Читать книгу: «История одного сражения», страница 11

Шрифт:

– Нельзя говорить так, господин, – сказал он, стараясь сделать свой голос как можно более приятным для слуха и мягким – безуспешно, впрочем: слова застревали у него на языке, точно мелкие камешки в прорезях самодельного решета. – Раз ты обещал вернуться – нужно держать свое слово. Наш командир… то есть, его помощник, но он всем нам был за командира, – имя покойного Мебехти так и не сорвалось с его губ, хотя мучительно кольнуло в груди незабытой болью, – он нам говорил, что мужчина всегда должен отвечать за свои слова…

Господин Табит глухо расхохотался – ни тени веселья не было ни в звуке его голоса, ни в сотрясавших плечи судорожных полувсхлипах; однако глаза его остались сухи, и юноша мысленно порадовался этому, решив, что сумел все же подобрать нужные слова.

– А я и ответил, не видишь? – указывая на подтянутый перевязью к груди обрубок правой руки, спросил бывший командир. – По молодости еще, бывало… по дурости говорил – за страну свою, за нашего живого бога умру с честью, а о большем и мечтать не стоит! Потом уже… поумнел, как женился и как девочки наши родились… там жизнь-то ценить и научился, – голос его гас и слабел, будто утекавшая из разбитого кувшина вода – прежней злости в нем не осталось и следа. – Умереть-то, может, и готов был… Сам понимаешь – служба такая. Ты теперь многое понимаешь ведь, парень? – взглянув на него с тоской и болью, хрипло спросил он вдруг.

Маду кивнул, не решаясь отвести глаза – ему казалось, что от этого ответа почему-то зависит намного больше, чем он готов был представить; точно вся жизнь этого уже не молодого, сильного и беспомощного человека, распятая и выскобленная, как шкурка свежепойманной антилопы, лежала перед ним. Бывший командир отвернулся, помолчал немного и сухим, шелестящим шепотом произнес наконец:

– Ладно, парень: пойдем, что ли…

Тягостное бремя этого разговора все еще лежало на плечах Маду, когда они приблизились к дому: не отпустило его ни тогда, когда слуга-привратник – немолодой уже, сгорбленный годами темнокожий нубиец – отворивший им, первый бросился в ноги возвратившемуся господину с неподдельной радостью, а затем метнулся опрометью по садовой дорожке – сообщить находившимся в доме; ни тогда, когда хозяйка, еще довольно молодая и удивительно красивая женщина, хотя и с побледневшим, осунувшимся лицом и обведенными глубокой тенью от бессонных ночей глазами, мимо него метнулась к мужу и зарыдала от облегчения. Следом за ней по лестнице, ведшей на второй этаж, выбежала девочка лет двенадцати – черные кудри ее разметались вокруг головы облаком, заброшенный за спину по-мужски старенький лук сиял потертой кожей – и тоже повисла на шее у отца без единого слова.

Маду стоял посреди этого праздника великой пережитой горести и великого же новообретенного счастья, как никогда чувствуя себя чужим, бесполезным и неловким. Он не знал, что сказать – и нужно ли ему вообще представляться, обращая на себя внимание, по праву предназначенное хозяину дома; и опомнился только завидев на лестнице тонкий девичий силуэт в домашнем светлом платье.

Кифи стояла наверху, очень бледная, но спокойная, в отличие от матери и сестры; на руках она не без труда держала пухленькую девочку лет четырех – та возилась и тянула ладошки к ее ярким волосам, что-то гулькая на своем детском языке.

– Отец… – шепнула наконец девушка – Маду и забыл, насколько тихо обычно звучал ее голос! – и медленно, локтем касаясь перил, шагнула вперед: под ноги на ступени она не глядела, точно не замечая, и юноша против воли напрягся, приготовившись подхватить ее.

Однако Кифи не упала; подойдя ближе, она осторожно передала господину Табиту вновь радостно залопотавшую сестру – тот здоровой рукой прижал малышку к себе, поцеловал в лохматую темноволосую макушку – и лишь затем вдруг с несвойственной ей, насколько Маду мог судить, порывистостью прильнула к груди отца.

– Как же… Что случилось? – выговорила она с трудом, полными слез глазами глядя на то, что осталось от его правой руки. Господин Табит осторожно погладил ее по спине и ответил с тихим достоинством, внезапно остро напомнив прежнего себя:

– Так бывает, дочка. На войне… на службе его величества, да будет он жив, невредим и здоров, чем-то порой приходится жертвовать!

– Да это, это все ничего, – утирая глаза, повторяла госпожа Танафрити. – Главное, что живым возвратился!

– А ты, дочка, – продолжил меж тем бывший командир, будто осененный какой-то внезапной мыслью, – ты разве не должны быть сейчас в храме?

Кифи опустила голову; огненные кудри ее полностью скрыли лицо. Мать ласково потрепала ее по плечу и, напоследок шмыгнув носом, с шутливым возмущением сказала:

– Зачем такое говоришь ей, отец? В такой день и не прийти к семье – возможно ли? Мы все тебя здесь ждали, а наша Кифи – больше всех!

– С тех пор, как ты уехал, мне часто снилось по ночам… Снилось что-то страшное, и всегда – о тебе. Я боялась, вдруг ты болен или тяжело ранен – говорят, великая Исет иногда посылает своим верным видения о грядущем, – призналась девушка шепотом; средняя сестра ее шумно фыркнула, выказывая свое пренебрежение к таким суевериям, и господин Табит невольно хмыкнул тоже, хотя тотчас с горечью признал:

– Стало быть, не зря виделось. Мне еще повезло – вот этот парень меня из такой рубки вытащил, из какой не каждому бывалому бойцу ход имелся бы, – указал он на Маду, и тот похолодел: взгляды всех женщин в комнате тотчас оказались устремлены на него – в том числе и Кифи, чьи темные глаза, казалось, жгли его насквозь.

– Благодетель, спаситель наш! Да будет всегда в доме твоем всяческое благополучие и довольство, – заговорила первой госпожа Танафрити; подойдя ближе, она, казалось, намерена была пасть на колени или обнять Маду, как близкого родича. Юноша косо отшатнулся – сама мысль о том, что эта ласковая, приятная женщина станет так унижаться перед ним, да еще на глазах своих дочерей, ужаснула его. Невольно он подумал о своей матери: та никогда не была столь красива, хотя и умерла примерно в том же возрасте, но глаза у нее полнились такой же нежностью, тихим и добрым светом, что и у госпожи Танафрити – и горькое, мучительное чувство одиночества захлестнуло его душу.

– Мне нужно идти, господин. Моя семья… сестра, ее муж, мои племянники – они меня уже, должно быть, заждались, – пробормотал он неловко и поспешил выйти прочь. Глаза застило – не слезами даже, а какой-то сухой, горячей пеленой – и лишь на мгновение ему померещилось, как, застыв подле отца, внимательно и тревожно глядела ему вслед Кифи…

На улице у дома Джесеби было людно: помимо того, что в городе уже вовсю шло празднование, Маду еще издалека увидел троих незнакомых ему людей, один из которых ожесточенно стучал в запертую дверь, а двое других поддерживали его разнообразной бранью. К удивлению юноши, буяны на первый взгляд показались ему совершенно трезвыми, а причиной их недовольства, очевидно, выступала именно закрытая дверь. Последнее и впрямь было удивительно, ибо в Уасете каждая собака знала, что кузнец Джесеби отродясь не отказывал кому-либо платежеспособному в заказе, не говоря уже о том, чтобы посреди дня запирать лавку и не выходить к посетителям.

Однако не успел Маду подойти ближе, дабы прогнать незваных гостей – мало ли, что могло случиться за время его отсутствия: сперва он вообще подумал о самом страшном – как дверь неожиданно распахнулась, и на пороге появился хозяин дома. В правой руке тот держал тяжелый деревянный поднос, на котором обычно при работе раскладывал свои инструменты, и, потрясая им, грубо потребовал:

– Сказано вам, проваливайте! Никого сегодня не принимаю. Сын у меня с войны возвращается, встречать его иду!

– Перепил ты, старик, что ли? Вон же твои сыновья, все трое, у тебя за спиной! – тыча пальцем в темный прогал двери позади кузнеца, возмутился осипшим голосом один из посетителей. Джесеби замахнулся на него подносом.

– Ах ты, мерзавец! Сейчас как выйду – смотри, извиняться поздно станет, – проревел он, шагнул вперед – и остановился, как вкопанный, завидев посреди улицы Маду с тяжелым узлом за спиной. С порога раздался дружный счастливый вопль, и двое мальчишек, одиннадцати и девяти лет, бросились по обе стороны от отца навстречу юноше.

– Ну тихо вы, тихо, паршивцы! Вернулся я, нечего реветь, – смущенно забормотал Маду, по старой привычке пытаясь подкинуть на руках младшего из племянников. – Неху, ты чего тяжелый такой стал-то? Вот ведь вымахали вы оба! А где Сенми? – впрочем, это спросил он совершенно зря: старший сын его названого отца тоже уже спустился с крыльца и мимо ошалевших посетителей прошел к нему, чтобы обнять.

– Это в первый и последний раз, братишка. Будет новый поход – пойду вместе с тобой, – решительно заявил он. Маду глянул на него, фыркнул и, не сдержавшись, сдавленно расхохотался.

– За что ты так? Сестра же меня убьет, когда узнает, – только и сумел выговорить он; слезы, веселые и отчаянные, душили его. Сенми от души засмеялся, приняв это за шутку:

– А что? Я уже ходил в казармы, упражнялся…

– Ну, будет вам донимать парня, поганцы, – прервал его кузнец Джесеби: он подошел к приемному сыну позже других, лишь окончательно овладев собой и скрыв едва заметную дрожь в голосе привычной грубостью. – Ступайте в дом да скажите обо всем матери; мы сейчас к вам придем! Давай-ка сюда свои пожитки, парень… ох, и тяжелые же! А вы что встали? Сказано вам, проваливайте: так и быть, прощаю вас сегодня, – адресовал последние свои слова он все еще неуверенно топтавшимся перед домом неудачливым заказчикам. Те вразнобой забурчали что-то невразумительное, но действительно поредпочли ретироваться, наконец поняв, что переговорить с кузнецом по своим нуждам не выйдет.

– И поганец же ты, хуже этих сопляков. Хоть целый вернулся! Сегодня же в храм Амона трех баранов отправлю за твое возвращение, – снова заговорил Джесеби, неловко хлопая юношу по плечу: ему, загоревшему под солнцем дешерет почти до черноты, в кое-как перелатанном доспехе и с чужим, ставшим тверже и строже лицом, он уже не решался отвесить привычный подзатыльник от избытка чувств, но и обнять не мог, опасаясь не сдержаться и взвыть в голос от облегчения.

Маду неожиданно осознал, что понимает эти его мысли – хотя прежде то, что думали другие люди, было для него недоступно; однако слишком много видел он в минувшем походе мужчин, от боли и горя дававших волю своим чувствам, чтобы их стыдиться. Не став дожидаться, пока суровый кузнец отвернется с нарочито безразличным видом, он сам обнял его: крепко и искренне, стараясь спрятать как можно дальше собственную боль.

– Я тоже рад вернуться, отец, – пробормотал он, надеясь не выдать себя изменившимся голосом, и широко, почти как прежде: – Мне так много нужно тебе рассказать! И еще я пригласил к нам моих новых друзей – мы вместе с ними служили, то есть, служили-то с одним: его зовут Суди, и он непременно понравится вам всем; а его брат Панебу – лекарь, мы с ним примерно одних лет, но это… когда ты с ним познакомишься, то не поверишь в это: так много он знает, и еще…

– Всех ждем в гости, милости прошу! Жена-то столько всего к твоему приезду наготовила – в неделю не проедим, – хлопнув его по спине, заверил Джесеби. Из-за спины его Маду уже слышал голос сестры – должно быть, та, услышав слова сыновей, бросила все и тотчас метнулась к дверям – и у него самого хоть немного отлегло от сердца. Он наконец-то был дома и знал это.

Первые дни в Уасете прошли для него в какой-то странной горячке: юноша то хватался за работу по дому, то снова отправлялся в кузницу, хотя и успел многое забыть за прошедшие месяцы, то часами сидел с племянниками и сестрой, пытаясь вызнать все, что упустил из-за своего отсутствия; он успел обойти всех соседей, по которым, как выяснилось, соскучился тоже, сходил в казарму столичного гарнизона и выяснил, что должен явиться к началу учений среди очередной группы новобранцев. До этого времени оставался почти месяц – и времени у Маду, таким образом, оставалось слишком много.

Их отряд оказался полностью расформирован; часть бойцов, тех, что были родом не из Уасета, получили позволение на время возвратиться к семьям – в числе их оказался и повышенный до звания полноправного вестника юный Менна – прочие же, равно как и не имевшие своего жилья, так и остались жить в общей казарме. Изначально так планировал сделать и Суди: после смерти отца он, как выяснилось, сразу же продал злосчастный дом, из которого тот когда-то выгнал его мать и сводного брата; просить же что-либо у Панебу он не стал бы ни за что.

Молодой лекарь, тем не менее, решил дело сходу: выяснив, что Суди негде жить, онв тот же день явился в казарму и не терпящим возражений тоном потребовал, чтобы брат собирал вещи и переезжал в его дом – вернее, в дом покойного господина Финехаса. Тот закономерно отказался; на последовавшие за тем почти получасовые препирательства – Панебу, похоже, подзабывший особенности воинского распорядка жизни, как назло, явился в обеденное время – собрались посмотреть даже обитатели соседних казарм. Неизвестно, чем бы закончилось это, если бы шустрый Атсу, все смекнув, не метнулся к как раз приходившему разузнать о своем назначении Маду и не рассказал ему обо всем – а тот, в свою очередь, не отправился урезонивать разошедшихся друзей.

Как два столь сдержанных, спокойных и в обычное время неукоснительно следовавших правилам человека могли столь неразумно вести себя – он, хотя и полагал себя слегка поумневшим в последнее время, понять не мог. В присутствии друг друга братья забывали обо всем остальном; и на самого Маду они обратили внимание лишь тогда, когда он самолично принялся увязывать в простыню немногочисленные вещи Суди.

– Лучше не вмешивайся во все это! Мы сами разберемся, – зашипел на него изготовившейся к броску пустынной коброй Панебу: в гневе он, как и обычно, не повышал голос, а наоборот, начинал говорить совсем тихо. Суди, зная на собственном опыте, что упрямством Маду не сильно уступал вьючному ослу, не желающему тянуть тяжелую телегу, просто отнял у друга собственные пожитки, однако затем – то ли передумав, то ли попросту сдавшись – все же принялся укладывать их уже сам.

– Спасибо тебе, – только и сказал он, не поднимая головы; к кому именно он обращался, к брату или к нему самому, Маду не понял, а потому предпочел об этом не думать.

Он проводил друзей до дому – скорее от все того же переизбытка свободного времени и нежелания проводить его в одиночестве, чем от настоящего беспокойства за них. Жилище покойного господина Финехаса не сильно изменилось с тех пор, как он и его ученик покинули Уасет: за минувшие несколько суток Панебу успел прибраться внутри, смахнуть отовсюду накопившуюся пыль и разложить по местам все инструменты и свитки, принадлежавшие теперь ему одному. Маду он пригласил войти совершенно спокойно, как своего; пока молодой лекарь накрывал на единственный общий стол, а Суди раскладывал вещи в пустой комнате, раньше принадлежавшей старому лекарю, юноша успел немного осмотреться. В сущности, обстановка в доме не сильно отличалась от той, что была в палатке господина Финехаса – те же пучки трав, кореньев и сушеных ягод, развешенные повсюду, почти полное отсутствие каких-либо излишеств и терпкий, сложный запах какого-то варева, не вполне успевший выветриться. К нему, однако, примешивался еще один, от которого у Маду мороз пошел по коже – аромат смолы и соли вкупе с едва различимым сладковатым душком, знакомым всякому, хоть раз стоявшему подле мертвого тела.

– Я настоял на том, чтобы тело господина Финехаса доставили в Уасет, – заметив его замешательство, вполголоса сказал Панебу. – Он заслуживает всех благ царства владыки Усира: никто не мог бы возразить против этого. Семьдесят дней уже миновали, и я уверен, что ему нашлось место среди правогласных – но все же завтра я хочу отвезти его в Город мертвых к его гробнице и положить с честью, с дарами, как положено… Ты поедешь со мной?

Маду заколебался: накануне к ним явился слуга из дома господина Табита, сообщивший, что в честь возвращения хозяина дома через два дня устраивается большой праздник; бывший командир надеялся, что его спаситель со своей семьей не откажется от приглашения и просил передать, что среди гостей будут и люди, с которыми юноше нередко придется столкнуться во время службы в столичном гарнизоне. Откровенно говоря, Маду не слишком желал идти: в прошлый раз он был уверен, что видел Кифи в последний раз – и искренне верил, что будет только лучше для нее, если он окажется лишен возможности видеть свою любимую и осквернять ее светлый образ собственной приземленной мыслью – однако кузнец Джесеби опередил его, заверив, что на празднике будет вся их семья.

Все же Город мертвых бывшие соратники поутру отправились все втроем. Изначально Маду намеревался как-нибудь, улучив момент, откланяться по дороге – новообретенным братьям наверняка было что обсудить без него, да и само приглашение казалось ему не более чем данью простой благодарности. Могло ли что-то другое вообще связывать этих двоих, равно упертых и принципиальных, бесконечно далеких от него в своей образованности, с ним – при мысли об этом Маду на ум приходили лишь не столь далекие пока что события; но поход был окончен, и Суди и Панебу стали свободны от необходимости долее терпеть его глупость, настойчивость и обыкновенно всех вокруг раздражающую жизнерадостность.

Напрасных надежд Маду не питал – он отлично знал, каков есть и что, сколь много ни сделал бы, едва ли стал для своих друзей подобен родственнику, чтобы звать его в подобное место; но Панебу, после смерти старого Финехаса и полуневольного спасения брата словно разом накинувший десяток лет, попросил его после первого отказа еще всего один раз – тихим, сухим голосом, каким не говорил даже в первый день их знакомства – а Суди, непривычно молчаливый и казавшийся, вопреки всему, что знал о нем Маду, донельзя измученным, посмотрел на друга до того больными, усталыми глазами, что тот сдался сразу же.

Аккуратно и плотно перевитое длинными светлыми полосами бинтов тело старого лекаря они положили в маленькой гробнице, загодя приготовленной самим покойным. Здесь же внутри покоилась мать Суди и Панебу – у западной стены стоял просторный деревянный ящик с расписной крышкой, на которой, насколько успел разглядеть Панебу, кроме имен покойной и особой защищающей молитвы заботливо изображалось предостережение обо всех опасностях, подстерегающих душу в Дуате. Это казалось как нельзя кстати, потому что сами стены гробницы изнури были из простого тесаного известняка – похоже, старому лекарю не хватило средств на дорогую роспись их, обыкновенную в последних пристанищах знатных семеров. Возможно, имелась и другая причины: на крышке ящика, который господин Финехас оставил для самого себя, те же сюжеты исполнены были куда проще и короче. Уж не отдал ли он собственное имущество для похорон внезапно скончавшейся женщины, подумал в недоумении Маду; его познания в заупокойных делах ограничивались лишь с грехом пополам вызубренной первой частью «Исповеди отрицания». Поразмыслив, впрочем, он решил, что для добросердечного и благочестивого человека, всю жизнь посвятившего спасению других от смерти, загробный путь должен был быть куда менее опасен, нежели для пусть и вынужденно, но погрешившей против своего мужа женщины; стало быть, господину Финехасу и не требовались все эти ухищрения.

Наверх все трое вновь поднялись уже к часу, когда солнце миновало высшую точку и принялось медленно, но неуклонно клониться к закату. Панебу решительно заявил, что направляется домой – для него это, разумеется, означало исключительно скромное жилище господина Финехаса Впрочем, как казалось Маду, даже имей молодой лекарь средства на покупку другого дома, он не стал бы этого делать; Панебу не говорил об этом, но видно было, что потеря терзала его нещадно и яростно. Маду помнил – сквозь толщу других, светлых воспоминаний, которыми всегда старался забить, затолкать как можно дальше последнее, самое страшное и больное – как сам чувствовал себя столь же виноватым после смерти матери, отца и обеих сестер: виноватым за то, что выжил один.

По крайней мере, от этой мысли Панебу был избавлен. Встреча с Суди как-то странно, почти незаметно, но изменила их обоих – братьев, наконец-то освободившихся каждый от собственного одиночества. В конце концов, как теперь понимал Маду, Суди не доверял ему, как и всем остальным: не мог довериться, даже если бы и захотел. Ему нужен был младший брат, когда-то брошенный и почти похороненный в памяти, нужна была эта встреча и прощение – самый страшный и желанный дар, который он мог обрести; и Панебу, по всей видимости, требовалось нечто схожее. Теперь они получили необходимое; стало быть, Маду больше не был нужен им. Всего полгода назад он, вероятно, обиделся бы на это: с какой стати эти сумасшедшие, втянув его в свои дела, теперь воротят лица и делают вид, что их тут только двое? Но, видно, изменился и он.

Дом господина Табита – одним лишь богам было известно, почему путь всех троих свернул с широких улиц вдруг именно в этом направлении, нужном лишь одному из них – заманчиво помаргивал впереди разожженными внутри огнями. Даже издалека до Маду доносилась музыка; если подойти ближе, то наверняка можно было бы различить и разговоры и смех гостей – а может, если бы ему очень повезло, услышать тот самый, серебристый и тихий, ее голос… Прежние разумные рассуждения оставили его; глядя на то, как братья идут позади него, негромко переговариваясь – Суди все еще слегка прихрамывал, и Панебу хотя и не торопился предлагать плечо, во всем усердием делать это как можно незаметнее приноравливался к его шагу – Маду усмехался с облегчением и тихой, добродушной и незлой тоской: приходило время прощаться, и теперь можно было сделать это, не почувствовав вины.

– Мне дальше в другую сторону, – соврал он, еле выдавив из себя кривоватую улыбку, которую предполагал сделать как можно более непринужденной. Братья переглянулись. Суди понимающе прищурился; в глазах его Маду явственно прочел теплую благодарность и даже смутился: разве заслужил он такое – и с чего бы вдруг сейчас?

– Как знаешь, – легко согласился Панебу, подойдя ближе и неожиданно похлопав его по плечу. – Удачи, друг мой! Не прощаемся: ты, как я слышал, теперь служишь в городском гарнизоне?

– Я? – растерялся Маду. – Да с чего бы… С чего ты это взял? – окончательно перестав что-либо понимать, он перевел глаза на Суди, но тот щурился в ответ все с тем же выражением, столь ему не свойственным: так вот, значит, в чем было дело!

– Ты! Ты… Зачем ты вмешался? – в ужасе зашептал Маду, стискивая кулаки. В голове ясно встала одна-единственная мысль: командир Табит все знает! А значит, и Кифи… Кифи теперь тоже…

Суди, как всегда, одним взглядом прочитав всю бурю чувств, охвативших его существо, покачал головой:

– Ты сильно переоцениваешь мои возможности. Его величество, да будет он жив, здоров и невредим, позволил мне продолжить службу – и не более. Помнишь командира Песемхета? С ним все было точно так же.

– Ты не он! – на миг забыв всю свою обиду, сипло возмутился Маду. За его спиной тихо рассмеялся Панебу – впервые с тех пор, как они покинули окрестности Кадеша:

– Друг мой, ты просто до невозможного наивен! Его величество – да будет он жив, здоров и невредим – лично пожелал, чтобы ты остался в столице. Неужели не понимаешь, что это значит? Для господина Табита породниться с тобой теперь – самая большая удача. Не говоря уже о том, что ты спас ему жизнь, а этот человек, кажется, умеет ценить подобные вещи, – прибавил он уже намного серьезнее и, поймав ошарашенный взгляд Маду, скрестил руки на груди: – Кстати, ты зря винишь моего брата: он настоял, чтобы я ничего не говорил господину Табиту напрямую, хотя это было и не слишком разумное решение.

– Что же ты ему сказал? – Маду глядел на него глазами затравленного зверя, к которому неспешно подходит охотник. Суди ответил за брата:

– Только то, что ты очень одинок и всегда безмерно уважал его. Даже на войну пошел именно по его примеру… В конце концов, это не слишком далеко от правды!

– Он сказал ему… Сказал о ней, верно? – хрипло перебил его Маду; он уже понял, к чему тот клонит, но какое-то малодушное чувство внутри упорно не желало принимать правду.

Прохладная узкая ладонь Панебу легла ему на плечо, заставив вздрогнуть:

– Нет, мой друг: об этом тебе лучше побеседовать с ним самому. Кстати, сегодня вечером тебе, насколько я понял, как раз представится удобный случай…

Маду почти не слышал его больше: холодная, неживая боль в груди мешала ему дышать, а каждое сказанное одним из этих двоих слово лишь делало ее все острее. Едва ли он имел право сердиться на братьев – те наверняка хотели как лучше, стремились по-своему отблагодарить его за помощь, и в любом ином случае он действительно порадовался бы этому: ему ли, безродному сироте, обижаться на чью-то заботу?

Но Кифи… Кифи… Одна мысль о том, что она – она! – навсегда окажется привязана к нему против собственной воли, принужденная забыть о своей светлой мечте служить всеми силами богам и людям – или, что еще хуже, сделавшая это добровольно, из благодарности за спасение отца – сводила его с ума, превращая в буйное, яростное животное. Думать трезво Маду больше не мог; и ступив за ворота чужого дома, он одержим был лишь отчаянным желанием защитить от самого себя свою мечту и свою любовь.

Привратник, тот самый, что встречал его и господина Табита неделю назад, с удивлением заглянул Маду в лицо, однако задерживать не стал: по всей видимости, в доме в этот день и впрямь собралось немало гостей, и прогонять не предполагалось никого. В растревоженном разуме его мелькнула мысль, что стоило прийти на другой день с ясной головой и поговорить начистоту и наедине, без гостей. Но было уже поздно: навстречу ему шел сам хозяин дома, издалека еще усмехавшийся без тени какой-либо враждебности – так, что сбежать, обидев его, юноша никак не мог.

Пребывание в заботливых руках жены и дочерей определенно пошло командиру Табиту на пользу: он будто бы слегка прибавил в весе и ступал намного увереннее. Без привычного доспеха и с опрятно, гладко выбритым лицом, в чистой и новой одежде он не казался больше тем искалеченным стариком, которого Маду привел сюда неделю назад; даже остаток правой руки его теперь был плотно и аккуратно закрыт льняной повязкой. И голос у него тоже был почти прежний, будто в бытность командиром – громкий, ясный и уверенный:

– Вот и ты, парень! Входи, я представлю тебя гостям… Да что же ты так задержался? Твои друзья говорили, что вы еще к обеду вернетесь в город…

– Друзья? – переспросил Маду, будто оглушенный, но тотчас сообразил сам – еще раньше, чем услышал ответ:

– Те двое братьев, лекарь да вестник – они приходили меня проведать и рассказали о твоей удаче. Так держать, парень! Надо будет еще узнать, к кому ты в подчинение попадешь – сам я теперь не у дел, сам понимаешь, но знакомых у меня там немало. Я тебе ведь жизнью обязан, парень, – серьезно прибавил бывший командир, вдруг отечески хлопнув его по плечу оставшейся рукой. – И благодарным быть умею, уж не сомневайся.

– Я знаю, – заверил его Маду, с ужасом сознавая, что сказать грубо и честно всю правду не сможет. Командир Табит был славный человек, смелый и честный – и язык у юноши не повернулся брякнуть, что никакой награды, а в особенности руки дочери спасенного им командира ему не нужно. Скверно выходило – скверно и грязно, как ни поверни; но Кифи, чистую и нежную, как цветок белой лилии, нужно было защитить от этой отвратительной игры здесь и сейчас!

– Господин, – начал он горячо и отчаянно, схватив от волнения хозяина дома за локоть здоровой руки, и торопливо заговорил, опасаясь быть перебитым, – господин, меня не с чем поздравлять. Панебу и Суди вас… они все перепутали. Никакого назначения нет. И я… Завтра я уезжаю из Уасета.

– Уезжаешь? – нахмурился тот непонимающе. За его спиной громко расхохотался в трапезной кто-то из гостей, сразу поддержанный остальными. Маду стиснул зубы:

– Я пришел проститься, господин.

– Эй, погоди-ка, парень, – хозяин дома цепко ухватил его за подбородок, заглядывая в глаза – и этим вдруг столь напомнив ему старика Джесеби, что у Маду мучительно заныло в груди. – Погоди, не горячись! Что стряслось у тебя? Куда ты едешь?

Юноша шумно выдохнул. Куда как проще было соврать наугад – а там и присочинить что-нибудь про давнее желание уехать куда-то и про вымышленную родню в той же местности; но, будто назло, названия всех известных ему городов разом вылетели из головы. Слепо и растерянно глянул он в лицо ожидавшему его ответа бывшему командиру и сумел выдавить лишь честно:

– Еще не знаю, господин. Это и не столь важно, наверное…

– Да как… как это не важно? Ты в своем уме ли, сынок? – настаивал тот уже не столь возмущенно, сколь с тревогой. Из дверей трапезной мягкой поступью вышла его супруга – госпожаТанафрити, кажется, так ее звали: Маду запомнил эту красивую, нестарую еще женщину с густыми черными косами и доброй улыбкой, несомненно, унаследованной Кифи – и беспокойно взглянула на мужа. У подола ее крутилась пухленькая смуглая девочка лет четырех – та, завидев отца, мгновенно растопырила мягкие ручки и с радостным визгом бросилась в его объятия; бывший командир охнул, но одной рукой все же сумел подхватить ее и прижать к груди. Поверх растрепанной макушки дочери он глядел на Маду все с тем же настороженно-заботливым выражением – точно и впрямь как на сына – и тот отступил обратно к входной двери, чувствуя, что задыхается.

– Спасибо, господин. Я ухожу, – выговорил он с трудом. – Да хранят боги Песеджет тебя, твою жену и дочь… всех дочерей – и твой дом, и твое имущество, – похоже, не только названия городов, но и вообще все слова покинули его бедовую голову – потому что Маду совершенно не знал, что еще сказать. Круто повернувшись, он пошел было прямо, очутившись в каком-то темном коридоре – затем, вспомнив дорогу, метнулся обратно, мимо опешившего господина Табита. Из трапезной все еще доносились смех гостей и музыка, когда он сам, не дожидаясь слуги, рванул тяжелую дверь – и остановился, похолодев: на плечо его легла тонкая, легкая ладонь:

– Подожди, господин!

Кифи – такая же хрупкая и нежная, как и всегда, в простеньком льняном сарафане-калазирисе и с единственной ниткой коралловых бус на шее вместо прежнего послушнического облачения – стояла в темном дверном проеме позади него, будто освещенная лучами солнца; огненные волосы ее щедро разметались по плечам и груди, сияя ярче любого убранства. Маду, ослепленный и потрясенный, невольно подчинился ее просьбе; хотя и нывшее в груди сердце кричало ему, что уйти чуть позже будет куда сложнее.

Покупайте книги и получайте бонусы в Литрес, Читай-городе и Буквоеде.

Участвовать в бонусной программе
Возрастное ограничение:
16+
Дата выхода на Литрес:
24 июля 2024
Дата написания:
2024
Объем:
220 стр. 1 иллюстрация
Правообладатель:
Автор
Формат скачивания:
Текст
Средний рейтинг 5 на основе 3 оценок
Текст
Средний рейтинг 3,8 на основе 54 оценок
По подписке
Текст, доступен аудиоформат
Средний рейтинг 0 на основе 0 оценок
По подписке
Текст, доступен аудиоформат
Средний рейтинг 4,4 на основе 416 оценок
По подписке
Текст
Средний рейтинг 4,9 на основе 19 оценок
Текст, доступен аудиоформат
Средний рейтинг 4,6 на основе 274 оценок
По подписке
Текст
Средний рейтинг 5 на основе 1 оценок
Текст
Средний рейтинг 4,6 на основе 5 оценок
По подписке
Текст, доступен аудиоформат
Средний рейтинг 4,5 на основе 165 оценок
Текст
Средний рейтинг 5 на основе 1 оценок
По подписке
Текст
Средний рейтинг 4,7 на основе 38 оценок
Текст
Средний рейтинг 4,7 на основе 14 оценок
Текст
Средний рейтинг 5 на основе 1 оценок