Читать книгу: «Три анархиста: П. А. Кропоткин, Мост и Луиза Мишель», страница 4

– Почему у тебя ни одного зуба не осталось?

– Это Лионская тюрьма так меня угостила, я там все время болел цингою, жизнь была тяжелая, все страдали… Но для меня она была особенно тяжела. Не столько физически, сколько нравственно было мучительно. Ты знаешь, к нам, анархистам, пристают как самые лучшие, так и самые худшие типы людей, и представь себе возможность сидеть в тюрьме, взаперти, в обществе негодяев. Нет ничего ужаснее… непрестанная пытка; Я чуть живой вышел из тюрьмы.

Глубоко вздохнула сидевшая с нами жена Петра Алексеевича Софья Григорьевна: «Совсем, совсем был близок к смерти; если бы не Лондонская академия – не остался бы Петр в живых; его освободили раньше срока».

Два года всего прожил в заключении этот мощный духом и телом человек, и каковы были его мучения, когда за короткое сравнительно время успели состарить его до неузнаваемости. Очевидно, что «самые худшие типы», величая себя анархистами, ничему и никому не подчиняясь и живя по воле исключительно своих страстей, умели так радикально отравить человека иного типа своим поведением, что по истечении многих лет он не мог вспомнить о днях, прожитых вместе, без содрогания. Отсюда, вероятно, та двойственность в отношении к природе человека, которая меня удивила.

III

В конце 1904 года заграничная организация отправила меня в Америку, для сбора средств на революционную борьбу. Приехали в Швейцарию два делегата, доложили, что русская колония эмигрантов в Нью-Йорке желает видеть у себя представителей партии соц.-револ. и готовит им сочувственную встречу. Меня отправили в сопровождении доктора Шидловского. Действительно, прием со стороны наших переселенцев был горячий, они делали все, что могли, для успешных сборов, для наших личных удобств и для ознакомления нас со средой самих янки. Тогда же мне посчастливилось приобрести верных друзей на всю жизнь в лице лучших американок и американцев. Дружба их так и не перестает скрашивать жизнь мою. Окружавшие меня эмигранты-товарищи предложили мне повидаться с анархистом Мостом, тогда жившим в Нью-Йорке.

Вспомнила я, что, еще блуждая по сибирским дебрям, мне случилось читать в восьмидесятых годах о том, какой большой успех среди масс имел смелый, красноречивый анархист Мост, как преследовало его прусское правительство и как после многочисленных арестов и заключений изгнало из Германии, и Мост переселился в Соединенные Штаты.

В «Русских ведомостях» писались о нем яркие статьи, и в моем воображении являлся борец здоровый, сильный, с душой пламенной и жгучим словом.

И в Америке администрация его только терпела, а знакомство с ним считалось большинством не вполне разумным поступком, и товарищи, ввиду моего полуофициального пребывания в Новом Свете, устроили наше свидание незаметным для публики. Меня предупредили, что Мост значительно постарел и последние годы страдает алкоголизмом, что лишь в редкие дни отрезвления он снова появляется на трибуне и снова зажигает в сердцах слушателей и любовь к правде, и ненависть к ее врагам. Аудитория дрожит от восторга, негодует от возмущения.

Но что все реже становились часы ясного сознания, что у себя дома он почти всегда болен, и для того, чтобы застать его владеющим собою, надо идти к нему как можно раньше утром.

Так мы и сделали. Одна из его последовательниц повела меня к дому, где жил Мост, часов в 9 утра. Дорогой она говорила, как нуждается Мост, с каким трудом агенты его собирают для него средства к жизни и что только благодаря неутомимым заботам его самоотверженной жены он не терпит постоянной нужды. Говорила, что хотя последователей анархизма и не много, но что из любви к личности Моста они ежемесячно жертвуют известную сумму, чтобы дать ему возможность издавать маленькую газету.

Она была единственным содержанием духовной жизни человека, привыкшего к широкому общению с публикой; в ней еще звучал отголосок того мощного слова, что некогда поднимало настроение всех приниженных, пригнетенных тяжелыми бедствиями подневольной жизни.