Читать книгу: «Королева. Последняя биография Елизаветы II», страница 2

На ранних фотографиях принцесса Елизавета предстает классическим образцом прелестного младенца с голубыми глазами, идеальной бело-розовой кожей и белокурыми локонами. По выражению королевы Марии, она была «очаровательной малышкой с чудесной кожей и прелестными светлыми волосиками»¹⁴.

После рождения Елизаветы ее родители, мирно существовавшие в тихой королевской заводи, вдруг оказались на первых страницах газет и журналов. Новорожденная стала принцессой Дианой своего времени: каждая крупица информации о ней обсуждалась и обрастала домыслами. Газеты просто выполняли заказ широких масс: прошла уже не одна неделя с момента рождения Елизаветы, а тротуар перед лондонской резиденцией Йорков по-прежнему наводняли восторженные толпы почитателей. Порой, чтобы совершить ежедневную прогулку, принцессу вместе с коляской приходилось выносить украдкой из заднего входа. 29 мая, в день крещения Елизаветы, у ворот Букингемского дворца произошло настоящее столпотворение, и толпа, желавшая увидеть малютку, прорвала полицейский кордон. После восстановления порядка нескольким счастливцам, стоявшим близко к машине Йорков, удалось мельком взглянуть на малышку. По отзывам очевидцев, принцесса плакала все время, пока ее крестил архиепископ Йоркский.

Через несколько месяцев Йорки переехали в дом по адресу Пиккадилли, 145, недалеко от Гайд-парка. Резиденция представляла собой пятиэтажный особняк с бальным залом, библиотекой, столовой на 30 персон и электрическим лифтом. Домашняя обслуга насчитывала 17 человек, включая дворецкого, двух лакеев, камердинера и трех нянь для новорожденной. Однако охваченные коллективной близорукостью журналисты с умилением описывали, как Йорки отвергали все чрезмерно вычурное и нарядное и отдавали предпочтение простоте, особенно в детской. В этом миниатюрном королевстве царили аккуратность и раз и навсегда заведенный порядок.

Все с одобрением кивали, когда стало известно, что принцессе, которую пресса называла Бетти, разрешается играть всего с одной игрушкой за раз. Однако, когда ее родители вернулись из полугодового турне по Австралии в 1927 году, они привезли ей три тонны игрушек.

Так проявился извечный парадокс монархии или, точнее, нашего восприятия монархии: с одной стороны, члены королевской семьи были и остаются отличными от нас, но с другой – они такие же люди, как мы. Не подозревая ни о чем, маленькая принцесса спала крепким сном, покрытая своим невидимым приданым – одеялом из легенд и мифов, в ткань которого постоянно вплетались, образуя причудливый узор, новые нити вымысла. С этим одеялом она прожила всю жизнь.

Едва принцесса начала ходить и говорить, ее уже окрестили «самым известным в мире ребенком». Мир узнал ее под именем Лилибет (так малышкой она выговаривала свое имя), когда ее фотография появилась на обложке журнала Time. Изображение Елизаветы штамповалось на почтовых марках, коробках с конфетами, коробочках для чая, чайных полотенцах, кружках и прочих предметах. В ее честь слагались песни, а ее восковая фигурка на пони заняла свое место в музее мадам Тюссо среди других знаменитостей. Австралийцы назвали ее именем часть Антарктиды. Единственным соперником в этом параде обожания был ее дядя Дэвид, принц Уэльский: он превратился в настоящую мировую звезду, с которой мог сравниться в то время лишь голливудский сердцеед Рудольф Валентино.

Герцогиню Йоркскую беспокоила волна неумеренного внимания к принцессе. Во время визита в Эдинбург в мае 1929 года она писала королеве Марии: «Меня почти пугает такая всенародная любовь к ней. Полагаю, что это хорошо, и надеюсь, что она окажется ее достойной, моя дорогая бедняжка»¹⁵.

Шли месяцы и годы, и постепенно начала вырисовываться личность Елизаветы, как настоящая, так и вымышленная. Часто ее называли «херувимом» и «ангелом» и изображали как жизнерадостную и хорошо воспитанную девочку, невинную и смышленую, трогательную и обаятельную.

В 1927 году, когда королевская семья собралась в замке Сандрингем на Рождество, газета Westminster Gazette описывала, как Елизавета «щебетала, смеялась и бросала в гостей кусочки печенья, которые ей давала мать»¹⁶. Она произвела впечатление даже на Уинстона Черчилля. Он писал жене Клемми из Балморала в сентябре 1928 года: «У нее есть авторитет и рефлексия, удивительные для ребенка ее возраста»¹⁷.

Становились популярными различные истории, например о том, как бесстрашная девочка приручила вспыльчивого деда – короля. Георг V, как известно, наводил ужас на своих детей и персонал. В присутствии же Елизаветы из него можно было вить веревки. Архиепископ Кентерберийский вспоминал, как внучка и по совместительству «конюх» важно водила по комнате короля, исполнявшего на четвереньках роль лошади, держа его за бороду. «Он любил обоих внуков, сыновей принцессы Марии, – вспоминала графиня Эйрли, – но Лилибет всегда была его самой большой привязанностью. Он играл с ней, чего я никогда не наблюдала в отношении его собственных детей. Он любил, чтобы она находилась рядом»¹⁸.

Устоять было трудно: Елизавета была ангелоподобным ребенком с естественным и живым воображением, особенно во всем, что касалось лошадей. Обожание короля приняло образ шетлендского пони по имени Пегги, подаренного четырехлетней внучке.

Веру в способность принцессы разгладить насупленные брови монарха можно рассматривать как отголосок средневекового поверья о целительной силе королевского прикосновения. Вся нация обсуждала в феврале 1929 года здоровье короля, отправившегося на курорт в Богноре на южном побережье Англии, чтобы восстановиться после болезни, которая едва не свела его в могилу. Двухлетняя принцесса развлекала дедушку своей болтовней на протяжении всего путешествия, и о ее роли в выздоровлении короля говорилось очень много.

Георгу V нравилось, что маленькая Елизавета стала называть его «Дедушка Англия». Девочка всегда внимательно слушала его разговоры о принципах долга, добропорядочности и трудолюбии. Постоянное пребывание в компании взрослых привело принцессу к раннему и несколько скороспелому взрослению. Как-то, гуляя с архиепископом Кентерберийским Космо Лэнгом в парке Сандрингема, она попросила его не затрагивать тему Бога. «Я уже все о нем знаю», – важно заявила девятилетняя Елизавета ¹⁹.

Первой подругой Елизаветы за пределами узкого семейного круга стала Соня Грэм-Ходжсон. Принцесса встретила дочь рентгенолога короля на прогулке в саду Гамильтон. «Хочешь поиграть со мной?» – спросило Соню грациозное создание голосом, похожим на колокольчик. Они были одного возраста и играли во французский крикет под бдительным надзором своих нянь. После этого они встречались почти ежедневно до тех пор, пока принцесса не переехала в Букингемский дворец. Долгое время Елизавета считала Соню своей лучшей подругой. Она даже посвятила ей свой неоконченный роман «Счастливая ферма», который писала в восьмилетнем возрасте. Дарственная надпись гласит: «Соне, моей маленькой подружке и любительнице лошадей»²⁰. У Сони остались счастливые воспоминания об этой долгой дружбе: «Она была милой девочкой, и с ней было весело. Она обладала хорошим чувством юмора и живым воображением»²¹. Большинство игр не обходилось без лошадей, но иногда они воображали, что их пригласили на большой бал, и тогда девочки серьезно обсуждали, что они наденут. До начала второй мировой войны они вместе брали уроки танцев, и Елизавета присутствовала на 21-м дне рождения Сони в качестве почетного гостя. После того как Елизавета взошла на престол, они не потеряли связь и время от времени встречались на вечеринках или за чашкой чая.

21 августа 1930 года у Елизаветы появилась подруга совсем другого рода. В тот день родилась ее сестра Маргарет Роуз. Произошло это в замке Глэмис – родовой резиденции Боуз-Лайон, графов Стратмор и Кингхорн в Шотландии. Когда с формальностями было покончено и новый министр внутренних дел Джон Роберт Клайнс лично засвидетельствовал факт рождения младенца в северной семейной цитадели, Елизавету привели к новорожденной. Она надлежащим образом выразила свой восторг, особенно когда поняла, что перед ней не кукла, похожая на настоящего младенца, а живая, хоть и спящая сестра. Тысячи людей, в том числе из Глазго и с юга Шотландии, приняли участие в празднованиях в замке Глэмис, где в честь новорожденной устроили праздничный фейерверк ²².

Как и рождение старшей сестры, произошедшее за несколько дней до всеобщей забастовки, появление Маргарет стало светлым пятном на темном фоне экономических проблем, с которыми столкнулась нация после обвала фондовой биржи в октябре того года.

Некоторое разочарование, вызванное рождением второй девочки, а не мальчика, еще раз выявило уязвимость конституционной позиции Елизаветы. Всерьез обсуждались варианты двойной коронации сестер и даже передачи первого места в порядке наследования престола младшей сестре. Это вызвало такой накал страстей, что король назначил формальное расследование этой непростой ситуации. Победил здравый смысл, и право первоочередности осталось за Елизаветой.

Герцогиня Йоркская скоро столкнулась с другой конституционной тонкостью, связанной с привилегией быть членом королевской семьи. Ей пришлось смириться с тем, что окончательное решение о том, как назвать второго ребенка, принимали дед и бабушка, то есть король Георг и королева Мария, а не родители. Первоначально Йорки хотели назвать дочь Энн Маргарет, так как герцогине нравилось сочетание Анна Йоркская. Свекру же и свекрови больше нравились имена Маргарет Роуз, поскольку среди предков семьи была шотландская королева Маргарет. Их мнение оказалось решающим. И это был не единственный случай, когда монархи вмешивались в воспитание принцесс. Матери пришлось прикусить язык и заняться новорожденной. Ей не терпелось рассказать о ней друзьям и родным. В письме к архиепископу Кентерберийскому Космо Лэнгу она писала: «Дочь номер два просто очаровательна. Рада сообщить, что у нее огромные голубые глаза и железная воля, а это самые необходимые качества для леди! И если ей удастся замаскировать волю и в полной мере воспользоваться глазами, то все будет в порядке»²³.

Маргарет Роуз стала еще одним «персонажем документальной пьесы о королевской семье». Превратившись в квартет – «нашу четверку», как говорил о своем семействе герцог, – они стали для британцев символом домашнего очага. В нестабильное время массовой безработицы и бедности они представляли собой идеал простой, порядочной и благочестивой семьи, которая жила скромно и разумно. Несмотря на то что Йорки занимали огромный роскошный городской особняк рядом с Гайд-парком, с бальным залом и электрическим лифтом, тот факт, что супруги предпочитали свой уютный дом модным клубам, снискал им популярность.

Примером сплоченности нации и королевской семьи может служить подарок, приподнесенный принцессе Елизавете по случаю ее шестого дня рождения жителями Уэльса, наиболее угнетенным населением королевства. Это был миниатюрный коттедж с соломенной крышей размером в две трети обычного дома, сконструированный Эдмундом Уиллмоттом. В чудесном «Маленьком домике» (Y Bwthyn Bach) имелись электричество, водопровод и настоящий туалет. А еще там были миниатюрные сковородки и кастрюльки, книги Беатрис Поттер, консервы и даже газовая плита. Домик поставили в Роял-Лодж – резиденции в Большом Виндзорском парке, незадолго до этого переданной Йоркам в сильно обветшавшем состоянии.

Принцессы были в восторге от подарка. Они часами наводили в домике порядок при помощи тряпок и щеток и даже «готовили» там. Елизавета заворачивала серебряные вещи в газеты, чтобы они не почернели. Маргарет обожала бегать вверх-вниз по лестнице, вынимать затычку из ванны и прислушиваться, как шумит вода в трубах.

Официальные фотографии девочек перед коттеджем или в компании обожаемых ими корги в саду приоткрывали публике окошко в их невинную жизнь и еще более укрепляли связь между королевской семьей и ее подданными. Анализируя жадный интерес публики к двум принцессам, личный секретарь короля Алан «Томми» Ласселс называл их «домашними любимицами всего мира»²⁴. Ощущение того, что маленькие принцессы были в определенном смысле дочерями нации, усилилось после публикации иллюстрированной книги «Наши принцессы и их собаки» в 1936 году, за несколько месяцев до отречения короля Эдуарда. В ней с теплотой рассказывалось о восьми собаках, включая двух корги, принадлежавших семье Йорков, а также об их роли в повседневной жизни принцесс. Этот рассказ можно рассматривать аллегорически, как трогательную историю о близких отношениях между монархией и ее подданными, как символ безоговорочного союза, который подвергся испытанию, но не распался в тот памятный год.

Две корги по имени Дуки и леди Джейн постоянно сопровождали девочек, но животными, занимавшими почетное место в детском королевстве принцессы, были лошади – живые, игрушечные и воображаемые. Корги стали неотъемлемой частью жизни и правления Елизаветы, но ее главной страстью можно назвать мир лошадей. Зачитанный томик Анны Сьюэлл «Черный красавчик», лежавший на столике в спальне принцессы, служил тому доказательством.

Елизавета в те годы приняла такое решение: «Если я когда-нибудь стану королевой, я издам закон о запрете ездить верхом в воскресенье. Лошади тоже должны отдыхать»²⁵. Кони играли огромную роль в жизни юной принцессы. Она таскала за бороду деда, изображавшего лошадь; когда же эту роль играла ее биограф, леди Синтия Асквит, уздечкой служила нитка дешевого жемчуга. Принцесса любила играть в цирковых лошадей в Биркхолле со своей кузиной Маргарет Роудс, причем во время игры «приходилось ржать»²⁶. Полученные травмы, когда, выброшенная из седла, Елизавета ударилась о дерево, или в другой раз получила удар в челюсть, не охладили ее энтузиазма. В возрасте пяти лет принцесса выезжала на охоту с гончими Питчли. Отец надеялся, что она пройдет церемонию «приучения к крови» в случае, если на охоте удастся подстрелить животное, но этого не случилось.

Когда в октябре 1933 года новая гувернантка, шотландка Мэрион Кроуфорд, впервые зашла в спальню принцессы в Роял-Лодж, разговор сразу же обратился к двум главным пристрастиям Елизаветы, а именно к лошадям и малютке-сестре Маргарет Роуз. В тот вечер, когда она познакомилась с женщиной, впоследствии названной ею Кроуфи, Елизавете разрешили лечь попозже. Она сидела в своей деревянной кроватке и правила воображаемыми лошадьми по парку. Уздечкой служил пояс от спального халата, который она привязала к кровати. «Вы уже видели Маргарет? – спросила принцесса. – Думаю, она уже спит. Она очаровательна, но иногда очень непослушна. Вы с ней тоже будете заниматься и играть? А вы позволите мне водить вас под уздцы в саду?»²⁷

В течение нескольких лет Кроуфи в качестве компаньонки и учительницы девочек играла роль послушной рабочей лошадки и «возила» еду и разные предметы людям, жившим по соседству. Во время этих игровых эпизодов Кроуфи наблюдала, как развито воображение Елизаветы, особенно когда принцесса сама носила эти передачи. Кроуфи вспоминала: «Тогда завязывались совершенно чудесные разговоры – о погоде, о лошадях хозяев, об их собаках, цыплятах, детях и взрослых»²⁸.

Кроуфи скоро поняла, что интерес Елизаветы ко всему, что связано с лошадьми, был чем-то большим, чем простое увлечение, – он граничил со страстью и стал ее единственной и неувядающей любовью. Принцесса часто повторяла, что если бы она не стала тем, кем стала, то хотела бы жить в деревне в окружении множества лошадей и собак ²⁹. Вторым вариантом могла быть ферма с коровами, лошадьми и детьми ³⁰.

Когда Йорки переехали в Букингемский дворец, самым желанным событием недели для Елизаветы был урок верховой езды с инструктором Хорасом Смитом. Со знанием дела она говорила о потертостях, подпругах, скребницах, демонстрируя, что ее интерес к лошадям распространялся и на уход за ними.

Принцесса так дорожила своими тридцатью деревянными лошадками, заполнявшими ее детскую на пятом этаже, что, когда семья переезжала в Букингемский дворец, она отдала на хранение своего любимца Бена подружке Соне. Его привезли во дворец две недели спустя, когда все другие лошадки уже были распакованы и стояли в ряд в коридоре перед ее комнатой ³¹.

Для Елизаветы конная езда представляла один из способов оставаться собой, держать под контролем ситуацию в привычной обстановке. По большому счету ее ежедневная жизнь ей не принадлежала. Бобо выбирала для нее одежду, Ала составляла меню, Кроуфи организовывала учебный процесс, а родители, дедушка и мужчины в деловых костюмах в Букингемском дворце определяли ее будущее. В юные годы она могла просыпаться по нескольку раз за ночь, чтобы проверить, на своих ли местах сложенные ею перед сном вещи. Это тоже был своего рода контроль.

Образование принцессы было предметом постоянной борьбы за сердце и ум предполагаемой наследницы престола. Если король Георг V лишь рычал на Кроуфи: «Ради всего святого, научите Маргарет и Лилибет красиво писать, это все, что я хочу от вас»³², то королева Мария в гораздо большей степени вовлекалась в образовательный процесс. Она контролировала учебный план. Королевский матриарх настаивала на чтении Библии и изучении династической истории. Часто по понедельникам она брала девочек на экскурсии в Королевский монетный двор, лондонский Тауэр, Английский банк, а также в художественные галереи. Иногда не удавалось соблюсти инкогнито. Однажды во время посещения универмага Хэрродс там собралась толпа любопытных, чтобы взглянуть на принцесс. Елизавету так взволновал вид многочисленной толпы, которая жаждала ее увидеть, что бабушка, не желая, чтобы слава ударила ей в голову, быстро увела девочек через заднюю дверь. Лидер дворцовой фракции, королева Мария при поддержке королевского библиотекаря Оуэна Морсхеда и грозной леди Синтии Колвилл, старшей фрейлины королевы, считала, что образование Елизаветы было слишком дамским и поверхностным. В учебной программе практически отсутствовали знания, необходимые для будущей роли принцессы и связанных с ней обязанностей. Как считала леди Синтия, «никто из рода Боуз-Лайон никогда не думал о духовных ценностях». Такое мнение доверенный королевский хроникер Дермот Морра считал слишком суровым, ведь в этом роду насчитывались три поэта-женщины ³³.

Мать принцесс думала иначе. Они с мужем не слишком беспокоились об академическом образовании дочерей. Им совершенно не хотелось видеть их «синими чулками», для их же блага девочкам не следовало быть слишком умными. По замечанию Кроуфи, родителям принцесс «хотелось дать им настоящее счастливое детство, со множеством приятных воспоминаний, растянутых до дня будущих счастливых замужеств»³⁴.

Сама герцогиня выросла на здоровом свежем воздухе, немного знала французский и еще меньше немецкий. Ее родители, граф Стратмор и Кингхорн и Сесилия Кавендиш-Бентинк, доверили обучение младшей дочери гувернантке, а в лондонскую частную школу отправили ее только в возрасте восьми лет. Внимание уделялось аранжировке цветов в вазах, шитью, танцам, декламации стихов, а не изучению греческого и латыни. Молодую Елизавету Боуз-Лайон научили быть вежливой, заботиться о гостях, забрасывать удочку для ловли лосося, а также тому, когда нужно подбирать убитых птиц на охоте и как правильно держать ружье. Однако интеллектуальной невеждой ее бы никто не назвал. В возрасте всего лишь 13 лет Елизавета Боуз-Лайон успешно сдала оксфордский экзамен в школе. Она особенно преуспевала в литературе и Священном Писании, поэтому нет ничего удивительного в том, что герцогиня настаивала, чтобы ее дочери начинали утро с чтения библейских историй в спальне. Во главу угла герцогиня ставила доброту, учтивость и христианские ценности и верила, что порядочность, моральные принципы и понимание нужд других людей не менее, а возможно, и более важны, чем интеллектуальные амбиции. В письме к мужу, излагая свои принципы, она напомнила Берти, что его собственный отец лишился любви своих детей, потому что кричал на них.

Нанятая в помощь 22-летняя Мэрион Кроуфорд оказалась между двух огней. Она окончила образовательный колледж Moray House в Эдинбурге, в котором впоследствии учились автор книг о Гарри Поттере Джоан Роулинг и олимпийский золотой медалист по велосипедному спорту Крис Хой. Кроуфорд была далека от тонкостей дворцового искусства по перетягиванию каната. Однако Йорки выбрали ее потому, что она была молода и могла с энтузиазмом принимать участие в играх детей. Уроки включали в себя математику, географию, поэзию (особенно вызывало интерес у Елизаветы все, что было написано о лошадях) и английскую грамматику. Занятия проходили по утрам между 9:30 и 12:30 с 30-минутным перерывом на чай и закуски, при этом они часто прерывались на визиты – то к зубному врачу, то к парикмахеру, то к портнихе. Кроуфи понимала, что образование детей не очень заботило герцогиню. Любая ее попытка продлить школьный день отвергалась, так как герцогиня хотела, чтобы девочки больше времени проводили на воздухе. Часто в саду Гамильтон или на заднем дворе дома к дочерям присоединялся герцог, и они вместе играли в классики, прятки или в «сардины». По мере роста доверия к Кроуфи со стороны Йорков география походов расширялась. Они вместе катались на метро, на лодке по Темзе и даже, после настойчивых просьб Елизаветы, на верхей площадке двухэтажного автобуса. Гувернантка быстро поняла, что девочки хотели узнать то, что для их сверстников представляло каждодневную привычку.

Вместе с подружкой Соней Грэм-Ходжсон Елизавета брала уроки танцев у Маргерит Вакани, и будущая королева оказалась прекрасной исполнительницей шотландских танцев. Но особой популярностью пользовалась чечетка в исполнении Фреда Астера и Джинджер Роджерс. В то время Елизавета особенно любила хит 1935 года «Щека к щеке».

Уроки музыки принцессы брали у Мэйбл Ландер, которая училась в Новой венской школе. Иногда Елизавета вместе с матерью пела английские баллады, афро-американские спиричуэлс, а также ирландские напевы, из которых ей особенно нравилась «Песня плывущих на остров Скай». Когда Маргарет подросла, старшая сестра была поражена, как легко она подхватывала мелодию на слух. Уроки французского, которые часто проходили во время отпуска Кроуфи, не пользовались популярностью. Однажды, очевидно в качестве протеста против надоевшего урока, томившаяся от скуки Елизавета взяла серебряную чернильницу и вылила чернила на свои белокурые локоны. «Француженка» мадемуазель Ландерс упала в обморок и, придя в себя, удалилась, предоставив другим разбираться с «чернильным» делом.

Музыка, танцы и уроки рисования, перемежавшиеся с нерегулярными уроками французского, шли по заведенному порядку, но Кроуфи чувствовала, что принцессам нужно общение со сверстниками. «В те дни мы жили в башне из слоновой кости, в абсолютной изоляции от реального мира», – вспоминала она в мемуарах «Маленькие принцессы»³⁵.

Одним из бесспорных достижений Кроуфи можно считать создание в 1937 году двух групп девочек – скаутов и брауни. Наконец сестры могли общаться со своими сверстницами. Тридцать четыре девочки еженедельно встречались в Букингемском дворце. Это были дети дворцовых служащих, друзей и придворных. Елизавета была заместителем своей старшей кузины леди Памелы Маунтбеттен в группе патрулей зимородков. Маргарет в силу малого возраста не могла стать настоящим скаутом, и для нее создали специальную младшую группу патрулей – брауни.

Возможность играть с детьми своего возраста оказалась очень своевременной, так как их жизнь радикально изменилась после переезда в Букингемский дворец весной того года. Куда бы ни пошла Елизавета, ее повсюду сопровождал детектив, имевший способность оставаться невидимкой к большому удовольствию девочек. Елизавета теперь чаще говорила «король и королева», а не «папа и мама». Ей чаще, чем в резиденции на Пиккадилли, 145, кланялись, да и сама она немало приседала в поклонах. Даже детские меню писались здесь на французском, как и те, которые предназначались для короля и королевы. Что касается вечерних боев с подушками и других веселых забав, принятых на Пиккадилли, то они скоро отошли в далекое прошлое. Родители были слишком заняты. Помимо игры в кегли в длинных дворцовых коридорах было еще одно преимущество жизни в статусе дворцовых принцесс: когда они проходили мимо сторожевых постов охраны дворца, гвардейцы брали на караул. Ходить взад и вперед перед охраной стало новой игрой, и Елизавета не уставала в нее играть.

Но волнение перед предстоящей коронацией в мае 1937 года затмевало все. Королева Мария рассматривала это событие как возможность поведать всем о коронации Георга IV в 1821 году и рассказывала принцессам о символизме и значении церемонии коронации. По словам Кроуфи, к моменту церемонии Елизавета стала настоящим экспертом. Вполне возможно, что не менее, чем обряды и ритуалы церемонии, принцесс привлекала возможность впервые надеть длинные платья и легкие короны, которые придумал для них отец. «Они робко подошли ко мне, немного напуганные своим собственным великолепием и первыми в жизни длинными платьями», – вспоминала Кроуфи ³⁶.

В своей серьезной и по-матерински заботливой манере одиннадцатилетняя принцесса больше всего беспокоилась, как поведет себя шестилетняя сестра. Она помнила случай, когда ее пригласили быть одной из подружек невесты на свадьбе дяди, герцога Кентского и принцессы Марины Греческой и Датской в Вестминстерском аббатстве в ноябре 1934 года. Маргарет разрешили тихо посидеть рядом с матерью. Однако, когда старшая сестра появилась в проходе, неся шлейф невесты, Маргарет начала энергично махать ей рукой, возможно, специально, чтобы отвлечь внимание сестры от торжественной миссии. Но Елизавету было не так-то просто сбить с толку. Она строго посмотрела на сестру и неодобрительно покачала головой, пресекая дальнейшие вольности. Елизавета страшилась повторения этого случая на коронации. Но после окончания церемонии она с радостью доложила Кроуфи, что сестра вела себя прекрасно. Девочки были достойны похвалы еще и потому, что им почти не удалось поспать в ночь перед коронацией из-за шума и пения толпы, ожидавшей начала коронации за стенами дворца.

Принцесса Елизавета записала свои впечатления об этом историческом дне в линованной тетрадке, которую она аккуратно перевязала алой лентой. На обложке она сделала трогательную надпись красным карандашом: «Коронация, 12 мая 1937 года. Маме и папе в память о Коронации от Лилибет, написано ее собственной рукой»³⁷. Она описывала, как ее разбудили звуки оркестра Королевских морских пехотинцев, игравшего за окном ее спальни. Затем, закутавшись в пуховое одеяло, они вместе с Бобо Макдональд «прилипли к окну, наблюдая за происходящим в холодном тумане наступающего дня»³⁸. После завтрака они надели платья и продефилировали друг перед другом, а потом пошли показаться родителям, которые одевались для предстоящей церемонии.

Пожелав им удачи, принцессы и королева Мария направились в Вестминстерское аббатство в парадной карете под стук лошадиных копыт.

Обеих принцесс заворожили блеск и красота церемонии, и они были разочарованы, узнав, что их бабушка мало что помнит о собственной коронации. В какой-то момент, когда казалось, что молитвам не будет конца, Елизавета открыла программу, указала бабушке на слово КОНЕЦ, и они переглянулись с заговорщическим видом.

Коронация стала для Елизаветы примером живой истории, творящейся прямо на глазах. Посвящение принцессы в науку королевского церемониала продолжилось на приеме в саду Букингемского дворца. Вскоре пришел черед церемонии Выноса знамени, и, наконец, в часовне Святого Георгия в Виндзорском замке состоялась старинная церемония Ордена Подвязки.

После того как надежда на появление брата исчезла, Елизавету стали обучать королевскому ремеслу более интенсивно. Так, когда в марте 1938 года в Лондон прибыл новый посол Соединенных Штатов при суде Сент-Джеймса Джозеф П. Кеннеди, на обеде в Виндзорском дворце рядом с королем сидела его старшая дочь. Чтобы Маргарет не чувствовала себя обделенной, ей позволили вместе с остальными членами королевской семьи сопровождать чету Кеннеди на прогулке в парке Фрогмор. В марте 1939 года принцесса вместе с отцом сопровождала президента Франции Лебрена по дороге из Букингемского дворца на станцию Виктория, откуда после государственного визита уезжала французская делегация.

С некоторым запозданием новая королева поняла, что образование старшей дочери необходимо расширять. После обсуждения этого вопроса, в том числе с банкиром и членом Итонского колледжа сэром Джаспером Ридли, было решено, что принцессе следует изучать конституционную историю под руководством Генри Мартена, вице-ректора Итона. Поначалу Елизавета неохотно ездила дважды в неделю в колледж, где учились одни мальчики, но вскоре она подружилась с ученым. Ей нравилась взрослая манера, с которой Мартен, одетый всегда с иголочки, знакомил ее с общей и текущей политикой, а также с историей. Современный политический театр разворачивался прямо перед ней, когда в сентябре 1938 года она стояла на балконе Букингемского дворца вместе с родителями, премьер-министром Невиллом Чемберленом и его женой Анной. Отмечали знаменитый Мюнхенский пакт, подписанный с нацистским лидером Адольфом Гитлером, который, как писали, принес «мир в наше время».

Елизавета взрослела. В 13 лет она, по словам Кроуфи, была «обворожительным ребенком с чудесными волосами и кожей, худенькая и высокая»³⁹. Правда, итонские мальчики, казалось, этого не замечали. Если кто-либо из них заходил в кабинет вице-ректора или встречал ее в коридоре, то вежливо приподнимал шляпу и продолжал путь. Для девочки, которая находилась под прицелом множества взглядов всю свою жизнь, это было приятной неожиданностью. Нельзя исключить, однако, что девушке-подростку, впервые видевшую такое количество мальчиков, подобное безразличие могло показаться обидным.

За исключением кузенов Джорджа и Джеральда Ласселсов, сыновей ее тети, принцессы Марии, у Елизаветы в детстве не было опыта общения с мальчиками. Принимая во внимание любовь принцессы к лошадям, не стоит удивляться тому, что ее первым детским увлечением стал молодой конюх Оуэн. Для Елизаветы он являлся олицетворением мудрости, и его мнение не подлежало сомнению, что вызывало смех у родителей, особенно у отца.

Самыми важными оставались отношения с отцом. «Король очень гордился ею, у нее же было врожденное желание делать то, что от нее ожидали», – отмечала Кроуфи ⁴⁰. Их теплые отношения носили немного противоречивый характер. Замкнутому и застенчивому королю нравилось ее раннее развитие, но в то же время он бережно пытался защитить ее от одинокого будущего. Временами казалось, что ему хочется остановить часы и навсегда сохранить дочерей детьми.