Книга песен Бенни Ламента

– Ступай спать, Бенни, – указал мне на спальню отец.

– Я не разболтаю, папа. Я ничего никому не скажу, мистер Джонсон, – пролепетал я.

– Бенни, спать!

Я повиновался, прикрыв за собой дверь. Но растянулся на полу так, чтобы подслушать их разговор через щелку под ней. Они все, даже кошка, старались говорить тихо. Но у больших мужчин зычные голоса, а у детей хороший слух. Я, напрягшись, смог расслышать каждое слово, но ровным счетом ничего не понял.

– Это сделал ты, Бо?

– Я не тронул и волоска на ее голове. Но они повесят это дело на меня, как пить дать назначат меня виновным.

Гостиную заполнила тишина. Вероятно, они догадались, что я подслушиваю, и еще больше понизили голоса. Но через несколько минут отец спросил:

– Что ты хочешь, чтобы я сделал?

– Отвези ее к Глории. Передай ей это письмо и деньги. И скажи, что деньги еще будут. Я вернусь, как только смогу. В Гарлеме она станет лишь еще одним ртом. Никто и не подумает к ней присматриваться.

– А они ее искать не станут? – спросил отец. – Родные Мод?

– Не думаю. Им и раньше не было до нее никакого дела. С чего бы им озаботиться сейчас? Они только порадуются, что она исчезла.

Я услышал, как кто-то вышел из квартиры, и бегом вернулся в кровать весь в ужасе. Папа никогда не оставлял меня одного. Когда он работал, за мной приглядывала миссис Костьера. А секундой позже дверь в мою комнату распахнул Бо Джонсон. Натянув на голову одеяло, я притворился спящим.

– Тебе не нужно меня бояться. Я не причиняю вреда детям, – сказал Бо. – Я не делаю больно женщинам и детям, – добавил он, и его голос надтреснул, словно Бо пытался сдержать плач.

– Ты сделал больно моему папе, – возразил я тоненьким голоском из-под одеяла.

– Это другое. Мы договорились делать друг другу больно. Мы бились за деньги. Но твой папа – мой друг. Мой единственный друг. – Голос Бо снова дрогнул.

– А куда он уехал?

– Он мне помогает. Он скоро вернется. А я пока побуду у вас. Я очень устал и мечтаю выспаться. Тебе не надо меня бояться.

– Мистер Джонсон?

– Что?

– Я не проболтаюсь, – пообещал я.

– Я тебе верю, Бенни, – прошептал Бо. – Впрочем, у меня нет выбора. Но если ты проболтаешься, мне ты не навредишь. Мне уже никто не сможет навредить. Если ты проболтаешься, ты навредишь своему папе.

– Вы опять его нокаутируете?

– Нет, не я. Не я.

– А кто?

Бо не сказал мне кто. Он только посмотрел на меня большими темными глазами.

– Ты знаешь, почему твоего папу зовут Ламентом? – спросил он.

– Ламент созвучно Ломенто. Его полное имя – Джек Ломенто. Ламент – это прозвище.

– Все так. Но ты знаешь, что оно значит?

– Нет.

– «Ламент» значит плакать, причитать, горевать. Когда твой папа боксировал, его кулаки заставляли взрослых мужчин плакать.

– Но не вас.

– Не меня. А ты знаешь, почему меня зовут Бомбой? – спросил опять Бо.

– Его зовут Бомбой, не зная, когда он взорвется, – тихо пропел я.

Бо улыбнулся, удивив нас обоих. Это была замечательная улыбка. Очень красивая. И мой страх ушел.

– Ты знаешь эту песню, – заметил Бо.

– Я люблю песни, – сказал я.

– Я тоже. А ну, спой ее целиком.

И я спел ему всю песню.

 
Его зовут Бомбой, не зная,
когда он взорвется.
Его зовут Бомбой, он в Гарлеме
круче всех бьется.
Его зовут Бомбой, потому что
большой он и громкий.
Его зовут Бомбой – берегите
свои перепонки!
Можно мир обойти, но такого бойца не найти.
Если жизнь дорога, не вставай у него на пути!
 

– Все так, – сказал Бо. – Вижу, ты действительно знаешь, кто я такой.

Я широко зевнул. Стоило страху отступить, как меня начал одолевать сон. Но Бо не закончил.

– Это песня. Но меня зовут Бомбой вовсе не поэтому. Это прозвище мне дала мама еще до того, как я занялся боксом.

– Почему? – снова зевнул я.

– Я разрушал все и везде. Примерно с твоего возраста. Она окрестила меня Бомбой, потому что я все, к чему притрагивался, превращал в дрянь. А ты, Бенни, продолжай петь. Пой все что хочешь. Пение тебе не навредит, и неприятностей ты с ним не наживешь. А вот болтать лишнего не надо. Ради своего отца, Бенни, не трепись!

– Ладно.

– Ладно, – повторил Бо и, развернувшись, вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.

И я не трепался. Ни когда папа вернулся домой и разбудил меня. Ни когда имя Бо Джонсона замелькало в газетах. Я никому не рассказывал о Бо «Бомбе» Джонсоне. И папа тоже никому ничего о нем не говорил. Даже мне. Он умел хранить чужие секреты. Быть может, именно поэтому он всегда имел в чужих глазах вес. Груз людского доверия – бремя тяжелое. Отец мог клясть и поносить Таммани-холл^[3] и бейсбол, но никогда ни на кого не стучал. А уж своего друга он тем более никогда бы не выдал. Но, увы, подчас тайное, как бы хорошо его ни скрывали, становится явным. Пожалуй, мне следовало расспросить отца о том, что случилось с Бо. Ведь прошло 20 лет. И сейчас мне наверняка уже можно было об этом говорить.

Ток-шоу Барри Грея

Радио WMCA

Гость: Бенни Ламент

30 декабря 1969 года

– Вы слушаете WMCA Нью-Йорка, и с вами снова ток-шоу Барри Грея. В последней программе уходящего года я беседую с Бенни Ламентом – певцом, автором песен, нашим земляком. Мы немного поговорим о ваших корнях, Бенни. Вы родились и выросли в Бронксе. Ваша мать пела, музыка давалась вам легко…

– Это единственное, что давалось мне в жизни легко, – признается Бенни Ламент.

– И с восьми лет вас воспитывал один отец, – довершает Барри. – Он ведь и сам легенда. Джек «Ламент» Ломенто в молодости был боксером в тяжелом весе. И хотя я не видел ни одного боя с его участием, его репутация мне отлично известна.

– Здесь все знали отца, – говорит Бенни. – И он знал всех.

Глава 2
Я не хочу тебя любить

В конце концов я вернулся в «Ла Виту», но отец уже ушел, а Иззи закончил свое выступление. Было два часа воскресной ночи, посетители начали расходиться (хотя в отдельные выходные они задерживались в клубе до четырех утра). В моем гостиничном номере пианино отсутствовало, а мне захотелось поиграть. Я не сомневался, что Терренс разрешит мне побренчать, пока официанты прибираются, а местные прихвостни продолжают болтаться без дела. Терренс руководил клубным ансамблем и каждую ночь покидал заведение последним. Ко мне он всегда проявлял доброжелательность. Правда, как и во всех отношениях в своей жизни, я никогда не был уверен, чем она была продиктована: тем, что он действительно испытывал ко мне расположение и считал талантливым, или тем, что попросту знал, кто я такой. Я же питал к Терренсу искреннюю симпатию.

Мой унылый блюз превратился в вариацию на тему популярной песенки о Бо Джонсоне. «Интересно, а кто-нибудь ее вообще записывал?» – промелькнуло у меня в голове. Песенка нуждалась в паре дополнительных куплетов и аранжировке в духе Джерри Ли Льюиса. Мне по силам было сделать из нее номер, под который люди могли танцевать. И который смогла бы исполнить Эстер Майн. Этакую женскую боевую песнь.

– Что это за мелодию ты наигрываешь, Бенни? – поинтересовался Терренс, разворачивая рукава, будто рабочий день уже был окончен. – Она мне кажется знакомой.

Я ускорил темп и пропел:

– Его зовут Бомбой, не зная, когда он взорвется…

На лице Терренса ничего не отобразилось, и, решив, что он не узнал песню, я продолжил петь. Но уже на следующем такте Терренс опустился рядом со мной на банкетку и остановил мои руки:

– Тсс, Бенни. Вот черт! Я не сразу сообразил, что ты играешь. Иначе я не стал бы тебя спрашивать. Эх, парень, я не слышал это имя с довоенных лет. – Явно разнервничавшись, Терренс оглянулся по сторонам и провел рукой по гладкой голове.

– Я видел Бо Джонсона всего раз, в детстве, – пожал я плечами. – Я раньше часто напевал эту песенку. Меня научил ей отец. И он же рассказал мне о Джонсоне. Они были друзьями, невзирая на соперничество на ринге. А сегодня я с чего-то вспомнил о нем. И эта песенка тут же всплыла в моей памяти. Только и всего.

Терренс покачал головой, но, убедившись, что никто не обращает на нас и на выбранную мной мелодию никакого внимания, расслабился. За угловым столиком с пепельницей и вереницей рюмок сидел Стэнли Тьюнис с радиостанции WRKO. Я было подумал, а не нашептать ли ему на ухо о своих песнях, но потом решил: он слишком пьян и вряд ли вспомнит поутру наш разговор.

– Ты не должен здесь произносить это имя, Бенни, – заявил Терренс.

– Почему?

Прикусив губу, Терренс поскреб рукой по щеке.

– Просто… да, это было, конечно, давно. Но не слишком. Люди еще помнят. А это же клуб Сэла!

– И?

– Сэл не любил Джонсона. В этом все дело. Ты слишком молод, чтобы помнить. Но лучше сыграй что-нибудь другое. Не надо, чтобы здесь звучало это имя.

Нахмурившись, я повиновался. Мои пальцы начали наигрывать песню, которую Эстер Майн исполнила под конец своего выступления.

– Вот это лучше. Да-да! Мне нравится. Я ее слышал, – закивал одобрительно Терренс. – Мо-о-о-жет бы-ы-ыть, – пропел он под мой аккомпанемент, но нервничать не перестал.

– Мы с отцом слышали ее сегодня вечером в чертовски потрясающем исполнении, – пробормотал я.

– Правда? И где?

– В «Шимми». Вы знаете этот клуб?

Мой собеседник снова замер. И мне передалось напряжение Терренса, который все еще сидел справа от меня, не сводя глаз с моих рук.

– Ты слышал Эстер Майн… – произнес он так уверенно, будто сложил воедино все кусочки пазла.

– Да. А вы ее знаете? – Мой вопрос подразумевал целых два: почему Эстер знали не все и почему она пела в таком отстойнике, как «Шимми»?

– Да… Ну да, конечно. Такая у меня работа: знать обо всем и обо всех.

– Но если вы знаете Эстер Майн, то почему она поет не здесь? Лучшего голоса мне слышать не доводилось, а она еще и красотка!

Терренс пристально взглянул на меня, как будто проверял, не проверяю ли его я.

– Она, бесспорно, хороша. Но ребята, с которыми она выступает, не представляют собой ничего особенного. Это семейный бенд… не думаю, что она приняла бы наш ангажемент без них.

Я прекрасно понял, в чем загвоздка. Такое случается со многими группами. У кого-то одного есть все данные, чтобы сделаться звездой, а остальные члены группы повисают на нем кандалами. И заканчивается все, как правило, разрушенными отношениями, разбитыми мечтами и обидами, затаенными на многие годы. Лучше в такой ситуации не оказываться. Отвечать за самого себя, не обязывать других и не быть никому обязанным. Лучше ни во что не вмешиваться и ни во что не ввязываться. Зарабатывать на жизнь и заботиться о себе самому. Чтобы никому другому не приходилось это делать за тебя.

– Говоришь, в «Шимми» тебя отец привел? – спросил Терренс тоном, призывающим к откровенности.

И теперь настал мой черед юлить, задаваясь попутно вопросом, а не сболтнул ли я чего лишнего? Уж больно подозрительным мне показалось невинное любопытство Терренса. Ох, как же я ненавидел этот город! Я вспоминал об этом каждый раз, когда в него возвращался. Ты никогда здесь не знал, кто на чьей стороне. Что можно говорить, а что нельзя. Кто и в чьи дела сует свой нос. Все осторожничали, уклонялись от прямого разговора, выражались намеками либо молчали как партизаны. Здесь постоянно приходилось осторожничать, оглядываться, выбирать слова и следить в оба за тем, чтобы тебя кто-нибудь не надул и не облапошил.

– Сэл иногда поигрывает там в картишки, – повторил я отцовское объяснение, и мои пальцы замерли на клавишах.

– A-а. Понятно… Ты можешь играть до закрытия. Еще не меньше часа. Не торопись.

Но я уже собрался уходить. Мне сделалось не по себе, даже тревожно. Как будто я забыл что-то важное или доверился не заслуживающему того человеку. Я пожелал Терренсу спокойной ночи и, мечтая о своем автомобиле, быстрым шагом направился к отелю.

* * *

Вестибюль гостиницы в четыре утра был пуст. Освещенные мягким, приглушенным светом кресла у главного входа не шли ни в какое сравнение с кроватями в номерах наверху. Мне не терпелось добраться до своей комнаты. Где-то в отдалении слышался гул пылесоса, но ночного портье нигде видно не было. Я зашагал к лифтам, как вдруг из полумрака выступила Эстер Майн – в том же платье в горошек и пламенно-красных туфлях на шпильках, в которых она выступала несколько часов тому назад. Ее кудри были аккуратно уложены, помада на губах пылала, на лице читалась решимость, а свое пальто она перекинула через руку, хотя в помещении было прохладно, а на улице свежо.

– Мистер Ламент, – произнесла гостья, – вы могли бы уделить мне минутку?

Я остановился, почти не веря собственным глазам. Эстер Майн обращалась ко мне по имени и направлялась прямиком ко мне. Я даже огляделся по сторонам в попытке найти объяснение ее неожиданному появлению.

– Мистер Ламент? – снова спросила Эстер, и под воздействием вкрадчивой хрипотцы ее голоса мои пальцы непроизвольно изогнулись в поиске фортепианных клавиш и дополнительных аккордов.

– Мистер Ламент? – окликнул меня ночной портье, эхом повторив ее вопрос.

Он наконец-то обнаружил себя – с красными щеками и шлейфом сигаретного дыма. Его взгляд скакнул с Эстер на меня, а с меня по всему вестибюлю, как будто он засомневался, стоит ли ему вмешиваться. Напустив на себя притворно суровый вид, я отмахнулся от портье рукой. И тот отвел глаза в сторону, но не слишком далеко. Он все еще пребывал в нерешительности.

– Он всего лишь сторожевой пес, – мягко заметила Эстер. – Битый час то поскуливал, то потявкивал на меня. Я сказала ему, что жду вас.

Я протянул ей руку в приветствии, и Эстер двинулась ей навстречу.

– Мы не знакомы, – сказал я.

Она сунула свою ладонь в мою пятерню и энергично потрясла. На ощупь пальцы Эстер были как сосульки – тонкие и холодные. И я тотчас же выпустил их, испугавшись, что сжимаю слишком сильно. Моя реакция привела гостью в замешательство. Я понял это по ее мгновенно округлившимся глазам и поджавшимся губам.

– Вы замерзли, – попытался оправдаться я.

Но сделал только хуже. Ее изящная спина так напряглась, что я съежился в порыве сострадания.

– Я Эстер Майн, – представилась девушка. – Вы были сегодня вечером на моем шоу.

– Да, был, – подтвердил я, даже не пытаясь скрыть своего удивления. Бог весть как она это узнала. Но это же Нью-Йорк!

– Я займу всего минуту вашего времени. Пожалуйста! – взмолилась Эстер.

Одернув полы своего каштанового кителя, портье снова приблизился к нам.

– Могу я предложить вам кофе? – спросил он. – Или, может быть, рюмочку спиртного?

– Вы можете оставить нас одних, – буркнул я.

И он, сразу же подчинившись, развернулся на каблуках.

– Он не знает, как вести себя со мной, – пробормотала Эстер. – На вид я не из вашего круга. И уж явно не из его. Он боится допустить ошибку, позволив мне здесь остаться.

Из лифта вышел дежурный и, увидев нас, поинтересовался:

– Вы поедете?

– Нет, – прорычал я.

Я не мог привести эту гостью в свой номер. Не хотел, чтобы нашу встречу истолковали превратно. Но и сидеть в холле не хотелось. Лифтер скрестил руки и зашел обратно в золотистую кабину. Двери за ним плавно закрылись, и я перевел взгляд на стоявшую передо мной девушку.

– Вы идти можете?

Ее брови нахмурились.

– В этих туфлях? Можете идти? Мне не нравится общаться под прицелом чужих глаз, но и бегать от людей я не настроен. Сядем где-нибудь в парке.

Эстер кивнула, но пальто так и не надела. Я снял его с ее руки. На секунду мне показалось, что она запротестует, но девушка смягчилась и позволила мне подержать пальто, пока она просовывает руки в рукава. Пальто по цвету совпадало с ее туфлями и горошком на платье, но размером было явно великовато, а подол и манжеты потерты. И внезапно я понял нежелание гостьи его носить.

– Рад познакомиться с вами, Эстер Майн, – произнес я ласково и галантно предложил ей руку.

Она взяла ее, и мы двинулись к выходу. Эстер подстроилась под мою поступь, хотя ее ноги были вдвое короче моих. Да еще и обуты в нелепые туфли. Должно быть, ее ступни адски ныли, но девушка не покачивалась и не замедляла шаг. Несколько кварталов мы прошли, не проронив ни слова. Парк уже виднелся, когда я повернул к ближайшей скамейке. Ночь выдалась зябкой, но безветренной, а дорожки были усеяны мусором с политическими лозунгами. Выборы должны были пройти в ближайший вторник. Я едва мог дождаться окончания предвыборной суматохи.

– И кто победит? – спросил я Эстер, чтобы прервать молчание. – Кеннеди или Никсон?

– А это имеет значение?

Я отшвырнул ногой листовку, с которой Джон Кеннеди посылал нам лучезарную улыбку.

– Наверное, нет.

– Все мои знакомые хотят, чтобы победил Кеннеди. Все, кроме моего брата Мани. Он говорит, что не доверяет красавчикам. Но на самом деле Мани никому не доверяет, – сказала Эстер.

– Мани?^[4] То есть «деньги»? Как он получил такое имя?

– Просто его отцу очень хотелось, чтобы сын был при деньгах.

Я рассмеялся.

– А Эстер? Почему вас так назвали родители?

Она пожала плечами:

– Эстер вышла замуж за царя. Спасла свой народ. Это библейская история.

– Верно. Теперь бы она могла стать президентом. Я бы за нее проголосовал.

– Она была царицей. Президентство означало бы для нее понижение в статусе.

– Тоже верно. Но Фрэнку Синатре Кеннеди нравится. – Я тихонько напел джингл Синатры в пользу Кеннеди. Он вертелся у меня в голове многие месяцы. Разве мог Кеннеди проиграть, когда его предвыборную песню исполнял сам Фрэнк Синатра?

– У него имеются друзья в верхах. Вот это точно, – озвучила моя спутница то, что думал я сам.

– У них у всех они есть, – ответил я.

Эстер остановилась, выбрав идеально выгодную позицию под уличным фонарем, и вскинула на меня глаза.

– А у вас? – спросила она. – У вас имеются влиятельные друзья, мистер Ламент?

В свете фонаря ее кожа сделалась глянцевой, губы коварно заалели, а глаза, эффектно выделенные тенями, на какой-то миг приобрели таинственный блеск. И внезапно я испугался. Ее. Тишины. Странности нашей встречи. Я увлек Эстер с островка света во мрак и усадил на скамейку, стоявшую за фонарем. Темнота показалась мне безопаснее.

– Зачем вы явились ко мне, мисс Майн? – спросил я.

Мой голос прозвучал резко от внезапного беспокойства вкупе с неловкостью.

– Ральф заприметил вас на нашем сегодняшнем шоу. Он и сказал мне и братьям, кто вы такой.

Ральф? Я покопался в памяти. Ах, ну да! Ральф! Бармен…

– И… Пит нечаянно услышал, как вы сказали, где остановились. Он сказал Ральфу, а Ральф сказал мне, – добавила Эстер.

Нечаянно услышал? Да он наверняка последовал за мной и отцом по улице. Эта мысль заставила меня покачать головой. Чертов город!

– А что вам сказал обо мне Ральф? Кто же я такой?

– Бенни Ламент. Ральф сказал, что вы играете на фортепиано и пишете песни для всех знаменитостей. И белых, и цветных.

– Гм… И вы не могли подождать до утра?

– Когда к вам в руки заплывет крупная рыба, вы же не дадите ей уйти.

Странно, но я почувствовал себя польщенным.

– Почему вы пришли на мое шоу, мистер Ламент? – спросила Эстер.

– Ваш голос нравится отцу. Он напоминает ему о моей матери.

Брови Эстер сдвинулись, а алые губы сжались. Она не поняла, как расценить мои слова, и не знала, как на них правильно реагировать.

– А вам нравится мой голос? – В ее тоне я не услышал никакой игривости или кокетства; вопрос был задан прямо.

– Да, – признался я. – Вы, пожалуй, лучшая из всех, кого я слышал. Но у меня сложилось впечатление, что вам самой не нравится петь.

– Нет, я очень люблю петь! – возразила Эстер.

– Вы поете так, словно ненавидите свою аудиторию.

Эстер нахмурилась еще сильнее, а потом пожала плечами и сбросила с лица гримасу.

– Возможно, это и так.

– Но почему?

Эстер несколько секунд помолчала, явно обдумывая свои слова.

– Я не уверена, что вы меня поймете. И я слишком устала, чтобы объяснять. Это не так быстро и просто.

– Все дело только в публике «Шимми» или вы ненавидите всех, кто слушает ваше пение?

– Вы всегда высказываетесь без обиняков, не выбирая выражений, мистер Ламент? Всегда дерзите?

– Говорит девушка, подкараулившая меня в отеле в четыре утра.

С губ Эстер слетел смешок – глубокий, журчащий, мелодично пробулькавший в ее груди и вырвавшийся на волю из очаровательного ротика. Он настолько не вязался с ее голосом, что я тоже рассмеялся. Но мой смех был вызван скорее удивлением, нежели чем-то еще.

– Значит, вы хотите, чтобы я написал для вас песню. Так? – спросил я, не признавшись, правда, что захотел того же.

– Хочу. Но у меня к вам несколько вопросов.

– Вопросов?

– Да, – подтвердила Эстер и сделала такой глубокий вдох, словно собиралась приступить к продолжительному устному опросу.

– Вы мафиози? – спросила она.

Я даже не нашелся, что ответить. Я – мафиози? Когда ты рождаешься в определенном месте и в определенной среде – культурной или религиозной, – разве возможно от нее обособиться? Это все равно что спросить кого-нибудь: «Ты ирландец?» Или: «Ты еврей?» Ты можешь быть ирландцем, не проведя в Ирландии ни дня. Ты можешь быть евреем, не зайдя ни разу в синагогу. Это что-то в крови. В истории. И я бы мог сказать, что я не гангстер. И искренне так думать. Но все-таки… все-таки я им был…

– А что, я похож на мафиози? – ответил я вопросом на вопрос.

И услышал лаконичный ответ:

– Да.

– И чем?

Эстер приподняла тонкую бровь, как будто я играл с ней, но ей было все равно.

– Вы – итальянец, – сказала она и почти угадала.

– Сицилиец, – уточнил я. – А вы полагаете, что все итальянцы мафиози?

Это был обычный стереотип.

– Итальянцы, живущие в этом городе и выглядящие, как вы? Да, – кивнула Эстер. – Это ваша прическа. Ваша одежда. Ваши взгляды. То, как вы держитесь. Ваша репутация. Вы – гангстер. Мне лишь хотелось посмотреть, признаете вы это или нет.

– Люди видят то, что желают видеть. И думают так, как хотят думать. Я ничего поделать с этим не могу.

Несколько секунд Эстер пристально изучала меня.

– А зачем вам с этим что-то делать? Ведь гангстеры, подобные вам, держат весь этот город. Особенно клубы. Они решают, кому в них работать и выступать, а кому нет. По какой-то причине я им не нравлюсь. Я перепою любого. Но меня никто не ангажирует.

– У вас на удивление большое самомнение для такой маленькой женщины.

Глаза Эстер сверкнули, а спина напряглась. И на мгновение я решил, что она откажется от затеи, которая привела ее ко мне. Какой бы она ни была. Но Эстер сделала глубокий вдох и выдохнула так медленно, что я успел бы выкурить за это время сигарету.

– Я могу петь, мистер Ламент.

– Да, можете, мисс Майн.

– Я хороша собой. У меня хороший голос. Я много работаю. И готова работать еще больше. Я не употребляю наркотики. И даже не курю.

– Рад за вас… – хмыкнул я и порылся в кармане в поисках сигареты. Просто из духа противоречия. Пачки сигарет мне обычно хватало на пару месяцев. Именно из-за того, что все курили, я пытался не курить. Мне всегда претила зависимость от чего угодно и кого угодно.

– Я способна принести вам кучу денег, – сказала Эстер.

– Да? И как? – Я прикурил сигарету и глубоко затянулся.

– Я хочу, чтобы вы стали моим менеджером.

Я уставился на Эстер; табачный дым завихрился вокруг моих губ.

– Я сочиняю песни, а не продвигаю таланты.

– Вы продвигаете себя, разве не так? Вы продвигаете собственный талант. У вас ведь нет менеджера.

– Откуда вам знать? – Мне показалось, что Эстер сказала это наугад. Но она была права. У меня не было менеджера. Да я и не желал его иметь.

– Просто не могу себе представить, чтобы кто-то вам указывал, что делать, – пояснила моя спутница.

– Как раз вы-то и пытаетесь, – парировал я.

Рот Эстер изогнулся, но она была слишком поглощена темой наших переговоров, чтобы улыбнуться.

– Вы знаете бизнес. Вы знаете игроков. У вас имеются связи, – произнесла она.

– Но… я ведь, возможно, мафиози, – мягко возразил я.

Эстер встретилась со мной взглядом. Я увидел в ее больших карих глазах многозначительный блеск, и меня озарило: вот почему она явилась ко мне! Ей нужен был мафиози! Человек со связями и влиянием..

– Я не причиню вам даже минутных проблем. Я принесу вам только пользу. Буду петь, танцевать, делать все, что вы скажете. Я стану вашим самым лучшим вложением, – произнесла Эстер твердым голосом, не сводя с меня глаз. – Я не хочу спать ни с вами, ни с кем-то еще. Правда не хочу. Но я готова даже на это.

– На этом и закончим, мисс Майн, – сказал я, поднявшись и потушив окурок мыском ботинка.

До этого момента я был просто заинтригован. Теперь же оскорблен. Эстер была смелой. Она была красивой. Но… отвратительной в своем стремлении убедить. На миг ее спина согнулась, подбородок уткнулся в грудь. Но она тут же выпрямилась и тоже встала. Девушка, не желавшая, чтобы я увидел ее потертое пальто, только что предложила мне себя. Это не имело особого смысла.

– Сколько вам лет, Бейби Рут?

– Бейби Рут? – Она явно рассердилась на такое прозвище, но меня это не остановило.

– Рут – Руфь. Эстер – Эсфирь. Оба имени библейские. Бейб Рут^[5] был «Султаном удара» и «Королем свинга». Вы можете стать «Королевой пения». Это комплимент. Сколько вам лет?

– Почти двадцать два.

– Вы не выглядите на свой возраст. Когда вы родились? – попытался я заманить ее в ловушку.

– В тридцать девятом.

– А когда у вас день рождения?

Эстер пожала плечами:

– Я готова получать торты в подарок круглый год, если это причина ваших расспросов. Но я достаточно взрослая, уверяю вас. Я окончила среднюю школу пять лет назад и с тех пор пытаюсь добиться, чтобы хоть кто-то воспринял меня всерьез.

– А ваш отец в курсе, где вы?

– Что, простите? А ваш отец знает, где вы? – парировала Эстер. – У меня нет ни отца, ни менеджера, – акцентировала она последнее слово.

– А ваш бенд? Вы радеете и о них?

– О братьях? Я не могу им ничем помочь, если не в состоянии помочь себе. Я не могу обеспечить их работой, если не работаю сама. Мне нужен менеджер, который сможет обеспечить нас работой.

– Я не хочу быть вашим менеджером. Это не по мне. Я не желаю брать на себя такую ответственность.

– Понятно, – сказала Эстер, скрестив руки. – А сколько вам лет, мистер Ламент?

– Я старше вас.

– На вид ненамного. Сколько вам? Тридцать?

– Почти.

– Но вы не женаты?

– Не женат.

– А подружка у вас есть?

– Нет.

Я не заводил отношений. Не умел их выстраивать. У меня не получалось ничего, кроме секса. А может, я и в нем не был асом. Вроде бы никто не жаловался… Но если подумать, то и комплиментами меня особо не баловали…

– Детей тоже нет? – настойчиво продолжала Эстер.

– И детей нет.

– Значит, у вас нет семьи, зависящей от вас?

– Нет…

Только мой отец. И родня Витале. Но я с ними мало общался.

– Значит, вы ни за кого не несете ответственности? – с ноткой упрека спросила Эстер.

– Не несу, – признал я.

– Что ж… пришло время взять на себя немного…

– Немного чего?

– Немного ответственности, – выпалила Эстер.

– Вы ничего не добьетесь, Бейби Рут, – мотнул я головой. – Я не заинтересован.

– Нет, заинтересованы, – не унималась она. – Пит мне сказал, что вы прослушали все мое выступление. Он сказал, что я сразила вас наповал. Я могу петь. И вы это знаете.

– Пожалуй, вам лучше спеть. Потому что у вас не получится пристыдить меня отсутствием ответственности.

– Присядьте, пожалуйста, – сказала Эстер. – Пожалуйста… просто присядьте. Ладно? Я спою для вас еще.

Она протянула руки, жестом призывая меня задержаться. Я тяжело вздохнул, но не ушел. Эстер расположилась под уличным фонарем так, будто стояла на сцене, под светом прожекторов. Когда она запела, я громко рассмеялся над ее выбором. Это была одна из моих песен, я написал ее для сестер Макгуайр^[6]. И называлась она «Я не хочу тебя любить». Но Эстер пела ее так, словно желала заставить мир ей сдаться. Желала заставить меня уступить. И мой смех затих.

 
Ты злишь меня, когда мы рядом,
Но лишь уйдешь —
Тебя ищу я всюду взглядом,
На сердце дождь.
Ты в сны мои проник и мысли,
И без тебя
Ни в чем теперь не вижу смысла
Я, любя.
Любя… Любя…
Хоть не хочу, люблю тебя…
 

«Да!» – вынужден был признать я. У этой девушки имелся характер, и она вкладывала в пение душу, создавала и передавала особое настроение. И да, черт возьми! Она могла перепеть любого! Город уже начинал бурлить, но Эстер заставила меня замереть. Она исполнила песню целиком, от первой строчки до последней. И я не только ее не прервал, но даже не отвел взгляд в сторону. А когда к моим ногам, словно листья, упали последние ноты, Эстер спросила:

– Ну, как это было, Бенни?

Хм… Как быстро я стал просто Бенни! И она отлично знала, как это было. Великолепно. Эстер была великолепна, и мне захотелось, чтобы она спела мне что-нибудь еще. Но устоял бы я или нет после этого? Не уверен. Я мог начать соглашаться на все ее просьбы. Да что там просьбы! На все ее требования! Я встал и протянул ей руку.

– Вы очень хорошо поете, Эстер Майн. Вне всякого сомнения. Но нам потребуется отработать кое-какие приемы, чтобы сделать ваш вокал идеальным.

– Нам? – переспросила Эстер, и проблеск надежды в ее глазах стал для меня последней каплей.

«Ладно, – решил я. – Напишу для нее песню и помогу раскрутиться на тех радиостанциях, где смогу обеспечить ей ротацию. Но на этом все!»

– Вы выступаете сегодня вечером в «Шимми»? – спросил я.

– Да-да, выступаю, выступаю, выступаю, – пропела в ответ Эстер.

– Хорошо. Я приду. А после выступления пообщаюсь с ребятами из вашей группы, – пообещал я.

– А что потом? – попробовала допытаться Эстер.

– А потом мы посмотрим, – сказал я, опасаясь раскрывать свои намерения прежде времени.

Эстер вперила в меня пристальный взгляд, и я покачал головой:

– Большего вы от меня сегодня не добьетесь. Давайте вернемся в отель, и я вызову вам такси.

– В пять утра идет автобус. Остановка на следующем углу.

– Тогда я провожу вас.

– Если вы пойдете со мной, я не смогу сменить эти туфли.

Я не понял, что она имеет в виду.

– В этих туфлях – сила, – со вздохом пояснила Эстер. – И если они требуют небольшой платы в обмен за эту силу, так тому и быть.

– Смените обувь. Обещаю не смотреть на ваши ноги, – сказал я. – И ради бога, поезжайте домой! Вы опасны.

Эстер вытащила из сумки туфли-балетки, а я отвернулся, как обещал. Но, когда она выпрямилась, не заметить разницу оказалось невозможно. Ее макушка не доходила мне даже до плеча.

– Вы сказали, большего сегодня я от вас не добьюсь. А как насчет завтра? – поинтересовалась Эстер.

– А как насчет того, чтобы отложить этот вопрос на завтра, Бейби Рут? И хорошенько выспаться, прежде чем снова его задать?

– Я не спала сутки и, скорее всего, не просплю и пары часов до очередного выхода на сцену. Но я знаю, чего хочу. Я хочу, чтобы вы написали для меня дюжину песен. И я хочу, чтобы вы заставили весь мир меня слушать затаив дыхание. Я хочу, чтобы вы сделали так, чтобы меня полюбили.

– Я не могу исполнить ваши желания.

Эстер тяжело вздохнула.

– Какое именно? Какое именно из этих двух желаний вы не в состоянии исполнить?