. Окошки белые, но все-таки еще очень рано, и в комнате как-то непонятно, и не темно и не светло.

Когда няня уйдет, в этой комнате страшно будет.

– Ну, почивай же, – говорит няня, нагибаясь к кроватке и целуя Соню, – Христос с тобой. Посмотри, как Катя спит, она умница; я ей просвирку принесу.

– И мне! Я сейчас засну.

– Заснешь, и тебе принесу, не заснешь, обе Кате отдам.

Няня надевает салоп и капор, потом тихонько отворяет дверь и выходит.

В коридоре она поворачивает направо и отворяет дверь в соседнюю комнату.

Там тоже две постели. Около одной из них сидит на стуле мальчик лет десяти и, полусонный, еле-еле напяливает сапоги.

– Ты же, Федя, куда?

– В гимназию.

– Да ведь тебе, голубчик, позволили не ходить для Ванюшиных именин. Так спал бы да спал себе.

– Да я, няня, проснулся, так уж все равно пойду, а то ведь все говорит папа, что мы ленимся, вот я нынче пойду – это будет значить, что я не ленюсь. Ну, а Ваня именинник.

– Как знаешь, голубчик мой. Про тебя-то ведь никто не говорит. Это все Ванюшу так-то… лентяем честят. И няня вздохнула.

– А ты, няня, Ваню к заутрени хочешь будить?

– Просил вчера непременно разбудить. Да уж я думаю оставить, пусть поспит, а потом скажу, что будила, да не добудилась.

– Да ведь этак ты, няня, солжешь.

– Да ведь для него же солгу-то. Ну, да с тобой не сговоришь. – И няня подходит к кровати спящего и грустно смотрит на него.

– Ты его, няня, оставь выспаться для именин, а потом скажем, что так нарочно сделали, чтобы он выспался.

– Ну ладно. Прощай. Поцелуй меня. И тебе бы тоже спать да спать.

– Я уж пойду. Буду знать, какие уроки на завтра. Ване лучше будет, я помечу и в его книге.

Федя умывается; няня выходит, бормоча:

– Детки! Детки! каторжная вам жизнь!

А в комнатке, откуда вышла она, все тихо, только слышно, как колокол ворчит за окошками.

– Отчего это он в это время всегда гудит, – думает Соня, – никогда не опоздает. Как темно за Катиной постелью. Зачем я проснулась! Разбужу Катю. Катя?!.. Право страшно. Лампадка догорает – темно будет, совсем темно будет!.. Катя! Ты спишь! Катя!?.. как она смешно сопит… Завернусь-ка я с головой. Как темно под одеялом, а не страшно. Что это скрипнуло! Катя! Катя!

– Что тебе? – отзывается полусонная Катя.

– Ты спишь? – И Соня высовывает из-под одеяла свою курчавую головку.

– Да, сплю. Что тебе?

– Няня ушла к заутрени.

Катя молчала.

– Нынче Ваня именинник.

Катя только промычала что-то.

– Тебе спать хочется, Катя?

– Хочется… А тебе?

– Хочется, да боюсь.

– Как? Чего?

– Да не знаю…

Катя подымается и садится на постели. Снова тихо в комнате. Огонек все прыгает и качается перед пытливыми глазками Кати. Соня полулежа оперлась локтем на подушку и нетерпеливо дожидается, что скажет старшая сестра, которой уже много лет! Много! говорит няня. Целых девять! Она умнее ее, Сони, потому что ей только семь.

– Надо спать! – вдруг выговаривает Катя как-то загадочно и скоро завертывается с головой в одеяло и Соня еще скорее делает то же самое, но все-таки допытывается:

– Что ты, Катя?

– Ничего! Надо спать.

– Тебе тоже страшно?

– Н…ет. Только… Катя не хочет сознаться.

– Уж коли тебе тоже… так ты лучше не говори мне… а то эдак еще хуже… – замечает философски Соня. – Давай спать! А то няня просвирок не даст.

Снова тихо в комнате, но уж не так страшно, потому что из окошек все светлее делается, и потом они обе не спят.

«Нынче весело будет, – думает успокоившаяся Соня, – Ваня именинник. Что-то ему подарят? Верно книжки – он уж большой».

Глава 2

В комнате светло. Уж десять часов. Лампадка потухла, и в углу у образов, где прежде было всего светлее, теперь наоборот – совсем темно стало. За дверью, в коридоре шумят, хлопают наружною дверью на блоке. Семен комнаты прибрал и стоит в коридоре, думает – снять ему из угла паутину, или до завтра оставить? Место не видное, уж давно висит там эта паутина, так уж еще-то один день, ништо ей провисеть, а то поди, полезай за ней, еще загремишь, господ разбудишь.

«Пущай уж до завтрева!» – думает Семен, ковыряя в носу грязным пальцем.

Впрочем, он каждый день так думает, и уже два месяца откладывает: до завтрева.

Кузьма носит дрова и раскладывает у печек, чтобы топить.

– Что ж ты, дьявол эдакий, ножищами-то своими покои пакостишь? – тихо шепчет Семен, глядя на цифру восемь, которую пролагают по полу мокрые и грязные сапоги Кузьмы.

– А ты вот поди, вылижи языком-то двор да лестницу, так я не буду пакостить, – тоже злобным шепотом ответствует Кузьма.

– Э-эх-ма! – грустно отзывается опять Семен. – Только слава, что, о люди, а как есть кабарда какая-то…

Кузьма молчит и отомщает на дровах, протискивая штук 26 в одну печь.

– Ну, тебя, лезь что ли, анафема! – шепотом уговаривает он огромное березовое полено.

Дверь на блоке зашумела. Няня воротилась от обедни и проходит в детскую.

– С именинником, матушка, – шепчет Семен.

– Спасибо! здравствуй, Кузьма. Не топи ты так, голубчик, нашу печку. Просто страсть вчера. Подойти нельзя – как огненная. Чтой-то вы дров господских не пожалеете. Ведь они не казенные, а на деньги покупаются!

Няня проходит в детскую.

– Здравствуй, няня! – кричит проснувшаяся Соня.

Няня снимает свою шубку и, повесив ее на гвоздь, целует Соню. Катя тоже проснулась и кричит.

– Няня, я не сплю. И меня поцелуй.

– Ну, поздравляю вас с именинником. Вот вам просвирки, на стол поставлю. Встанете, Богу помолитесь и съедите с чаем. А большую – это Ванюше, за его здоровье вынула: все-то он хворает, голубчик мой. Как взяли его от меня, так и хворает. А отчего? Разве Андрею так усмотреть за ребенком, как я усмотрю? Э-эх, право!

Задумавшаяся после поцелуя няни, Соня вдруг пришла в себя.

– Няня, какие у тебя холодные щеки!

– На дворе мороз, дружок.

– И нос холодный, – говорит Катя и таращит глазенки на няню. Ее удивило, как это нос холодный, а цветом ничего – такой же, как и всегда.

– Нос не холодный, а только щеки, – решает Соня.

– Нет, и нос, и нос, – громко настаивает Катя.

– Полноте, полноте. Еще не поднялись, а уж за спор. Стыд какой!

Соне стыдно, а Кате еще больше; она совсем насупилась и в угол скосилась. Это значит всегда, что ей очень совестно. Няня нарезывает хлеб ломтиками и устанавливает их в коридорной печке пред огнем. Чрез открытую в коридор дверь видно, как все ломти стоят хорошо, только с одним няня никак не может справиться, он все падает. Установив его, няня входит и начинает надевать Кате чулки. Эта дергает ногой и смеется.

– Не шали же. Дай надеть. Держи ножку прямее.

Катя все болтает ногой. Няня останавливается.

– И не стыдно тебе это делать? – говорит она. – Старуха няня из церкви пришла, еще не пила, не ела, а ты ее мучаешь. Стыдно! А я думала, что ты меня любишь, и еще просвирку тебе несла.

Катя стала серьезная.

– Не буду, няня, не буду больше. Не сердись, поцелуй.

Няня пошла в комнату к Ванюше и будит его.

Хорошенький, белокуренький мальчик 12-ти лет, бледный и худой, раскрывает свои большие синие глаза и, улыбаясь, протягивает руки к няне.

– Поздравляю тебя, мой дружок. Ненаглядный мой, милый.

И няня со слезами на глазах целует и ласкает головку Вани.

Ваня молча улыбается. Лицо у него всегда бледное, всегда грустное и всегда такое, как будто он о чем-нибудь задумался.

– Вставай, родной, и приходи чай пить.

– А Федя уж встал?

– Да. Он в гимназию ушел.

– Зачем же? Ведь ему позволил папа не ходить. Что же это!

– Сказал мне, что коли уж встал, так пойду. Уроки, замечу по книжкам… Вставай, мой родной.

– Зачем ты меня няня к обедне не разбудила?

– Ну, вот еще, дитятко, в кои-то веки выпадает тебе денек соснуть побольше, а я буду тебя будить! Итак, вишь, совсем хворый!.. Господь простит! Я Ему, Создателю, за тебя помолилась. Авось моя молитва дойдет… Помочь тебе одеться-то?

– Нет, няня, я сам… Ступай, я сейчас приду.

Няня кладет ему платье поближе и уходит. Ваня молча и тихо начинает одеваться и изредка поглядывает на пустую кровать брата.

«Зачем он ушел!» – думает Ваня.

Девочки при помощи Марьи умываются.

– Няня, я чистая! – говорит Катя, утираясь полотенцем.

– И я чистая, и я чистая, – поет Соня, перебравшись с кровати на нянин сундук и прыгая по нем в одной рубашке.

– Полно ты шалить, востроглазая! Смотри, самовар уйдет, без чаю останемся, – замечает няня.

Но Соня все прыгает по сундуку.

– Сюда, сюда, пожалуйте, батюшка! – говорит Марья за дверями. – Барышня здесь шалит. Возьмите ее, батюшка, в мешок к себе, никакого сладу нету.

– Слышишь ты, шалунья, – шепчет няня. – Вот идет уж сюда. Перестань скорее!

Соня живо перепрыгивает на постель и, прячась за подушку, выглядывает оттуда на дверь.

– Няня, не буду. Няня!

– Ступайте своей дорогой. Бог с вами, – говорит няня громче. – Нам вас не надо, у нас дети умницы, никогда не шалят. Уходите, батюшка, Бог с вами.

Няня начинает одевать Соню. Какая она вдруг послушная сделалась. Катя между тем уже молится перед образами. Сначала читает вслух: «Отче наш», потом «Богородицу» и вдруг останавливается. Она всегда и уже давно произносит в одно слово деворадуйся и теперь вдруг не поняв, хочет узнать, что она говорит.

– Няня!

– Что?

– Что такое: деворадоваться?

– Как так?

– Да ведь говорится: Богородица деворадуйся.

– Ну да!

– Так что же такое: деворадоваться?

– Полно шалить. Грех какой! Богу молишься и шалишь.

– Я ей-Богу не понимаю, няня. Я не шалю.

– Ну, кончай, после скажу! Как ты столько лет молишься, и не спросишь? Ну, кончай уж прежде.

– Ангел хранитель, сохрани и помилуй рабу Божию Екатерину, – продолжает Катя. – Господи, помилуй мамашу и папашу. Господи, помилуй бабушку. Господи, помилуй тетю Надю, тетю Варю и дядю Митю. Господи, помилуй Ваню, Федю и Соню. Господи, помилуй няню. Господи, упокой дедушку и тетю Любу. Господи, помилуй Марью и всех православных христиан. Няня! Все? – добавляет Катя, стоя на коленках.

– Ну все, поцелуй меня, – говорит няня.

Катя подходит к столу.

– Няня, сегодня мне на твоем кресле чай пить! – вдруг отзывается Соня. – Катя вчера сидела.

– Тебе, тебе. Помолись Богу и иди.

– А я завтра сяду на кресло, – говорит Катя, завистливо косясь на нянино кресло и усаживаясь на простом стуле. Они обе уже года два садятся поутру на это кресло по очереди, и все главные ссоры происходят из-за него, так что няня грозится, что никого никогда не посадит на свое кресло, а всегда будет сама на нем чай пить. Но сестры знают, что няня этого не сделает. Няня только на словах – строгая.

Глава 3

В коридоре слышен звонок. Девочки встрепенулись и бегут к матери в спальню; Ваня тихо идет за ними, но останавливается в зале. Папа встречает его.

– Здравствуй, Jean. Поздравляю. Что ж, рад, что в гимназию не пошел?

– Нет, мне все равно. Я бы и пошел.

– К чему же врешь? Вижу, что радехонек. Ты, брат, не из прилежных. Похвастаться нечем; ничем не взял, одним лицом разве, да и то бледный всегда. Федя где?

– В гимназии.

– Вот как! Его какая муха укусила?

Папа насвистывает что-то про себя и уходит, не дожидаясь ответа. Ваня отходит в угол и, усевшись на большое кресло, задумывается: ему очень невесело.

– «Скоро ли Федя придет? – думает он – отчего это я няню и Федю люблю больше, чем папу и маму. Ведь это грех! Да!»

Скоро мама выходит и, поздравив и поцеловав один раз Ваню в лоб, усаживается на диванчике с ногами, и тяжело опускается на шелковую подушку. Она всегда слабая, больная, но доктора к ней не ездят и ее не лечат. Горничная Акулина говорит, что она просто прикидывается.

– Тише, не шумите, – говорит она. – Вы меня оглушили. Катя! ты совсем мужичка. Не висни так, ты мне все платье измяла. Надо вам гувернантку, а то вы совсем мужичками растете.

Входит папа и несет книжки в красных переплетах.

– На вот тебе, баловень! Ты! Гусь! Держи же!

Ваня молча берет книжки и глядит в сторону. Он боится, что сейчас его разбранят.

– Что же ты не благодаришь? – говорит мама по-французски.

– Merci, – тихо отзывается Ваня, и целует папу, потом маму.

– Да они тебе не нравятся?

– Нет, нравятся.

– Так что же ты насупился-то, губы надул?

Ваня молчит. Он не знает, что сказать, потому, что вовсе не насупился, а ему, так, грустно от чего-то.

– Удивительный мальчик! – недовольно говорит мама. – Ничем не угодишь. Отец хлопотал, вчера нарочно в магазин ездил…

Ваня опустил глаза в землю и молчит, только руки его тихонько дрожат.

– Ступай в залу… или к своей дуре няньке, которая тебя так избаловала, что ты уж ни гроша не стоишь, – говорит папа, – уж кончится тем, что тебя придется отдать в пансион!

Сердце у Вани больно шевельнулось: он тихо выходит, а в ушах у него все повторяется «к дуре няньке» будто эти слова не раз сказали, а все шепчут ему на ухо без конца.

– Или мы его избаловали донельзя, или он просто совершеннейший пень, – говорит папа по его уходе, но так громко, что Ваня услыхал это, переходя залу, и разронял книжки. У него слезы на глазах. Молча, собрав опять книжки, он садится на то же кресло в углу залы и, не развертывая их, глядит в окно.

«Скоро ли придет Федя? – думает он. – Зачем я с ним не пошел в гимназию».

Отчего же ему так грустно? На сердце точно что-то давит и так сильно, будто что-то тяжелое там, будто свинцу налили в грудь.

– Поди ко мне. Ты, моя милая, умница, всегда веселая, розовенькая! – говорит папа в гостиной, усаживая к себе на колени Соню.

Чрез полчаса в этой зале шум. Катя с Соней разыгрались. Няня сидит у окна с чулком. Она грустна и изредка косится на Ваню; ей бы хотелось подойти к нему, да нельзя. Ее и так сейчас бранили за то, что она Ваню так испортила, что он гроша медного не стоит. Ваня слышал это из залы и все думал:

«Ведь они няню обижают?! Зачем же они и ее и меня всегда обижают?»

Катя стряпает что-то под стулом. Верно шалит. Соня, держа на голове доску с камешками, ходит по зале и кричит во все горло:

– Пироги горячи! Пироги горячи!

– Эй, разносчик! что стоят пироги? – говорит Соне какой-то чужой, который пришел к папе.

Соня потупилась и молчит.

– Соня! перестань же! – говорит папа: – и ты у брата переняла молчать и в пол глазами упираться. Отвечай!

Но Соня молчит.

– Сколько же стоит, разносчик? – говорит опять чужой.

Соня все молчит, но вдруг повертывается к нему спиной и опять кричит, шагая по зале:

– Пироги горячи! Пироги горячи!

Чужой и папа смеются и уходят.

Через полчаса Катя уже кучер, а Соня лошадь, и держит в обеих руках веревочки.

Они стали за креслом, где конюшня, и собираются выезжать.

– Няня, кричи: подавай! – говорит Катя.

– Ну, подавай! – невесело отзывается няня, косясь на молчащего Ваню.

Катя чмокает, а Соня (как и всегда) начинает брыкаться и нейдет.

– Стой! Т-п-п-р-ру-у! – кричит Катя.

Но лошадь все брыкается и нейдет к подъезду.

– Т-п-прру! Соня! Эдак нельзя играть! – Ты не знаешь, когда надо брыкаться. Теперь не надо. Эдак нельзя!!

– Да я с норовом!

Катя сердится, погоняет, а Соня все пятится, брыкает и прыгает.

– Я ударю, Соня!

– Не смеешь!

– Нет, смею. Я кучер.

– Нет, не смеешь!

Катя дергает возжей и попадает лошади по спине. Лошадь останавливается, и вдруг, заткнув глаза кулачонками, начинает громко плакать и бежит к няне.

– Тебе больно? – говорит Ваня, быстро подбегая к сестре.

– Что такое? опять подрались? Нет уж, теперь я пойду пожалуюсь на вас.

Няня берет Катю за руку и хочет вести к маме.

– Няня, оставь, не ходи! Няня! – тихо говорит Ваня.

Няня оставляет Катю и садится снова на стул. Соня перестала было плакать, но входит в залу папа, и она опять начинает.

– Соня! Соня! Что с тобой, Соня? Поди ко мне. Кто тебя обидел? Уж не вы ли, господин Молчалин? – сердито говорит он Ване.

Ваня молчит.

– Так ты еще драться стал вдобавок! А?

– Эх, батюшка, полноте! – произносит няня. – Он отродясь ни одной мухи не обидел, а вот ваши любимицы, как играть, так и драться!

– Так это ты, Катя?

Катя молчит тоже и ломает ногу у гусара. Папа берет на колени Соню и начинает бранить Катю. Эта долго слушает и начинает потихоньку плакать все громче, а Соня уже перестала и глядит на сестру во все глаза, будто первый раз от роду видит как та плачет.

– Ну, перестань же. Ведь это скучно. То один, то другой; с вами с ума сойдешь. За что ты ее прибила?

– Она на-на-а-аш-аша…

Катя захлебывается и не может выговорить.

– Она ло-о… ло-ош-ша-адь бы-ы-ла.

– Ну что ж, что лошадь? Все-таки драться не следует. Она тебе сестра. Она маленькая, тебе можно ей уступить.

– И все б-брык-рык-рыкалась… а я хоте… ла, – силится Катя говорить.

– Ну, помиритесь сейчас и играйте без драки. Мама не здорова, а вы все ее огорчаете ссорами.

Вскоре Катя снова кучер, а Соня снова лошадь. Снова кричит няня невеселым голосом.

– Кучер, подавай!

Они подъезжают к крыльцу, лошадь уж не брыкается. И Катя возит барина с визитами по городу, т. е. по зале. Домой (в угол за кресло) Катя ворочается лошадью, а Соня кучером. Лошадь ставится в конюшню, и ей задают овса.

Далее залы ездить с визитами не позволено. В гостиную к маме можно входить только людьми, а лошадьми и вообще зверями можно быть только в зале.

Долго возятся так девочки. Ваня сел уже давно около няни и тихо шепчет ей:

– Который час, няня?

– Третий. На что тебе?

– Да скоро ли Федя придет!