Дело всей моей смерти

***

Вижу среди миллионов лиц одно серое пятнышко, будто не проявился снимок, оставшись неясным, мутным. Спрашиваю и получаю ответ: это мой сын, мой и Лады. Так и не родившийся сын. Она тогда сделала аборт. Не настаивал, сама решила. Когда сказала про беременность, ляпнул: мол, смысл безотцовщину плодить. Я же женатый был на Томке, дочка Валюшка и сынок Митюха подрастали. И менять в своей жизни ничего не собирался. С Ладкой у нас любовь была, долго на две семьи жил, почти десять лет. Не считая всяких других мимолётных увлечений. Я же нормальный мужик, охоч был до бабёнок. И усилий никаких особых не надо: дичь податливая, по доброй воле в силки залетала. Ладка не такая, долго её добивался, не шла в руки птичка. Заарканил и держал, боялся выпустить. Известно, что достаётся трудно – ценится дорого. Только сломала птичка клетку, упорхнула. Сам, дурак, виноват. Всё из-за сынка не рождённого. Веры мне не стало, когда отказался от него. Знаю, здесь, на суде, вины мужской нету за убийство дитя во чреве. Если баба сама ребёночка внутри не травила, и она невиновна. Виноват тот, кто инструмент держал, чьи руки живое убивали.

Почему так невыносимо глядеть на это мутное пятнышко? Спасибо, просветили. Оказывается, когда Ладку кромсали, вырезая сына моего, она меня прокляла, и тем проклятием переложила вину на меня. Сроду не знал… Слыхал про материнское проклятие – самое сильное оно, сильнее не бывает, но тогда ведь не думал… Только теперь вижу: родичам за меня стыдно. Понимаю, какой великий проступок совершил. Как надо было поступить, чтобы не пришлось сейчас мучиться? Всё бы отдал, лишь бы не лезло в глаза пятнышко мутное, от которого всю душу в раскалённую спираль скручивает. Как сказать Ладе, что раскаиваюсь я? Как прощения попросить? Снова подсказали: мол, попробуй ей присниться. Присниться и одно лишь слово сказать: "прости". Трудно, но не обещал никто лёгкой жизни… после смерти. Изо всех сил бьюсь. Так птица грудью в стекло долбится, в кровь разбиваясь. Больно, страшно, но желание такое сильное – на всё другое плевать. Только ничего она не видит, не снятся ей сны. Устаёт сильно, спит, как убитая. Она даже не знает, что я умер.

Ужас, сколько плохого, тёмного, мерзкого за жизнь наделал – такое чувство, будто в грязи кувыркаюсь, и все эти лица, которые вокруг, с собой в грязь тяну. Хочется притормозить на хорошем, задержаться подольше, дух перевести…

***

На экране я пью кофе. Без кофе дня прожить не мог. Вроде ритуала. Закрутишься белкой в колесе, одна возможность выскочить – кофейку хлебнуть. Не гурман я, и растворимый хорош, особенно "Чибо" любил. Или "Чёрную карту". Чайная ложка с горкой кофе, две ложки сахара на большой бокал кипятка. Ещё лучше – с сигаретой. Хоть минут пять-десять просто посидеть, передохнуть, не думать ни о чём. Пью не торопясь, по глоточку, и отпускает потихоньку. Только чувствую запах, вкус, сладость… Смотрю на лица вокруг. Им хорошо, они всё чувствуют вместе со мной. Странно, ведь говорят – кофе вредный, и от сигарет одни болячки. Но не осуждает никто. И снова ответ в башке сам собой всплыл: радость, отдых. Силы коплю, силы даю. Им даю, всем моим, кто тут. Получается, им сила моя нужна, хорошая сила, не запятнанная ничем плохим. И что тело губил, что желудок садил, мотор изнашивал, не шибко важно. Важнее простая радость, которую мне чашка кофе приносила. Она не только моя радость, не только для меня – для всех.

Шашлык. Очень любил я это дело! Не то чтобы вкусного мяса от пуза нажраться, хотя и это тоже, но больше всего готовить обожал. Говорил мне один старый армянин: возьми с горного пастбища молодого барашка, зарежь, разделай, дай мясо в руки женщине – и она его испортит. Всегда мясо на углях сам делал, никому не доверял. Вот и дошёл фильм до памятного шашлыка. Приехали на дачу к приятелю втроём – хозяин и я с Ладкой, полюбовницей. У нас тогда только начиналось, романтика и всё такое. Гарцевал перед ней, гоголем ходил. Блеснуть решил. Время голодное было, мясо удалось достать совсем для шашлыка не подходящее – кусок старой говядины, одни жилы да болонь, собак кормить в самый раз. Нет уж, из свежего филе каждый дурак шашлык приготовит, а я из этих обрезков вкуснятину сделаю! Вдохновение накатило, какое, наверное, у художников бывает. Или композиторов. Первым делом нарезал мясо на кусочки. Зелени взял много – петрушка, укроп, кинза, лучок зелёный. Накрошил, соль с перцем туда же, и начал мясо с зеленью руками мять, как старый армянин учил. Долго мял, старался, аж пальцы стало сводить под конец. Дал ещё постоять, нанизал на шампуры, вперемешку с кольцами лука и дольками помидор. Дрова в мангале прогорели, жар от углей пошёл. Жарил старательно, ни разу не отвернулся. Вовремя картонкой помашу – угли раздую, вовремя водичкой сбрызну – пламя загашу. Аромат пошёл – с ума сойти. Получилось мясо с корочкой, внутри нежное, соком истекает. Ладка в восторге, никак не ожидала такую вкуснотищу из обрезков отведать. Сказала, лучше шашлыка в жизни не пробовала. Я прям расцвёл весь – не зря старался… Смотрю вокруг – мои мной гордятся, а остальные – радуются. Угодил, значит. Слава богу.

Чему ещё в жизни радовался, что любил? Схемы рисовать. Когда сколотил бригаду и стали калымы брать на электромонтаж, первым делом надо объект посмотреть, с коммуникациями разобраться, что где. Заказчика послушать, его пожелания. Потом сажусь, листок бумаги с карандашом – и начинаю рисовать разводку. Тут всё надо учесть: мощности правильно распределить, где коробки, где автоматы поставить, какие линии выделить. Есть и хитрости, и нюансы. Тут я – ас, тут мне равных нет. Рисую легко, играючи, рука сама линию ведёт, а в голове уже вижу, как оно всё в натуре будет, как всё заработает, как дом наполнится светом и теплом. Сразу понимаю, где материалы возьму подешевле. В смету заложу по средней цене, разница бригаде в навар пойдёт. Рисую, на сердце хорошо – горы бы свернул. Теперь не один я с таким настроением приподнятым – все мои за меня радуются, что нашёл дело по душе и делал его с радостью. Много это для мужика значит, я и при жизни знал. Только не знал, что на высшем суде за правильный выбор своего дела многое зачтётся и многое простится. Многое, да не всё.

***

Есть такие провинности, за которые прощения нет. Пока жив был, враньё большим грехом не считал. И по бабам ходить от законной жены. Эти два греха в связке ходят: изменил – соврал. Все же знают: мужик – самец, у него в инстинктах прописано семя по белу свету сеять, чем больше – тем лучше. Природа такая, ничего не попишешь. Только теперь мне дали понять: природа у животных, а человек на то и человек, чтобы границы знать и ставить их перед собою. Тело, может быть, и требует каждую смазливую тёлку в койку завалить. Но душа предательства не терпит. Измена жене, матери детей твоих – это предательство семьи. Показали мне тут: чужой бабе присунул – силу ей отдал. Она счавкала, не поперхнулась, дальше пошла. Только ту силу ты у своих детей забрал. Много гуляешь налево – дети болеют, слабеют. Может статься, внуков тебе уже не народят – силёнок не хватит новую жизнь в мир выпустить. Были бы волосы – дыбом бы встали, когда припомнил, сколько у родных кровинок отнял и на сторону перетаскал. Ох, детушки мои, натворил я делов…

С враньём вообще швах – врал, как дышал. Иногда во вкус войду – присочиняю, когда и надобности особой нет. Теперь каждое слово лживое падает внутрь, навроде капли расплавленного металла, и жжёт нестерпимо. Корчусь, извиваюсь ужом на сковородке, не знаю, куда глаза прятать. Сплошная грязь и унижение. Все мои унижены. Все чужие презирают. Всем плохо, всем миллионам лиц плохо от моего вранья. Глянул на родичей Томки, жены моей. Им горше всех. Они всё видели, ещё когда живой был. Они кумушек посылали, которые глаза пытались супруге раскрыть. Вот почему народная мудрость гласит: сколько верёвочке не виться, всё одно конец будет. И про тайное, которое становится явным. В этом мире, по ту сторону смерти, видно всё. И в живой мир это знание просачивается. Любое враньё всегда всплывает, теперь точно знаю, и от расплаты не убежишь. Раньше думал, мол, вру для покоя в семье, чтобы тишь да гладь. Типа ложь во спасение. Только это всё ерунда, ничто не оправдает ни единого слова лжи. Враньё порождает грязь и презрение, больше ничего. И стыд родичей за тебя, что ты такой дурень, олух царя небесного. И сволочь.

Говорить легко – пережить трудно, когда малейший твой проступок, даже мысль плохая, такими муками оборачивается – не приведи господи… Только всему бывает конец. Прокрутились последние кадры, где я на больничной койке от боли загибаюсь, и кончилось кино про мою жизнь.

Шёл фильм ровно сорок дней. А показалось, будто тянулся он сорок веков.

***

Что теперь? Суд окончен, дальше – жизнь в загробном мире. Теперь я – один из них, лицо в стенке шара. Теперь и я вместе со всеми принимаю тех, кто приходит сюда. Я больше не подсудимый – судья. Тысячи людей умирают, и я вижу тысячи экранов, успеваю понимать и сопереживать, осуждать и сочувствовать. И на свои думы и дела места полным-полно остаётся.

Многое изменилось за сорок дней. Понял столько всего про жизнь, сколько и не чаял понять. Пока живой был, суетился, метался, прогадать боялся. Искал удовольствий, всё больше там, где не надо. Мало в мире праведников, которым на суде за каждую минуту жизни только радость и гордость достаётся. Может, и вовсе таких нет.

Почему не знал, как надо жить, чтобы не было после смерти мучительно больно и стыдно перед своими и чужими? Так знал ведь. Заповеди есть, их не прячет никто – бери, пользуйся. В Библии написано, знаю, от бабки слыхал, в детстве рассказывала. Взрослым читал на стенке в кинотеатре "Моральный кодекс строителя коммунизма". Если шелуху про коммунизм отбросить, по сути, те же заповеди, только в профиль.