Читать книгу: «Цирковая мышь», страница 4

Глава 4. Вундеркинд

– Собирайся, Надька! Проспали! – объявил Б. и шарахнул по выключателю.

Наступил сентябрь, и меня отправили в школу. Я ужасно скучала по садику, но мама уверяла, что в школе куда интереснее.

– Там здорово, вот увидишь, – настаивала она, – ты ведь читаешь уже быстрее, чем семилетки! Что тебе в этом саду делать?

– Мне нравилось в садике! – я схватила маму за палец и принялась раскачивать ее руку. – Там коржик давали…

– Вика, твоя дочь зациклена на развлечениях, – сказал Б, и «твоя» у него прозвучало, как что-то плохое.

– Давай так, – нетерпеливо сказала мама, – если тебе в школе не понравится, я оттуда тебя заберу. Идет?

– Да это лучшая школа в Москве, – снова встрял Б. – Я ходил, унижался, чтоб ее туда взяли! Я вам дам «не понравится»!

В первый день школы Б. разбудил меня так, будто мы были в армии. От вспыхнувшего света я зажмурилась и натянула на лицо одеяло. Под веками кружились цветные точки, то соединяясь в парочки, то разъединяясь снова. Б. стащил с меня одеяло и откинул подальше. Лицо у него опухло со сна, волосы были примяты с одной стороны и растрепаны с другой. Из форточки подул холодный ветер. Мои ноги на огромной кровати казались куриными лапками.

– Мышка, только я с вами не пойду, мне на работу надо, – сказала мама, когда мы встретились на кухне. Она дернула ручку холодильника, а я села на край скамейки, потирая кулаками глаза. – Да где ж он? Вчера купила, чтоб ты поела с утра.

Я уныло посмотрела в холодильник. Там валялась сморщенная поголубевшая луковица. На нижней полке стоял стакан с какой-то мутной жидкостью, прикрытый сверху бинтом.

– Точно, наверно в сумке и оставила…Ну, за ночь-то не испортится? – мама вернулась с упаковкой йогурта, торопливо дернула фольгу сверху. Фольга оторвалась тонкой полоской посередине, йогурт брызнул маме на блузку. – Да что ж за день-то! Вот, поешь.

– Я боюсь с ним одна! – громко зашептала я, – поехали с нами, пожалуйста!

– Не переживай, все хорошо будет. Папа все равно лучше умеет договариваться.

– А можно, чтобы дедушка с нами пошел? Его все любят, вообще все!

– Ты там ее откармливать решила? – крикнул Б. из большой комнаты. Там что-то упало и покатилось, хлопнула дверца шкафа. Он выскочил в прихожую и принялся рыться в бумажках под зеркалом. Журналы и расчески съехали на пол. – Вика, где ее свидетельство о рождении? Мы опаздываем!

– Я не помню! Посмотри в отпускной сумке! – мама потерла переносицу. Когда папа что-то не мог найти, она сразу сердилась, а тут ей и в голову это не пришло. – Надя, дедушка с тобой пойти не сможет.

– Но ты ведь не спрашивала!

– У него работа, ты же знаешь. Да и не нужен нам никто. У нас теперь своя семья, – она с раздражением повела плечами, и крикнула в прихожую: – Может, сегодня без свидетельства примут?

Свидетельство нашлось под горшком с пальмой, мы скатились по лестнице и понеслись к метро. Рукавом куртки я утирала с лица вишневый йогурт. Б. сказал, что на еду у меня пять секунд – пришлось опрокинуть йогурт в рот прямо из банки.

Мы бежали вдоль шоссе, мимо грохотали машины. Одна из них провалилась колесом в лужу и обрызгала Б. лицо и сумку. «Кретин, тебе бы руки повырывать! И ноги тоже!» – заорал Б., схватил с дороги камень и кинул вслед машине. Я, округлив глаза от страха, переминалась с ноги на ногу. Б. больно схватил меня за руку, снова дернул вперед. На ходу он вытянул из кармана засохший платок в коричневых и желтых пятнах и стал обтирать щеку.

Я пыталась утянуть его подальше от дороги, к цепочке грязных синих киосков. Под узенькими крышами курили продавцы. Они нахохлились, как замерзшие голуби, и хмуро поглядывали на небо.

– Ломбард, – прочитала я вывеску на ржавом козырьке и робко взглянула наверх. Получилось не прямо в лицо Б., а как-то вскользь. – Что значит «ломбард»?

– Это значит «шевели задницей»! В школе будешь вопросы задавать, – сказал Б. Его повернутая за спину черная сумка тряслась у меня перед носом. С этого дня мы не ходили рядом – он всегда несся впереди и тащил меня за собой.

В метро Б. решил протиснуться через турникет вместе со мной, и его с обеих сторон ударило заслонками. Я с визгом отскочила назад.

– Мужчина! – контролерша вытянула шею, топнула ногой, затянутой в блестящий чулок, – бесплатный проезд только для ребенка!

– Так я с ним и иду! – зарычал Б. и принялся колотить заслонки кулаком. Люди шарахнулись вбок и стали огибать наш турникет, как лужу на дороге. Я потянула Б. за край куртки, боясь, что он кинет чем-то и в контролершу.

– Пропустите девочку со мной, а сами используйте билет, – сухо сказала контролерша и нажала кнопку. Заслонки втянулись внутрь. – Не стыдно вам такой пример показывать?

– Сволочи, лишь бы с народа деньги драть, – бесился Б., пока мы спускались на эскалаторе. С каждым словом он ударял ладонью по перилам. – Детям бесплатно, а родителям шиш. А то, что дети без родителей – никто, это всем начхать!

Наша станция была маленькая и заброшенная. Тут даже люди горбились по-особенному, как-то агрессивно. На стене висела реклама зубной пасты Колгейт: красивая женщина сверкала глазами и выдавливала на щетку глянцевую белую гусеницу. Рядом с ней страшно скалился ребенок. Поезд вынесся из темноты тоннеля и проглотил ее, но она продолжала улыбаться, то исчезая, то появляясь в проеме окон. «Что, если она вылезет из окна, и заберет меня?» – с ужасом подумала я и тут же сочинила ответ за дедушку. Когда я чего-то боялась, то всегда представляла, что сказал бы он. «Вот ей делать больше нечего! Она пока по кафелю куда-то долезет, вся рассыплется», – сказал бы он. Я кивнула и даже засмеялась, но на женщину старалась больше не смотреть.

В вагоне какая-то тетенька захотела уступить мне место.

– Садись, девочка! Долго ехать, наверно? – с улыбкой подозвала она.

– Большое спасибо! – расплылся Б., подскочив к тетеньке, – но ей полезно постоять. Слишком много сидит, понимаете? Это вредно для детского здоровья!

Тетенька хотела что-то сказать, но ее заглушил шум поезда.

Б. придержал меня за плечо и сел на освободившееся место. Тетенька качнулась на повороте, прижав к груди сумку, растерянно пошевелила губами. Он громко зашептал мне прямо в ухо:

– Не садись в транспорте, а то жопа обвиснет! – от его дыхания в ухе стало горячо и мерзко.

– Но ведь тетя сама предложила!

– Тебя поманили, ты и пошла. У нее уже обвисло все, что можно. Видала ее жопу? Это оттого, что сидит постоянно. Позавидовала, что ты молодая и стройная, и решила тебе фигуру испоганить. Хочешь как она быть?

Б. постоянно говорил грубые слова.

Я вспомнила, как однажды услышала слово «дерьмо», и выкрикивала его несмотря на то, что мне запрещали. Дедушка терпел весь вечер, а потом сказал: «Знаешь, что отличает умного человека? Он знает плохие слова, но употребляет их только в крайнем случае». Тогда я разревелась и повторяла: «Ты думаешь, что я глупая, глупая?!». Но потом до меня вдруг дошло, что говорить «дерьмо» просто так не стоит. Я спросила у дедушки, что значит «крайний случай», и он сказал, что попозже я пойму сама.

Я смотрела на Б. и думала. Он доставал из сумки какие-то бумажки, задевая локтями соседей. Раз он употребляет плохие слова постоянно, это значит, что он не умный? Или у него всегда крайний случай?

В школе пахло сыростью и бумагой, лестница скрипела и слегка шаталась. Мы поднялись на второй этаж, Б. пошел говорить с директором, а меня оставил на лавке.

Вообще-то, раньше я бывала в школе. Однажды после садика мы ходили туда с Никитой и его папой. В школе Никита стал очень важным и торопился все показать – особенно пенал, где была нарисована рыжая лошадь. Он так дергал молнию, что пенал раскрылся, и из него все вывалилось.

«Там фломастеры красиво лежали, каждый под своей резиночкой! Я их по цветам раскладывал, хотел тебе показать!» – сказал он с таким красным и несчастным лицом, что мне стало его жалко. Я так сильно погладила его по лбу, что глаза у него стали круглыми, как у совы. «А ну не кисни! – велела я. – «Сейчас все обратно положим. А будешь так себя вести, я у тебя пенал отберу!»

Эта школа была меньше Никитиной. В ней были деревянные стены, и вся она напоминала избушку Бабы-Яги, только побольше. Три девочки залезли на подоконник и уставились на меня оттуда. Мне стало не по себе, и я осторожно заглянула в класс.

– Василиса Сергеевна, вы понимаете, Наде нужно уделять особое внимание, – говорил Б.

Он покачивался, опираясь на парту, как какой-нибудь заклинатель змей. Василиса Сергеевна стояла рядом и ковыряла свои красные руки. Ее длинные тусклые волосы были заплетены в косу. Она напоминала ребенка, который что-то разбил, но еще не понял, ценное оно было или нет. «Ничего себе директор», – подумала я, – «я была уверена, директор никого не боится».

– Конечно, ведь она младше всех…

– Нет, дело не в этом. Она очень ленивая, это на уровне генетики.

Директриса растерянно вгляделась в Б.

– На уровне…Генетики?

– У нее плохие корни. Не с моей стороны, конечно. Мы с ее матерью уже обсуждали это, нужно нагружать прямо сейчас, иначе есть риск… – он наклонился близко к ней и что-то прошептал. Василиса Сергеевна расцепила руки и испуганно прижала их к груди.

«Что значит, у меня плохие корни?» – разозлилась я. Что ответил бы на это дедушка, представить не получилось.

– Хорошо, мы постараемся помогать Наде, насколько это возможно… – пролепетала Василиса Сергеевна.

– Не помогать, – сказал Б. низким голосом, – она все должна делать сама, а вы будете только проверять.

В желудке у меня похолодело. «Может, это йогурт?» – подумала я и вся как-то скукожилась.

На следующий день Василиса Сергеевна познакомила меня с одноклассниками. Их было немного, и они смотрели на меня, как на зверя в зоопарке. Я запомнила Таню, с маленькими глазками и рыхлой кожей, и Соню – у нее были белые, слегка влажные руки и пухлая каштановая коса, перехваченная снизу ленточкой. Соня была дочкой директрисы.

– По-моему, тебе еще рано в школу. Сколько тебе лет? – спросила Соня, когда нас усадили рядом. Ее добрые синие глаза красиво переливались.

– Мне семь! – соврала я, воинственно ковыряя угол парты.

– Что-то непохоже, – спокойно заметила Соня.

Уроки в школе были такие: математика, русский, окружающий мир, английский и французский.

Лучше всего я чувствовала себя на русском. Учительница была красивой, как цветок колокольчика, никогда не повышала голос и сразу мне понравилась. Спустя месяц я уже писала «меня зовут Надя» на любой свободной бумажке. Дома я нашла кусок розового картона и старательно вывела на нем: «Надя и мама едут в Париш!» Потом внимательно осмотрела надпись и исправила букву «ш», пририсовав ей снизу лапки. Получилось «ж». От усилий на пальце осталась красная вмятина, зато получилось красиво. Мама похвалила меня и спрятала картонку к себе в сумку. «А папа с ними едет?» – спросила она. Я пробормотала, что он может поехать, если ему так уж хочется.

Английский и французский прошли ужасно.

Немного английского я знала от своей тети, которая была учителем. Как-то раз она пришла в гости с тортом, покрытым глянцевыми безвкусными фруктами, и стала расспрашивать, какие английские слова я знаю. Выяснилось, что никаких. Она заявила, что без английского сейчас никуда, и задала выучить десять слов, а сама все лазила в наш холодильник. Я выучила, как будет «кошка», «яблоко» и «мяч», а потом мне надоело. Я побежала к папе и громко сказала: «Тетя Лена свой невкусный торт не ест, а нашу вкусную колбасу ест!» Папа расхохотался, а тетя Лена выскочила из кухни, вся красная и злая.

«Кэт», «Эпл» и «Болл» я все еще помнила, и на первом уроке гордо назвала их учительнице. Она все требовала от меня какие-то глаголы, а я наугад называла то «Кэт», то «Эпл».

Французский вела костлявая учительница в длинной юбке из цветных треугольников. Во французском классе ученикам было лет по девять. «Учти, я сказал всем, что ты – вундеркинд, и быстро всех догонишь!» – сказал Б. перед первым уроком. Что значит «вундеркинд», я узнать не успела.

– Надо же, какая малышка, – сказала учительница французского. Она наклонила голову и смотрела на меня, как на жука в банке, – скажи нам что-нибудь на французском!

Я сказала «бонжур», а потом «мерси». Эти слова были в песне маминого Джо Дассена. Все молчали, и я объяснила:

– Это значит «здрасьте»… и «спасибо».

Учительница ждала, пока я скажу что-то еще, но на этом французские слова у меня закончились.

– Вот тебе и вундеркинд, – пробормотала она и записала что-то в журнал.

Я оцепенела, уставившись на ножку парты. Голова стала тяжелой, в носу защипало. Слово «вундеркинд» мне не понравилось, и звучало оно, как что-то плохое. Учительница, видимо, хотела, чтобы вундеркиндом была я. «Не вздумай реветь», – велела я себе, но ножка парты уже расплылась перед глазами.

– Ну, так не годится! Чего же ты плачешь? – учительница встала и пригладила мне волосы. Рука у нее была как деревянная. – Это ведь школа, а не детский сад, тут ребята уже не плачут!

С математикой вышло еще хуже. Математику вела Василиса Сергеевна, и было непонятно, что за закорючки она все время пишет на доске. Из математики я знала только то, что «один плюс один» будет равно «два». Этот пример я усвоила, когда папа купал меня вместе с красными резиновыми уточками.

– Смотри, котенок, вот у нас одна, – папа закатал до локтей рубашку и поместил уточку на воду. Потом достал еще одну и устроил рядом. В ванной было тепло, пахло клубничной пеной. Пар слепил папе ресницы, и он стал похож на мальчишку.

– Сколько теперь уточек? – спросил папа. Я растопырила пальцы, коснулась одного, потом другого.

– Две!! – я радостно завозила ногами по гладкому дну ванны.

– Молодец! А теперь одна уплыла. Сколько осталось? – папа убрал одну уточку, и она исчезла за мыльными облаками. Я недовольно сморщила нос, а потом просияла.

– А она опять приплыла! – я вернула вторую уточку назад, а папа рассмеялся и намазал мне на нос пену.

Через неделю меня отправили в музыкальную школу.

– Здрасьте, вы Лия Александровна? – гаркнул Б., пропихивая меня в класс.

У учительницы была бледная кожа, как у запертой в башне принцессы, и грустные темно-серые глаза. Она ничего не успела сказать, как Б. бухнулся на низенькую табуретку и стал громко сморкаться, встряхивая и рассматривая на свету свой жуткий платок. На улице стало холодно, и у него постоянно текло из носа. Потом он затолкал платок в карман и сказал:

– Вот, собственно… Привел к вам кандидата. Надя называется.

Он всегда с трудом произносил мое реальное имя. Нужно было обязательно как-нибудь изломать и раздавить его, вроде «Надёха» или «Надища». Еще он часто пытался скрещивать свое и мое имя, и получалось что-то совсем жуткое.

– Вы уж, пожалуйста, посмотрите, что там по музыке у нее? Еле упросил директрису, чтоб она нас к вам пустила. Говорит, вы лучший учитель в школе, а может, и в городе.

Лия Александровна слабо улыбнулась и сцепила на коленях руки. «Ее похвалили, а непохоже, чтоб ей было приятно», – подумала я.

– А почему такая срочность? Сколько Надюше лет?

– Ей пять. Все говорят, что рано, но у нас особая система воспитания. «Чем раньше – тем лучше», если кратко. Мозг пластичный, что угодно можно вылепить! Я б даже еще раньше ее отправил, но… так уж сложились обстоятельства.

Лия Александровна ласково оглядела меня, притянула поближе к фортепиано. От нее пахло чистотой, а руки были похожи на облачка: мягкие, упругие, с небольшими ямочками. Она сыграла мелодию и попросила меня спеть ее. Я покраснела, но повторила.

– Здорово! – я подпрыгнула от удовольствия, – а давайте еще?

– Давай, – засмеялась учительница и сыграла мелодию подольше и побыстрее. Я снова повторила.

– Ты молодец. У нее отличные ушки. – она погладила меня по голове, обернулась к Б. —Думаю, возьмут. Тут самое главное не передавить, чтобы не отбить у девочки интерес.

Она заиграла что-то очень красивое, теперь уже двумя руками – мелодия была грустной, но почему-то мне захотелось улыбаться. В голове представились колокольчики, новогодняя елка, и что-то кошачье. Музыка получалась у нее так легко, будто пальцы двигались сами по себе. Не прерывая игры, она задумчиво посмотрела в окно, где летели желтые листья. Золотая надпись над клавишами искрилась, как заколдованная.

– Как красиво, – я прижала руки к щекам, которые вдруг стали горячими, – вы это сами придумали?

– Это не так сложно, как кажется, – улыбнулась Лия Александровна, – ты быстро научишься!

– Главное, не бойтесь ее нагружать! – встрял Б., и мы обе вздрогнули. – Слышали новость? В Китае 5-летний пацан концерт Рахманинова сбацал, и ничего. Целый концерт! Его по телевизору даже показывали. Сами-то мы, конечно, телевизор не смотрим, но мне рассказывал знающий человек.

Б. поковырялся в сумке.

– Вот, – он разгладил на коленке скомканный листок. – Напишите сюда все сборники нот, которые нужно купить, лучше сразу на пару классов вперед. А уж я прослежу, чтобы она все выучила.

Октябрь 1996г.

Дед сегодня познакомился с Б. Лучше бы не знакомился.

Весь испереживался, что Надю отправили в школу, а он не знает, как там и чего. Решил ей сюрприз сделать, выпросил у Вики адрес, приехал. Настала перемена, они все высыпали из класса – всего-то человек пять и было. Надя шла рядом с девочкой постарше, щебетала и хихикала. Тут увидела, что кто-то со скамейки поднимается, замерла и вгляделась со страхом. А потом он на свет вышел, дак она вся засияла, аж подпрыгнула!

– Дедуля, я испугалась, это папа приехал, а это ты! Соня, смотри, это дедушка мой приехал! – и давай обниматься, и все ощупывала его пальто и рубашку, будто сомневалась, что это правда он.

– Надюша, а почему ты испугалась, что это папа? – спросил дед, когда они уселись на скамейку у окна. Он вынул яблоко и бутерброд с колбасой, и Надя с жадностью накинулась на еду. – Тебя ведь он из школы обычно забирает?

Она смутилась и как-то потемнела лицом.

– Он… Он меня обижает. Ругает все время, пока мама не видит.

– А ты ей говорила?

– Говорила. Она сказала, что он просто переживает за меня. Он хочет, чтобы я была самостоятельная, и делала все, как взрослая.

– Но тебе же всегда нравилось быть самостоятельной! Ты, когда маленькая совсем была, у меня постоянно все отбирала. То книжку, то молоток. А говорить ты тогда умела только «дай» и «не хочу». Но какая уверенность в своих силах!

Надя уставилась в пол, медленно жуя бутерброд. Дед обратил внимание, что выглядит она плоховато, и будто похудела.

– С тобой… Как сказать… Это не страшно было.

– А с ним страшно?

– Да.

Дед решил дождаться Б. и выяснить, какие у него планы относительно Надиной учебы.

Из ее рассказа он понял, что с русским все хорошо. Надя тут же достала тетрадку и написала: «дедушка и Надя едят бутерброд». Буквы еще кривоватые, зато ни одной ошибки. Дед восхищался на все лады, а она сияла. Но, когда речь зашла о математике, тут же скисла.

Математику ведет директор школы со сказочным именем Василиса. Дети все уже с первоначальными знаниями. Дед познакомился с Надиной подружкой Соней. Решил эксперимент провести, дал Соне в игровой форме пару примеров. Сложение, умножение – все решила, а Надя все еще не понимает, чем эти действия отличаются. Да что уж там, она цифры-то между собой плохо различает и пишет их с трудом.

Цирк какой-то. Конечно, есть дети, которые в тринадцать лет школу заканчивают, но ведь это уникумы! Надя – обычная девочка. Она способная, но концентрация у нее – как у всех пятилеток. Очень старается, но просто не может высиживать уроки по сорок минут. Эта Василиса сразу пожаловалась деду, что Надя капризничает, отвлекается и других отвлекает.

А математику ей нужно было объяснять дома, в школе она с ней никогда не разберется! Не будут же отдельно под нее систему продумывать. Мы были уверены, что Вика этим займется, а они взяли и отправили прям с детсадовским уровнем.

Надя поела и сразу заснула у деда на плече. Бедный ребенок. Всех давно забрали, а Б. все не появлялся. Директриса с явно накопленным раздражением рассказала, что он всегда опаздывает, а Надя спит у них на скамейке.

Спустя час, наконец, явился. Деду он сразу обезьяну напомнил – ноги какие-то непропорционально короткие, а руки длинные. Весь неухоженный, мятый, идет вразвалочку. Волосы до плеч, и все лицо в зарослях.

– Юрий Александрович, это ведь вы? – он принялся жать деду руку, будто тот ему жизнь спас. – Как я рад наконец-то познакомиться! Ужасно уважаю ветеранов, их ведь так мало осталось…

Б. так раскричался, что даже уборщица на другом конце коридора прислушалась. Дед смешался, не ожидал такого напора. Принялся объяснять, что с Надей нужно заниматься дома, иначе она безнадежно отстанет.

– Ну уж нет! Я от нее сам не отстану! – расхохотался Б. Вроде веселится, а глаза темные, как ямы… – пока не начнет примеры щелкать, как орешки!

– Василиса Сергеевна сказала, Наде тяжело уроки по сорок минут сидеть. Она еще маленькая для такого. Выходит, что отвлекается сама, и других отвлекает. А уроков еще и по пять-шесть в день. Может, договориться как-то, чтобы она до половины сидела? Или забирать ее раньше?

– О, вот так новости! – Б., не переставая улыбаться, качнулся на каблуках. Надя схватилась за дедов рукав. – Я-то не знаю, что она отвлекается! Ну ничего! Значит, будем приучать, чтоб не отвлекалась.

– Послушайте, – деду приходилось по чуть-чуть пятиться. На каждой фразе Б. активно взмахивал руками, разнося какой-то кисловатый запах. – Если мы хотим для Нади гармоничного и здорового развития, важно учитывать ее возраст, ее способности. Очевидно, что у нее гуманитарный склад ума, и с математикой ей придется помочь. Я готов сделать это сам! Мне только в радость с ней заниматься.

– Юрий Александрович, вы не переживайте, – пропел Б. – Конечно, мы все сделаем наилучшим образом! Я уверен, Виктория не будет против, чтобы вы с Надей занимались. Она очень уважает вашу профессию и ваш аналитический склад ума!

Б. склонил голову, глядя на Надю с легким огорчением и каким-то лукавством, как священник на грешницу. Та принялась отряхивать что-то с ранца. Долго и судорожно отряхивала. «Это удивительно взрослое действие. Она сознательно избегает его взгляда», – подумал тогда дед.

– А еще… – продолжал Юра, – я заметил, что она на еду как-то нездорово накидывается. С чем это может быть связано?

– С тем, что мы ее не перекармливаем! – Б. округлил глаза, будто дед спросил, почему небо голубое. – Вы не подумайте, Юрий Александрович. Вика сама за всем следит, я ее ни в чем не убеждаю! Но она сами знаете, сколько работает, – он пожал плечами с беспомощным видом, – так что мы решили, что заботы о Наде частично перейдут мне. Нам ведь еще и работа над книгой предстоит…

– Книгой?

– Да! До того, как мы с Викой… – он запнулся, как бы испугавшись, что сделает деду больно – в общем, раньше я работал над книгой один. А теперь мы продолжим вместе. Когда издадим, обязательно принесу вам экземпляр. У меня знакомый есть, у него частное издательство… Сами знаете, сейчас в крупное сложно попасть, всем только сказочки подавай, да анекдоты. А наша книга будет про здоровье, про правильное зачатие и воспитание детей.

Дед не нашелся, что на это ответить. Весь этот разговор был странный и ни к чему не привел. Зато выяснилось, что Надю еще и в музыкальную школу отправили, на пианино. Директор не хотела ее брать – конкурс большой, но Б. буквально пропихнул Надю на прослушивание, и учительница нашла ее очень способной.

«Слух у нее там какой-то нашли! То ли абстрактный, то ли абсолютный», – хвалился он. Весь раздулся от гордости, будто этот слух там благодаря ему появился.

Мы, конечно, ничего не имеем против музыки. Но ведь это дополнительная нагрузка, как она выдержит? Надеюсь, Вика знает, что делает…