Читать книгу: «Беззаботные люди. Нескучные истории», страница 2

Искренне порадовавшись тому и другому, я спросил, что видит космонавт вокруг себя, надеясь на его фантазию, полагая услышать о мириадах звезд и о красоте Земли с вселенских высот. Но Вовка, видимо, был не склонен фантазировать в бочке, ответил, что ничего хорошего не видит, и что в бочке сильно воняет рыбой. После чего запросил сведения о погоде на Земле.

– Собирается дождь, – сообщил я.

На что Вовка объявил об уходе его корабля из зоны радиовидимости с территории Советского Союза.

Действительно дождь скоро начался. Пока мой космонавт бороздил космос по другую сторону земли, мне стало одиноко на кухне с дождем за окном. И чтобы не взвыть от тоски и скоротать время, я принялся рассматривать лежавшую на столе газету.

На первой странице прямо под названием газеты, писали о тружениках села, какие уверенной поступью идут к съезду партии с новыми достижениями в животноводстве. Представив себе толпу румяных колхозников с огромным ящиком на плечах, шагающих как военные на параде к месту, куда съехалось много автомобилей, и выглядывающие из того ящика толстые поросячьи рожи, я рассмеялся.

– Ты чего ржешь, как жеребец? – не по форме спросил через трубку Вовка.

– Так, просто… – ответил я, переворачивая страницу газеты. – А ты, что над нами летишь уже?..

– Уже, – вздохнул он, но тут же поправился: – Самочувствие в норме. Прошу выслать питание.

Я бросил в трубу заготовленный тюбик и вновь обратился к газете. Там, изображенный на рисунке огромного роста дядька, с перекошенным от ярости лицом тыкал винтовкой со штыком маленьких жалких негров, заслонявшихся от грозного оружия ладошками. Подписана карикатура была так: «Янки не пройдут». Кто такие «янки» и куда они не должны пройти, написано не было, и я решил, что янки – это негры, поскольку их много, а дядька один, и потому ему пришлось взять в руки винтовку. Кроме карикатуры на развороте газеты помещались еще две фотографии. На одной, было запечатлено какое-то собрание: за длинным столом, уставленном цветами, сидели люди со скучными лицами. Другая фотография была, повеселее: кудрявый улыбающийся во весь рот парень с большим гаечным ключом стоял у комбайна, с подпись внизу: «К битве за урожай во всеоружии». Больше в газетах, которые мне приходилось просматривать, мне нравилась последняя страница. Да и не только мне. Я замечал, как взрослые тоже быстро оглядывали первую страницу, пробегали глазами по второй и третьей и с интересом читали последнюю. На четвертой странице, с большой фотографии на меня смотрел чумазый человек со счастливой улыбкой на лице, за его спиной темнела стена густого леса, и виднелась макушка буровой вышки. Чуть ниже снимка было написано крупными буквами: «И ударил фонтан», под заголовком, буквами поменьше значилось: «репортаж с места события». Мне и раньше доводилось читать репортажи, то с космодрома о запуске ракеты, то с места испытания нового самолета…

Как подрастающему поколению, так и многим взрослым аборигенам тамошних мест, о телевидении тогда было известно только по рассказам очевидцев. Правда, в доме директора поселкового клуба, человека интеллигентного во всех отношениях, стоял настоящий телевизор, как предмет гордости его владельца. В дни торжеств, для гостей, в перерыве застолья, он включал аппарат и крутил ручку переключения каналов, чтобы присутствующие могли полюбоваться светящимся голубым экраном, послушать тонкий свист динамиков и убедиться в девственной чистоте эфира в этой части острова.

Живо и талантливо написанный репортаж не оставлял равнодушных и, хоть как-то восполнял пробел островитян в их неуемном желании «один раз увидеть», чем многократно слушать по радио восторженные, но малохудожественные сообщения о новых достижениях науки, техники, спорта.

На этот раз местом события, попавшего мне на глаза репортажа, была избрана сибирская тайга. Начинался он бодро:

«Раскаленный диск небесного светила только начал свой путь по небесному своду, залив своим ярким светом бескрайнее море тайги, а в крошечном вахтовом поселке буровиков уже царит оживление. Сюда, за тысячи километров, куда еще недавно не ступала нога человека, куда, как говорят нефтяники: „только вертолетом можно долететь“, люди приехали работать не по принуждению, по зову сердца. До начала смены еще есть время и буровикам надо, как следует подкрепиться. И вот уже в прозрачный таежный воздух вплетается аппетитный аромат гречневой каши с тушенкой – любимого кушанья старшего бурового мастера Григория Потаповича Волобуева…».

Вообразив описанное, я, кажется, даже ощутил запах гречневой каши, заправленной тушенкой, и хотел продолжить чтение, но трубке уже давно что-то скрипело. Пришлось приложить трубку к уху.

– Ты, что там уснул? – возмущенно спросил Вовка.

– И не думал спать.

– А чего не отвечаешь?

– Вот отвечаю…

– Ну, так слушай: самочувствие нормальное, требуется питание.

– Вас понял. Высылаю питание, – по форме, как того требовал Вовка, – ответил я и бросил в трубу тюбик с картошкой. А чтобы не прозевать следующий сеанс связи я оставил трубку у уха, и под чавканье космонавта, доносившегося с «орбиты», снова приник к газете.

«… Вот и сам Григорий Потапович, он неторопливо выходит из жилого вагончика, кряжистая фигура мастера напоминает былинного героя Илью Муромца, легкий ветерок шевелит его седые волосы. Григорий Потапович долго смотрит в небо, потом взгляд его переносится на вышку. О чем думает он, что мучает его…».

– Вышлите еще питание, – вновь следует указание с космических высот.

Трудно предположить, что мучило Григория Потаповича, зато я точно знаю, что мучает Вовку. Ему скучно в темной вонючей бочке, и от скуки он ест. «Когда корабль уйдет из зоны, надо приготовить питание, пока картошка в кастрюле теплая», – решил я и достал из сумки еще три тюбика с пастой.

«…Следом за мастером из вагончика выходит бурильщик – молодой парень из города на Неве, с простым русским именем Ваня. Поглаживая перебинтованную кисть руки, он улыбается солнечному утру. Вчера во время бурения, соскочивший со шкива трос, поранил Ивану руку. Фельдшер, оказав ему первую помощь, предложил бурильщику день отдыха, но…».

– Самочувствие нормальное! Ухожу из зоны… —объявил Вовка, но, подумав, добавил: – Вышли питание.

Я бросил в трубу очередной тюбик и продолжил чтение.

«… но мужественный парень ответил, что несмотря ни на что, выйдет на смену и будет вместе с бригадой. Такой характер у разведчиков черного… На время… золота…»

В трубке снова возник Вовкин голос:

– Ты картошку солил?..

– Ничего не солил, она соленая была, а другую я еще не набивал…

– Та, точно, соленая была. А эта – какая-то дрянь. И лекарствами прет…

Глянув на стол, я похолодел.

– Вова,.. – как можно ласковей обратился я к другу, – ты бы не мог приземлиться

– Это зачем? – спросил Вовка. В трубке было слышно, как он отплевывается.

– Вова, там не картошка…

– Где, там?

– В тюбике, Вова.

– А куда же она подевалась?

– А никуда… Ее в тюбике и не было,.. – уже давился от смеха я. – Ты съел пасту!..

Из бочки послышалась возня.

– Ничего я и не ел. Попробовал только, чувствую, что не то, и не стал… Ладно, включаю двигатель торможения и захожу на вынужденную…

Засунув недочитанную газету в карман, я поспешил к месту приземления спускаемого аппарата. Без моей помощи, ногами, Вовка уже вышиб крышку и вылез наружу. Без смеха на него смотреть было невозможно: рот, щеки, и даже нос были в пасте. Продолжая отплевываться, он сердито сверкал глазами.

Дома в спокойной обстановке, я прочел репортаж с буровой до конца. Его нельзя было сравнить с репортажем с космодрома или спортивной площадки, но для себя, насколько это было возможно в том возрасте, я уяснил, что настоящий журналист в силу своих способностей и таланта сможет отыскать что-то занятное в самой обыденной жизни. «Люди, их характеры, их позиция, порой бывает гораздо важней самого события, Наиболее ярко и полно раскрыть эти скрытые от постороннего взгляда – одна из самых важнейших задач журналиста. Единственное, на что не имеет право журналист – право на ложь. Правда и только правда, какой бы она ни была. Что же касается художественного вымысла, то его можно использовать лишь в мелочах. Читателю приятнее читать: „веял теплый ветерок, напоенный ароматного разнотравья лета, чем дух холодный ветер с дождем“, но журналист не в праве, в угоду кому-либо искажать действительность», – наставлял меня отец. Мне тогдашнему, наверное, трудно было вникнуть в смысл слов отца, но все-таки что- то отложилось в мозгах, я понял: обманывать читающий тебя народ нехорошо, а если и придется приврать, то лишь самую малость. Надо отдать должное, мои родители со всей серьезностью отнеслись к моей мечте, и в качестве первого шага на избранном поприще, написать заметку о начале учебного года, который был уже недалек, и в случае удачи, поместить ее в школьной стенной газете. «Пусть это будет зарисовка, небольшой рассказ с впечатлениями…», – предложил отец, „репортаж“, – подсказал я. Пусть – репортаж, – согласился со мной папа. – Главное, чтобы написанное тобой тронуло читателей, задело за живое, заставило сопереживать вместе с тобой…».

Вправду сказать, идея положить на бумагу свои впечатления о начале учебного года после летних каникул, не вызвало у меня большого восторга, но за отсутствием в ближайшем будущем какого другого события, пришлось согласиться и на это. Но самое удивительное, произошло позже, чем больше я свыкался с мыслью с замыслом сделать репортаж о начале занятий в школе, тем более увлекательной виделась мне заданная тема. Поднаторев на попадавшихся под руку газетных репортажах, я с нетерпением, как никогда прежде, так не ждал первого сентября.

И день тот наступил. Как всегда было всего: цветы, улыбки, приветствия, поздравления. Смущенные и счастливые от внимания первоклашки, их родители в праздничных одеждах, гомонливые, непоседливые школьники среднего поколения, степенные старшеклассники, учителя с торжественными лицами. Линейка, хорошие слова, пожелания и звонок. Пахнущий свежей краской школьный коридор, скрипучий еще блестящий пол, светлый класс, ряды парт… И цветы!.. Цветов много – на подоконниках, на партах, цветами завален учительский стол. На пороге наша учительница – Мария Михайловна. Шум стихает. «Здравствуйте дети!..»

Едва дождавшись звонка с уроков, я кинулся домой. Впечатления, которым суждено лечь на бумагу, рвались на свободу.

«Был теплый и солнечный день…», мгновенно художественно вымыслил я, потому, что не хотелось писать про тучи на небе, готовые пролиться дождем во время линейки. «В прозрачном воздухе витал запах сгоревшей ботвы картошки, занесенный с совхозных полей», – не слукавил я. «На деревьях краснели и желтели листья…», – пришлось отметить красоту увядающей природы. «У школы собралось много народа. Сегодня – первое сентября…», – резал правду-матку.

Первые строчки вылетели из меня мгновенно. О чем писать дальше, пришлось задуматься. Если излагать, что запомнилось, получалось бы очень длинно и я решил описать лишь обстановку в нашем четвертом «Б».

«Первым в класс напоенным ароматами известки важно входит Вова Мельников…»

Вовка влетел в класс чуть ли не последним, уже, когда там была наша учительница Мария Михайловна, потому что Вовка мой лучший друг, опять же используя право автора, я запустил его первым.

«… влетевший из форточки ветер шевелит Вовин чуб, больше на голове Вовы шевелиться нечему – он вчера был в парикмахерской. За ним гордо ступает Юра Волков, под глазом у мужественного мальчика синяк. Это вчера, он подрался с Колей Петровым из-за рогатки. Юра Колю побил, и Коли сегодня нет в школе…»

Последнее предложение мне понравилось больше всего другого, получилось рифма: «Коли нет в школе…» И с воодушевлением, я продолжал: «Улыбаясь во весь рот, следом за Юрой идет Наташа Гвоздева, на ней белый фартук и большой розовый бант в косичке. В портфеле у Наташки вместе с учебниками и тетрадками лежит кукла, зато она не ябеда…»

В строгом соответствии с отцовскими рекомендациями, я отражал характеры и наклонности своих героев.

«А вот наш отличник Леша Седов! Он хорошо учится, любит школу, помогает старшим, но боится мышей и совсем не умеет плавать. За Лешей вразвалочку идет Жора Хрящов, прошлой весной на спор он съел восемнадцать пончиков за раз, и не лопнул…»

Дальше все шло, примерно, в том же жизнеутверждающем духе, но, честно говоря, мне надоело описывать каждого входящего в отдельности, и чтобы придать динамику действию, я вспомнил прошлогодний эпизод, втолкнул в классную комнату всех скопом.

«Дверь с треском распахивается и, сидя на двух мальчиках – Ване Силаеве и Славе Малышеве, въезжает Мишка Гмыря, Миша самый большой в классе, он должен учиться уже в пятом классе, но учится у нас, потому что отстает по письму. Когда все на своих местах, входит Мария Михайловна…»

В нашей сахалинской квартире был единственный на весь учительский дом телефон, и учителя часто приходили к нам позвонить родственникам в те города, откуда они приехали. Приходила и Мария Михайловна. Я случайно подслушал ее разговор. «Долг журналиста донести до читателя информацию во всем ее объеме, какой бы та информация не была. Журналист не имеет право скрыть истину…», – к месту вспомнились слова отца.

– Еще вчера Мария Михайловна говорила, что для нее первое сентября для нее, «как острый нож в сердце, и что ей снова придется целый год мучиться с этими охламонами…», а сегодня она улыбается и говорит, что очень рада этому дню и счастлива, видеть нас.

Исписав почти четыре тетрадных листа, на последней – недописанной, чтобы место не пропадало зря, я крупно начертал: «Да здравствует Первое Сентября». О чем оставалось пожалеть: репортаж мой был написан от руки, хотя я старался писать разборчиво. Теперь оставалось подумать, что с моим репортажем делать дальше. Можно, конечно было отдать его отцу, чтобы он включил его в выпуск стенной газеты, но выпускали такие газеты нечасто, а мне хотелось уже сейчас знать реакцию на публикацию. И я решился на рискованный шаг: взял большой ватманский лист и наклеил на него листки. А чтобы все было похоже на настоящую газету, вывел наверху: «Классная жизнь». Получилось неплохо.

Ночь я спал беспокойно. В школу пришел раньше всех. Повесив газету туда, где обычно висит «экран успеваемости», сел на свое место и стал с волнением ждать прихода одноклассников.

Первым, как положено всем отличникам, появился Лешка Седов. Он долго рылся в своем портфеле, выкладывал учебники, тетради, пенал и совсем не обращал внимание на стену, где висела газета. Заметила ее Ирка Голубева, появившаяся в классе пятью минутами позже. Она бросила портфель и подошла к газете. Мое сердце забилось где-то в районе щиколоток. Читала Ирка довольно долго, и тем привлекла внимание нашего отличника, он оставил в покое свой портфель и присоединился к чтению. В это время в класс вошли два неразлучных друга – Юрка Волков и Витька Лямкин, и тоже подошли к газете. Первым откликом на мою публикацию было Иркино «фи», с ним она, даже не взглянув в мою сторону, удалилась в коридор. Про нее я написал, что она очень уж опекает второгодника Гмырю.

«Чу, щу – пишу с буквой «У», – назидательно заметил Лешка.

В класс вошли еще ребята. И что тут началось…

Во весь голос гоготал Гмыря, заливались хохотом, и комментировал «характерные черты» одноклассников, Витка Лямкин. А «мужественный мальчик», с фингалом у глаза, ознакомившись с газетой, поинтересовался: не хотел бы автор написанного заполучить такую же печать на физиономии. Его предложение полностью поддержал пострадавший Колька Петров, про кого так хорошо получилось: «Коли нет в школе», Колька полностью опротестовал причину драки с Юркой…

Но главная цель была достигнута! Моя газета не оставила никого равнодушным, она тронула, задела за «живое» каждого. Даже мой самый верный друг Вовка Мельников, подойдя ко мне на перемене, презрительно спросил: – «Намекаешь?..»

– На что?.. – удивился я, в полной уверенности, что его-то, точно, ни чем обидеть.

– А на то, что, на лысой голове уши сильнее торчат! – процедил он, забирая свой портфель с нашей парты. Я хотел объясниться с другом, но прозвенел звонок и вошла Мария Михайловна. Она сразу увидела газету.

– Это что, дети?..

– Да есть у нас тут один писатель! – язвительно провозгласил Колька Петров, пустив смешинку по классу.

Учительница подошла к газете. Я напрягся. Судя по тому, как она прочитывала текст, можно было предположить: улыбалась, видимо, находя что-то забавное, хмурилась, вчитываясь в мои каракули, покачивала головой, когда находила ошибки, а в конце вдруг побледнела.

На первой же перемене я сорвал газету со стены и спрятал ее в портфель. Однако слух о моем творчестве распространился по всей школе. Весь оставшийся учебный день за мной ходили толпы ребят и просили почитать газету.

Короче говоря, мой дебют в журналистике принес мне сплошные неприятности. Вовка Мельников, кроме того, что переселился от меня на последнюю парту, не разговаривал со мной целый день. После уроков, я догнал его на улице. Мы поговорили. Как настоящий друг, Вовка понял меня, но не переставал удивляться: – «На кой черт, тебе сдалась эта писанина…»

Хороший день

Утро, казарма замерла в настороженном чутком сне, в готовности прерваться всякую секунду короткой командой «подъем»… Солдатский сон бесценен, как не имеет цены все солдатское для многочисленных командиров и начальников, стоящих над солдатом. Бесценен сон и для самого солдата, потому как нельзя оценить считанные часы, когда солдат волен от приказов командира, от уставов, только во сне он видит далекий родной дом, лица близких и любимых.

– Товарищ сержант!.. Ну, товарищ сержант! Вставайте же, пора… – слышал Илья над самым ухом и чувствовал у лица жаркое отрывистое дыхание. Он с трудом разлепил веки. Склоненная фигура дневального Квакуши висела над ним.

Спал Илья на традиционном месте дежурных по роте всех времен – на жестких матах под гимнастическими брусьями. Потирая отлежанную на шершавом чехле щеку, он сел и еще с минуту боролся с неодолимым желанием снова рухнуть на маты. За окнами светало. Дневальный оставался стоять перед ним.

– Ну, что встал столбом, иди форточки открой, душно.

Илья потянулся и тряхнул головой, стряхивая остатки сна.

Квакуша выполнил приказ и вновь возник у брусьев.

– Ты чего?

Дневальный развел руками.

– Та я того… Як… Как, то есть… Тут, товарищ сержант, и не знаю як буть… Быть…

– Что ты мямлишь! Что случилось? – Илья взглянул на часы, но в казарменном сумраке не смог разобрать положение стрелок на циферблате. – Сколько время?

– Та ничего нэ случилось. Ничого такого… А время зара… тильки гимн гралы, тэпэр – теперь новости… – заволновался Квакуша, мешая русские и украинские слова.

– Как «тильки гимн гралы», сегодня же воскресенье – подъем на час позже. Чего же ты меня так рано разбудил, лапоть! – Илья хотел обозлиться на дневального, но раздумал и снова растянулся на матах. – Ладно, иди на тумбочку.

Дневальный не тронулся с места.

– Что еще?

– Та я того… Дило… Дело такэ…

– Говори по-украински, – разрешил Илья.

– Я, товарищу сержант, нияк нэ пойму… – Квакуша опять развел в стороны руки. – С подйомом, як бытии?..

– А в чем, собственно проблема?

– Шо? – подался вперед дневальный.

Илья вздохнул:

– Ты, кажется, хотел спросить что-то про подъем. Какие трудности?

– Та я ничого. Цэ товарыш рядовой Дюдин. Кажуть, шо подйома седни нэ командують…

– Ах, товарищ рядовой Дюдин «так кажуть»! – усмехнулся Илья, как второй дневальный инструктировал Квакушу перед тем как завалиться спать

Витька Дюдин был с Ильей одного года призыва и почти земляк – из подмосковного города Химки. Витька не упускал случая, ради хохмы, покуражиться над молодыми. После его «отеческих» наставлений уборщики мыли ступеньки лестницы до третьего этажа снизу вверх. «Возможна утечка военных секретов в грязи», – объяснял он свои требования. Принимая наряд по роте, Витька мог запросто заставить дневальных пересчитать поштучно патроны в ящиках боеприпасов, проверять, как на пакете молока, срок годности на противотанковом гранатомете – «чтобы страна могла спать спокойно». Страна давно видела сны, а наряд во главе с дежурным по роте, тоже из молодых, ворочали тяжелые патронные ящики и ломали голову над вопросом: где на теле «шмеля» указан срок годности. На гарнизонную гауптвахту за неуставные отношения, Витьку отконвоировали, после того как он настойчиво понуждал дневальных побрить гипсовый бюст вождя мирового пролетариата в ленинской комнате, а заодно привести в уставной порядок внешности других теоретиков научного коммунизма, портреты которых висели на стенах в «ленинке»: «заросли больно – смотреть противно!».

Квакуша шмыгнул носом:

– Ага, так кажуть…

– И как товарищ рядовой это мотивировали?

– Шо?..

– Шо, шо! – передразнил дневального Илья. – Что тебе сказал Дюдин про подъем?

– А-а… – понимающе протянул тот. – Та ж спочатку такэ казав товарыш старший лейтенант…

– Как?!. Дежурный по части сказал, что подъема сегодня не командуют?.. – изумился Илья. – Так тебе и сказал?…

– Ни… ни мэнэ, – замотал головой Квакуша, – то он, казав товарышу рядовому, а товарыш рядовой…

– Ну, хорошо, оставим тот дюдинский бред, ты сам-то подумал: с какой радости, вдруг, сегодня не командуют подъем? Ведь устав никто не отменял даже по воскресеньям!..

– Та ж, цэ выборы!..

– Ну, выборы, и что из того?..

– Як шо?.. – Квакуша недоуменно уставился на Илью. – Власти нэмаэ!..

– Ты!.. Ты, это чего?.. – опешил Илья, приподнимаясь на локоть. – Ты соображаешь, что говоришь?.. Как это «власти нэмаэ»? И куда же она, по- твоему, подевалась?

– Та ж, того… як його… – голос Квакуши задрожал. – Выборы… Товарыш рядовой так казалы: одных вже немаэ, а других ще выбрати треба… И по радиву тэж самэ…

– Что и по радио говорят, что у нас власти сегодня нет? – строго спросил Илья.

– Ни… По радиву гутарят, шо выборы, – пояснил дневальный. – Дюже гутарят, я у шесты годын бачил… И ышо… – он опасливо огляделся, – ышо, не по радиву, товарыш рядовой казалы, шо ым лично на власть – тьфу! Чи вона е – чи ни. Так и казалы, як отдыхать пошли…

– Занятно!.. – Илья заложил руки за голову. – А больше ничего, кроме того, конечно, что в стране в период выборов царит безвластие и выражения личного презрения к государственному управлению, как к таковому, товарищ рядовой ничего не имел сообщить еще?.. И когда, кстати, они отправились на отдых?

Квакуша замялся.

– Ясно – военная тайна! – спать уже не хотелось, Илья ухватился за стойку брусьев, принял сидячее положение. – Значит, радио ты слушал! И что же творится в мире? А то спросит тебя замполит про международное положение, а ты опять пузыри пускать будешь, а мне, как твоему командиру краснеть придется. Вот так, возьмет и спросит: какие, товарищ Квакуша, события в мире волнуют наше, так сказать, прогрессивное человечество?.. – подражая замполиту, дурачился он.

– Яки события?.. – с силой потер шею Квакуша никак не ожидавший такого поворота. – Та начэ ничого такого вроде нэ було…

– Вот тебе и раз! Ты говорил: новости «бачил». Новости, мой друг, передают целых пятнадцать минут, – ты «ни чого нэ було». О чем говорили в новостях?

– Та там усякэ такэ разнэ, товаришу сержант… Выборы!.. – по-детски улыбнулся дневальный. – За выборы дюже гутарят…

– Хорошо, выборы куда? В Государственную Думу, в Конгресс, Кнессет… Куда?

– Того… У Верховный Совет

– Годится! – оценил осведомленность подчиненного Илья. – С выборами проехали – краем уха слышал. Что еще?

– Ну, як… – Квакуша напряженно засопел. – Приезжал к нам цей… Хоннекер! – с радостью вспомнил он.

– Когда приезжал?

– Кажись учера…

– Так, вчера к нам приезжал Эрик Хоннекер. Кто он знаешь?

– Вин у Германии… Та, кака наша… Цэ, як Брежнев там, – нашелся с ответом Квакуша.

– А еще, что в мире происходит? В общем, и целом…

– Бастуют… Бастуют там вси. Нэ хочут жить…

– Что ты говоришь?.. – деланно удивился Илья. – Вот так, прямо и не хотят жить?..

Лицо Квакуши расплылось в понимающей улыбке.

– Ни… Те, кто живэ погано – не хочут так жить, а хочут жить гарно, и бастують…

– И где, где бастуют?

– Та… – Квакуша поднял глаза к потолку. – У Америке, у Англии… Та, визди дэ социализма нэмаэ! – победоносно закончил он.

– Правильно рассуждаете, дорогой товарищ, – ничего не имел против экзаменатор. – Дорога наша верная, идеи наши ясные, наша цель…

– Коммунизм! – торжественно закончил Квакуша.

– Уверен?

– А як же! То есть – так точно!

– Молодец! – похвалил подчиненного Илья. – Далеко пойдешь, если вовремя не остановят.

– И ышо, товаришу сержант, по радиву про мужика одного казалы… – вошел во вкус дневальный. – У новостях! Казалы, шо його в турму спочатку, а потим ни выдпустылы, бо дюже гарный мужик казався…

– Так, так, – подыграл Илья. – Как фамилия того гарного мужика. Фамилия, домашний адрес, статья, срок?

– Як його… вин цей – Чорный – негр! У Африке живэ. Фамилия в ньего ще така некультурна, така срамна. Як його… Манд…

– Ну, яка, яка фамилия? Вспоминай!

– Манд… Манд… Мандюла?.. Чы ни?..

– Мандела! – не стерпел Илья. – Разгильдяй, оболтус, фофан, тундра, неорганизованная личность! Идите, товарищ солдат, идите и выполняйте свой воинский долг! – оптом выложил он весь светский набор слов и выражений замполита в подобных случаях. А от себя добавил: – и не просто иди, а иди… на тумбочку.

За окнами уже было совсем светло, небо голубело на глазах.

Илья решительно поднялся с матов. Нашарив в своей тумбочке зубную щетку, пасту, мыльницу и бритву, он вышел из мрака спального отделения в свет коридора. У зеркала напротив тумбочки дневального поправил ремень с штык-ножом, пятерней пригладил всклокоченные волосы. Квакуша подпирал стенку. В зеркальном отражении при свете люминесцентных ламп, его лицо было серым, неживым, покрасневшие глаза тупо упирались в дверь, одетая задом наперед шапка была нахлобучена по самые брови, казалось он не видит и не слышит ничего, что происходит вокруг.

– Майор сзади, – сделал замечание Илья.

– Який майор? – вздрогнул Квакуша.

– Шапку поправь, суслик.

«Спит, стоит и спит!», – Илье вдруг стало жалко этого щуплого украинца с маленьким острым носом усыпанном точками веснушек и юношеским пушком над верхней губой. « Гад – Витька, совсем заездил парня», – со злостью подумал он про второго дневального, намыливая лицо над раковиной. «А ведь день только начинается. Витька теперь будет дрыхнуть до завтрака, да и потом час-другой прихватит. И ничего не скажешь – дед! Только заикнись – весь призыв поднимется скажут, что потакаю молодежи, либеральничаю, а они «буреют»… Хотя, кому-кому, а Витьке в свое время тоже досталось. Восемь месяцев в учебке с дедами-кавказцами! Это не шутка. Каждый джигит считал своим долгом поглумиться, показать свое превосходство над москвичом. А сколько Витька посуды за других перемыл, сколько картошки перечистил… Это сейчас он со смехом вспоминает, как унитазы зубной щеткой чистил, а сколько хэбэ с чужого плеча перестирал, сколько сапог перечистил. А что еще перетерпел и о чем молчит… Нашим салагам такое и в кошмарном сне не привидится. А с другой стороны Витька сам выбрал такой путь. Поступил бы в свой МАИ на дневное отделение и не пришлось бы идти в армию, а с вечернего его и загребли… Ведь электронщик от Бога. На нем вся оперативная связь держится. Его с губы, где Витька сидел за неуставняк, сам начальник штаба армии забирал – генерал, когда на узле связи какой-то сбой произошел. Нет связи, и никто не может наладить. Генерал на гарнизонку лично приехал, шороху там навел. А Витька и в камере остался верен себе, резинку из трусов вытащил и мух стал бить и убитых рядком на подоконник складывать. Заходит генерал, Витька ему убиенных мух с гордостью показывает, мол, не зря хлеб комендантский ем. Так и возили его, днем – на узел, а ночевать в камеру. Уважают Витьку, все офицеры-связисты, здороваясь с ним, всегда берут под козырек. А что молодых он прижимает – то не со зла, не злой Витька человек», – полностью оправдал к концу бритья второго дневального Илья.

Из приоткрытой двери комнаты дежурного по части струился приглушенный свет и тянулся сизый сигаретный дым. Старший лейтенант Возняк – такими были звание, и фамилия дежурного по части. В части он был человеком новым, лишь полтора месяца назад его назначили командиром взвода связи. И все это время о новоприбывшем старшем лейтенанте ходят самые разнообразные слухи. Доподлинно известно, что до недавнего времени Возняк служил в штабе округа, и занимал там довольно высокую должность, и носить бы ему давно четвертую звездочку на погонах, если бы не его рапорт о переводе в войска. Там в областном городе – миллионнике, кроме перспективной карьеры у него остались жена, ребенок, квартира. Объяснить поступок старшего лейтенанта пытались объяснить тоже по разному: одни говорили, что та высокая должность оказалась ему не по плечу, другие утверждали, что офицер он из тех, каких еще надо поискать, просто у него не сложились отношения с начальством, третьи видели причину в превратностях личной жизни Возняка. Существовала и четвертая версия, которая чудесным образом объединила в себе три первых, и ставила все на свои места – Возняк ушел от жены к другой женщине. Дело-то, в общем, житейское, с кем не бывает, если бы не одна существенная деталь – старшему лейтенанту было, что терять. Бывшая супруга Возняка была дочерью какого-то важного штабного генерала.

– Проходи, присаживайся, – по-свойски кивнул на приветствие Ильи. На столе дежурного лежали распахнутые книги, толстые тетради, но центральное место занимала оловянная пепельница, доверху наполненная окурками. – Короткая оказалась ночь. Сделать удалось всего ничего, а уже утро, – улыбнулся он в свои пышные усы.

– К политзанятиям готовитесь? – неожиданно даже для самого себя спросил Илья, заметив на столе «Краткий курс всемирной истории»

– Не совсем… Лучше сказать – к жизни готовлюсь. Оно так вернее будет… – Возняк в загадочной полуулыбке сощурил глаза, убирая со стола книги и тетради. – Сессия скоро. Контрольные пишу, а времени, как всегда не хватает.

– Контрольные!.. Вы учитесь? В академии?..

– Почему же обязательно в академии? Наши законы позволяют военнослужащим учиться и в гражданских учебных заведениях.

Илья смешался.

– Ну, да заочных академий не бывает…

– Тут, я тебе скажу, ты не прав! – усмехнулся и поднял глаза Возняк. – Бывает, и еще как бывает!.. Правда, не на всех это распространяется. Но за то те «избранные» могут заочно закончить и две академии сразу, да еще экстерном… А я в университете учусь. На философском факультете, – он протянул Илье пачку сигарет: – Кури.