Читать книгу: «Город У», страница 3

– Извините! – слышу женский голос и оборачиваюсь. – Вы не подскажете, где здесь удобнее спуститься к Волге – мы хотим дойти до речпорта?

– Вы знаете: я сама не местная… – улыбаюсь я.

– Да? – искренне удивляется моя собеседница. – А нам показалось, что вы здесь родились. Есть в вас что-то здешнее, у… ское.

Я смотрю на удаляющиеся красные туфли и легкое синее платье. «Во мне? Во мне есть у… ское?» – я внутренне хохочу и даю себе зарок рассказать об этом за ужином Татьяне Федоровне.

Двигаю дальше. Улица Советская, потом Ленина, Карла Маркса, Либкнехта, Бебеля, Энгельса – Господи, да это же просто революционный разврат какой-то! И так – почти в каждом городе и городке России-матушки. Одни и те же названия. Да, туговато у советских демиургов было с фантазией. Хотя и у проклятых империалистов-монархистов так же: одни Спасские, Соборные, Троицкие, Купеческие, Московские и т.п.))

Стою на перекрестке. Рядом дожидается зеленого светофора парень в выцветших джинсах, с небольшой косичкой и татуировкой головы дракона сзади на шее. Я засматриваюсь на татушку, и он ловит мой взгляд. Лицо серьезное, но доброе (провинциал же!).

– Мне все говорят, что у него девичьи глаза! – вдруг обращается ко мне парень.

– У кого? – теряюсь я.

– Да у дракона.

Загорается зеленый, и он вдруг срывается вперёд – с какой-то сверхъестественной быстротой. Только тут обнаруживаю, что он на роликах. «Жаль, что не спросила его про рощу. Ладно, найду еще кого-нибудь…».

Продолжаю фланировать к Малиновке. Прохожу остановку «Речпорт» и понимаю, что я теперь уже почти местная: могу подсказывать дорогу остальным.

Между речпортом и рощей – череда частных домов, коттеджей, гаражей, каких-то недостроев. Неожиданно ловлю себя на том, что меня тянет к заброшкам.

«Так, Наталья, держи себя в руках: мы тебя не за этим сюда привезли!» – звучит в моей голове строгий голос Татьяны Федоровны, и я смеюсь в голос. Случайные прохожие оборачиваются, один из них странно напоминает Соболева. Мне даже кажется, что уличная копия Иван Иваныча совершает это его неприятное движение носом – будто принюхивается в мою сторону. Улыбка сразу слетает с губ.

Нет, пожалуй, вечером или ночью я по У. прогуливаться не решусь. Странно здесь всё-таки…

Глава 3. Столовая

1.

Рослик проснулся оттого, что маленький кусок серой штукатурки свалился ему на щеку. Он вздрогнул и смахнул рукой упавший мусор. Сон почти вернулся, но наверху, на втором этаже, вдруг что-то взвизгнуло. Потом послышался шорох – будто кто-то совсем рядом волок мешок с цементом.

Он открыл глаза и приподнялся, опершись на правый локоть. «Залез, что ль, кто? Не хватало еще…». Руфер и трейсер скинул с себя грязное ватное одеяло, под которым переспала куча народа – и сторожа, и их гости, – и опустил ноги в сапоги.

– Только ведь нагрел каморочку, и кого-то принесло, блин! – Рослик думал вслух. Эту привычку он приобрел недавно: так было легче жить.

Дверь, задевающая нижним углом половую плитку, зашуршала, и он выбрался в черноту большой столовой, где днем пополняли свои силы студенты педунивера. Его рука нащупала выключатель в гардеробной, куда попадал всяк входящий-выходящий из сторожки. Но Рослик передумал щелкать выключателем и пошел по темноте: на втором этаже всё равно горел дежурный свет.

На полпути – площадке между лестничными пролётами – он остановился и прислушался. Холодно и тихо. Нет, звуки, конечно, были: капала вода в далеком умывальнике внизу; едва заметно гудели холодильники – как пчелы, поставленные на зимовку. Большие металлические воздуховоды, подвешенные к высокому потолку, иногда пропускали уличный шум – грохот колес ночного грузовика или металлическое стрекотание запоздалого трамвая-одновагонки.

Но к этим столовским звукам Рослик уже привык – за полгода работы сторожем. То, что его разбудило, звучало иначе.

«Целенаправленно, – пронеслось в его голове. – Оно визжало так, будто у него была какая-то цель».

У него от этой мысли похолодело внутри и по позвоночнику будто пробежали влажные тараканьи лапки.

– Что за чёрт? Эй, кто там? – крикнул он в подсвеченную пустоту второго этажа. Звук собственного голоса его подбодрил, и он быстро преодолел последние ступени. По-прежнему гудели холодильники и капала вода. Рослик прошелся вдоль линии раздачи, где днем стучали подносами студенты. Его взгляд заскользил по окнам: может, забыли где закрыть створку? Нет, всё заперто, цело и тихо.

Он вернулся к лестнице и только успел спуститься до первого этажа, как на втором снова что-то завизжало и запрыгало. Дыхание его остановилось, он матюгнулся и побежал назад. Рослик еще раз мельком осмотрел большой зал со столами и стульями, который днем заполнялся до отказа филологами-уфологами и математиками-географами – в общем, будущими учителями-всепредметниками. Вроде всё как всегда… Затем метнулся в подсобку.

«Раньше здесь не капало… Капало же всегда внизу в умывальнике», – он на ходу подкрутил кран большой мойки для грязной посуды, но ничего не добился: капля воды продолжала дрожать на кончике гусака и падать на звонкую ржавую поверхность. Посмотрел вверх и вбок, заглянул под огромный металлический стеллаж с кастрюлями и сковородками и помчался дальше. Эхо его шагов разносилось по большим полутемным помещениям.

«Ну если только залезли черти! Вот я им покажу!.. А если их трое или пятеро? Что тогда?». Он не стал долго раздумывать и рванул в коридор, в котором не было ни окон, ни дежурного света. Рука нашарила выключатель, и вверху замигала белая лампа. Она то вспыхивала, то гасла с противным, щёлкающим звуком.

Никого. Только шесть дверей различных подсобок по обе стороны широкого коридора. Он знал, что некоторые из них были всегда открыты, а на двух или трех – амбарные замки. Столовские хранили там всякие припасы на случай всеуниверситетских гулянок и апокалипсиса, плюс – различные инструменты, старые раковины и унитазы. О запертых комнатках с вожделением думали поколения сторожей, постоянно пребывающих в поисках жратвы.

Он решил на всякий случай проверить все открытые подсобки, так как точно помнил, что в одной из них есть большое окно – в половину стены. Туда как раз и могли залезть. Больше некуда.

«Проверю – и пойду спать! Пофиг мне: пусть хоть взорвётся тут всё… Это крысы, наверное. Или холодильник какой-нибудь сломался».

Сторож надавил плечом на одну из тяжелых дверей, обшитых серой фанерой. В кладовке было темно, как в кроличьей норе. Он обнаружил, что забыл сотовый в каморке, так что подсветить нечем. Где здесь включается свет, он убей бог не помнил. Секунд пять он всматривался и вслушивался в густую темноту; серые пятна чуть подрагивали по невидимым углам комнатки. Этот коридор выпадал из обычной столовской звуковой атмосферы, и поэтому тут стояла такая тишина, что звенело в ушах.

Рослик потянул дверь назад и осторожно прикрыл ее. Ему почему-то стало нехорошо, как-то жутко от всего этого – от беготни, странных звуков и серых пятен по углам.

– Пойду-ка я, – сказал он громко. – Нечего мне тут делать, дурака валять. Хоть разгромите тут всё…

Он сделал несколько шагов, чтобы выйти из коридора, – и снова услышал визг, словно кто-то гнул толстые заржавленные петли или мучил гигантского котёнка. На этот раз источник звука был так близко, что ему показалось, будто петли заскрипели в голове.

Сторож на всякий случай пригнулся и посмотрел вверх.

– Да какого фига!? Потолок, что ли, рушится? – срывающимся голосом шепнул Рослик и понял, что лучше и впрямь вернуться в каморку – от греха подальше.

«Запрусь там, подушку на ухо – и до утра как-нибудь дотяну. Утро вечера по-любасу лучше. А с потолком дурацким пусть вон заведующая разбирается».

Он решил выйти с другого конца коридора: оттуда и ближе спускаться до сторожки, и можно одним глазом глянуть на остальные двери. Диггер, как мышь, прошмыгнул мимо запертых и чуть приоткрытых дверей, косясь на сочащуюся из щелей темноту. Завернул за угол, чтобы спуститься на первый этаж и… остановился, выпучив глаза. Лестницы не было. Не было и всё тут!.. Он снова стоял в коридоре с подмигивающей лампочкой, подвешенной на специальный металлический столбик, который крепился высоко вверху.

– Как это? – пробормотал наконец Рослик. – Тут так нельзя…

Он отлично помнил, что из коридора с шестью дверьми нельзя сразу попасть сюда же. Если бы кому-то вздумалось проделать такое круговое движение, ему пришлось бы спуститься на первый этаж, пройти мимо гардеробной-сторожки, снова подняться по лестнице и через большой зал – в помывочную, где и была дверь в коридор.

– Наверное, я как-то не так пошёл, – оправдывался он. – Надо вернуться обратно. И свет заодно выключить.

Он протопал до выключателя и хотел было уже щелкнуть им, но оставил всё как есть. «Утром выключу. Пусть горит – всё безопаснее…» – и он, открыв вход в помывочную, перешагнул порог. И замер. Перед ним снова был всё тот же коридор – уходящий куда-то в темноту, бесконечный, с шестью дверьми.

– Д… да что же это вы… – засипел Рослик; язык вдруг стал большим и едва помещался во рту. – Играть со мной вздумали? Сволочи такие-растакие…

Он от души выматерился, надеясь, что это поможет вернуть всё на места – так, чтобы коридор стал обычным, а не круговым.

«Вчера вроде бы не пили… Из гостей был только Колян… Но он потом ушёл… – часто моргая, он едва поспевал за собственными мыслями. – Сон это. Точняк. Сон! Щас вот как…» – он не успел додумать мысль и с размаху ударил кулаком в стену. Костяшки пальцев тут же окаменели. Сторож охнул и, закусив губу, принялся баюкать правую руку.

2.

– Тоже удостоился, так сказать? С почином тебя! – Колян громыхнул стаканом о железную кружку Рослика и, не дожидаясь, сделал три больших глотка. Бывший диггер тоже пригубил. Спиртовая настойка обожгла горло и сгладила дрожь внутри; стало чуть легче.

– И с тобой тоже так было? Коридор…

– Коридор, – кивнул собутыльник, – но не так. Я топот слышал.

– Топот?

– Да. Бегали там. И кричали. И на помощь звали. Много-много раз. Я даже привык к этому – и перестал выходить, а поначалу тоже как ты реагировал. Вон загляни под кровать… Видишь монтировочку? Вот с ней полночи мотался по этому коридору, врагов искал. А теперь – всё, баста. Учёный стал, – Колян вытащил пробку из фляги и обновил их кубки.

– И как же… – Рослик не знал, что сказать.

– Как? Очень просто. Я тут третий год работаю, пообтёрся, приспособился. А остальные – у кого с нервишками не в порядке – сматываются. И месяца не держатся. Вот до тебя здесь Антоха работал, у него прозвище «Гробовщик». Тусню приводил, травку курили, орали, водку лакали так, что наутро весь первый этаж заблёванный был. Я ему: «Антох, ты пойми: здесь так нельзя. Это место музыку любит, покой, разговоры душевные». А он – мычит в ответ, как бык. Ну и домычался – инсульт шарахнул. Да, ему всего-то тридцатник, а утром повара нашли всего обоссанного и парализованного на правую сторону. А насчет музыки… – Колян прикурил сигарету и затянулся; Рослик тоже угостился дымком. – Насчет музыки – тут вообще отдельная песня. Вот через нее я с ними и подружился…

– С кем?

– Ну с ними – кто тут бегает, бормочет и визжит. Не знаю, как их назвать. С силой этой. Я ведь тоже не железный, чтоб херь эту паранормальную терпеть каждое дежурство. Поработал месяцка два – еще когда только начинал тут – и думаю: «На фиг надо! Здоровье дороже денег – уволюсь к такой-то матери…»

А тут ко мне Санёк приперся в одно из дежурств, – ты его не знаешь. Он тут лабал вместе с местными в рок-группе – и басист, и барабанщик. А по натуре – грёбаный шаман. Повёрнут тут на всём этом – книжки читал, молитвы знал. Он щас в Москву подался, я с ним уж все связи растерял. Так вот: он как услышал посреди ночи всё это – вскочил, глаза горят! Ну я его заранее не предупреждал, я вообще не люблю распространяться про такое. Рассказал ему, сходили мы в тёмный коридор, где шесть дверей-то этих. Выпили – всё как полагается, чтобы обсудить, так сказать, обстановочку. И под утро он мне говорит: «Я с ними подружусь. Вот увидишь, говорит. Жди меня на следующее дежурство».

Я головой покачал, но мешать не стал. Думаю: «Обломается – так его проблемы. Не мои». И этот чел, прикинь, припёр через два дня барабанную установку. Ну попросил там ребятишек – они вечером на тачке подвезли, когда уж поварихи все разошлись. Перетащили мы всё это дело на второй этаж, собрал он там эти все тарелки, гуделки-моталки-барабаны и – вниз ко мне в сторожку.

«Теперь, говорит, подождем». Ну нет вопросов. В карты с ним сыграли, покурили, я телек включил, кемарить уж стал. А Санек – не спит. Лупится вон на стену и сидит с открытыми глазами, слушает. И вдруг – мать его за ногу – бам-барабам, бам-бам! Чё такое?! Никогда такого здесь не слышал.

«Ага, – говорит. – Нашли, значит. Они щас поиграют немного, а потом мы к ним подымемся!». Я молчу. А чё тут скажешь? Еще десять минут тишины. Потом опять – бам-барам-бам-бам. И в тарелки – быц, быц! Быц-быц!

Я, чессна слово, креститься начал. А Санёк – хоть бы хны. Ну, кароч, подождали мы, а потом – туда поднялись.

«Ты, говорит, просто сиди тут и слушай. Смотри. А я для тебя индивидуальный концерт слабáю». И слабал. Неслабо так слабал. Такой звучище в этом зале – закачаешься. Столовую-то в советские времена возводили, она размером с Байконур, сам знаешь. И оказалось, – это уж мне Санек потом не раз говорил, – что там, на втором этаже-то, акустика какая-то необычная. Как в филармонии, блин.

И вот, значит, оттянулся он на барабанах своих – от души отыграл, мне прям понравилось. И потом мы спать пошли. Так вот с тех пор – как отрезало. В дежурства – и в мои, и у остальных – тишина-покой, мило-дорого посмотреть. Правда, через месяцок опять начали пошаливать. Ну я тогда Саньку звонил – и он прикатывал, концерт давал.

Так вот и жили-поживали. А потом ему это всё надоело, и он, Санёк-то, мне и говорит: «Давай-ка ты, братан, сам учись духов увещевать!». И притаранил мне вон… – Колян приоткрыл шкаф и кивнул на коробку.

– Чё там? – спросил Рослик, у которого голова была трезвее трезвого, несмотря на то, что его собеседник не забывал обновляться во время своего рассказа.

– Ну так достань, посмотри.

В коробке оказался небольшой барабан, а сбоку в чехольчике – палочки к нему.

– Вот он меня немного поднатаскал на это дело. И всё – я втянулся. Только у меня музыка-то хреновая, видать, выходит. Срабатывает дня на три, не больше. Да и вот Гробовщик всю карму подпортил: после его тусни они снова стали шалить – мой барабанчик мало помогает.

– Знаешь… Я тут подумал, – Рослик почесал шею в том месте, где дракон. – У меня гармошка есть. Купил недавно, а то ведь старую посеял. Может, им тоже… поиграть.

– Во-о! – Колян протянул руку коллеге и крепко пожал. – Одобрямс. Мы с тобой тут еще концерт закатим, я ж тебе говорю: не звук, а филармония!

3.

Инфа про педовскую столовую, которую Рослик нарыл в инете, была крайне скудна: построили это здание в 1970-х вместе с университетом. В общем-то, всё – никаких подробностей. Зацепку дал какой-то блог в ЖЖ про аномальщину в У., о котором бывший диггер и не подозревал до сего момента. Вёл его некий юзер «дядя Паша Ташин, дед-краевед», как он сам себя именовал:

«По поводу педунивера (я привык называть его институтом) ходит еще одна байка. Услышал я ее от тамошней вахтерши еще в 1990-х. Если точнее, она мне рассказывала не о самом университете, а о двухэтажной столовой, которая к нему относится. Якобы раньше, еще когда города здесь и в помине не было, тут располагались древние могильники – то ли мордвы, то ли булгáров. Но этих булгаров сейчас упоминают и в лад, и невпопад, поэтому меня это не особо заинтересовало. Любопытно другое: будто бы студенты из общаги много раз видели по ночам в окнах столовой некое свечение и тени. Дело в том, что здание общаги как бы окольцовывает столовую, так что у молодёжи есть возможность заметить-понаблюдать.

Я, конечно, заинтересовался. Стал расспрашивать самих студентов и от одной филологини – второкурсницы Машеньки – услышал такую историю:

«Я, говорит, немного со сторожами знакома. Они клянутся, что у них по ночам там чёрт-те что творится – и гремит, и визжит. Парни, говорит, даже уж привыкли к этому».

Нужно сказать, что о странностях в столовой слышали немногие у… цы. Я попытался выйти на тех самых столовских сторожей, упоминавшихся выше, но те наотрез отказались общаться со мной.

Могу добавить к этой истории еще нюансик: один мой давний знакомый, он в свое время работал в городском управлении ЖКХ, уверяет, что под самым подвалом столовой проложена большая бетонная труба. По ней течет речка Бригадирка, о которой из современных горожан уже мало кто помнит. А ведь когда-то это река очень много значила для У.».

Когда Рослик дочитал до упоминания про бетонку, он вздрогнул и почувствовал сухость во рту. Ему нестерпимо захотелось позвонить Синдре, но он сдержал себя: всё равно ведь не ответит. Почти год прошел, как они туда лазили, но до сих пор он чувствовал себя виноватым.

Синдром пару раз ему написала в ВК – просто чтобы сказать, что ей звонить не надо. Лучше больше вообще не общаться. И всё. Ни ответа ни привета. И чем вот он перед ней провинился? Кто же виноват, что ливанул дождь? Они хотели просто пробежаться по Бригадирке – легкая двухчасовая экскурсия. Проще пареной репы. Да и разве кто-то сильно пострадал? Поцарапала она свою драгоценную коленку, но он-то тоже разбил голову и потерял старую гармошку, – а новая уже не дает таких чумовых блюзовых тонов.

Ну ее, эту Синдру! Пусть парится со своим Димычем – героем и спасителем. Чип и Дейл, блин…

«Но причем тут Бригадирка? – Рослик снова вернулся к столовой. – Почему это так зацепило меня? Из-за Синдры?..»

По совету Коляна, он в одно из последних дежурств опробовал-таки свою гармонику на столовской «силе» – как именовал местные странности сторож-аксакал. Ничего особого не произошло. Диггер поблюзил чуток, лежа на столе, за которым днем обедали преподы и студенты.

Второй этаж и впрямь давал наикрутейшую акустику – Рослик даже увлёкся игрой, словно находился не на работе, а пребывал на зеленоватой бетонной свае своей любимой заброшки.

Затем он спустился в каморку и заснул сном праведника: никто в эту ночь не визжал, не топал и не шумел. Значит – пришлась им по душе губная музыка в стиле старика Сонни Боя. И на том спасибо. Благодарим тя, Господи, за радости-крохотульки.

4.

Кто знает, может, и Рослик бы постепенно втянулся в эту столовскую размеренность – как и Колян. Дело-то ведь нехитрое: залезай перед сном на второй этаж, играй в свое удовольствие на гармонике, а потом – спи-отдыхай и денюжку за работу получай. И живи себе, не грузи голову разными объяснялками.

Но однажды – ближе к июлю – столовку арендовали под свадьбу. Тут ничего криминального не было: университетское начальство дозволяло, ведь суббота, студентов нет, учебный процесс не нарушается. Дежурить выпало Рослику. Он лежал на пружинистой кровати в сторожке, читал детективный романчик без начала и конца (страницы, вероятно, выдернули его же коллеги на понятные надобности) и с некоторой опаской косился на потолок своей каморки.

На втором этаже гремело «Ах, э-эта, свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала…» – и свадьба действительно плясала, от чего сверху сыпалась побелка.

Вдруг дверь распахнулась и показалась голова Александры Семеновны – самого главного здешнего начальника, заведующей. Полные щеки ее раскраснелись, глаза блестели: видимо, гуляющие не оставили ее без коньячка. Вообще, редкие свадьбы были для местных в радость, хоть и приходилось тратить законный выходной: поварихам платили премиальные, после гулянки всегда оставалось много еды и алкоголя, кое-что перепадало и сторожам.

– Рослик! – закричала Семеновна; она всегда кричала, даже когда шептала. – Выручай, дорогой! У нас труба в подвале потекла, Дмитрич один не справится.

Дмитрич – сантехник, водитель, строитель, «и жнец, и швец, и на дуде игрец», как он сам себя отрекомендовывал. Работал он в столовой на полставки, много пил, много говорил, но всем нравился.

Рослик в подвале никогда еще не был. Ему почему-то даже не приходила в голову мысль о том, что в этом здании есть подвал. На звание самого «подземного» места здесь и без того находились претенденты – чего стоил темный коридор. Диггер пошел туда без особого напряжения и страха: всё-таки был еще день, кругом люди, с ним Дмитрич. Рослик научился в своем сознании четко разделять два состояния у столовой – ночное и дневное. Первое со вторым почти не пересекались, и была в этом высшая логика и закономерность.

– Тэ-эк. Держи инструмент, щас ключ найдем, – Дмитрич привел его к низенькой двери, расположенной сбоку – снаружи здания. – Открываем. Заходим. Иди за мной и бошку береги, тут такие загогулины встречаются – можно и глаз выткнуть.

Свет здесь включался, но большинство ламп перегорело, так что главным маяком служил фонарь в руках сантехника. Когда наружная дверь закрылась, Рослик ощутил знакомое сладостное чувство тревоги и предчувствия близких открытий. «Совсем как в Бригадирке… Эх, Синдром Синдромыч, почему ж ты такая обидчивая…».

– Ага. Держи фонарь, свети мне. Щас найдем порыв, хомуток сляпаем – и пойдешь снова свадьбу слушать… Тэ-эк. Ага. Вот оно. Ах ты, чёрт, да тут не капает, а льет!

Из толстой трубы действительно тёк небольшой ручеек. Но грязный бетон под ногами оставался относительно сухим – видно, вода сразу уходила куда-то вниз.

– Да-а. Дело, как говорится, труба. Тут хомутом не обойтись, тут весь пролёт менять надо, – бурчал Дмитрич. – Говорил Семёновне сто раз: проси денег, менять здесь всё нужно. А она отнекивается. Ладно, Рослик, голь на выдумки хитра, ща сообразим чё-нить.

Сантехник начал колдовать над трубой, пытаясь охомутать порыв. Сторож старался светить так, чтобы Дмитричу всё было видно.

– Ты вот знаешь, куда эта труба с нашей водой-то утекает? Со всем этим говном, объедками и прочими радостями? – спросил сантехник, стягивая хомут толстенными болтами. Бывший диггер равнодушно пожал плечами.

– Слыхал про Бригадирку? – спросил Дмитрич, и его напарник вздрогнул. – Речка такая была. Она и щас есть, да ее всю вон бедную в бетон загнали и под землю спрятали. Это еще до войны дело случилось – основательно делали тогда, да. Речушка-то по центру города текла и вымывала каждый год овраг. И вот придумали с ней вот так поступить, чтобы центр укрепить. И теперь понастроили всяких торговых центров, кинотеатров, домов – и некоторые даже не знают, что под ногами у них – Бригадирка бежит.

Сантехник закончил работу, ручей, текущий по черной трубе, истончился, а потом и вовсе пропал.

– Так из столовой все отходы сюда попадают? А почему не в канализацию? В Бригадирку же ливнёвки только запустили вроде как?

– Ха-ха, весёлый ты парень, я погляжу! Но наивный, блин. В эту Бригадирку давно сливают всё что ни попадя. Кто во что горазд. Говорят, вон с радиолампового туда же лили много лет. Но щас завод разорился – так что реке, наверно, полегше стало… Ну вот. Сделали мы свое дело. Молодцы мы! Пойдем-ка, Рослик, к Семеновне – скажем, что боевое задание выполнено. Може, и поднесёт нам по рюманделю, а?

5.

Заведующая поднесла, и они с Дмитричем засели в сторожке. С сантехником легко говорилось и уютно сиделось: был он весь какой-то круглый, смешливый и нескучный.

После второй рюмки свадебного коньяку Дмитрич подмигнул сторожу и спросил:

– Ну чё, Рослик? Как тебе тут работается, а?

– Да ничё, дядь Саш, терпимо.

– Вестимо, что терпимо. Иначе бы не задержался тут! – Дмитрич снова подмигнул и чуть вытянул нос в сторону собеседника, будто принюхиваясь. – Ты уж тут сколько? Месяца четыре, наверно? Это ты молодец. А то ведь у нас тут, кроме Кольки, мало кто оставался дольше двух-трех месяцев.

Сторож кивнул и украдкой посмотрел в хитрые глаза Дмитрича: ведь знает обо всём, чёрт старый! Дядя Саша снова вынул пробку и подлил золотисто-коричневого в рюмки.

– Ну, ладно, парень, не таись от Дмитрича. Я тут пасусь уж лет десять – как вот Семеновна заведующей стала. Видел чё?

Рослик кивнул.

– Колян мне кое-что говорил, но из него ведь каждое слово клещами надо вытягивать… Топот, плач детский?

– Да, это тоже было, – диггер поежился. – Но вот с коридором случай вышел…

И Рослик живописал. Сантехник слушал его с видимым удовольствием – будто кот про сметану. Иногда даже подсмеивался.

– Вот-вот. И я сто раз про то говорил: круглит тут и водит, ой во-одит…

– Так вы тоже? – диггер навострил уши. – И у вас с коридором приключилось?

– Не. Не с коридором, а вот с подвалом. Никто тебе не рассказывал? Колян вот знает про это, по-моему. Дело было года три назад. Я пошел отопление проверять. Ну посмотрел узел, счётчик, повернул назад – а вот тебе хрена лысого! Не могу выйти и всё тут. Да я в этом подвале с закрытыми глазами все входы и выходы найду, каждую щелину-поперечину знаю, а тут – поди ж ты. Не могу дверь отыскать! Матерюсь, фонариком свечу. И сотовый ведь как назло в машине оставил. Ходил-ходил, ходил-ходил, устал, сел на стульчик – у меня там есть возле узла – и говорю: «Бригадирка, кончай свои фокусы! Отпусти старого – не до шуток мне…».

Пошел снова искать – и никак. Я уж чувствую, что мне кровь в голову ударять стала, давление подскочило. Думаю: «Ну всё, дядь Саш, скопытишься ты тут и найдут тебя к вечеру ближе… Не думал не гадал, что в подвале придется душу Богу отдавать».

И тут мне на ум пришла Колькина штука – ну как он барабанит по ночам, он же тебе рассказывал? Ну вот и я, дурак старый, сел на корточки и давай пальцами дробь по трубе выкаблучивать. Ну как мог – я ведь еще тот музыкант, четыре медведя по ушам топтались и те разбежались. Подеребенькал чего-то там, даже, блин, петь пришлось: а куда деваться, жить захочешь и не так раскорячишься.

И чё ты думаешь, Рослик? Только я встал на ноги, десять шагов прошел – мать моя женщина! Да вот же дверь – да еще и неплотно закрытая. В темноте за версту видать. Вот так-то. Непростое это местечко, Рослик, ох непростое…

Они хлопнули по последней, и Рослик слово за слово – сам от себя не ожидал – взял да и выложил сантехнику всю историю с Синдрой и Бригадиркой. А ведь не любил он про это говорить – не было и желания с кем-то делиться такими воспоминаниями.

– Да-а. Знатно она вас шарахнула! – засмеялся дядя Саша. – Это еще по-божески, пожалела, так сказать. А я вот слыхал, что кое-кого она и топила до смерти – не выходили оттуда…

Да и ведь, Рослик, Бригадирка-то эта – тоже не пальцем деланная речушка. Мне вон люди говорили… ну есть у нас тут один мужичок – очень головастый, краеведом себя называет… Так вот: когда У. был и не городом, а так – крепостишкой, это лет триста назад, а может – и все пятьсот, – речка эта вроде как охранницы была. Ну ров охранный вокруг крепости заполняла. И когда бывало нападал кто – а там кто мог нападать? Разбойники, может, местные, мордва ли – я не знаю. И вот в речку, короче, убитых сбрасывали. Она аж красная становилась от этого. Поэтому ее и называли – Красная Бригадирка, ага…

Тут к ним в каморку заглянула повариха Галя и сказала, что Семеновна призывает сантехника к себе. И Дмитрич испарился.

Рослик сидел почти час за столом, обдумывая сказанное сантехником. Что-то шевелилось в его памяти, вспоминались какие-то голоса и разговоры, и среди прочих отчетливее всех был слышен голос отца.