Читать книгу: «Стёжки», страница 4

19

В наших гранитных берегах сезон для гребли короток. Надо ждать, когда последние льдины уплывут в Финский залив, прежде чем спустить лодку на воду. Потом настает черед предварительных и отборочных соревнований, в августе-сентябре – главные старты, октябрь – закрытие сезона.

Пока Нева в плену, питерские гребцы занимаются общей физической подготовкой, бегают на лыжах и тягают штангу, наращивая силу и выносливость.

Лучшим результатом прошедшего лета для нашей двойки стала серебряная медаль на первенстве ВЦСПС (то же первенство страны, но без участия армейских и динамовских клубов, у которых проводились свои соревнования). Полученные гранты позволили провести несколько зимних сборов в теплых республиках.

Первой регатой весны в нашем клубе традиционно разыгрывались лодки. Все спортсмены, и парники и распашные, шли пятикилометровый марафон в одиночках в надежде выиграть лодку получше. Победитель получал имеющийся на балансе роскошный желтый «Эмпахер», второму доставалась белая «Дзинтарс», лучшая лодка из отечественных. Конечно, она проигрывала немцу, как «Волга» «Мерседесу», но остальные лодки, имеющиеся на балансе нашего нищего клуба, были вовсе деревянными «Запорожцами».

В ту весну восемьдесят пятого Ника выиграла гонку, я была второй. Нике выдали «Эмпахер», а «Дзинтарс» отдали Ляминой, которая пришла третьей.

Тренер делал на девочку ставку. Она начала заниматься очень рано, в одиннадцать лет – жена тренера посоветовала своей подружке, коллеге по работе, отдать дочку в греблю, чтобы та не болталась под ногами, мол, муж присмотрит. Он и присмотрел – уже в пятнадцать лет отдал ей мою заработанную лодку, а еще через три года взял ее замуж.

Не знаю, осталась ли брошенная жена подругой матери Ляминой, но я была оскорблена предательством и несправедливостью настолько, что решила бросить спорт навсегда.

20

В советской школе выпускников готовили к взрослой жизни. В последнем классе урок домоводства, где девочки пекли эклеры, а мальчики сколачивали табуреты, заменялся на УПК – учебно-производственный комбинат. Идея была в том, чтобы школьники, получив рабочую специальность, были готовы к труду сразу после школы.

В конце года наряду с сочинением и математикой следовал квалификационный экзамен, в результате которого к аттестату зрелости прилагалась профессиональная путевка в жизнь.

План отличный, если специальность из разряда мечты или хотя бы полезная, например водитель транспортного средства или фотограф. Может, другим школам повезло больше, у нас выбор был настолько скудный, что пришлось идти в маляры.

Обучаться нас отправили на старейшую мануфактуру Выборгской стороны – прядильно-ткацкую фабрику «Октябрьская».

Нам выдали косынки, наушники (там громыхало, как в преисподней) и поставили невыполнимую задачу – отмыть перед побелкой потолок трепально-чесального цеха. Мы задрали головы вверх: поверхность выглядела как туманный ландшафт пуховых колоний, где живут споры смертельных болезней. Площадь помывки удручала размерами, зато отлично демонстрировала, что такое «авгиевы конюшни». Собственно, это было единственным новым знанием, полученным за время обучения малярному ремеслу на фабрике «Октябрьская».

Следом шел экзамен по профессии, и он выпал на май. Хотя мы уже не жили в доме с фонтаном, тот солнечный день вошел в список любимых майских воспоминаний с ароматом черемухи.

Нас направили на Поклонную Гору, и это было гораздо удачнее, так как потолок, который предстояло покрасить, находился в пищеблоке детского сада.

К окончанию школы мы выглядели почти взрослыми, поэтому заведующая приняла нас за надежных работников:

– Я вас закрою тут, чтобы никто не шлялся. Как закончите, позвоните дворнику, он вас выпустит.

Экзамен выпал на пятницу, заведующая торопилась без проволочек уехать на дачу. Организаторы подгадали, чтобы за выходные краска высохла и к понедельнику помещение сияло как новенькое.

Здесь и так все сверкало, никакого сравнения с прядильной фабрикой. Повсюду стояли надраенные до блеска алюминиевые баки, в одном из них плавали чищеные овощи. Перекусив хрустящей морковкой, мы принялись за дело.

Посреди варочного цеха стояла здоровенная плита с чугунной поверхностью, над ней высился металлический колпак с вентиляцией. Чтобы было удобнее, мы поставили ведро с краской на табурет и водрузили все это на плиту. Сами залезли на стремянки.

Все шло хорошо, мы отлично справлялись, пока я случайно не задела ножку табурета. Стоящее на нем ведро покачнулось и опрокинулось. Краска распласталась по плите как огромная ядовитая медуза.

Первую секунду мы в оцепенении смотрели на белую тягучую массу, а потом кинулись черпать ее ладонями, чтобы затолкать обратно в ведро. Через полчаса пришлось признать, что мы обречены. Как назло, плита торчала в центре кухни и на ее черной поверхности резко выделялось чудовищное бельмо. Мы представили, какая будет боль в глазах заведующей в понедельник утром, и решили бежать через окно. Дворника звать не стали, форточка оказалась подходящего размера.

– Представляешь, – сказала сестра, когда мы перелезли через забор и территория садика вместе со всем ужасом, который произошел, остались позади, – что скажут поварихи, когда придут с утра варить кашу? Я не смогу забыть этот позор никогда.

Знаешь, не ты одна, Ника.

Фабрика «Октябрьская»

Начало развития текстильной промышленности России произошло в царствование Николая I. В связи с огромным дефицитом госбюджета была введена жесткая таможенная политика, иностранные товары допускались на рынок с очень высокими пошлинами, чтобы они не могли подрывать русское производство, а ввоз такой продукции, как хлопковые ткани, вовсе оказался под запретом.

С 1830 по 1860 год в Санкт-Петербурге и Москве были построены крупнейшие прядильные фабрики, позже ставшие флагманами советской текстильной промышленности.

В 1836 году была основана Сампсониевская мануфактура. Она занимала целый квартал между Большой Невкой и Большим Сампсониевским проспектом, ограниченный улицами Фокина и Гренадерской.

Основателями Товарищества стали друзья Иван Сергеевич Мальцев, представитель прославленной промышленной династии, владевший стеклянными и хрустальными заводами, и Сергей Александрович Соболевский, поэт, друг А. С. Пушкина, вложивший в это дело весь свой капитал.

Соболевский изучал за границей работу ткацких станков, собирал образцы пряжи, посылал чертежи и оборудование в Россию. По делам Сампсониевской мануфактуры он находился в Париже, когда в феврале 1837 года получил от Мальцева письмо с известием о смерти Пушкина. Многие современники считали, что только влияние Соболевского могло бы удержать поэта от рокового шага.

В 1838 году фабрика заработала на полную мощность и начала приносить доход, продукция пользовалась большим спросом. Мальцев и Соболевский даже проживали здесь, устроившись на фабрике со всеми возможными удобствами и принимая на Выборгской стороне петербургских приятелей.

После страшного пожара в 1851-м, буквально превратившего в дым большие деньги, компаньоны продали фабрику. Несмотря на сильные повреждения, предприятие было восстановлено, еще несколько десятилетий продолжало работу и в 1919 году было национализировано.

В советские годы прядильно-ткацкая фабрика «Октябрьская» оставалась флагманом текстильной промышленности, после 1993 года переименована в АООТ «Петербургский текстиль» и вскоре перестала существовать. Оборудование было продано в Пакистан, Египет, Индию, а площади сданы в аренду.

Сейчас в зданиях старейшей на Выборгской стороне ткацкой мануфактуры расположены деловой и торгово-строительный центры.

Мы с сестрой проходили на фабрике школьную практику в 1984 году. По моим наблюдениям, современный торговый центр имеет низкий рейтинг и не пользуется популярностью у горожан. Я здесь бываю редко, и когда случается, вспоминаю почти забытые названия – поплин, маркизет и батист…

21

Первый раз я вышла замуж по расчету: два месяца поживем и потом разведемся. К моменту бракосочетания я уже точно знала, что нам не по пути. Отменить свадьбу было бы слишком смелым шагом, я струсила и пошла на сделку.

С Колей мы познакомились в круизе. В июне восемьдесят пятого я стала свободным человеком – закончила школу и бросила спорт. Надо было что-то делать, и мама решила, что лучшей сменой пейзажа будет трехнедельный речной круиз по Волге – из Ленинграда до Астрахани и обратно.

За 383 рубля у меня появилось место в самой дешевой каюте. Соседками оказались две умудренные опытом тетки, которые троллили меня всю дорогу на тему бесперспективности связи с официантом Колей. Возможно, они пытались уберечь вчерашнюю школьницу от греха, но мне казалось, что они обесценивают мою привлекательность.

Старые тетки, которым уже было почти под сорок, смеялись: «Он, дурочка, на тебе не женится».

Парень был интересный – старше меня на три года, имел вызывающе модный крашеный чуб и дизайнерские штаны производства «сампошив».

Коля жениться не планировал, он даже маме своей обещал, что до двадцати семи лет ни-ни.

На судно Коля устроился по нескольким причинам. Во-первых, романтика. Во-вторых, статью за тунеядство еще никто не отменял, а служба в речном пассажирском флоте позволяла работать четыре месяца в году. Основным же занятием молодого человека являлось познание. Нет, учебу в кулинарном техникуме по специальности «повар» Коля уже закончил, от службы в армии он как-то откосил, теперь его необыкновенно вдохновляли творческие встречи, во время которых он впитывал высокие духовные материи.

Все это я узнала, когда закончилась навигация. Пока же пароход курсировал между Валаамом и Астраханью, я караулила дни захода в Ленинград. В одну из таких коротких встреч на Речном вокзале произошла забавная история.

Дело в том, что Ника в младенчестве переболела пиелонефритом новорожденных, отчего была поставлена на диспансерный учет. Когда мы пошли в школу, ее сразу освободили от физкультуры и ежедневно выдавали молоко в треугольных пакетиках (что очень забавляло папашу. Мы были девками крупными, поэтому Ничка с молоком «для ослабленных» стала вечной мишенью его насмешек). До четырнадцати лет рецидивов у нее больше не случалось, и после обследования в Педиатрическом институте, куда я приходила навещать сестру, диагноз сняли как ошибочный. Ей особенно было обидно, что пришлось глотать шланг с лампочкой.

В одну из встреч с Колей, когда его теплоход зашел в Ленинград на пересменку, меня неожиданно скрутило. Боли случились такие чудовищные, что пришлось вызывать неотложку. Проход на судно посторонним воспрещался, Коля провел меня тайком, поэтому приезд кареты скорой помощи на причал был крайне нежелателен. Видимо, я чуть не умерла, потому что меня таки вынесли по трапу на носилках, а Коля отправился на ковер к капитану.

В больнице выяснилось, что почки, которые стали причиной колик, имеют давнишние рубцы.

– Ты раньше болела пиелонефритом, это точно, – сказал врач.

– Нет, я никогда не болела, а вот моя сестра… – и тут я осеклась в страшной догадке. Неужели нас перепутали, когда мы были младенцами?! Так кто же из нас Эля, а кто Ника?

Ленинградский речной вокзал (ныне не существует, ранее пр. Обуховской Обороны)

Там, где располагался Ленинградский речной вокзал, по документам 1500 года значилась деревня Койска на Неве. В петровские времена слобода Кайкуши, как она тогда называлась, принадлежала царевичу Алексею Петровичу – здесь даже стоял мазанковый дворец наследника.

Во времена Пушкина в трактире «Александрия» на берегу Невы по Шлиссельбургскому тракту подавали блюда из оленины и медвежатины, а в соседнем саду Куракиной дачи запускали воздушные шары.

В 1970 году на этом месте был введен в эксплуатацию речной вокзал, здание в стиле советского функционализма (арх. группа Попов, Кусков и Розенфельд).

Через четыре года за зданием вокзала возвели 16-этажную гостиницу «Речная». Гранитная набережная с причальной стенкой была соединена с вокзалом подземным переходом. На втором этаже гостиницы размещался ресторан с видом на Неву. В 2012 году вокзал и гостиницу снесли. На их месте в 2014 году был возведен 23-этажный жилой дом «Мегалит».

Несмотря на то что я не одобряю архитектурный облик нового здания, именно здесь в 2013 году я купила квартиры для своей семьи, мамы и сына.

22

К началу октября навигация закончилась, и скрывать наши отношения уже было невозможно – я перестала приходить домой на ночь. Мама ахнула: как не стыдно, что скажут родственники?! Если вы такие взрослые, тогда женитесь!

В принципе, мне эта идея нравилась – хотя бы мысленно утереть нос тем соседским теткам. Как только мне стукнуло восемнадцать, мы подали заявление в ЗАГС.

Наша семья в это время разъехалась кто куда. Сестра месяцами пропадала на сборах, мама только что вышла замуж, а отец, крайне уязвленный, не хотел никого из нас видеть.

Так как именно мы настояли, чтобы мама решилась наконец выйти из тяжелых, давно изживших себя отношений («ради детей» – мы давно уже выросли, мама!), мы с отцом находились во враждебных лагерях.

Он занял трехкомнатную квартиру, которую наша семья получила после размена генеральской квартиры на Лесном, для нас же начался период «без жилья», бесконечный черед арендованных квартир.

Коля с родителями проживал в небольшом поселке под Колпино. Папу его я почти не помню, тихий скромный колхозник, а вот мама была такая большая «деревня», что попала в мою коллекцию типов людей. Она заявляла, что они «не деревенские, а полугородские», так как их поселок имел статус городского типа.

Городской поселок – так назывались все поселки городского типа в Ленинградской области СССР. В отличие от сёл, не менее 85 % жителей городских поселков должны быть заняты вне сельского хозяйства. Раньше такие поселения назывались посадами или местечками.

Коля, видящий себя среди поэтов и композиторов, стеснялся глупости и напыщенности матери. Поэтому мы зависали на каких-то квартирниках, ночевали у друзей, местных полугородских художников и музыкантов. Для меня это был новый пугающий мир под покровительством плана⁵ и Led Zeppelin.

Среди разных съемных квартир была одна почти постоянная – однокомнатная на Удельной, мамин муж Сева снимал ее много лет для коротких встреч (у них были долгие отношения, в которых оба находили прибежище от своих неудачных браков). Так как началась учеба, мне приходилось рано вставать, дорога из рабочего поселка занимала больше двух часов. Мама, чтобы я могла высыпаться и вовремя попадать на занятия, отдала эту квартиру нам, будущим новобрачным.

До свадьбы оставалось три месяца, столько тогда требовалось ждать после подачи заявления в ЗАГС.

И тут начался ад, так как весь пригородный план и Лед Зеппелин переехали к нам, в город.

23

Коля пребывал в эйфории. Своя «хата» в Ленинграде, рядом метро. Круг друзей значительно расширился. Начался беспробудный тяжелый рок. Велись умные беседы, инсталлировались художественные перфомансы. Собирались поэты, музыканты и художники.

Дым стоял коромыслом. В кухне на газовой плите «вечный огонь» не выключался – в алюминиевом ковшике варили маковое молочко, цедили через марлю, вводили в вену. Добравшиеся «до вселенной» утихали, обмякнув в каком-нибудь свободном углу. Голодные рыскали по шкафам в надежде найти хоть крошку. Другие вели горячие споры о духовном. Обстановка была приподнятая, творческая.

Я была единственным чужеродным звеном. Коля старался найти оправдание невесте: училась на художника-модельера и лежала в дурке. Плюс у меня были деньги. Кроме стипендии я подрабатывала, шила маме и ее подругам одежду. У нас можно было «пожрать», картошка стоила десять копеек за килограмм, а квашеная капуста – шестнадцать. Пусть я не участвовала в оргиях и отказывалась от шприца («Эх, что ты понимаешь! Ты ж не бывала в космосе…»), но у меня всегда можно было взять пять копеек на метро.

Утром я пробиралась через тела, лежащие грудами на полу, в кухню, ставила чайник. Потом говорила «пока» осоловевшим друзьям, кто еще не ложился, и выходила на свежий воздух. Осень стояла морозная, но солнечная.

Восемнадцатого января мы поженились. Я сшила себе черное бархатное платье, Коля был весь в белом. Ехали на метро, пассажиры, до которых доходило, что это свадьба, ахали. Родители вскладчину оплатили стол в ресторане «Невский».

Зимой мне предложили путевку в санаторий-профилакторий, преподаватели посчитали, что я слишком болезненная. Я с удовольствием согласилась и вместо свадебного путешествия переехала в здание общежития рядом с техникумом.

Какое это было счастье! Я жила в отдельной комнате, вставала в 8:30 – получаса хватало, чтобы позавтракать в столовой и спуститься к занятиям. А кислородный коктейль? Еще меня отправляли на лыжные соревнования, нагружали созданием плакатов и стенной газеты, в общем, дел было столько, что за три недели ни я ни разу не съездила к мужу на Удельную, ни он ни разу не навестил меня на Звездной.