Читать книгу: «Феномены 90-х. Опыт человека, которому посчастливилось выжить», страница 4

Мама-инфляция

90-е годы – это время торжества ее величества инфляции. Это слово напоминает «инфлюэнцу», жуткий экономический грипп. Когда сегодня кто-то что-то там лопочет о современной инфляции, я смеюсь. Ей Богу, мне смешно! Дети малые! Что вы знаете об инфляции?! Я – настоящий доктор инфляционных наук! Я знаю об инфляции все! Я разбираюсь в миллионах и миллиардах как никто! Я держал их в своих собственных руках! Я умею видеть суть в бесконечных ноликах на бумажках, которые наше государство называет деньгами! Я когда-то умел обгонять ценники! Я умел бегать быстрее новостей об изменении курса доллара. А это не так просто.

Был со мной вот такой случай. Послала мне судьба денег в далеком 1994 году. Уже на исходе осени. И решил я купить дубленку. Первую в своей жизни. Продавали их тогда на улице Вайнера, которая уже была пешеходной и представляла собой жутковатое и суетное скопище уродливых киосков и лотков.

Оказавшись там, я, к своему удивлению, обнаружил, что в самое продажное время все торгаши стремительно сматывают удочки и прячут свой товар в огромные полосатые сумки. К кому бы я ни подходил, все отвечали мне: «Мы не работаем». Рынок самоустранялся буквально на моих глазах. Тогда я решил бежать. Бежать в самый конец торгового ряда, куда волна самоустранения еще не дошла.

Решение мое оказалось верным. Я успел купить у замешкавшегося торговца свою первую в жизни дубленку. До сих пор помню ее в лицо. Померить ее в той ситуации не получилось, но она пришлась мне в пору, и прожила она у меня долго. А ту волну вызвало событие, которое сегодня называют «черным вторником». В тот день резко обвалился курс рубля.

Позже я сталкивался с этим явлением не раз. Я знаю, как это бывает, когда утром сигареты стоят гораздо дешевле, чем вечером. На моих глазах не один раз за день меняли ценники в магазинах. 90-е годы – это время какой-то большой, даже огромной, глобальной, тотальной, абсолютной ненадежности частного существования. Ничего хорошего в этом нет. Всегда важно на что-то опереться. Не дай Бог пережить это снова!

Я знаю, как это бывает, когда утром сигареты стоят гораздо дешевле, чем вечером

НИИ как офисные муравейники

Офисные муравейники – удивительно точный образ 90-х годов. Это, пожалуй, ключевая примета того времени. Я про офисные муравейники. Хотя почему муравейники? Муравьи – социальные, высокоорганизованные существа. Правильнее говорить об офисных клоповниках. В офисные клоповники буквально в одночасье превратились форпосты еще недавно высокоразвитой, наисложнейшей цивилизации: научно-исследовательские институты, проектные учреждения, конструкторские бюро и т. п.

Постсоветской России вдруг оказались ненужными все эти агропромпроекты, НИИ мелиорации и какой-то забубенной и непроизносимой физики или химии, конструкторские бюро каких-нибудь экранопланов, институты технической эстетики и прочее, и прочее. Все эти дорогие игрушки великой цивилизации были выброшены на свалку.

И поселились в них всякие торговые, посреднические фирмочки, всяческие «рога и копыта», оказыватели самых разных услуг и предоставители всевозможных консультаций. Причем эта деградация случилась почти одномоментно. Совсем недавно нам многое из того отвергнутого опять понадобилось. Я уже видел в Екатеринбурге здания, которые излечились от арендной сыпи, очистились от этой накипи, и в них опять вернулась жизнь. Такие примеры не могут не радовать.

В офисные клоповники буквально в одночасье превратились форпосты еще недавно высокоразвитой, наисложнейшей цивилизации

О важности красивой обертки

Мне кажется, это было каким-то коллективным наваждением. Нас накрыло мороком, и мы купились. Мы в одночасье променяли настоящие, гостовские, добрые, не всегда красиво упакованные, но самые что ни на есть, как сегодня говорят, трушные продукты на нечто, которое сложно назвать едой, завернутое, правда, в яркую обертку. Это была буквально разводка масс постсоветских туземцев на бусы и блестки.

До кризиса 1998 года супермаркетов, в которых продается все как сегодня, не было. Покупатель имел дело с огромным множеством разных мест продажи. Еще оставались советские гастрономы. Появились как грибы после дождя частные магазины. Что-то можно было купить на рынках, а что-то в многочисленных киосках. И везде продавались эти импортные эрзац-продукты в яркой упаковке. И мы их покупали.

Очень хорошо помню, как примерно через полгода или год после кризиса 1998 года я с огромным удивлением обнаружил, что, оказывается, яйца или подсолнечное масло могут быть отечественными. Я помню это свое удивление. Уже удивление. По-настоящему хоть что-то отечественное начало появляться уже с начала 00-х. Я помню, как не удержались на нашем рынке, хотя и пытались, шоколадки Hershey’s, газировка Dr.Pepper, бытовая химия Johnson & Johnson и многое другое. Но их тогда смыло кризисом. И туда им и дорога.

Сегодня завариваются тренды на кастомизацию, био, регионализацию и прочее. Только относительно недавно мы начали понимать, что яблоки должны уметь гнить и в них должны иногда заводиться червячки. Тогда они настоящие. Вкус настоящей колбасы или гостовского мороженного скорее всего не удастся возродить никогда. Нам же сегодняшним нужно честно признаться самим себе: какими же мы тогда, в 90-е, были дикарями, идиотами, тупицами, придурками, дебилами, дурилками картонными, стадом баранов и прочим подобным. Признаться и стукнуть себя по лбу. Такое признание – условие хорошего начала нового, настоящего возрождения.

Это была буквально разводка масс постсоветских туземцев на бусы и блестки.

Пришествие нищеты

В СССР, по большому счету, люди жили не богато, но с голоду после войны уже не умирали. А в 60-егоды появился новый исторический актор – потребитель. Как заметил И. Валлерстайн, этот потребитель, в конечном итоге, и прикончил СССР.

Красный проект, победив во всех войнах, создав новую культуру, открыв космическую эру в истории человечества, так и не смог удовлетворить новорожденного потребителя, который уже не боялся умереть с голоду, который уже обрел какое-то свое, частное, партикулярное пространство. Этому потребителю уже нужно было чем-то обставлять свои небольшие квартиры, свою более или менее просторную комнату в коммуналке, или несколько комнат, или вообще свой частный домик. Этому потребителю уже захотелось чем-то отличаться от других – в одежде, в вещности и прочем. Удовлетворить все эти на самом деле нехитрые запросы СССР не смог. Он продолжал защищать советского человека от голода и холода.

В итоге в СССР сформировалась еще должным образом не описанная культура достойной бедности, или небогатой среднести. Это была самая настоящая культура. В некотором роде она сопоставима по своей достойности, по своему достоинству, высокому качеству с культурой бедности в протестантских странах. Это был наш потрясающий, невероятный социальный, ментальный, цивилизационный капитал, с которым можно было творить самые настоящие чудеса.

Но тупые или просто продажные позднесоветские элиты не увидели этот невероятный и бесценный актив и пустили в дом нищету. В 90-е годы случилось пришествие нищеты. Стыдной, тупой, неопрятной, некультурной, жалкой, пошлой нищеты, которая стала вызовом для советского человека. Каждый ответил на этот вызов по-своему. Но то важное, то бесценное социальное, которое существовало в позднем СССР, уже почти ушло. А нам остается лишь грустить о том, какие невероятные, роскошные возможности и вероятности мы потеряли.

Вообще, принадлежность к элите – это прежде всего очень серьезные обязанности и способность к многотрудной работе и огромной ответственности. Наши элиты очень плохо делают свою работу. До сих пор. У нас принято ругать народ, который всегда какой-то «не тот». На самом деле у нас огромные проблемы с элитами. У нас плохие элиты. Бездарные, ленивые, некомпетентные, вороватые, невежественные, несуверенные… Нам нужны качественные элиты. И эта проблема нами не решена до сих пор.

В итоге в СССР сформировалась еще должным образом не описанная культура достойной бедности, или небогатой среднести.

Приход маркетингового человека

90-е годы – это эпоха пришествия маркетингового человека. Совершенно наивного советского человека погрузили в новую маркетинговую реальность. Маркетинг конструирует реальность. Маркетинговая антропология не описывает человека, а учреждает его.

Столь высокая эффективность маркетинга в распятии и разъятии советского человека в 90-е годы обусловлена тем, что родившийся еще при Хрущеве потребитель наконец-то нашел поводыря. До этого времени потребитель и потреблятство были побочными продуктами красной цивилизации. Они бродили во тьме неудовлетворенности, порождая такие жуткие и уродливые химеры, как «стиляжничество» и прочую пошлость. Потребитель, этот появившийся в теле советской цивилизации Чужой, в конечном итоге ее и прикончил.

А 90-е годы стали временем торжества наших бесов потреблятства. Мы попали в умелые руки маркетологов. Для таких, как мы, у них были готовы программы и методички. И наши правильные и прекрасные советские антропологические сложности и подробности, наши трещинки и причудливые узоры, – все излишества нашей частной самости стали стремительно редуцироваться.

В некотором роде 90-е годы были родовыми муками новорожденного маркетингового человека, который собирает крышечки, знает, как ориентироваться в море скидок и где проходят акции. Появился эдакий цивилизационный гаврош, прощелыга. Жутко циничный, невероятно прагматичный, но одновременно легко разводимый, одурачиваемый. Только в 00-е его немного цивилизовали посредством потребительского кредитования, а потом и ипотечного рабства. Но это уже другая история.

В некотором роде 90-е годы были родовыми муками новорожденного маркетингового человека, который собирает крышечки, знает, как ориентироваться в море скидок и где проходят акции.