Читать книгу: «ЯТЬ. Психотерапия русской традицией, или как жить лучше в опоре на наш культурный код», страница 3

Русская традиция = народная психология

На мои занятия часто приходят психологи, психотерапевты и даже психиатры. «Так это же и есть психология!» – удивлённо восклицают они, напевая традиционные песни. И я с ними согласна.

150 лет назад в русской деревне у людей не было психологов, а потребности врачевать душу были, и они удовлетворялись определёнными жизненными практиками – тем, что можно назвать «культурой», «русской традицией»: обрядами, обычаями, системой взглядов и устоев. Всё это гораздо больше, чем просто песни и хороводы, – это полноценная самодостаточная система, помогающая человеку выжить. Этакая инструкция для жизни, где чётко прописано, «что, куда и как».

За последний век мир активно уходит от архаичного уклада в современные города. Потребности остаются, а традиционные практики их удовлетворения уходят в забвение.

Смею предположить, что психология как отрасль сформировалась в ответ на эти процессы. Чем больше традиций мы забываем, тем больше психологических подходов/теорий/практик появляется.

Это я к чему? То, что делает психология сейчас, ещё 150 лет назад решалось с помощью инструментов русской традиции. По сути, это разные способы решения одних и тех же задач. Иногда диву даёшься, когда смотришь таким вот психологическим взглядом на обрядность. Это же как гениально всё продумано!

Например, в традиции просватанная невеста считается «условно мёртвой», так как она находится в переходе из девушки в женщину. Именно поэтому её водят под белы рученьки, она не может ничего делать, ест отдельно от других, а общается только с помощью «причитаний». Тот ещё ретрит молчания выходит, каждая современная невеста обзавидуется такой мощной психологической подготовке к новому этапу жизни.

Как можно «убить» живую невесту даже символически? У неё есть «кра́сота» – еловый букет или деревце, олицетворяющее девичью волю, которое и «убивают». Это же гениально, тот самый «переходный объект» из психологии! Реальную невесту не убьёшь, зато можно назначить другой объект её прообразом и развеять по ветру. С точки зрения психологии очень логичный ход.

«…Подруги ведут невесту в баню, после неё заплетают невесте (в последний раз) косу; невеста прощается с домом отца, потом раздаёт подругам „красоту“, т. е. цветы».

«Подруги на девишник приносили ёлку (елец, ельчик), украшенную цветной бумагой и лентами; невеста всю свадьбу сидела под ёлкой, а девки со свашками пели: „Край стола ёлочка стояла, / Под той ёлкой Нюрочка сидела, / Да гостей чествовала, / Пейте вы, гости, гуляйте, / Да тольки мине не берите…“; когда невесту со двора увозили, тогда и елец со стола убирали»³.

Чем больше я исследую русскую традицию XVIII–XX веков разных регионов, тем больше удивляюсь её «психологичности». Фольклор и психология – идеальная парочка – позволяют:

• не просто петь песни, а петь с намерением: вывести горе, снять напряжение, проявить себя;

• не просто плясать, а изучать контакт с телом и свои стратегии поведения в обществе;

• не просто исследовать теорию обрядов, а искать формы их воплощения в современном мире, применять фрагменты в психологической практике.

В таком подходе русская традиция перестаёт быть музейным экспонатом и становится живым полем исследования себя.

Отечественная психология на западном коде

Отдельно хочется отметить тот факт, что современная психологическая отрасль в России выстроена в основном на западном культурном коде просто потому, что практически все классики – не русские. И это отличный вопрос для дискуссии, насколько, например, теория Фрейда обусловлена его австрийско-еврейским происхождением и будет ли она так же хорошо работать на представителях других этносов? Да, идеи важности этнических традиций звучат на конференциях или в кулуарах, но в действительности в программах обучения как минимум российских вузов нет ничего про основы русской традиции. Подавляющее большинство практикующих психологов имеет ровно такое же представление о жизни Матрёны Ивановны и базовом русском культурном коде, как и среднестатистический россиянин, – очень скромное.

Помню, как обучалась песочной терапии в юнгианском подходе и была крайне удивлена выданной нам табличке с расшифровкой символов. Каждый третий символ в русской этнографии трактуется совершенно иначе, и неясно, если вы работаете с русскоговорящим клиентом, он будет опираться на швейцарские трактовки или русские? Например, зеркало у Юнга – это отражение Бога и божественного в человеке, а в традиции – потустороннего небезопасного мира. Ель в песочной терапии символизирует жизненную силу, а в традиции связана с миром мёртвых. Во время похоронной процессии бросали на дорогу еловые лапки, чтобы покойник не вернулся к живым, так как в представлении Матрёны Ивановны в ином мире брошенные еловые лапки превращались в непроходимый лес, преграждая путь умершему. Жилые дома из ели строили редко, да и традиция новогодних ёлок приживалась с трудом.

«Дорогу показывают – ветки кидают, видимо, чтоб домой не ходил. На еловые ветки наступать нельзя, человек вот заболеет и умрёт. Это дорожку застилают умершему, он по ним идёт»⁴.

Я голосую за идею дополнения, а не противопоставление западного и русского. Хорошо бы каждому психологу, который работает с русскоговорящими людьми, владеть этнографическим минимумом.

Обожаю рассказывать психологам базовые культурные коды. Столько радости, бурных реакций и круглых глаз вижу я в этом процессе. Этнография порой даёт совершенно неожиданные ответы на те вопросы, которые лежат за пределами мировоззрения классической психологии. Например, существует вполне логичное этнографическое объяснение послеродовой депрессии. В понимании Матрёны Ивановны роды есть поход матери в тот мир за душой ребёнка. Другими словами, матери нужно символически умереть при жизни, чтобы привести с того света новую душу. А после таких экспедиций важно ещё правильно ожить, но об этом мы с вами поговорим в главе про переходы. При грамотном подходе этнография дополняет психологическую практику, а не спорит с ней. Я это вижу в своей работе и в работе моих последователей. И Фрейд был прав, и Матрёна Ивановна знала толк. Вместе эффективней.

У каждого своя русская традиция

Человеку, не включённому в фольклор, бывает очень сложно разобраться, что из представленного ныне имеет отношение к русской традиции, а что нет. Не всякий фестиваль родной культуры действительно повествует о ней, не каждый мастер русских обрядов видел/слышал аутентику. Путаница, одним словом. Что ж, будем распутываться.

На эту тему я писала целый диплом в НГПУ⁵, где проанализировала различные формы бытования традиционной народной культуры в РФ и составила теоретическую модель. Я называю её «сага о кластерах». У каждого кластера есть свои лидеры мнений, манера звукоизвлечения, визуальный и текстовый коды. Названия кластеров мои, представители этих групп могут именовать себя совершенно иначе. Фамилии не озвучиваю умышленно, даю лишь критерии отличия.

Кластер № 1 «Народники»

Он же «клюква», он же «сценический фольклор», он же «фейклор». Этот кластер всем уже набил оскомину. Именно его нам показывают по телевизору, на городских праздниках, в школах и институтах. Он везде. Вы точно это видели: атласные сарафаны, натянутые улыбки, красные щёчки и каблучки, вырви глаз наряды с пайетками, причём все одинаковые, картонные кокошники, народные оркестры, народные танцы, нарочитый убийственный мажор и оркестровые аранжировки, прямые зычные голоса, сносящие с ног. Это всё наследие СССР, где важно было срочно придумать что-то своё родное и чем-то занять всех, вне зависимости от возраста. Взяли аутентику и «сварили в горшочке», т. е. сделали из неё сценический формат. Всё это институализировалось: появилась особая манера звукоизвлечения и своя хореография, «дресс-код», этика поведения, а истоки забылись. Теперь в каждом районе крупного города есть ДК, при котором есть свой коллектив, выступающий на городских праздниках (и детский, и взрослый, и пение, и танцы). В каждом институте или колледже культуры есть своё «народное отделение», которое готовит будущих руководителей этих ансамблей и кружков. Это громадная система, отвечающая госзаказу: ярко, весело, что-то про культуру, все при деле. На бумаге это звучит как «Поднимаем русскую традицию», на деле – всё иначе.

Именно в этот кластер ассоциативно попадает современник, если его спросить, что такое русская традиция, и совершенно справедливо чует какой-то подвох. Мне очень понятно, почему городские жители выбирают йогу: не могут себя узнать в «клюкве», всё это кажется поверхностным, нарочитым, искусственным – то ли дело медитации! Мало кто догадывается, что поданное «блюдо» под соусом «наше родное» имеет очень отдалённое отношение к аутентичной русской традиции. Да, народники – уже часть нашей истории, однако это не в полной мере «подлинное».

Кластер № 2 «Фольклористы»

А вот это и есть подлинное. Исследователи-практики, которые ездят по этнографическим экспедициям, сами и поют, и танцуют, и костюмы шьют, стараясь воспроизвести каждую ноту, говор и строчку на сарафане. Нашей стране повезло, что, несмотря на обилие «клюквы», в своё время появились энтузиасты, которые вдруг проявили интерес к настоящей деревенской культуре и многое успели записать. Этот кластер также институализировался: в каждом городе-миллионнике, помимо ДК, есть центр фольклора, фольклорные ансамбли, где хранят и воспроизводят региональную традицию. В России есть даже несколько вузов, которые готовят профессионалов именно в этом виде деятельности.

Как вы понимаете, «клюквой» обозвали народников именно фольклористы. И там, конечно, идёт непримиримая борьба («вот мы настоящие, а вы нет»), про которую мы с вами и не знаем. Фестивали тоже проходят, но есть маленький нюанс: мы с вами их не видим. Слово «фольклорист» есть, а вот как они выглядят и где обитают – населению неизвестно. К сожалению, это достаточно тайное закрытое сообщество, скрытое от глаз несведущих. В целом понятно, почему так случилось: долгое время представители этого кластера хранили традиции как могли, и за это им отдельная благодарность и поклон. Однако пришло время передачи, но тиски размыкаются со скрипом.

Кластер № 3 «Этнографы/этнологи/фольклористика»

Это учёные. Они тоже ездят в экспедиции, однако сами, как правило, не являются практиками (не поют, костюмы не шьют), а вместо фольклорных фестивалей встречаются на научных конференциях, разговаривают очень сложным языком, пишут статьи и диссертации. Этнографы занимаются скорее анализом, а не сохранением традиции.

Есть редкие фольклористы, которые вхожи и в этот круг, но, как правило, это разные непересекающиеся миры. Например, многие фольклористы даже не в курсе самых ярких фамилий из этого кластера. Я бывала на конференциях этнографов, которые разносили деятельность фольклористов в пух и прах за несоответствие оригиналу.

Кластер № 4 «Родноверы/неоязычество/ньюэйдж»

Я сейчас перечислю маркеры, и вы сразу их опознаете: хороводы мира, солнечные барды, коловрат, очелья на голове и белые платья, родовые поместья, костры и бубны, Масленица/Комоедица 22 марта, буквица, праздники по солнцу, славянские правки, сказочные картинки и тексты, альтернативная история, древние гимнастики и т. д., и т. п. Как правило, тут используют слова «славянский», «сакральный», «ведический». В этих кругах популярны идеи «мира всем мирам» и фокусировка на позитивизме, вегетарианство, подмена истории и великий потоп/пожар, дохристианская культура, ведическая Русь. В какой-то мере это своя альтернативная реальность, очень далёкая от подлинной традиции и манящая своей «сказочностью». Этот кластер не единообразный, здесь много ответвлений и подгрупп: есть более закрытые вплоть до сект, а есть и максимально открытые и массовые.

Фольклористы их называют «долбославы», а те фольклористов – «христанутые». Это очень красноречиво описывает непростые отношения между кластерами.

Общее

Каждый кластер считает себя «истинно верной традицией», а всех остальных – «недостаточно подлинными».

Чувствуете, как всё сложно? И какая битва идёт между кластерами! В поле традиции такое напряжение, что понятно нежелание народа идти туда. Он хочет на йогу, на сальсу – куда угодно, только не в свой культурный код. Ибо там война непонятно за что.

В голове современника винегрет из всего. Он не понимает разницы между кластерами и как отличить один от другого. А представителям кластеров, мягко говоря, не до человека. Фольклористам обычные люди мешают наслаждаться традицией, этнографы сидят в своих кабинетах и на конференциях, народники пляшут на сцене. Одни лишь родноверы так умело работают с широкой аудиторией, что теперь кулоны с коловратом можно купить даже в краеведческих музеях, а это, на минуточку, новодел чистой воды.

Надеюсь, мне удалось выдать вам базовую навигацию в непростом околофольклорном мире. Из позитивного: сейчас стали появляться очень любопытные проекты для людей, но при этом в опоре на аутентику. Пусть этого будет больше.

Завершая эту главу, хочу выразить свои личные научные пристрастия. У меня есть три этнографических кумира: Светлана Борисовна Адоньева (проект «Прагмема», Пушкинский дом), Никита Викторович Петров (Центр типологии и семиотики фольклора РГГУ) и Дмитрий Александрович Баранов (Российский этнографический музей). В своей деятельности и в этой книге в частности я во многом опираюсь на их идеи и труды.

Глава № 2
Русский код телесности

Отношение к телу в русском культурном коде значительно поменялось за последние 150 лет, а ведь это наша базовая настройка жизни. В этой главе я расскажу о том, почему век назад тело было важнее души, как относились к волосам и татуировкам, почему деревенские жители не выбрасывали ногти и почему мы боимся зубных врачей.

Начнём с того, что в старом мире тело – это зона тайны, оно закрывалось практически полностью одеждой; есть данные, что даже в хороводе участники держались не голой рукой, а через рукава или под локоточек. Культура рукопожатий, тем более обниманий, пришла к нам совсем недавно, а вот практика поклонов (что не подразумевает прямого телесного контакта) являлась более привычной для наших предков. Да, они больше пели, плясали, но меньше трогали друг друга, т. е. были в совместности скорее не на телесном уровне, а в звуке, движении и общих хлопотах, от семейных до коллективно-общинных. Даже на старинных фотографиях практически не встречаются объятья или картины «дочка лежит на коленях у матери», «муж нежно приобнимает жену».

Тело важнее души

Когда я озвучиваю мысль про то, что для Матрёны Ивановны «тело было важнее души», возникает волна возмущения. «Да как вы смеете наших предков называть бездушными!» Но речь совсем не об этом. Объясню на примере.

Если некий Иван Иванович потерял ногу, он перестал быть Иван Ивановичем в наших глазах? Для меня это будет тот же Иван Иванович, но только без ноги. А вот для Матрёны Ивановны это будет уже совсем другой человек. Любая потеря телесных границ воспринималась как символическая смерть: человек «умирает» в одном качестве и рождается в другом. Так, во время родов, а это ого-го какое телесное переживание, умирала девушка, но рождалась мать; потеря девственности до свадьбы воспринималась как умирание чести и достоинства семьи, а девушку ждала иная судьба. И речь не только о больших телесных переменах – в традиции без веской причины не стригли даже волосы и бороду!

Любая часть тела, будь то волосы, ногти, зубы, продолжает быть частью человека даже в отрезанном/выпавшем виде. Всё, что принадлежит живому и умирает, надлежит «отправить» на родину, т. е. в мир мёртвых… Зубы, плаценту, волосы, ногти… Как и всё мёртвое, выпавший зуб не должен находиться среди живого. Именно поэтому каждый деревенский житель собирал ногти, волосы в отдельный мешочек, который потом, когда человек умирал, клали вместе с ним в гроб, а молочные зубы младенца бросали в печь или хоронили в подпол, равно как и послед после родов. Ничего, что принадлежало вашему телу, не могло быть выброшено «на ветер» просто так. Это всё ещё ваша часть, хоть уже и не с вами.

По одной из версий, это связано с тем, что люди боялись магического воздействия через свои «потерянные» части. Магазины секонд-хенда ввергли бы в шок Матрёну Ивановну. В традиции огромное количество обрядов построено по принципу воздействия на личную вещь или ногти/волосы. Поэтому личных вещей было немного и их берегли от «сглаза». По другой версии, выбрасывание волос на ветер приравнивалось к «развеиванию» своей силы.

Бьюсь об заклад, телесного терапевта очень бы порадовало такое особое отношение к телу. И это ключ к улучшению качества жизни в современном мире. Тело – это важно. Границы тела – это важно. И лучше их обозначать, а не защищать: не обниматься, когда вам не хочется, не целовать насильно чужих детей и не трепать за щёку, водить себя на телесные практики, бани, массажи и давать максимально разнообразный телесный опыт (тут бы возрадовался нейропсихолог, так как это всё даёт новую пищу для мозга). Особенно мне хочется акцентировать внимание на современном легкомысленном отношении к серьёзным медицинским вмешательствам. Операции, вырывание зубов, удаление органов и любых других частей тела, даже «нежелательных» (опухоли), да даже лапароскопия – это серьёзное нарушение границ тела с точки зрения архаичной логики. И пусть в нашем сознании нет ощущения полной смены личности, это кризис для тела и психики. Поэтому всем, кому предстоят операции, предлагаю опереться на культурный код и помочь себе прожить этот переход более мягко (о переходах более детально мы поговорим в главе 7).

Надеюсь, вы ухватили логику идеи, что «тело важнее души». В традиционном сознании эти категории были связаны напрямую, и перемены в одной приводили к изменениям в другой. В современном мире эта связь не такая плотная. Мы регулярно ходим к парикмахеру, бреем бороды и другие волосы на теле, но не воспринимаем это как глобальные переходы и символическую смерть. Нарушение телесных границ не так сильно связано со сменой личности и позиции, как это было век назад, а личные вещи становятся важнее выпавших или отрезанных частичек нашего тела. Помните, как по интернету гуляла забавная мысль, что разномастные кру́жки в доме – проявление разных субличностей человека? Это современное прочтение «мешочка с волосами».

Идея связи личности и её вещей не новая. Британский антрополог Альфред Гелл назвал этот феномен синдромом «распределённой личности». Он определял человека не как автономного индивида, а через суммы его отношений с другими людьми и его вещи, которые являются «овнешненной» частью личности⁶, т. е. в понятие «я» входит не только физическое тело человека, но и его отношения с близкими, друзьями, все личные вещи, дом и т. д. В этот круг для человека старого мира включались ещё и те части организма, которые терялись естественным образом, что в наши дни скорее вызывает чувство брезгливости и отчуждения.

Означает ли это, что традиционное восприятие границ личности шире, чем современное, и более распределено? В плане ногтей, волос – да. Для Матрёны Ивановны все её выпавшие естественным путём части тела продолжали быть частью её личности, тщательно хранились и уходили вместе с ней в иной мир через сжигание или положение в гроб, т. е. личность воспринималась через физические объекты реальности. Современному человеку ближе иное: всё, что он от себя отрезает, перестаёт быть его частью. Но! Мы отрастили себе виртуальные субличности: кабинеты на сайтах, аккаунты в соцсетях – всё это и есть современный «мешочек с волосами». В этом плане наша личность стала более распределённой и широкой и в то же время более метафоричной и нереальной. Получается, целостность нашего тела не заканчивается физическими границами, а дополняется виртуальными. И тут встаёт вопрос: а как себя собирать и возвращать в физическое тело? «Я не чувствую своё тело», «я не чувствую своих ног» – это одни из самых частых рефлексий в кабинете психолога в целом и во время моих занятий по терапии фольклором в частности. Оно и понятно. Как же можно почувствовать своё тело, когда личность так широко размазана по множеству объектов, и реальных, и виртуальных? Безусловно, центр внимания современного человека находится скорее в голове. А вот в традиции всё росло из земли и ноги были важнее головы.