Читать книгу: «Фианит в оправе диадемы», страница 4

Глава 5. Тихое пламя надежды

Шёл второй месяц добровольного заточения Эмилии в одной клетке с мадам де Сарон. Если бы Макэр, как сторонний наблюдатель, должен был решать, кому из этих женщин повезло меньше, он бы определённо растерялся.

Девица уже потихоньку начала читать. Пока медленно, по слогам, но ей уже не нужно было произносить звуки, чтобы понять смысл слова! И это было большим шагом для неё. Всё ещё приходилось водить указательным пальцем по строчкам оттеснённым на печатном станке букв. Эми шлёпала губами, как лопочущий ребёнок, но взгляд её оставался сосредоточен и собран. Машинописный текст казался проще, чем витиеватый узор безукоризненного почерка гувернантки.

Ежедневно Эмилия занималась готовкой: начинала с простых блюд, а затем всё более и более сложные запросы появлялись у жильцов. Макэр отправлялся за провизией, а когда возвращался, они оба принимались за дело. Чистили картошку, варили супы, ощипывали кур или спускались в подвал посмотреть, не все ли крупы были испорчены – неизменно мадам Розетта следовала тихой тенью по пятам. То она читала вслух книгу по этикету, оставленную месье Готье, то наизусть декламировала стихи. Ни одной свободной минуты не было у Эмилии, чтобы она выдохнула без назойливого жужжания голоса с надменными высокими нотками.

Ещё одним талантом у воспитанницы обнаружились неиссякаемые строчки для стихосложения. Вот только сочинять в Охотничьем домике (да и в любом другом доме!) было строго-настрого запрещено. Мадам Розетта не сразу узнала в лихо сложенном хорее вопиющую хулу основам этикета. По деревенькам нередко ходили экспромтом сочинённые песни, высмеивающие актуальные проблемы народа. Но Эми выросла на таких мелодиях, а более красивые и высокопарные слова в голову не влезали, как бы гувернантка ни старалась. У её подопечной была отличная память, чтобы подражать, повторяя интонации, и большинство элегантных по своей форме фраз та цитировала, но на большее способна не была.

Золотое правило, повторяемое каждый день мадам Розеттой звучало так:

«Не знаешь – молчи. Покажешься умной».

И Эмилия молчала. О, это она научилась делать прекрасно и на трёх языках! Всего за два месяца и родной язык выучить было сложно, а чужие – просто невозможно, так что в Эми вложили самое главное. Умение изворачиваться, если припрут к стене. И её молчание… О, оно было громким! Оно было рассудительным. Молчание казалось всеобъемлющим и абсолютно понятным, лишь надо знать, где и как закрыть рот.

В это утро домочадцы были особенно взбудоражены. Мадам де Сарон ходила из одной комнаты в другую, поправляла занавески, убирала рыжие локоны Эмилии ей за ухо, чтобы они излишне не выбивались из аккуратной косы, оттягивала свой безукоризненно белый воротник. Её переживания, казалось, также передались и Макэру, как блохи перепрыгнули с кошки на сторожевого пса. Но вместо того, чтобы бегать и беспокоиться, слуга стал меланхолично прохаживаться по залам, иногда проводя пальцем по камину или вазе, через раз выглядывая в ближайшее окно. Мужчина словно стал ещё менее заметным, хотя, казалось бы, это было практически невозможно.

И это чувство, наэлектризованность грозовой тучи где-то высоко-высоко на небе, сверкающей, но опасно-тяжёлой, оно не давало покоя Эмилии. Ей чудилось, что вот-вот должен начаться ливень, хотя всё ближе ощущались мягкие летние деньки. Может быть, метафора? Каждый день Эмилия использовала в речи по пятнадцать новых слов, и сегодня «метафора» в их числе. Брала не качеством, а количеством. Авось что останется в памяти.

Наконец-то можно выдохнуть: гувернантка отвлеклась на свои дела. Эми спускалась по лестнице, беззаботно проводя ладонью с растопыренными пальцами по гладким перилам и повторяя про себя песенку-алфавит, пока взгляд не зацепился за картину. Девушка на ней была вечной безмолвной хранительницей тайн Охотничьего дома. Сначала Эмилия увидела большую синюю брошь. Вероятно, это был аксессуар, необходимый для композиции – ещё одно слово из списка – подходящий к её синим, что яркое безоблачное небо, глазам. Только вместо небольшого акцента драгоценный камень приковывал всё внимание зрителя на себя. Её кожа казалась столь туго натянутой на скелет, что ещё немного, и порвалась бы! А вены выделялись…

«И правда голубая кровь», – Эмилия расправила юбку и сделала реверанс, постаравшись, чтобы колпак с ослиными ушами, ставший любимой частью её гардероба, не съехал на бок. И вот приловчилась: головной убор остался на макушке.

Выражение лица молодой девушки казалось тоскливым, она смотрела не на зрителя, а куда-то поверх него. В окно, как предположила Эми. Но вместо мыслей о том, чтобы эта мадемуазель упорхнула, словно птица, стала свободной, Эмилия представила её конец менее поэтично. Разбилась о скалы, устав от жизни такой! И ведь если бы картина могла ожить, вероятно, эта девушка так бы и поступила. Стёрла бы масло с лица, подняла бы подол юбки, разбежалась и… Всяко лучше, чем слушать такт вальса ежедневно. Раз-два-три. Раз-два-три.

Эмилия подняла подбородок. С некоторых пор у неё он стал выделяться и чуть заострился, но сама девица не придавала этому значения, не замечала вовсе. Встав полубоком к картине, она сложила руки под грудью и постаралась принять себе скорбно-скучающий вид. Представить, что это висело зеркало. Пусть волосы как уголь, ничего страшного! Можно было хоть раз вообразить себя кем-то ещё.

Дверь отворилась, и Макэр незаметно прошмыгнул наружу. Он бежал, радостно подняв руки к небу, встречая не только ясное утро, но и всадника. Конь нетерпеливо топал копытами, но лёгкое поглаживание от наездника, похлопывание по шее, и животное медленно, но начало успокаиваться. Высокие сапоги со шпорами были в грязи и пыли, но тёмной дорожной одежде досталось не меньше. Даже плащ, и то пострадал от прогулки верхом.

Пегий конь смотрел своими умными глазами на Макэра, словно всё понимал. Он не был похож на привычных животных из герцогских конюшен: в нём не было той породистости, которую ценили аристократы. Не самый элегантный, не самый быстрый, не самый выносливый. Видимо, первоначального скакуна заменили на почте, оставив предыдущего отдыхать, чтобы не загнать до смерти. Обычный случай, одолженных коней потом возвращали, а своих забирали. К седлу была приторочена трость, плотно прилегающая к боку животного. А на крупе лежали две объёмные тканевые седельные сумки.

Забывшись, Макэр начал издавать звуки, пытался что-то сказать, но герцог де Шатрон улыбнулся ему. Главное – сами эмоции слуги были просты и понятны. Ладонь аристократа легла слуге на плечо, а в руки ему были вручены вожжи. Всего несколько секунд длилась эта молчаливая сцена, но для Макэра она значила очень многое. Признание! Доверие! И Макэр сиял, словно был только что посвящён в рыцари, а не отправлен в конюшню спасать животное от седла и мыла.

– Принеси мне сумки, как закончишь, – добавил де Шатрон вслед, а сам тяжело выдохнул.

Несмотря на то, что в этот раз трость была здесь, стоило только руку протянуть и достать из ремней, коконом обвивающих её тонкий стан, герцог отказался от подобного малодушия. По крайней мере, сейчас он мог держаться.

Дверь открылась, и на межлестничной площадке стояла она! Аделаида гордо держала подбородок приподнятым, а осанка была безупречно прямой. Платье из песчаного атласа с багровыми вставками на юбке и корсете подчёркивала мраморную бледность кожи и рыжий отлив волос. Она смотрела на гостя сверху вниз, словно была на своём месте. И колпак, выглядевший столь нелепо обычно, казался более почётным украшением, чем был на самом деле. Герцог де Шатрон импульсивно сделал поспешно пару шагов к ней и приложил руки к груди, не сдержав своего удивления, но стоило Аделаиде улыбнуться, как образ разбился, а наваждение тяжёлым занавесом рухнуло, отделяя зрителя от представления. Она не вернулась, это была всего лишь напудренная Эмилия. Надежды мужчины таяли с каждым догоревшим фитилём восковой свечи, но он не сдавался.

Фурнье расправила складки юбки и сделала лёгкий незатейливый книксен, опустив голову в поклоне.

– Вы уже прибыли, месье Готье? – вопрос звучал как констатация факта, Эми видела его собственной персоной в прихожей для встречи гостей.

– Ваша Светлость! – Мадам Розетта появилась из залы, и сразу же присела в официальном реверансе, опустив подбородок на грудь в знак уважения. – Мы ждали вас!

Гувернантка протянула руку, и Эмилия начала спускаться. Она крепко сжала губы, пусть и пыталась выглядеть спокойной, пока старалась правильно спуститься с лестницы. Великий герцог мог наблюдать, что, по сравнению с девицей Эми из графства Ле Фонтэйн, нынешняя мадемуазель уже могла пустить пыль в глаза.

– Я могу вам и зубы показать, если сомневаетесь, – она широко ухмыльнулась, заметив сосредоточенный интерес мужчины, с которым тот рассматривал её движения. Как покупатель старательно изучал кобылу перед покупкой.

Без единого слова со стороны мужчины его взгляд поднялся выше её глаз, на лоб. Или макушку… Он довольно улыбнулся уголками губ – ослиные уши Эми подходили как нельзя лучше.

– Ваша Светлость, если вы позволите, ещё один месяц…

Де Сарон величественно держала ответ на взгляд герцога. Она ни на секунду не дрогнула перед ним и не начала оправдываться, не отвела свои глаза цвета фисташки. Её голос был спокоен, а Эмилия таращилась на гувернантку, едва сдержавшись, чтобы не открыть рот в изумлении. Никогда ещё она не присутствовала во время разговора настоящих аристократов, чьи предки наверняка много сотен лет назад сидели за одним столом с первым королём!

– У нас нет ещё одного месяца, – устало выдохнул мужчина.

Де Сарон поджала губы и приподняла подбородок. Ещё один удар, но к нему в этот раз она оказалась не готова. Но разве могла мадам Розетта спорить с регентом? Лишь после нескольких томительных секунд раздумий та покорно склонила голову. Смирилась с результатом.

– Тогда мы сделали всё, что в силах свершить обычные люди. В остальном будем уповать на Богиню.

Двух месяцев было недостаточно, чтобы эта деревенская девчонка стала выглядеть в точности как Её Высочество. Но если предположить, что мадам Аделаида решила бы поправиться, погрешности начинали казаться незначительными.

– Я со всем справлюсь, мадам Розетта, – Эмилия постаралась изобразить самую одухотворённую и кроткую интонацию, на которую была способна.

– Что ж… – А был ли у де Шатрона выбор?

Вдовствующая виконтесса Бельвю. Великий герцог вспомнил молодую обаятельную женщину, что вошла в залитый солнцем зал. Её красота была в самом зените, ещё не начала увядать, пусть и было ей около тридцати. Тогда Констанция прильнула к юбке своей матери, прижимая лицо к атласным драпировкам. Но гувернантка вырастила четырёх детей, и желала помочь в воспитании герцогинь древнего рода. Она точно знала, как улыбнуться, чтобы растопить нежное девичье сердечко. Её бархатное тёмно-синее платье было расшито драгоценными камнями, но оно не казалось вычурным. В тот момент Готье был убеждён, что даже если бы эта женщина пришла в наряде, сшитом из мешка, он бы всё равно ощущал чуть ли не благоговейный трепет перед её внутренним величием и изяществом. Но мадам Розетта предпочитала следовать моде, и воспитанниц так учила. Даже накрахмаленные кружева белоснежной горгеры, шипами окружающей её тонкую шею, в тот день их знакомства был элементом кокетства женской молодости, а не предупреждением держаться подальше. А сейчас даже светлые волосы словно облачились в траур, уподобляясь новому стилю Розетты. Де Шатрон почувствовал удушливый танец времени, что столь стремительно нёсся, не оборачиваясь на отстающих.

– Сколько потребуется времени на сборы?

Эмилия почувствовала острый укол разочарования, пронзающий её сердце.

«Но вы даже не посмотрели, как я могу!»

Она подавила в себе жгучее желание возмутиться и беззвучно со всей силы топнуть каблуком. Столько времени её учили, а не могут даже оценить, готова ли она! Не хотелось бы опозориться перед молодыми повесами и благородными месье в первый же день. Но вместо громкого возмущения – уж уши не позволяли забыть первое и последнее извержение её гнева – Эмилия едва покручивала в кулаке мягкую, благодаря ежедневным применениям масел, кожу на пальцах.

– Дня два, – мадам Розетта задумчиво протянула, вспоминая то количество книг и платьев, которые привезла с собой. Их было не слишком много, но не хотелось забыть что-то нужное.

– Прошу меня простить, я понимаю, как нелегко собираться без служанок. Лишь Макэр может помочь в этом, – герцог легонько склонил голову в поклоне. Это не жест более низкому сословию аристократов, это знак уважения даме, заслуга её трудов.

– Ничего страшного, Эмилия замечательно мне поможет. И мы ещё немного повторим, как правильно вести себя, встречая герцога.

Именно в этот момент девушка подняла глаза к высокому потолку, словно вопрошая Богиню, за что ей досталось это наказание. И де Шатрон заметил этот взгляд. Девица была дерзкой в их последнюю встречу, без манер, неуклюжа, но сейчас не только держала себя в руках, но и не была покорной и угодливой, как те мадемуазели, которых временами взращивали ради выгодной свадьбы в иных семьях. Её Высочество не должна склонять голову слишком низко, и за это Готье ценил обучение мадам Розетты.

За беседой они прошли в залу на первом этаже, где герцог занял кресло, а женщины уже расположились на кушетке. Эмилия села на самый край и скрестила ноги где-то на уровне голени, чтобы держать колени плотно сомкнутыми. Ещё одна маленькая хитрость, скрытая под длинными юбками. Расслабиться и привычно чуть сгорбить спину мешал не корсет, а туго затянутые ленты вокруг плеч, поддерживающие осанку в правильном положении.

Когда в залу вошёл Макэр, это заметил только герцог, но и он лишь удостоил слугу мимолётным взглядом, чтобы вновь внимать словам мадам Розетты. И лишь когда поток её бурной речи утих, де Шатрон взглянул на окно. Утро плавно перетекло в ранний день, а их границы столь размылись, что найти не представлялось возможным.

– Я вынужден буду покинуть вас завтра, на рассвете. Мадам, если вам нужно передать распоряжения своим слугам, я побуду вашим гонцом в этот раз.

– Вы очень любезны, Ваша Светлость.

Слова ничего не значили. Они, словно песок в стеклянных часах: пересыпались тихими шуршащими благодарностями и комплиментами от одного к другому, подчёркивая взаимное уважение не только перед личностями, но и перед титулами, фамилиями. Эми была далека от этого, но потихоньку начинала понимать правила игры. Женщина поднялась и, после реверанса, направилась к выходу.

– Мадам Розетта, я надеюсь, вы помните наш уговор?

Она остановилась на мгновение. Сложно было забыть: тайна хранилась до такой степени, что в Охотничий домик запрещено было брать личных служанок. Даже корсет ей затягивала Эмилия по утрам и помогала расшнуровать перед сном, они расчёсывали друг другу волосы, повторяя уроки. И теперь великий герцог готов был стать посыльным, чтобы пребывание здесь гувернантки оставалось лишь вымыслом злых языков.

Побег мужа и его трусливое окончание жизни в реке с камнем на шее от своих же рук сделали мадам Розетту более осторожной. Если бы эта тайна всплыла, что синее тело покойного де Сарона, от её репутации не осталось бы и следа. И именно великий герцог был тем, что не позволил этому случиться. Маленькая хитрость, месье де Сарон был жестоко убит бандитами, а его безутешная вдова сама отлучилась от светской жизни. Сказка красивая, если верить всему: бедный мужчина и несчастная женщина.

Кивок через плечо, и женщина закрыла за собой дверь.

В её педагогических способностях де Шатрон никогда не сомневался. Если не смогла мадам Розетта сделать из Эми мадемуазель, не смог бы никто. Старая дружба и взаимные тайны скрепили союз двух семейств, и на де Сарон великий герцог мог рассчитывать.

– Со мной здесь ты можешь вести себя как обычно. Сегодня последний день, когда тебя зовут Эмилия. На время игры придётся забыть это имя. Хочется верить, что ты привыкнешь.

Последняя милость. Проводы Эмилии Фурнье и панихида по ней. Самое время поплакать, но девице было немного не до этого.

– Как меня будут теперь звать? И какой у меня будет титул? – она наконец смогла сесть глубже на мягкую обивку. Так стало гораздо удобнее, и сразу девушка почувствовала опору.

Герцог поднял руку, и Макэр подошёл ближе. Он нёс по сумке на руку, а на сгибе локтя держалась трость с серебряным ветвистым наконечником-клювом. И выражение его изуродованного лица было столь серьёзным и важным, что Эмилии пришлось сдержаться и подавить в себе улыбку. Де Шатрон открыл одну из сумок, чтобы достать большой запечатанный бумажный свёрток, и протянул его Фурнье.

– Подарок на твой дебют.

Лёгкий прищур, и обёртка полетела на пол, обнажая парчовое кремовое платье с цветочным золотым узором. Настоящее! Оно было тяжёлым, но радости девушки не было предела.

– Ты поедешь в дорожном платье до усадьбы, а после – в этом.

– Правда? – Эми вскочила с места и вытянула руки, расправляя дорогой наряд. По его бокам незаметно были добавлены полоски ткани, словно наряд увеличили и слегка перешили, но девица не заметила столь искусную починку.

– Правда. Украшения, туфли, карета, кони… Я всё продумал до мелочей. Я тебя приведу, представлю. Я буду подсказывать тебе: если улыбаюсь – и тебе нужно, хмурюсь – повторяй. Несложно, да? – Мягкий, чуть приободряющий голос де Шатрона лился мёдом в уши.

– Да-да…

Она словно отмахнулась от герцога, прикладывая платье к своим плечам. Эх, не хватало зеркала! Ну ничего, в следующий раз примерит, даже покружится в этом наряде перед своим отражением! Она с головой ушла в свои маленькие радости. Может быть, если после игры продать его какой-нибудь баронессе, можно получить денег на табун овец…

Когда великий герцог следил взглядом за кружащей по зале девице, краем глаза тот заметил, что Макэра, привычно притворяющегося бестелесными доспехами в интерьере, у двери уже не было. Вероятно, отправился за водой для больной ноги месье Готье. Мужчина мог обманут всех, но не зоркие глаза преданного слуги. Что ж, у герцога ещё оставались вопросы к девушке.

– Ты уже читаешь?

– А? – вернуться с небес получилось не сразу, даже тяжесть ткани не помогла. Пришлось положить подарок на спинку кушетки, и рукой почти заботливо-нежно разгладить складки юбки. – Да, я уже знаю алфавит, читаю медленно, но уверенно. Мадам Розетта говорит, что нужно больше практики. Но моё письмо ей не нравится… Говорит, пиши кругло-крупно-аккуратно, но выходит не очень успешно. И постоянно капаю чернилами! Так что углём и мелом училась, чтобы не марать бумагу.

Мужчина сосредоточенно слушал, поглаживая усы сгибом фаланг указательного пальца. Эмилия ему казалась лёгкой добычей для интриганов со своей честностью, но и иного выбора уже не было. Делегация королевства Лостарии прибудет не позднее конца месяца, оставалось не более трёх недель до встречи. А к этому времени «Не Её Высочество» уже должна привыкнуть к жизни во дворце.

– Практика будет. И у тебя будут фрейлины… Наверное, для начала четырёх будет достаточно. Если шутка не закончится раньше, будет больше.

Даже фрейлины! Могла ли Эми-Замухрышка мечтать о таком? Играть роль, получать уважение, спать в шелках и есть то, что готовят повара! Если бы ей предложили вернуться в прошлое, раз за разом этот выбор был бы единственно верным. Довериться нищему с золотым в кармане. Раз, и он превратился из лягушки в герцога. И даже целовать не пришлось! Или его помыслы были не столь чисты?

– Вы точно меня и пальцем не тронете?

Месье Готье поднял обе руки, показывая, что и в мыслях подобного не было. А Эмилия пожала плечами.

– Ладно, попытаться стоило, – она весело и громко рассмеялась, запрокинув голову назад. Совсем не стесняясь! Всё же мадам Розетта была не столь искушённым ценителем пошлых шуток, с ней проворачивать такое было равносильно согласию на порцию новых тумаков. Но очень быстро девица подняла указательный палец на герцога, куда-то на уровень его груди, предостерегая: – Сегодня последний день «Эмилии», вы сами так сказали. Так что терпите, я должна попрощаться со своей шкуркой.

Вот, кто действительно был оборотнем! Ослица-самозванка! И если для того, чтобы настоящая принцесса сбросила свою мышиную шкурку, надо было смешить всех вокруг, то эта девчонка – неплохая кандидатура.

– Эмилия, – мужчина позвал её тихо и спокойно, почти по-отечески. Его тонких бледных губ коснулась едва заметная нежная улыбка. – Я буду рядом, что бы ни случилось.