Читать книгу: «Между строк и лжи. Книга I», страница 3

Едва Вивиан переступила порог спальни, как снизу донесся отчетливый цокот каблучков – звук, от которого у нее всегда пробегали мурашки по коже. Тетушка Агата, облаченная в строгое черное шелковое платье с высоким воротником, словно закованная в броню, восседала за массивным столом из красного дерева, где, словно на алтаре, красовался сервиз Wedgwood с тонким позолоченным цветочным орнаментом в соседстве с аккуратно сложенным утренним выпуском газеты «Бостон Глоуб».

– Ты вернулась непозволительно поздно, – произнесла Агата ледяным тоном, даже не удостоив племянницу взглядом. Ее тонкие, аристократические пальцы, украшенные массивным кольцом с сапфиром, принадлежавшим покойному мужу, нервно перебирали белоснежную, накрахмаленную салфетку, выдавая скрытое волнение под маской невозмутимости. – Опять твои… репортерские дела?

Столовая была залита мягким утренним светом, однако в атмосфере чувствовалась скованность. Запах свежего кофе и горячих круассанов смешивался с ароматом лавандового масла, которым тщательно, словно драгоценность, полировалась мебель. Запах, от которого у Вивиан начинала болеть голова, как от долгого пребывания в душной оранжерее.

– Мы ведь уже говорили об этом, – ровно ответила Вивиан, зная, что любые подробности лишь спровоцируют новую волну упреков и обвинений. В голосе ее слышались отголоски усталости и смирения.

– Говорили?! – Агата фыркнула, с силой поставив чашку обратно на блюдце. Звук получился чуть громче, чем требовалось, словно намеренно подчеркивая ее раздражение. – Ты не ответила ни на один вопрос! Что скажут миссис Уинтроп или миссис Хиггинсон? Ты ведешь себя как…

– Как женщина, которая сама зарабатывает на хлеб? – резко перебила Вивиан, поставив свою чашку на стол с такой силой, что ручка ее дрогнула, оставив предательскую каплю чая на белоснежной скатерти с вышитым фамильным гербом Харперов. На обрамленном каштановыми локонами лице застыло выражение непримиримого бунта.

Тетушка втянула воздух, будто уколотая булавкой. Ее глаза, цвета потускневшего серебра, сузились, выдавая гнев, тщательно скрываемый за маской светской учтивости.

– Ты все еще ставишь эти… низкопробные заметки выше достойного замужества, Вивиан? Джентльмены не женятся на девушках, чьи имена печатают рядом с уголовными хрониками! Ты позоришь имя семьи!

Вивиан поднялась, возвышаясь над тетей, словно воплощение бунтарского духа. Ее тень упала на портрет прабабушки в помпезном кринолине, чей строгий взгляд из далекого прошлого, казалось, осуждал родственницу за чересчур независимый и непокорный нрав. Прабабушка, чья жизнь была предопределена с рождения, чьей главной целью было удачно выйти замуж и родить наследника, никогда бы не поняла Вивиан, ее стремления к свободе и жажде знаний, ее желания оставить свой след после себя – нечто большее, чем просто портрет на выцветших обоях.

– Для некоторых девушек «достойное замужество» – предел мечтаний. Я же не хочу прожить свою жизнь в тени чужого величия, дожидаясь, пока мне укажут, что делать и говорить.

Тишина, тяжелая и липкая, словно патока, повисла между ними. В воздухе по-прежнему витал тонкий аромат бергамота, но теперь он казался горьким, словно с примесью яда. Агата, казалось, утонула в созерцании плошки с янтарным вареньем, словно в его глубине могла найти ответ на вопрос, терзавший ее не первый год: как смириться с несбывшимися мечтами? Как убедить юность в мудрости компромисса? Как защитить от боли, которой сама когда-то не избежала? Конфликт, который вроде бы и не существовал в явной форме, тянулся между ними невидимой нитью, сплетенной из страха и сожалений.

– Делай, как знаешь, – отвернулась тетушка Агата, обреченно махнув рукой, ее голос едва слышно прозвучал в полумраке столовой. – Но помни, дорогая: репутация хрупка, как тончайший фарфор. Одна неосторожность – и она разлетится на тысячи осколков. Последствия одной-единственной ошибки могут преследовать тебя до конца жизни.

Когда дверь за девушкой захлопнулась, Агата тихо вздохнула, словно выпустила из груди скопившуюся там тяжесть, и отвернулась к окну, где в саду, под ласковым утренним солнцем, цвели магнолии. Эти деревья посадила Элеонора, мать Вивиан, много лет назад. Тогда они были всего лишь тонкими прутиками, а теперь раскинулись, словно белые облака, напоминая об ушедшей молодости и невозвратных временах.

Чай в ее тонкой фарфоровой чашке давно остыл. Легкий аромат бергамота, некогда бодрящий, теперь казался горьким. Но она так и не сделала ни одного глотка, погруженная в свои мысли, переполненные тревогой за будущее юной Вивиан и воспоминаниями о прошлом. В тишине комнаты слышалось лишь тихое тиканье старинных часов, отсчитывающих неумолимый бег времени.

ГЛАВА 5

Утренний свет скользил по высоким окнам, разбавляя тусклый полумрак редакции бледными полосами, точно следы неуверенных шагов на рассыпанном песке. Воздух был густым, как крепкий кофе, пропитанный запахом промасленной бумаги, табака и чего-то едва уловимо кислого – будто здесь давно забыли распахнуть окна для свежего воздуха.

Вивиан шла по коридору, чувствуя, как под ногами жалобно поскрипывают половицы, и старалась не замечать, как ее сердце отбивает торопливый ритм под туго затянутым корсетом. Ее шаги были легкими, но напряженными – как у актрисы, которая знала, что за кулисами ее уже ждет режиссер с колючими глазами и тетрадью, испещренной замечаниями.

Она ускорила шаг, крепче сжимая в руке свой блокнот – маленький, потрепанный, с уголками, загнутыми от постоянного листания. Кабинет мистера Грэма был в самом конце коридора, за тяжелой дубовой дверью, и оттуда уже доносился его бас, раскатистый, как гром перед бурей.

Она хотела успеть проскользнуть к кабинету мистера Грэма незамеченной, как вдруг из тени архива, где на полках теснились подшивки газет – старые, как чьи-то забытые воспоминания, – раздался голос:

– Харпер, вы когда-нибудь спите?

Дэш прислонился к стене с той ленивой грацией, что так раздражала ее – словно время было его союзником, а не врагом. Свет утреннего солнца ложился на его лицо полосами, рисуя резкие тени на скулах, словно кто-то недовольно размазал по холсту темную краску.

Он выглядел, как всегда, чертовски самоуверенным – белокурые волосы растрепаны, как будто он только что вышел из боксерского клуба, а не из своей тесной квартирки, где, скорее всего, провел ночь за выпивкой и написанием очередной едкой колонки. В руке он небрежно держал крендель, а в другой – сложенную газету.

– Что вам нужно, Уиттакер? – Вивиан скрестила руки на груди, стараясь сохранить невозмутимый вид.

Он неспешно поднес к губам золотистый крендель, откусил со смаком и начал его пережевывать, словно у него в запасе была целая вечность, словно этот разговор был для него лишь мелким развлечением перед началом рутины. Ну разумеется! Ведь для такого ловкого манипулятора, как Дэш Уиттакер, жизнь была лишь сценой, на которой он гениально разыгрывал свои партии.

– Вопрос, скорее, в том, чего хотите вы, Харпер. Быть может, пикантную новость для утреннего выпуска? Сенсацию, которая заставит содрогнуться чопорный Бостон? Или… – Он сделал томную паузу, изучающе скользнув взглядом по ее лицу, и, небрежно развернув газету, поднял ее так, чтобы она могла увидеть крупный, броский заголовок «Скандал в порту. Кто стоит за махинациями?». Зеленые глаза метнулись к тексту, но она тут же заставила себя вернуть взгляд обратно, прямо на Дэша. – …или, может быть, мужчину с… не самой безупречной репутацией, который тайно возит юных журналисток в злачные места под покровом ночи?

Слова его прозвучали, как хлесткая пощечина, сорвавшаяся с руки разъяренной светской дамы посреди шумного зала. Вивиан почувствовала, как холодный, липкий страх пробежал по спине.

Она знала, что Дэш Уиттакер – лучший журналист в редакции, если дело касалось грязных секретов Бостона, но даже он не мог быть везде. Не мог видеть ее той ночью. Не мог знать, что она…

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – произнесла она довольно сухо, но рука ее, словно помимо воли, сдавила блокнот сильнее, и жесткие уголки пронзительно впились в кожу. Она чувствовала, как ее щеки пылают от злости и унижения.

– О, неужели? – Дэш притворно удивился, а затем растянул губы в самодовольной усмешке, и в ней было что-то опасно-ленивое, словно он смаковал каждое свое слово, превращая его в отравленную стрелу. – Тогда, должно быть, мне померещилось, как вчера ночью у дверей борделя Мадам Роусон в карету садилась прелестная репортерша с такими… – как бы это выразиться? – восхитительными зелеными глазами и острым язычком. Такая… наивная и неопытная, но чертовски настойчивая, как бультерьер, вцепившийся в подол юбки.

На ее точеных скулах заиграли желваки.

– Вы следили за мной?

– Я? Следил? – Дэш разыграл невинность, но дьявольский огонек в глазах выдал его с головой. – Боже упаси! Просто роковое стечение обстоятельств. Профессиональный интерес, не более. Разумеется, я сразу же решил, что вы наведались в столь… пикантное заведение, исключительно в рамках журналистского расследования, для того, чтобы взять интервью у одной из этих бедных падших женщин. О жизни, так сказать, на самом ее дне.

Он подался вперед, понизив голос до приглушенного шепота, и в глубине его серых глаз вспыхнул зловещий блеск – тот самый, благодаря которому его репортажи раскупались, как горячие пирожки.

– Или, быть может… вас туда привел кто-то гораздо более могущественный? Например, некий мистер Николас Сент-Джон?

Имя это прозвучало в тиши кабинета, как револьверный выстрел. Вивиан с трудом заставила себя поднять подбородок и посмотреть ему прямо в глаза.

– Я занимаюсь расследованием, Уиттакер. Это моя работа.

– Разумеется, работа. – Дэш чуть склонил голову набок, и его улыбка стала шире, но вся ее игривость тут же исчезла. – Забавно, однако, что мистер Сент-Джон отнюдь не славится своей любовью к пишущей братии, особенно к тем назойливым дамочкам, которые, словно мухи, лезут туда, куда строго-настрого запрещено совать свой прелестный носик.

Он выждал тяжеловесную паузу, долгую и тягучую, как клубы табачного дыма в прокуренном кабинете адвоката.

– Николас Сент-Джон, Вив. Вы хоть представляете, кто он?

Она вспомнила экипаж – дорогой, безукоризненно отполированный, с фамильным гербом Сент-Джонов, чьи позолоченные драконы сверкали в свете фонарей, словно живые. И холодные, пронзительные глаза Николаса, изучавшие ее сквозь клубы сигарного дыма. Конечно, она прекрасно понимала, что мужчина из борделя – фигура далеко не заурядная. Но услышать его имя из уст Дэша Уиттакера…

– Николас Сент-Джон – не тот человек, которого стоит дразнить, – голос Дэша внезапно стал серьезным. – Он строит железные дороги и словно марионеток дергает за ниточки политиков. У Сент-Джона нет конкурентов. А знаете почему?

Он сделал шаг ближе, и тень от его высокой фигуры накрыла ее, словно мрачное предзнаменование.

– Он их уничтожает.

Его слова висели в воздухе, как удушливая волна летнего зноя перед грозой.

Вивиан почувствовала, как внутри все сжалось, но внешне не дрогнула.

– Такие люди не заводят знакомств с репортершами ради светской беседы.

Она стиснула зубы, но он продолжил:

– Если вы ввязались в это, Харпер, то либо вы непроходимая дура, что я считаю маловероятным, либо…

Дэш наклонил голову, глядя на нее с тем самым ленивым любопытством, от которого у нее по коже пробегали мурашки.

– Вы уверены, что хотите довести это расследование до конца, Вивиан?

Она выдержала его взгляд, и в ее зеленых глазах вспыхнул тот самый дерзкий огонь, который так раздражал ее чопорную тетушку Агату. Она неожиданно шагнула вперед и оказалась так близко, что могла видеть мельчайшие трещинки на его губах и легкую тень щетины на скулах. А он, в свою очередь, ощутил легкий запах вербены, исходящий от ее волос.

– Почему вас это так заботит, Уиттакер? Вы ведь любите сенсации, не так ли? – она увидела, как он сглотнул. – Разве моя гибель не станет отличным заголовком: «Трагедия на набережной: журналистка-выскочка покончила с собой». Читатели будут в восторге.

Уиттакер замер, улыбка, до этого момента игравшая на его губах, медленно сползла с его лица, как маска, обнажая на мгновение истинное выражение. Где-то зазвонил телефон, разносчик газет прокричал о новом выпуске с кричащими заголовками, но здесь, в этой комнате, между ними повисла тишина, густая и липкая, как туман над Чарльз-Ривер.

– Вивиан, вы… – он запнулся, впервые за все время потеряв уверенность, затем с силой яростно швырнул крендель в мусорную корзину, – какая же вы идиотка!

Он открыл было рот, чтобы сказать что-то еще, но тут дверь редакторской с громким хлопком распахнулась.

– Вы двое, ко мне! – раздался раздраженный голос Грэма. – У меня для вас работенка!

Дэш бросил на Вивиан многозначительный взгляд – его лицо вновь приняло свое обычное насмешливое выражение – и ухмыльнулся:

– Похоже, у нас с вами будет долгий день, мисс Харпер.

Вивиан развернулась и вошла в кабинет редактора, гордая и спокойная, в то же время внутренне раздираемая от смеси тревоги, раздражения… и чего-то, что она не хотела анализировать.

Николас Сент-Джон.

Теперь это имя было не просто отголоском прошедшей ночи. Оно стало частью ее жизни. Вопрос лишь в том – какую роль этот человек собирался в ней сыграть?

Бледный, словно выцветшая акварель, свет утреннего солнца робко проникал сквозь запыленные стекла высоких окон «Бостон Глоуб», выхватывая из густого полумрака хаоса столов бумажные завалы свежих газет, чернильные пятна на столешницах и брошенные чашки с уже остывшим, потемневшим кофе. Осенний день скупился на краски, и оттого тускло-желтое мерцание газовых ламп, притушенных до экономного минимума, казалось здесь едва ли не единственным напоминанием об утраченном тепле летнего солнца. Воздух был плотным, почти осязаемым от густого запаха типографской краски, чернил и тяжелой духоты старой бумаги, насквозь пропитанной горьковатым дымом бесконечных сигар, незримо витавшем в воздухе, словно призрак недавних мужских споров и ночных бдений.

Вивиан, погруженная в собственные мысли, сидела за своим скромным столом, заваленным рабочими бумагами, хмуро и сосредоточенно просматривая свои торопливые записи. Ее тонкие, аристократически бледные пальцы, кончики которых были небрежно испачканы чернилами, крепко, почти нервно сжимали посеребренное перо, тонкие губы были плотно поджаты в прямую линию – неизменный признак ее предельной внутренней собранности, хорошо знакомый тетушке Агате.

Она задумчиво кусала кончик деревянного карандаша, погрузившись взглядом в нестройные строчки перед собой. Речь шла о рутинной, холодной как осенний день, теме городских махинаций с поставками угля для нужд города, но сейчас ее упрямые мысли упорно витали где-то вдали от сухих цифр и безжизненных бухгалтерских документов. Слова казались тяжеловесными, лишенными живого дыхания, пустыми и напыщенными, словно бессодержательные светские беседы в холодных гостиных миссис Гарднер.

Бордель… В памяти снова возник тот вечер – красноватый, обволакивающий полумрак, тягучий, сладковатый запах розы и резкий, дорогой аромат кубинских сигар, густой и дурманящий, словно тягучий сироп. Едва различимый шепот за тяжелыми бархатными портьерами, приглушенный смех и звон бокалов, блеск винных капель, отблески шелка и игра света в веерах из страусиных перьев. Мужские голоса, приглушенные и сдержанные, осторожные, словно речь заговорщиков, плетущих тайные сети. И он – таинственный незнакомец, явившийся словно из ниоткуда…

После той ночи в борделе Вивиан не находила себе места. Имя «Сент-Джон» теперь занимало ее мысли чаще, чем ей хотелось бы. Она пыталась убедить себя, что просто наткнулась на очередного теневого игрока, человека, который держится в тени, умело дергая за незримые нити и влияя на судьбы тех, кто явно правит городом. И все же что-то неуловимое тревожило ее журналистское чутье, не позволяя успокоиться и отмахнуться от этого случайного знакомства.

Вместо того, чтобы разоблачить ее перед всем бомондом как дерзкую шпионку, Николас Сент-Джон неожиданно предложил ей помощь и даже собственное покровительство, словно заинтересовался ее работой. Он мог бы отдать ее в руки полиции, угрожать ей физической расправой, но вместо этого – пригласил в свой экипаж и отвез домой.

Почему он так поступил? Какую цель преследовал, играя столь непривычную для своего круга роль галантного спасителя?

Что-то необъяснимое и тревожное в его неожиданном поведении казалось ей странным и нелогичным. Люди его круга, как ей всегда казалось, просто не способны на бескорыстные поступки, руководствуясь в жизни лишь холодным расчетом и трезвым прагматизмом.

Вивиан тихо вздохнула, почувствовав нарастающее напряжение в висках, и устало провела ладонью по лбу, пытаясь отогнать назойливый рой непрошеных мыслей, тревоживших ее сознание словно назойливые осенние мухи.

Ее рука словно не повинуясь воле, машинально скользнула под ворот простого платья из зеленой шерсти и коснулась маминого медальона, неизменно висевшего на тонкой серебряной цепочке на шее. Холодный на ощупь металл, едва согретый теплом ее кожи, показался одновременно близким и до боли знакомым, и в то же время – чужим и отстраненным, словно безмолвный укор из далекого прошлого.

Какой-то смутный, не поддающийся логическому объяснению инстинкт упрямо подсказывал ей: если она не отступит и продолжит копать дальше в этом запутанном деле, то неизбежно обнаружит нечто гораздо более опасное и значительное, чем привычные коррупционные сделки городских чиновников.

И все же, несмотря на смутную тревогу и нарастающее чувство опасности, она отчетливо понимала, что уже не в силах остановиться. Журналистское любопытство, замешанное на врожденном упрямстве отца и материнской французской жилке любви к приключениям, неудержимо влекло ее вперед, в самую гущу неизведанного.

– О, мисс Харпер, снова трудитесь над очередной обличительной статьей, грозящей перевернуть верхи бостонского общества? – раздался за спиной сладкий, словно приторный ликер, голос.

Вивиан даже не считала нужным поднимать голову, чтобы убедиться в правильности своей догадки – это могла быть только Дженна Моррис. Ее голос звучал приторно-сладким, как перестоявшийся и плохо заваренный чай в дешевой чайной, но за этой нарочитой тягучестью, словно острый шип розы под мягкими лепестками, скрывалось тонкое, отточенное лезвие язвительной насмешки, направленной исключительно в ее сторону.

Дженна лениво прислонилась к краю ее письменного стола, демонстративно небрежно опираясь на него бедром в модном платье лимонного оттенка, и неторопливо накручивала на тонкий палец огненно-рыжий локон, словно непринужденно оценивая, стоит ли ей сегодня продолжать эту уже привычную игру в кошки-мышки, или лучше все же выбрать себе другую, менее упрямую и неприступную жертву для своих острот.

– Читаю хроники брачных объявлений, Дженна, – небрежно отозвалась Вивиан, так и не отрывая пристального взгляда от лежащих перед ней бумаг. – И, кстати, должна заметить, ваша последняя колонка про новомодный крой юбок-«хоббл» просто бесподобна. Полагаю, именно она неизбежно изменит мир к лучшему.

Дженна, оценив тонкую иронию в ее словах, недовольно сузила красивые карие глаза, но прежде чем она успела выплеснуть на Вивиан очередную порцию ядовитых саркастических замечаний, к их столу проворно подбежал торопливый юнец лет шестнадцати, с непокорной копной рыжих вихров и веснушками, напоминающими разбросанные по щекам солнечные пятна.

– Мисс Харпер, э-э-э… это вам— запыхавшись, пробормотал он, и дрожащей рукой протянул Вивиан тяжелый конверт из плотной кремовой бумаги, запечатанный сухим сургучом и украшенный скромной печатью без явственной монограммы, словно не желая привлекать лишнего внимания к столь важному посланию. Плотная, дорого пахнущая белоснежная бумага, изысканный золотой тисненый узор, скромно мерцал по самым краям конверта, словно намек на состоятельность отправителя. От конверта исходил едва уловимый, но бесспорно дорогой аромат: тонкая смесь качественной бумаги, сургуча и чего-то неуловимо терпкого, пряного, словно дым от редких кубинских сигар, которые так ценились в бостонском высшем обществе. Она скользнула взглядом по лаконичному адресу, написанному четким, каллиграфическим почерком, и невольно нахмурилась, не узнавая ни почерка, ни обратного адреса.

– Что это? От кого? – спросила она с нескрываемым удивлением, принимая конверт.

Мальчишка-посыльный лишь беспомощно пожал узкими плечами.

– Не знаю, мисс. Мне велели передать это лично в руки.

Вивиан отложила в сторону перо и, стараясь не обращать внимания на явно загоревшуюся от любопытства Дженну, которая бесцеремонно вытянула точеную шею, словно голодная гусыня, надеясь разглядеть хоть краешек имени таинственного отправителя, аккуратно вскрыла тяжелый конверт тонким серебряным ножом для бумаг, который всегда носила с собой в ридикюле – небольшая роскошь, позволявшая ей чувствовать себя более собранной и независимой в суете редакции. Она извлекла из конверта плотную карточку из той же кремовой бумаги, ощутив под пальцами ее приятную шелковистость, и, наконец, пробежала глазами четкие строчки приглашения, напечатанные изысканным шрифтом с завитушками и вензелями:

Мисс Харпер,

Сенатор Рэндольф имеет честь пригласить Вас на званый ужин, который состоится в среду, в девять часов вечера, в доме на Коммонвелт-авеню.

С искреннейшим уважением, и надеждой на приятную встречу…

Подписи не было, лишь изящный вензель в виде переплетенных букв «R» и «S», словно королевская монограмма, украшал низ приглашения, добавляя ему еще больше загадочности и официальной торжественности.

Вивиан медленно опустила пригласительную карточку на стол, задумчиво нахмурившись. Имя сенатора Рэндольфа, влиятельного и уважаемого политика из старинной бостонской семьи Солтонстолл-Рэндольф, бесспорно, звучало весомо и многообещающе. Но зачем столь влиятельному господину приглашать к себе на званый ужин молодую и пока еще неизвестную журналистку из «Бостон Глоуб»? И почему именно ее? И что скрывается за этим вежливым, но анонимным приглашением, словно вызовом, брошенным в темноте?