Пусть сбудется моя мечта

Вражеская математика

В нашем классе событие. Пришли результаты Всероссийской математической олимпиады, и к несказанному изумлению Максимы Свиридов и Кузнецов заняли чуть не последние места, а Рябинин не только стал победителем, но и нашел какое-то супероригинальное решение одной из задач. По этой причине его пригласили в Новосибирск – в специализированный учебно-научный центр Лаврентьева. Оказывается, есть такая школа-интернат – для особо умных по математике, физике и химии с биологией. И хотя поступать туда надо летом, Сашу пригласили приехать уже сейчас. «Куют кадры, пока железо еще кипит», – хмыкнула Полыгалова, которой до всего есть дело.

А мне так хотелось зареветь, даже ответить не смогла. Хорошо, что Ленка уже уткнулась учебник: конец года по ее меркам уже близко, вот она и зубрит…

Класс давно скрипит ручками, Максима что-то талдычит, Ленка зависла над задачей, а я сижу и смотрю в тетрадь – надо же куда-то смотреть, чтобы не привлекать внимание. Телефон, вибрируя, еле заметно толкает меня в руку:

«Я же еще никуда не уехал, почему ты грустишь?»

Кошусь на Сашу и снова опускаю глаза: сегодня не уехал, а завтра…

Я так привыкла к нашим прогулкам! К нашим обсуждениям того, что случилось за день. Мы так ждали, когда же в этом году все окончательно растает и наконец-то начнется настоящая весна с зелеными листиками, на фоне которых можно будет фотографировать Мурку. А теперь!.. Все из-за какой-то олимпиады, правильно я всегда ненавидела математику!

На тетрадной странице вдруг набухает мокрое пятнышко. Ну вот, значит, я всё-таки заревела. Словно в задумчивости, невзначай вытираю глаза, хорошо, что все уставились в учебники, как в новую сокровищницу Тутанхамона. Ну, и ладно. Буду сильной и взрослой. Если смогу…

…

Вечером Саша все-таки поймал меня в сквере, хотя я специально повела Мурку попозже.

– Оля, – почти поймал он меня за рукав, – Оля, почему ты так реагируешь? Это же просто поездка, вернусь, наверное, быстро.

– Никак не реагирую, – отворачиваюсь я: пусть лучше думает, что я гордячка, чем видит, что я такая плакса-вакса. – Тебе надо, ты и едешь, при чем здесь я.

Рябинин встает передо мной и молчит – долго, так долго, что я все-таки смотрю ему в глаза. А потом реву. Саша стоит растерянный, смотрит мне в глаза и вдруг начинает улыбаться.

– Что, смешная? – хлюпаю носом, как ребенок.

– Красивая…

Саша выхватывает у меня поводок и кричит Мурке:

– Побежали!

Две фигурки – мальчика и собаки – быстро удаляются и скрываются за углом аллеи. Гляжу им вслед и думаю: а ведь, и правда, чего это я? Пореветь можно будет и потом, когда уедет. Через минуту мальчик и собака выбегают обратно и вприпрыжку возвращаются. У Мурки в зубах палка, а у Саши в руках – маленькие белые фиалки.

– Держи! – смеется Рябинин и протягивает мне крошечный букет. – Как будто специально из-под елок выглянули.

Прижимаю прохладные бутончики к лицу и стараюсь навсегда-навсегда запомнить этот момент: мои первые цветы. Мои первые цветы от Саши…

Мурка пихает меня под колени, и я чуть не падаю в единственное на тротуаре грязное пятно. Хочется как следует шлепнуть этой проказнице, но она умеет так умильно подлизываться, что сердиться на нее совершенно невозможно. И мы идем гулять среди позеленевших деревьев и вечно зеленых елей.

– Я вчера заходил к Гордею Николаевичу, – говорит Рябинин. – Мы посидели с одной задачей, а потом пили чай с внучкой Дашей. Она очень жалела, что нет тебя.

– Да мне как-то неудобно, – пожимаю плечами. – Ты же по делу приходишь, а я что?

– А ты по делу чаепития, – подмигивает Саша. – Как хорошо, что мы с тобой никому не рассказали про тот день, когда он потерял память! Знаешь, он очень умный. И объясняет так просто даже сложные темы, что всё становится понятно. Сейчас я даже думать боюсь, что тогда – если бы мы рассказали кому-то! – Гордея Николаевича могли уволить из школы.

– Ага, – смеюсь в ответ. – И не расскажем!

Гордей Николаевич – это наша с Сашей тайна. Хоть нас обоих пытали домашние, а Полыгалова со Свиридовым именно в этот день обыскались и потому устроили на следующий день допрос с пристрастием. Но мы все равно ничего не сказали, где были. Потому что – кто знает! – оставят ли старого физика в школе, если вдруг выяснится, что он даже учеников иногда не узнает, а маленький сквер принимает за большой непонятный лес. Гордей Николаевич, может, и сам бы ушел после такого, но он ведь и не знает, что конкретно было. А мы молчим как настоящие заговорщики. Зато Саша подружился с Гордеем Николаевичем и частенько заходит к нему домой, как вчера. Но мне с ними действительно скучновато: говорят они сплошь о физике и физических законах, поэтому я захожу пореже.

Стоим с Рябининым у моего подъезда – уже опять почти ночь, и надо расходиться. Пожилая соседка Жоржетта сверху плетется с полными сумками и подозрительно смотрит на нас: не нравится ей, когда молодой человек с девушкой стоит рядом. Соседка эта уже и маме жаловалась, но мама у меня молодец: ответила, что очень рада за меня и радостным голосом попросила рассказывать почаще, как у меня все хорошо, чем основательно вывела тетку из себя. Зато больше желания ябедничать не возникает. Расстаемся легко, до завтра. Бегу вверх по ступенькам и вдруг понимаю, что давно уже не реагирую на Мурку, грязную по самую моську.

– Милый ребенок, ты на часы смотреть не пробовала? – мама укоризненно качает головой. – Всё понимаю, весна, дружба… Хорошо, что из кухни окно к подъезду выходит.

– Да мы, вроде, недолго… – неуверенно тяну в ответ. – Только попрощались, и все.

– Ваше «быстро» длилось один час пятнадцать минут с того момента, как об этом сообщила наша любимая соседка, – смеется мама.

– Опять, значит, прибежала жаловаться, – ворчу я, утаскивая собаку в ванную для вечерней помывки лап.

Как хорошо, что у меня такая мама. Да, не директор ресторана. И не хозяйка модного салона красоты. И не ездит на крутых машинах. Нет у мамы не машины, не прав. Зато она добрая и меня понимает. А еще мама сшила нам на выступление костюмы! Точнее, мы с девчонками выбрали для танца похожие рубашки и джинсы, чтобы выглядеть на сцене в одном стиле. А мама нашила на них светящиеся ленты и стразы, и теперь наши костюмы смотрятся и празднично, и необычно.

Уплетаю блинчики с вишневым вареньем без стеснения на ночь глядя: завтра у меня занятие в «Малинке» а потом репетиция с девчонками: сегодня можно лопать смело.

Все наоборот

Вот теперь я точно знаю, что такое напряжение! Учителя взялись за нас так, словно мы комплексный обед, а они весь год голодали. Хочется сбежать и закрыться где-нибудь в чулане, но – некогда. В «Малинке» идут репетиции фестивального номера, гоняют нас преподаватели до онемения в руках и ногах, а у меня ведь еще школьный номер с девчонками. Утром просыпаюсь и уже бегу, вечером еле иду. И кругом – надо, надо, надо! – но ведь, и правда, надо. На учебу, конечно, я по возможности трачу поменьше времени: не было у меня этих пятерок, и переживу. ОГЭ еще только в следующем году, в этом можно напрягаться по минимуму. А вот если я не поеду на Фестиваль в Испанию… Нет, я поеду!!! И танец в школе у нас будет лучший.

Кидаю в сумку запасные леггинсы и футболку (после занятий в студии одежду можно сразу стирать) и пакет с дошитыми мамой костюмами и направляюсь к Насте Карповой. Сегодня у нас – последняя репетиция. Завтра – юбилей в школе.

– Оля, ты чего так долго! – три мои кумушки уже заскучали и немного дуются.

– Только не говори про свою мегаважную репитицию в «Калинке-Малинке», – морщит нос Маша Окунева. – Наш номер – на всю школу номер.

Молчу. Неспешным движением достаю из сумки пакет и отдаю девчонкам. Они достают рубашки и джинсы: стразами вышиты сверкающие звезды, контуры повторены тонкой блестящей тесьмой, – и начинают ахать.

– Вот это да! – примеряет Полыгалова к себе. – Совсем другой вид! Такие костюмы – половина успеха.

– Ага, соглашается Маша Карпова. – теперь реально стильно и празднично сразу. Оль, можно мы будем в них репетировать? Нам же надо привыкнуть заранее.

Поддаюсь на эту очевидную хитрость: самой не меньше хочется посмотреть на себя в сценическом образе. Позируем перед зеркалом, как пятиклашки, и только потом начинаем заниматься. Дело сразу идет на лад: в красивом виде девчонки чувствуют себя увереннее и очень стараются. Два часа гоняю их, и только когда мои танцовщицы начинают стонать и сползать по стене на пол, останавливаюсь. Неидеально, конечно, и хорошо бы прогнать еще пару раз… Да, теперь я понимаю наших педагогов, измочаливающих нас на репетициях…

– Настя, дай водички! – показно хрипит Ленка.

– И мне, и мне большую чашку! – солидарно изображает приступ жажды Маша.

Настасья приносит большой графин с черничным морсом и чашки. Пьем с удовольствием, как самый божественный на свете нектар. Девчонки обсуждают выступление, спрашивают меня о каждой мелочи. Отвечаю, а сама думаю про Сашу. Прошло уже столько дней, как он уехал. Сначала писал, а потом все реже. Говорит, ходит на какие-то лекции и занимается по программе этого самого уникально-умного Новосибирского центра.

– Оль, ну, Оль!.. – Ленкино нытье наконец-то возвращает меня в мир. – Можно костюмы у меня побудут, а? Я только повешу аккуратно и буду смотреть, даже не надену!

Как откажешь этим горящим мольбой глазам?

– Бери, только осторожно, – киваю в ответ.

– О чем ты, я же сама опрятность! – Ленка быстрым движением убирает пакет к себе в сумку. «Рыбки» завистливо, но молча провожают взглядом пакет с костюмами. Понимаю их: нет, наверное, большего удовольствия, чем перед выступлением смотреть на костюм, висящий где-нибудь на дверце шкафа в твоей комнате. Все еще впереди: и последняя суматоха, и волнение перед выходом, но сам этот праздничный момент с его волшебной атмосферой живет здесь, в твоей комнате. Будущая радость танца и движения, восторг от того, что зал смотрит на тебя и следит за каждым твоим движением, упоение от аплодисментов… Ты смотришь на костюм – каким бы простецким он ни был! – и чувствуешь будущее, которого еще нет. И которое уже есть – прямо перед тобой, и можно подойти и потрогать рукой или просто смотреть и наслаждаться. И от этого на душе так сладко, так трепетно, так много мечтаний…

…

В такое важное утро будильник решил промолчать. Ну, в его подлой натуре я никогда не сомневалась. Но Мурка… Залезла ко мне в ноги, улеглась, как барыня, и храпит! В итоге я почти проспала, и собираться пришлось наспех. Собаку вывела всего на пять минут, придется ей терпеть: сегодня приду не скоро. Одним движением вытряхиваю из шкатулки в сумку поверх тетрадей и учебников косметику, лак для волос, резинки-заколки: я все-таки в плане выступлений человек более опытный и знаю, что в последний момент невидимки вдруг ломаются, а косы расплетаются. Так что лучше взять «про запас».

Выдыхаю уже в школе, шмякнув сумку на парту: успела. Ленка, ворона, тоже, что ли, проспала? Странное дело. Смотрю на часы: до урока семь минут, наверное, красится Полыгалова моя. Вот уже и химичка пришла. А Ленки нет… Строчу ей сообщение за сообщением, а она «была в сети вчера 23:47». Странно… Хоть бы химичка вышла из класса, я бы позвонила тогда! Так нет ведь: раскрасила доску новыми формулами и любуется собственным творением, как картиной Малевича.

Звоню Ленке, с трудом дождавшись звонка: не берет. Звоню снова. Еще и еще. Не берет! Слоняюсь по коридору от стены к стене. Что делать – не знаю. Ну, как же, как же такое может быть: расстались вчера в девять вечера, все было нормально. Что случилось? Куда она делась? Где костюмы? Что делать?! В голове тысяча вопросов, каждый из которых сводит меня с ума.

А вот и Рыбки: лица встревоженные.

– Оля, где же Лена? – Маша с Настей чуть не ревут.

– Понятия не имею, трубку не берет, в сети ее нет, – я сама готова схватиться за голову и расплакаться.

– Может, сбегать к ней на перемене? – от волнения Настя теребит пуговицы на блузке. – Ты же знаешь, где она живет?

– Знаю, – устало прислоняюсь к подоконнику коридорного окна. – Только бежать туда минут пятнадцать-двадцать в одну сторону. А день укороченный, осталось два урока, и потом концерт.

Рыбки в ужасе всплескивают руками и ныряют в вечно орущую толпу.

– Олечка, – а это уже Максима подкралась ко мне со спины. – Мы все очень ждем ваш номер. Девочки на днях мне по секрету сказали, что ты поставила великолепный танец. Надеемся на вас и на тебя в первую очередь!

Сима Петровна, кивнув мне на прощанье, тут же сливается с пестрым коридором. Даже не знаю, хорошо ли, что она не заметила отсутствия Полыгаловой. Я бы сейчас тоже с удовольствием мимикрировала под цвет стены, но, увы, жизнь – это вам не фэнтези. Здесь – раз! – и не спрячешься в другой реальности. А одноклассники, как назло, сегодня подходят один за другим и говорят: «Давай, Олька!», приходится только кивать в ответ… Нет, они, конечно, не назло. Но вот Ленка… Да где же она?!

В неимоверном отчаянии отсиживаю оставшиеся уроки. Миллион сообщений Полыгаловой остаются непрочитанными. У всех сегодня праздничное настроение, учителя шутят, улыбаясь в ожидании праздника. Ребята мне подмигивают через каждые пять минут, словно все зависит только от меня. Хотела бы я, чтобы это было именно так…

И вот – наконец-то! – после третьего – последнего на сегодня – урока звонит Полыгалова.

– Оля, я не приду…

– Але, ты чего там шипишь?! – ору я, с трудом разбирая неожиданно тихий Ленкин голос.

– Оля, у нас в подъезде прорвало холодную воду. Квартиру затопило, мы полночи воду откачивали, – кашляет и гундосит Полыгалова. – У меня тридцать девять и шесть.

Лихорадочно стараюсь усвоить информацию. Так, значит, Ленка не придет…

– А костюмы?! – выдыхаю в трубку.

Полыгалова молчит.

– Лена, где костюмы?! – чуть не реву я. – Что с ними?

– Они висели на вешалке, около стены, – всхлипывает Ленка. – А трубу там как раз и прорвало. Ржавую-ю-ю-ю-у-у-у-у…

Хватаю воздух ртом, не в силах даже ругаться. Ленка ревет в трубку. Кто-то вбегает в класс, и говорит, что пора идти. Автоматически выхожу из класса, уже в коридоре понимаю, что телефон в руке продолжает хлюпать: я забыла отключиться, а Ленка, видимо, сейчас совсем ничего не соображает. Нажимаю сброс звонка. Выхожу на улицу, стою на крыльце и смотрю в никуда. Мимо пробегают в обе стороны взрослые и дети: до начала концерта осталось полчаса.

Рыбки находят меня и встают передо мной с тревожными лицами.

– Костюмов не будет. – деревянным голосом сообщаю им. – Полыгаловой тоже.

Рыбки так сильно бледнеют что, кажется, прямо сейчас растворятся в воздухе.

– Танцуем втроем, в чем пришли, – констатирую сухо, как судья, выносящий приговор.

– Нет, нет! – восклицает Маша. – Ты что, ты что! Я в платье, ты в джинсах, а Настя вообще сегодня в брюках пришла.

– И что теперь, не танцевать?! – взрываюсь я.

– Я… я не буду, Оля, прости, – Маша смотрит куда-то в сторону. – Я не смогу так, когда все совсем по-другому…

– И я не смогу, – вслед за подругой отворачивается Карпова. – Мы все равно завалим все без костюмов и втроем.

– Не сможете?! Да вы что? – от бессилия мне хочется заорать на них изо всех сил. – У нас вариантов нет, на нас же класс надеется весь, и зал уже полный. Вы думаете, мне сейчас легко?!

– Оля, прости, – рыбки придвигаются друг к другу, и это плохой знак. – Все равно ничего не выйдет, зачем еще и на сцене позориться.

Девчонки берутся за руки и бредут в конец школьного двора.

Стою одна. Запоздавшие шумные гости с хохотом ворвались в школу и затихли где-то в коридоре. Последний апрельский ветер морозными иглами втыкается мне в кожу. Надо идти. Надо идти туда, куда идти не хочу и не могу. Как все глупо…

В актовом зале звучит гимн школы: значит, концерт уже идет. Захожу в кабинет, находящийся позади зала, где все толкутся, трясутся, разминаются. Встаю у стены, сбоку от выхода со сцены. Хор седьмого «Б» счастливый вбегает в кабинет: обнимаются, прыгают, радуются, что хорошо спели. Команда седьмого «В» в костюмах под девятнадцатый век выстроилась в очередь: явно собираются делать какую-то инсценировку. Пока они декламируют, переодеваю сменку на кроссовки.

– Ты что, одна будешь? – как будто откуда-то с потолка свешивается ко мне кудрявая голова Антона Укупчика – длинного блондина из 10 класса, школьного франта и постоянного ведущего всех праздников.

– Одна, – без всяких эмоций соглашаюсь с ним.

Антон хмыкает и, как только аплодисменты сгоняют семиклашек со сцены, солидно вышагивает вперед.

– А теперь команда… Соло восьмого «А»! Оркестр, вальс! – шутливо бросает в зал юморист-Укупчик и возвращается за кулисы.

– Давай, давай, ты чего! – практически выталкивает он меня.

И я прыжком оказываюсь на середине. Вот они – сотни глаз, которые я так люблю! Вот они – сотни лиц, которых я сейчас так боюсь!..

Раз, два, три, начали! В-в-в-бамц! – шлепает в записи барабанщик по тарелкам, и музыка несется вскачь. Кручусь, как могу, но ведь главная идея танца – в перестановках. А как я могу переставлять сама себя? Отрабатываю по максимуму, кланяюсь, зал вяленько хлопает. Вваливаюсь за кулисы и сбегаю из кабинета прочь, на ходу роюсь в сумке, чтобы не поднимать горящее, как факел, лицо. И врезаюсь в Максиму и наших – стоят кучку в коридоре, у двери в актовый зал.

– Оля, как же это, – растерянно разводит руками Сима Петровна. – Вы же хотели показать грандиозный танец, костюмы какие-то яркие у вас были сделаны. А тут ты одна, в серых брюках?.. Мы так надеялись на тебя…

– Да уж! Как-то слабенько! А мы-то думали!.. – выстрелами колючих взглядов добивают меня одноклассники.

Стою, понурив голову. Что я могу сказать? Что Ленка потопила костюмы и еще и не пришла, вдруг вздумав заболеть? Что Рыбки струсили и бросили меня прямо перед выступлением? Что я выступала одна за всех и отдувалась за весь класс? Что это изменит? Не хочу оправдываться. Когда-то я так хотела это выступление. И вот ведь как все вышло: вместо радости и уважения – обида и конфликт. Все наоборот…

Обхожу родной класс, ставший в один момент чужим, и бегу по лестнице вниз.