Пусть сбудется моя мечта

Кто скажет мяу?

Хорошо, что у меня есть Мурка. Все майские праздники мы гуляли с ней по городу, часами играли в сквере, как когда-то с Сашей вместе. И грусть как-то забывалась. Мурка, поправившаяся на домашнем питании, уже не выглядит, как уличный оборвыш. И шерсть у нее распушилась, стала блестящая – проведешь рукой, и на мохнатой спине остаются полоски, как у бурундука. Мурка научилась со мной сидеть на скамейке: прижмется теплым боком и вертит головой. Если кто-то вдалеке покажется, начинает бухтеть: лаять-то лень, да и ни к чему. А внимательность по долгу службы, вроде как, проявлять положено.

Я ей:

– Мурка, не тявкай, как пустомеля!

А она мне:

– Вав?..

Треплю ее по загривку, утыкаюсь носом в густую шерсть, чуть пахнущую шампунем и немного псиной. Не знаю, почему люди так часто фыркают на собачий запах и говорят, что это ужасно. Конечно, когда уж очень сильно, после дождя и собака грязная – может быть. А в обычном состоянии собака пахнет теплом и верностью. Мурка виляет хвостом и лижет мне руки. Дурочка моя любимая!..

Вдалеке появляется женщина с лабрадором – это «наша подружка» Дэзи – собака, с которой Мурка очень любит беситься и бегать. На самом деле, совершенно неожиданно и незаметно для себя, я сдружилась со всеми собачниками окрестностей. Мужчины, женщины, ребята постарше и помладше меня – знакомых теперь полрайона. Все здороваются, спрашивают, как дела, рассказывают о своих – шутим, смеемся, гуляем. Собаки, завидев друг друга, начинают радоваться и бежать вперед. Вот и сейчас – Мурка, заметив Дэзи, начала переминаться и звать меня: ей же невмоготу идти медленно, ей же надо нестись навстречу другу. Хорошо, что Саша научил ходить Мурку рядом!

Гуляем до самого вечера, и только уже дома я вспоминаю, что завтра в школу. Очень не хочется!.. Особенно теперь, когда я пропустила несколько учебных дней между выходными первого и девятого мая. Упросила маму написать записку, что я заболела. Конечно, в восьмом классе записка слабый аргумент: у нас в школе с пропусками строго, могут потребовать справку. Но все-таки и записка от мамы – тоже документ.

Вездесущая мамина подружка тетя Тамара несколько раз высказалась на тему того, что «баловать ребенка нельзя, она должна идти в школу». Но мама видела мое состояние после концерта. В тот день, когда я прибежала из школы, даже реветь не могла. Так и сидела весь вечер молча, переваривала в себе провал выступления. В голове всплывали дружелюбные лица одноклассников до начала концерта, и эти же лица после выступления, в коридоре. Я даже предположить раньше не могла, что люди, с которыми я проучилась столько лет, которых я, казалось, знаю «от и до», могут смотреть с такой жестокостью, с такой ненавистью…

Видеть никого не хочу. А девчонок – тем более. Ни Ленка, ни Рыбки даже не написали после этого мне даже строчки. А позвонить – тем более. Обидно очень!

Ложусь спать с чувством тревоги и категорического нежелания следующего дня. Мурка подходит к кровати, носом приподнимает одеяло, фыркает, найдя мой локоть, и щекочет его, вылизывая большим и мокрым языком. Убирать руку лень, и я засыпаю, глядя в темноте, подсвеченной уличными фонарями, на пушистый ореол собачьей морды.

…

Наконец-то закончился этот день! Привычные шесть уроков были сегодня невыносимы. Полыгалова отсела от меня на последнюю парту. Это с ее-то склонностью быть поближе к учителям… Рыбки так и отводят глаза. Класс со мной не разговаривает, как будто я одна виновата. А в чем, в чем виновата я?! В том, что танец ставила? Что мама моя костюмы делала? Что Ленка не пришла и Рыбки сбежали?!

Ну и пусть все так. Пусть! Через четыре дня отборочное занятие в нашей «Малинке», и уже в начале июня мы уезжаем на Фестиваль. Пока эти будут сидеть дома и дуться, я буду выступать в Испании. Как же еще долго ждать… Почти целый май, точнее, две трети. И Рябинин мне почти совсем не пишет. А я сама не хочу писать первой, лучше буду реветь по ночам, но он-то об этом не узнает.

– Оля, ты стала совсем рассеянной, – Наталья Васильевна подходит к моей парте. – Весь урок я пытаюсь привлечь твое внимание, а ты думаешь о чем угодно, только не о русском языке. Пожалуйста, соберись. У тебя очень слабая позиция сейчас, средний балл 3,30. Надо обязательно собраться и получить хотя бы несколько пятерок, тогда выйдет четыре.

Вздыхаю, не удержавшись. Несколько пятерок по русскому за полторы недели – это марафон, который мне никогда не одолеть.

– Напрасно ты вздыхаешь, – продолжает стоять надо мной учительница. – Ведь и по литературе у тебя накопились долги за апрель: три несданных стихотворения, сочинение. Я готова дать тебе несколько дней, чтобы ты срочно подтянула предмет и подняла успеваемость на уровень, о котором мы когда-то с тобой говорили. Помнишь, ты обещала?

– Уровень обещала! – фыркает кто-то.

Поднимаю голову: ну, конечно же, это гадина Свиридов.

– Обещать, Наталья Васильевна, могут многие, – со злостью смотрит на меня Свиридов. – Обещания – они вообще… Легко даются некоторыми, а потом также легко забываются. Даже если это важно для других людей.

Как же мне хочется сейчас встать, подойти к нему и дать ему учебником по голове так, чтобы его рот закрылся раз и навсегда! Слезы предательски дрожат на ресницах. Не реветь, не реветь, не реветь!

– Дети, дети, надо быть терпимее друг к другу, – усмиряет литераторша мерзкого Пашку, но у нее слишком мягкий характер, чтобы на кого-то влиять.

– Терпимее нужно быть, когда дело касается частностей, а если вопрос об общем, то здесь иной уровень ответственности, – бросает мне в спину кто-то с задних парт. Кажется, наш главный двоечник Чудинов. Вот уж, кто никогда меня не критиковал.

Сзади, сбоку, спереди раздаются голоса, что Свиридов и Чудинов правы. Голосов немного, но главное не в этом. А в том, что девчонки молчат…

Литераторша с трудом успокаивает класс и продолжает урок. Спасибо ей, что больше меня не спрашивает, и вообще отвлекла их всех опросом. Со звонком выхожу из класса и скрываюсь в школьной библиотеке. Сюда сейчас точно никто не пойдет: большая перемена предназначена для обеда, поэтому все стандартно рванули в столовую. А мне есть все равно не хочется, так что я лучше книжки полистаю.

Звонок на урок писклявым голосом пролезает в двери библиотеки, но я не реагирую. Пожалуй, не будет ничего страшного, если оставшиеся два урока пройдут без меня. Хватаю сумку, и спускаюсь в холл – в этом году такая теплая весна, что куртки уже не носим. Грустно смотрю на прощанье на портрет Григория Ивановича, он отвечает мне огорченным взглядом, и даже, кажется, чуть нахмурил брови. Проскальзываю в двери на улицу, пока меня не остановили с лишними вопросами на выходе.

…

И вот я дома. Мама что-то жарит на кухне, я сижу над русским, сложив ноги Мурке на спину. Та нежится, словно я ее глажу, и периодически выворачивается животом вверх, чтобы я ее почесала. Исполняю ее постоянное желание и думаю, что иногда жизнь собаки лучше, чем у человека. Даже если человек старался сделать все по-максимуму.

Меняю учебник на математику, открываю тетрадь и… Кто-то звонит в домофон. Мурка срывается с места с радостным лаем, догоняя маму, которая торопится в коридор открыть двери.

– Оля, это за Мурой, – заглядывает мама в комнату.

– За кем? – морщу лоб, не понимая. – Кто за ней может прийти?

– Как же, разве ты забыла? – мама быстрыми движениями убирает как всегда лежащие не на своих местах вещи и книги. – Это очень милая семья с тремя детьми, они уже к нам приходили один раз, но тебя дома не было…

– Здравствуйте! – радостным басом возвещает прихожая. – Вот и мы!

– Вот и мы! Мы плишли, – вторит ему детский голосочек.

И в комнате начинается кружение: мужчина с женщиной, трое детей, лет от пяти до восьми, Мурка – все пытаются поздороваться и догнать друг друга. Дружелюбная наша собака сразу предлагает детям измусоленного бурундука – это ее любимая игрушка. Дети пищат и тянут бедного бурундука, взявшись втроем, за длинный хвост. Мурка побеждает и, довольная собой, скачет с трофеем вокруг них.

Я сижу, не в силах издать хотя бы звук: да, действительно, когда-то на днях был разговор про семейку желающих, но расстроенная концертом и ссорой с классом, я умудрилась пропустить это… А теперь – неужели Мурку заберут?! Нашу Мурку, с которой мне так нравится просыпаться, играть, гулять, разговаривать обо всем на свете! Словно во сне, сквозь нечеткую размазанную картинку, наблюдаю, как мама собирает Муркины вещи: подстилку, миску, игрушки. Надевает поводок.

– Оля, попрощайся с Муркой, ведь ты так ждала этого, – говорит мне мама.

– Мы будем приходить с вами гулять, – с официальной серьезностью заверяет папаша и направляется к входным дверям, торжественно держа собаку за поводок. Семейство семенит за ним, ежесекундно подпрыгивая и попискивая. Солидная матрона замыкает шествия, церемонно раскланиваясь с мамой. Дверь хлопает, подгоняемая сквозняком, и в квартире образовывается густая, как отстоявшийся кисель, тишина.

Сижу, оглушенная, опустошенная, немая…

– Оля, – мама подходит ко мне, – ты же сама так хотела, чтобы Мурку забрали. Ты так переживала, что она у нас живет, так ссорилась со мной.

– Да, – грустно соглашаюсь. – Ссорилась.

– Ты теперь сможешь и учебу подтянуть, и танцами побольше заниматься – сама же мне говорила, что тебе времени не хватает. Потом ты уедешь на Фестиваль, а я теперь работаю в две смены, и вывести собаку будет попросту некому.

– Да, – киваю маме. – Уже совсем скоро ехать.

– Ну… Ты в порядке?.. – мама треплет меня за плечо.

– Ага, в порядке, – поворачиваюсь к столу и перелистываю страницы учебника.

Мама уходит на кухню, а я остаюсь делать уроки.

Теперь у меня нет лучшего друга.

Шипы и розы

Я не знаю, как сказать о том, что я завалила отборочный тур. Прошло уже три дня, а мама до сих пор думает, что я скоро еду. Уже и все ее подружки, и на работе – все рады, что я такая талантливая молодец и собираюсь в Испанию на «Международный Фестиваль танцевальных коллективов». Где, конечно, все будут в восторге, что в России живут такие красивые и пластичные девочки. Только я не еду – одна единственная проблема. И мама, которая полгода копила на дорогу и проживание любимой дочке, должна об этом узнать. Но как?..

С тех пор, как забрали Мурку, я стала сама не своя. По ночам просыпаюсь, а в комнате никто не сопит, не похрапывает и не подвывает. И от этого так одиноко, что я не могу уснуть. Ворочаюсь подолгу, а утром не могу проснуться и весь день хожу вялая. И в сквере палочку покидать не с кем. И собачников обхожу стороной, чтобы не расспрашивали, где собака. Думала, отвлекусь танцами…

Накануне отборочного тура было четырехчасовое занятие. Всех гоняли до пелены в глазах и никого не жалели. Танька так и танцует в первой линии и вся из себя «звездит». А что вы хотели: если ей специально по случаю подготовки к Фестивалю родители наняли хореографа-репетитора. У Таниных папы с мамой своя ювелирная компания, поэтому доченька у них с пеленок драгоценный бриллиант, которому требуется самая лучшая на свете оправа. Денег для дочки господа ювелиры не жалеют, и к отборочному Танька начала плясать так, как не могла до этого все пять лет занятий в студии.

Мне из второй линии, чуть наискосок от Татьяны, хорошо видно, что она иногда по-прежнему не дотягивает ногу и не доводит движения, но в целом она действительно стала сильно танцевать. А я работаю спокойно, как всегда: танец знаю наизусть, от первого аккорда мелодии до последнего, поэтому, главное, чисто все сделать. Наша старшая преподавательница (а их у нас трое!) Маргарита Георгиевна – самая строгая и жесткая – три раза крикнула мне: «Молодец!». И это значит только одно: я хорошо танцую. Прогон идет за прогоном, повторяем частями, целиком, вытираем пот со лба, спины, пока идем до кулис, и начинаем заново.

Уже потом, когда нас отпустили и все сидели мятой стайкой в раздевалке, Майка Зорина, наша прима, сказала мне:

– Ты, Олька, смотри. Там во втором составе есть одна упертая, у нее даже мама приходила рыдать и упрашивать, чтобы дочку взяли. И она как раз стоит во второй линии.

Я пожала плечами: с нашими преподами хоть премьер-министра приведи, за честь родного коллектива они и ему навстречу не пойдут. Но внутри царапнуло: а почему она мне говорит? Кроме меня в нашей линии еще четверо. И уровень у нас всех примерно одинаковый. Может, остальным она тоже говорила, но я не слышала? Это была суббота, усталость после такой непростой для меня недели да еще после четырех часов занятий зашкаливала чрезмерно, и я не особо придала значение.

Отборочный тур начался в воскресенье в двенадцать дня. В одиннадцать мы уже были в репетиционном зале, разогревались, повторяли. Маргарите Георгиевна, подтянутая еще больше, чем всегда, расхаживала между нами и отдавала короткие указания: «Тянись!», «Соберись!», «Четче!». Все были сосредоточенными, с хмурыми лицами: сценические улыбки будут надеты потом, за кулисами, перед самым выходом.

Без десяти двенадцать пошли в зрительный зал: первый, второй и третий состав сидели группами, даже те, кто не общался друг с другом, держался чуть ближе к своим, хотя мы знали, что в результате отбора будет сформирована труппа из всех трех составов. И вот тогда мне почему-то вспомнились Майкины слова. Я рассматривала девчонок из второго состава, пытаясь понять, кто же из них хочет бесчестно влезть в основную группу. Если бы была генеральная репетиция, я бы узнала по костюмам, а так… В купальниках и леггинсах все одинаковы.

Наконец, когда члены жюри уселись в первый ряд, нас вызвали на сцену. Я стояла за кулисами, концентрировалась, и даже не сразу поняла, что меня что-то беспокоит. Не в смысле волнения – это само собой. А то, что в туфле что-то колет, когда начинаешь идти. Но запись уже включили, а те, кто танцует, люди терпеливые, и я настроилась на шесть минут танца с колючкой под пальцами. Но с первыми же движениями, с первым же прыжком стало понятно, что всё не так просто: в ногу вонзилась противная игла – маленькая, противная. И все, после этого я приземлялась как толстая корова, обжравшаяся на сеновале. Я видела, как Маргарита Георгиевна обхватила себя за плечи – у нее это означает предел эмоционального напряжения. Но поделать я ничего не могла. Как ни внушала я своему мозгу, что это просто боль, отключить реакцию тела у меня не получалось. Каждый прыжок я заваливала, а с середины танца не могла нормально даже натянуть стопу. Девчонки в линии косились на меня с удивлением и непониманием, старались при сближении обходить меня чуть дальше, опасаясь, видимо, что я потеряю равновесие. Музыка бушевала, Маргарита Георгиевна бледнела, а я с каждым шагом все больше хромала.

Когда музыка стихла, я доковыляла до раздевалки: ждать мне больше было нечего, жюри не будет разбирать, что у меня там с туфлями, и заново на сцену не выпустит. Разулась, засунула руку в носок: так и есть: крохотный шип розы. Пропитавшийся кровью, налившийся алой краской стыда, он тем не менее упрямо держал свой клюв острым. Я сжала шип в кулаке и так и сидела – в одной туфле, откинув в сторону вторую. И вышла только тогда, когда девчонки привалили в раздевалки.

– Ты что сегодня, с пирса прыгала? – трясли они меня. – Что с тобой случилось? Ты же никогда не была такой неповоротливой!

– Оль, а ты чего так сидишь? – Таня посмотрела на мои ноги. – А кровь на пальцах откуда? Мозоль?

– Шип, – прошептала я.

– Что?!

–В туфле был шип, – разжала я руку. – Надевала когда, не заметила. Потом уже поздно было.

Девчонки окружили меня и разглядывали коварное остроконечье на моей ладони.

– Тут букеты были, когда мы только пришли, – неуверенно сказала Майка, – несколько больших розовых букетов. Их потом унесли в зал – для жюри и педагогов.

– Ты думаешь, он сам отломился и упал?! – Таня недоверчиво покачала головой. – Это очень странно, вот прямо такое вдруг совпадение… Неужели его кто-то специально подложил?.. Это же подло!

Все зашумели возмущенные случившимся.

– Надо пойти к Маргарите, – твердо сказала Танька. – Это неправильно.

– Думаешь, жюри пересмотрит результаты? – усмехнулась я.

– Не знаю, что будет делать жюри, но сказать мы обязаны, – отрезала Татьяна и решительно вышла из раздевалки.

Через несколько минут она вернулась с Маргаритой Георгиевной и педагогом старшей группы. Обе были настолько поражены, что не стали устраивать долгие расспросы, а забрали у меня шип и ушли в зрительный зал, хотя жюри уже должно было разойтись. Не было педагогов достаточно долго. Мы все уже переоделись, девчонки утянули меня смотреть результаты.

Списки включенных в поездку, торопливо написанные вручную крупным почерком, висели в холле. Меня, конечно, там не было. Девчонки из солидарности покосились на меня, но – как удержать радость, когда ты видишь свою фамилию в числе тех, кто едет выступать в Испанию? Пискам, визгам и обниманиям не было конца.

Я, прихрамывая, отошла в сторону и стала ждать Маргариту. Она вернулась, и по ее сердитому лицу сразу стало понятно, что уговорить жюри ей не удалось.

– Оля, к сожалению, ничего не поделать. Списки уже составлены, сама видишь, основной и второй составы утверждены. На следующий год будет формироваться новая группа. Если, конечно, мы хорошо выступим в Испании. И тогда ты сможешь проявить себя. Вот такой вот окончательный вердикт… Как же ты не проверила туфли перед тем, как надеть?! Ох, Оля, такой уж тебе достался непростой урок от жизни…

Маргарита, похоже, тоже очень огорченная ушла. А я осталась стоять – а что еще делать? Не рыдать же, как маленькая, на все здание. Надо успокоиться и потом уже идти домой. Не знаю, упал ли этот шип сам (да так удачно, что незаметно закатился в самый носок!) или мне бессовестно подкинули его чьи-то руки, но я осталась за бортом нашего лайнера, отправляющегося в прекрасное путешествие…

По счастью, мамы дома не было. Я быстро разделась и завалилась спать. Последние бессонные ночи, сегодняшняя усталость и страшное разочарование сделали свое дело. И, кажется, я уснула быстрее, чем закрыла глаза…

– Олюшка, вставай!

Открываю глаза и вижу огромный букет роз. Мама держит его перед собой, а сама с улыбкой выглядывает из-за молочно-белых, зеленоватых у основания, бутонов.

– И еще я купила огромный вкуснейший торт. Твой любимый «Палермо», – мама отдает мне букет и достает со шкафа вазу. – Так что вставай скорее, моя уставшая дочь, устроим домашний банкет.

Как тут скажешь, что никакого праздника не надо и поездки не будет?.. Держу в руках длинные толстые стебли, прикрытые для виду изысканными лепестками. Где-то под ладонью один из шипов цепляется за кожу и зазубренным кинжалом впитается в руку. Да, шипы и розы сегодня преследуют меня сегодня весь день.