Пусть сбудется моя мечта

Вот такие каникулы!..

Все утро мама разговаривает по телефону. То тетя Тамара позвонит, то Ирина Павловна. Мировые катастрофы в виде очередного опоздания мужа домой, неудавшегося на работе праздника или грызни с соседями, ратующими за ТСЖ, вылезают из этих женщин так регулярно, что, кажется, нет в жизни ничего важнее. И это так срочно надо обсуждать, словно умолчание грозит как минимум межконтинентальной войной. Мама ходит из комнаты в кухню, из кухни в коридор, смешно свернув голову набок – ведь надо же плечом держать телефон, попутно прибирать, жарить блинчики и еще обсуждать эти архиважные проблемы.

А я лежу под одеялом и смотрю в потолок. Конечно, весенние каникулы правильнее всего провести в кровати с температурой. И со слезящимися глазами, чтобы даже книжку не почитать и кино не посмотреть. Тогда сразу чувствуешь, что жизнь удалась: у нас с мамой кавалеров нет, поэтому ни цветов, ни подарков не бывает. Так – тортик, купленный бабушкой по случаю праздника. Но это не самое главное. Самая моя большая «удача» в том, что именно сегодня в студии будут ставить новый танец и распределять в нем роли. С этим номером лучшие поедут летом на Фестиваль в Испанию и будут представлять этим танцем весь наш город! Кто бы сомневался, что при нашей жесткой конкуренции в студии мне непременно оставят место. Только за кулисами где-нибудь…

Не знаю, кто сказал, что тоска зеленого цвета. Моя – всех цветов радуги, от пурпурно-красной с оттенками злости до безгранично-пепельной в космической печали. Я перевожу взгляд с одной потолочной плиты на другую: строители панельных домов, видимо, имели раньше традицию шлепать панели друг на друга, как пирожки: как ляжет, так и ладно. Облезлая бело-серая краска дополняет живописность «домашнего небосвода», как пишут в модных журналах, но, в противовес трендам, придает ему какой-то диковатый вид. Нет, когда-то у нас тоже был ремонт. Но я тогда была совсем маленькой и почти не помню. А с тех пор, как отец небрежно махнул ручкой маме, бросив нас, заниматься в доме обновлением интерьера стало некому. Мама моя – человек хороший, душевный, вот только без всяких связей и с маленькой зарплатой. И мной, которую, как известно, надо кормить и одевать. Желательно красиво. Нет, вообще живется мне без отца не так уж и плохо. И мама перестала быть такой нервной плаксой, как раньше. Вот только занятия танцами требуют денег с каждым годом все больше: балетки, туфли, костюмы! Это вам не в шахматы играть: купил один раз доску, и нормально…

Переворачиваюсь на бок и смотрю в окно. Бесформенно-расплывшийся снег, облепивший в последней весенней печали подоконник с той стороны, размазывается в слезной ауре моей болезни. Думаю о том, что моя подружка по танцам Таня уже, наверное, собирается на занятия. Что где-то там, за далекими-далекими нахмурившимися снегопадами живет Саша Рябинин, который, может быть, сейчас куда-то идет. Или ест. Или гуляет с друзьями. Или смотрит новые видео. Но уж точно не валяется в постели и не вспоминает меня. С того дня, когда он догнал меня в раздевалке, мы разговаривали всего два раза. Да и то – об учебе и в присутствии Свиридова, сторожившего нашу беседу как самый строгий наставник монастыря. Ну, как же: они же лучшие друзья!..

– Оля! – перочинным ножом разрезает тишину мамин голос. – Оля, я уйду в магазин, а ты лежи, не вставай.

Сонно киваю в ответ и отворачиваюсь в другую сторону: странно было бы ждать от меня в таком состоянии бурлящей активности. Мама ушла, и сон ушел. Лежу, смотрю в окно на весеннюю мокроту и придумываю свой собственный танец. Это моя мечта, о которой я никому не говорю, даже маме. Маме – в первую очередь: если она узнает, что ее дочь собирается поступать на какого-то там хореографа вместо перспективного инженера, нравоучений не миновать. Так что лучше уж молча обдумать все «за» и «против». В моей студии были бы обязательно только сложные и яркие танцы. Такие, чтобы каждый мог в них участвовать и проявить талант. И никаких народных танцев! Так надоели эти кокошники!

«Я буду в первой линии!» – восторженно пискнул телефон сообщением от Тани. Ну да, кто бы сомневался, ты своего никогда не упустишь… «Очень рада за тебя, ты талант!» – посылаю ей в ответ три счастливых смайла и выключаю звук. И без того тошно. Закрываю глаза и вижу себя танцующей в длинном, до самого пола, нежно-ультрамариновом платье из тончайшего шифона… Вокруг – юный, по-весеннему зеленый сад, на кустах и деревьях распустились цветы…Нежное солнце плавно скользит к земле и отражается тысячами искр в блестках, которыми усыпано мое платье. Откуда-то, совершенно невесомо, спускается звук скрипки, тончайшими переливами наполняет мир. И я кружусь, кружусь под эту музыку, немного грустную и в то же время такую счастливую…

Щелчок замка входной двери открывает дверь в реальность, и я с удивлением обнаруживаю, что опять уснула. Сладко потягиваюсь и…

– Р-р-р-р! Ф-ф-ф!.. – раздается из коридора.

Что это?.. Чего там с мамой такое?..

Дверь в комнату распахивается, и к моей кровати подлетает огромная беспородная псина – глаза от счастья выпучены, язык высунут так далеко, что, кажется, залетит собаке за ухо. Дворняга скачет и бежит одновременно, роняя на своем пути стул, банкетку, скидывает с кресла моего любимого с детсада плюшевого медведя. Наконец, собака добирается до меня и начинает лизаться, залезая на меня грязнущими лапами!..

– Мама, что это?! – вскрикиваю я со слезами, ничего не понимая.

– Олечка, это собака, – мамина наивность иногда моментально выводит меня из себя. – Она хорошая, ласковая, только бездомная…

– Да пусть хоть самая ласковая, здесь-то она откуда?! – не выдерживаю я. – Нам-то она зачем? И так в квартире разгром, в гости девчонок пригласить стыдно, а тут еще эта лохматюга!

– Оля, ну как ты можешь?.. – мама чуть не плачет. – Разве она виновата, что простая дворняга? И, в конце концов, она у нас временно: это передержка.

– Пере… что?.. – со злостью отмахиваюсь я от непрошенной уличной гостьи. – Это что еще за новости – передержка?

– Дочь! Ты же современный человек! – мама наконец-то догадывается оттащить от меня псину. – Это нормально и правильно – помогать тем, кто нуждается.

– Что же нам-то с тобой никто не помогает, а мама? – продолжаю я дуться. – Вот почему даже собаке бездомной надо помогать, а меня – хоть я и человек! – лишний раз никто о делах не спросит! Даже не поинтересуется, выздоравливаю ли или уже умираю!

Мама расстроенно машет рукой, забирает собаку и уходит, плотно закрыв дверь в мою комнату. Я сажусь на кровати, завернувшись в одеяло, подтянув ноги к груди. Утыкаюсь лбом в колени, и слезы опять начинают превращать действительность в мерцающие нечеткие линии и пятна. Шмыгаю носом: ну, почему, почему все так?! Хоть бы какая-то радость за день. Вытираю потекший нос, и из-под одеяла выпадывает телефон. Онемевший в беззвучном режиме экран семафорит светом и подмигивает: новое сообщение. Открываю и…

Александр:

«Привет, Оля! Говорят, ты заболела? Поправляйся!»

Как же иногда мало надо для счастья… Сижу, как дурочка, глядя в по-прежнему мокрое окно, и улыбаюсь сама себе. Значит, он думал обо мне, думал…

Снежные танцы

Моя жизнь превратилась в ад. Мама, что и говорить, молодец такая: собачку бездомную взяла. А вот почему я ее выгуливать должна – не уточнила. И теперь утро для меня – самое настоящее мучение. Эта зверюга с гавканьем и подскуливанием выносится на улицу и таскает меня на поводке по полчаса и больше! Ни выспаться, ни поесть нормально, ни в школу толком собраться не успеваю. Брожу по дальним улицам, даже в сквер стараюсь заходить только с краю: кому в таком заспанном виде покажешься? Да еще с этим рыже-черным чудовищем, у которого шерсть торчит во все стороны.

– Какая хорошенькая! – слышится где-то за спиной женский голос.

– Да, красивая девочка. – отвечает мужчина. – И поступь такая легкая, балетная.

Автоматически оборачиваюсь и вижу пожилую пару, которая неспешно прогуливается по аллее и смотрит на меня. На меня?! Я – красивая, с балетной поступью?! Мужчина с женщиной медленно удаляются вглубь сквера, а я стою обалдевшая и счастливая – даже жар в щеки ударил. С удовольствием выпрямляю спину и… время! Разворачиваюсь и тяну за поводок упирающуюся псину: уже 7-35, через 10 минут надо выходить в школу, а еще ведь надо самой одеться. Ага, еще ведь и лапы этой собаке мыть!.. Ну, мамочка, если я теперь буду постоянно опаздывать, скажи спасибо себе самой. Дети бегут в сторону школы, а я несусь к дому. Стремглав залетаю в квартиру, наспех вытираю собаку мокрым полотенцем, переодеваюсь в первое, что выпадает из шкафа, и вылетаю на улицу. На ходу достаю из кармана нервно вибрирующий телефон.

«Ты где?! Забыла, что собрание перед уроками?» – возмущается Ленка и шлет мне сообщения каждую минуту. Я-то не забыла, да как объяснить это необразованной псине!

Врываюсь в класс, на ходу расстегиваю сумку.

– Оля, да что же это ты, – мягко журит меня наша классная, Сима Петровна, прозванная за преподавание математики и склонность все преувеличивать Максимой. – У нас такая важная тема: участие в математической олимпиаде, а ты пришла, когда уже все обсудили. Но, может быть, ты хотя бы в этом году захочешь принять участие?

От неожиданности я остановилась, не дойдя до своей парты. Я – олимпиаду по алгебре?! А смысл, если и так всем ясно, что последнее место – мое персональное. Априори, как говорит моя мама.

– Воронцова – математик года! – заржал как спятивший конь Свиридов, подтверждая вслух и без того известную истину.

– Павел, не будь таким пессимистом, – покачала головой Максима и, поправив очки, повернулась к доске. – Я уверена, если бы Оля захотела, она вполне бы могла одолеть и алгебру, и геометрию. Хотя бы на уровне школьной программы… Ну что же, раз вопрос с олимпиадой перестал быть актуальным, вернемся к не менее интересной теме сегодняшнего урока и обратимся к квадратному корню из степени…

До самого звонка я пребывала в полусонном состоянии: сложно оставаться бодрой и адекватной, когда разбирают такую скуку. Зато Полыгалова успела нашептать мне, что перед майскими праздниками в школе устроят грандиозный праздник. Оказывается, в этом году у нашей школы юбилей, так как Григорий Иванович, работавший в давние-давние времена учителем в нашей школе, лично заложил первый кирпич в основание фундамента первого мая. И на тридцатое апреля уже назначен юбилей.

Григорий Иванович Уткин – это легендарная личность нашей школы. Он никогда не был директором и даже завучем. Но его знают все в нашей школе: портрет его висит в холле и встречает приветливой улыбкой и заядлых двоечников, и категорических отличников. Какой бы ни была погода за окнами – слякоть ли, пасмурное ли утро или солнечный полдень, но улыбка этого пожилого мужчины – худощавого, одетого в потертый коричневый пиджак – с таким теплом и одобрением поддерживает каждого, кто зашел в школу, что настроение обязательно – хотя бы на чуть-чуть! – становится лучше.

Вообще мы – все, кто учится в школе, даже в одиннадцатом классе, никогда не видели Уткина в жизни. Он был учителем задолго до того, как мы родились. И умер еще до нашего рождения. Но его история рассказывается учителями каждому первому классу. Когда-то, еще после революции одна тысяча семнадцатого года, когда Григорий Иванович был еще Гришей, а кругом в стране были неграмотные люди (как странно сейчас это представить!), он решил стать учителем. Правда, Гриша и сам тогда был неграмотным мальчиком, поэтому он сначала учил урок, а потом преподавал его другим. Так он проводил «ликбез» (ликвидацию безграмотности), а затем сам выучился на педагога и тысячи людей научил читать, писать и даже подготовил к техникумам и институтам.

Наша директриса – Людмила Ивановна – когда-то была его ученицей. И говорит, что Григорий Иванович мог провести любой урок в любом классе – от первого до девятого. И ему никогда не надо было готовиться заранее: он знал всю программу наизусть. А на уроках учил не только знаниям, но и доброте. Каждый раз, когда Людмила Ивановна вспоминает про старенького учителя Уткина, она начинает улыбаться сама. И может простить невыученное домашнее задание. И даже отвлечься от темы урока и рассказать что-нибудь забавное из истории нашей школы и своего детства. Поэтому мы все не только знаем, но и любим Григория Ивановича, хотя никогда не общались с ним лично. Но скажу вам честно, когда я захожу в школу и не забываю поздороваться с ним и попросить мне помочь сегодня, на уроках часто бывает легче. И даже на контрольных. Хотите верьте, хотите нет!

И вот теперь, по случаю круглой даты, юбилей планируется сделать грандиозным. От спонсоров школы уже выделили деньги на праздничный стол, а от каждого класса нужно представить по номеру. Что будет делать наш класс, пока еще совсем неясно. Перед уроками, как раз до обсуждения участия в олимпиаде по математике, это рассказала Максима. И просила всех подумать и предложить свои варианты.

Когда прозвенел звонок на перемену, и наше школьное стадо рвануло в коридор, я продолжала сидеть как оглушенная. Номер от класса! Как бы я хотела, чтобы это был танец! Я бы могла поставить его сама. Вот только, кто будет танцевать?.. У нас девчонки – как на подбор – спортсменки или зубрилки. Двигаются, как дубовые ветки, закостеневшие раньше, чем выросли. Впрочем, это же тоже можно использовать как стилистический элемент и поставить, например, в стиле popping… А что, очень может быть, что получится неплохо! Так, кого из девчонок можно уговорить… Ладно, это потом, а сейчас надо идти – уже мелкашня заваливается в кабинет, того гляди, начнется следующий урок, а химия у нас на другом этаже.

Втыкаю наушники, включаю музыку и начинаю выбирать подходящую для танца. Школа преображается, движения идущих, бегущих и даже стоящих обретают смысл. Дохожу до кабинета, все уже сидят на местах. Как жалко, что надо отрываться от любимого занятия на скучные, никому не нужные уроки!.. По крайней мере, мне ни химия, ни физика никак не пригодятся в жизни. Разве что география – когда я стану выступать с гастролями и ездить по миру. Это будет, я точно знаю, будет!..

Полыгалова дергает меня за рукав:

– Олька! Ты опять в своем мире зависла! Химичка уже новую тему диктует, очнись.

– Лен, я придумала, – шепчу в ответ. – Это будет круто!

– Что будет?.. Разве что двойка за контрольную, – удрученно вздыхает Ленка, ненавидящая всякие точные науки.

– Номер наш будет, от класса, – подмигиваю ей. – Я придумала танец – ни у кого такого не будет, мы поставим popping.

– Куда поставим? – не понимает Полыгалова, закисшая в мире книжных вальсов девятнадцатого века. – Это танец, что ли? Я же не смогу.

– Сможешь, сможешь, я поставлю так, что все получится. И нам надо еще хотя бы двоих человек

Остаток дня мы с Ленкой выбирали, с кем лучше поставить танец, и обсуждали костюмы. Увлеклись так, что Наталья Васильевна на русском Ленке чуть пару не вкатила за болтовню и невнимательность. Это, конечно, неправильно. Но зато Полыгалова хоть на пару часов перестала быть зубрилой!

А после русского смотрю – ко мне плывут наши Рыбки – это мы так Настю Карпову и Машу Окуневу называем за то, что они обе с «рыбьими» фамилиями и при этом так дружат, что ни речной, ни океанской водой не разольешь.

– Оля, мы случайно услышали, – покраснела с первого слова Машка, – в столовой за вами стояли, а вы про танец говорили. Возьмешь нас, а?.. Так хочется танцевать! Мы будем очень стараться.

– Хм… Вот как, подслушивали, значит… – строго прищуриваю глаза. – А вы понимаете, что придется очень много репетировать? Тут ведь без отработки движений никак.

– Оля, да мы хоть всё свободное время готовы! – машет руками Карпова. – И дома у меня можно хоть парад устраивать.

Это точно – Настасья живет в частном доме, родители постоянно в отъезде, а бабушка с дедушкой только рады, когда к внучке гости приходят. Так что можно обустроиться и очень серезно заниматься: этаж-то первый, хоть заскочись!

– Ладно, сегодня с хореографией разберусь, а завтра встретимся и все обсудим уже у тебя дома, – чуть помедлив, соглашаюсь я. – Только сразу предупреждаю: гонять буду всех по-взрослому!

– Да-да, конечно, – радостно согласились Рыбки и, счастливо помахивая хвостиками, уплыли куда-то дальше по школьному течению.

– Но только, чур, я первая у тебя! – ревниво прищурилась Полыгалова.

– Лена, ты о чем, ну, конечно, мы же подруги, – заверила я внезапно влюбившуюся в танцы отличницу.

Ленка с довольным видом ушагала вслед за Рыбками. Похоже, пошла делиться новостью: секреты в Полыгаловой держатся не дольше двух минут. Потом наступает прорыв, когда все узнают про всех.

Черт, кажется, я становлюсь популярной! Эта мысль осенила меня так внезапно, что я запнулась и чуть не свалила с ног Симу Петровну, нагруженную выше головы какими-то плакатами и учебниками. Максима начала судорожно подхватывать полетевшие во все стороны рулоны, с бумажным звоном заскакавшие по бетонному полу. Я механически, даже не осознавая, что делаю, помогла литераторше собрать печатные знания и молча, не извинившись, растворилась в ученической гуще, покидающей после уроков школу.

Неужели я смогу себя наконец-то проявить и перестану быть туповатой Воронцовой, которая никто и ничто? Неужели я смогу поставить танец САМА, как я это вижу? Мысли захлестывали меня вместе с весенним ветром, закручивая и сбивая с дороги, но это была такая ерунда по сравнению с радостью от предстоящих событий. Обдумывая танец, я добрела до дому и повела на дневную прогулку Мурку – кажется, я забыла сказать, что благодаря «добренькой» тете Тамаре бродяжка-дворняга обрела глупое кошачье имя только потому, что собака, когда ее чешут, трется об тебя и урчит так, что почти мурлычет. Лучше бы тетя Тамара денег дала на корм!

Мурка шлепала по лужам, залезала во все закутки сквера, зарывалась носом в остатки потемневшего от старости снега и, довольно улыбаясь, косилась на меня большими черными глазами.

– Гуляй-гуляй! – благосклонно кивнула я псине и стала кидать в нее серыми, как мыши, снежками. Мурка обрадовалась и начала ловить мерзлых «мышек», с аппетитом надкусывая их хрустящую корочку.

Я опять достала наушники и включила музыку, обдумывая и пробуя «на ощупь» будущий номер. Так мы и танцевали: собака в лужах и островках снега и я – в разработке хореографии. А весеннее, еще не до конца проснувшееся после зимы небо, посмотрело на нас и вдруг присоединилось хороводом юрких снежинок. Белые крохотные плясуньи кружились вокруг нас, косовато-застывших деревьев, запорошенных кустов, обледеневших скамеек и вечно надменных фонарей, заглядывая им в пожелтевшие от ночной работы лица.