Читать книгу: «Проблема демократии в американской политической мысли ХХ века», страница 4

Заметные изменения происходят в 30-40-е годы в теоретикометодологической базе демократологических исследований. Это было вызвано, как и изменение состава демократологов, несколькими причинами. Одна из них – дальнейшее развитие политической науки, перевод ее на эмпирические рельсы, что было ответом на изменившиеся потребности эпохи: усложнение политического процесса требовало проведения высокопрофессиональных исследований, опирающихся на солидную эмпирическую основу. Как пишет один из крупнейших представителей политической науки Дэвид Истон, за первую половину XX столетия американская политическая наука успела совершить переход от так называемой формальной (легалистской) стадии к традиционной и в ее недрах начала происходить идейно-теоретическая подготовка к новой стадии, о которой речь впереди.

Первоначально политическая наука исходила из представления, что и политические институты, и действующие в их рамках люди функционируют в более или менее точном соответствии с формальными (легальными) нормами, описываемыми Конституцией страны и другими нормативными актами. Поэтому, имея представление о законах, регулирующих распределение власти в политической системе, мы знаем, как действует последняя. Однако со временем выяснилось, что власть может концентрироваться не только в формальных, описываемых законом структурах, но и в структурах неформальных, которыми обрастают формальные институты. «Эти открытия, – пишет Истон, – ознаменовали начало новой стадии развития [американской] политической науки, переключающей внимание с формальных, легальных структур на неформальную практику, складывающуюся вокруг последних. Это изменение, которое произошло в конце XIX в., достигло полного размаха к 1920-м годам. Люди, которые получили подготовку в США в период с 1920-х по 1940-е, были обращены к тому, что стали называть традиционной политической наукой»¹¹⁷.

Позднее, в послевоенные годы в американской политической науке произойдет так называемая бихевиоралистская революция, которая на протяжении нескольких десятилетий будет определять основное направление развития этой науки. Однако начало этому процессу было положено еще в 30-е годы. И в роли пионеров тут выступила группа исследователей, которая вошла в историю американской и мировой политической мысли под названием Чикагской школы, уделявшей первостепенное внимание проблемам демократии.

Завершая обзор общих контуров поля демократологических исследований первой половины XX века, необходимо отметить, что его границы имеют условный характер. Научная деятельность некоторых политологов, как, например, Уолтер Липпманн, растянулась на десятилетия. Его первая крупная работа, затрагивающая демократологическую проблематику («Общественное мнение») была впервые опубликована в 1922 году, а одна из последних книг, имеющих отношение к рассматриваемой проблеме («Очерки публичной философии») – в 1955-м. Поскольку эти и некоторые другие работы Липпмана связаны единой исследовательской логикой, мы сочли целесообразным рассмотреть его демократологические конструкции во второй части книги, охватывающей бо́льшую часть второй половины XX века.

Совсем иной случай – Йозеф Шумпетер. Его эпохальный труд «Капитализм, социализм и демократия», был впервые опубликован в 1942 году и, казалось бы, должен рассматриваться в первой части нашей работы. Но предметом споров и обсуждений, оказавших огромное влияние на развитие демократологической мысли, он стал значительно позднее, когда автора уже не было в живых. И именно в контексте этих дискуссий выявились истинный смысл и значение концепции Шумпетера. Отсюда и перенесение ее рассмотрения во вторую часть данной работы.

По-другому обстоит дело с Гарольдом Лассуэллом. Его продуктивность и широта научных интересов поражают. Он – автор, соавтор, редактор и соредактор около шестидесяти книг и нескольких сотен статей, покрывающих многие сферы политической науки. Но основные исследования, в которых раскрываются его представления о демократии и которые определили его вклад в демократологию, были подготовлены и опубликованы в первой половине XX века. К тому же они сформировались в рамках Чикагской школы, деятельность которой пришлась на 20–40-е годы. Поэтому концепция Лассуэлла рассматривается в первой части работы. Но прежде чем говорить о «чикагцах», обратимся к демократологическим разработкам его предшественников и начнем с прогрессистов.

В борьбе за «новую демократию»

В Америке XX века, особенно в первые его десятилетия, определение «новый», прилагаемое к разного рода идейно-политическим курсам, стратегиям, течениям, было, как верно замечает историк американской политической мысли Чарльз Форси, весьма популярным. Говорили и писали о «новом национализме», «новой свободе», «новом федерализме», «новом индивидуализме»¹¹⁸. В этот ряд вписывалась и «новая демократия». Именно так Вудро Вильсон, пришедший в 1912 году в Белый дом, назвал свою официальную программу. И это не было случайным.

Критика (с демократических позиций) сложившейся в стране политической системы и идейного наследия, доставшегося от «отцов-основателей», а также предложения по совершенствованию и реформированию существующих демократических институтов и ценностей и формированию демократии нового типа были характерны для Америки в годы прогрессивной эры. В январе 1912 года выходит книга влиятельного журналиста (экономиста по образованию) Уолтера Уэйла «Новая демократия. Очерк некоторых политических и экономических тенденций в Соединенных Штатах»¹¹⁹. Незадолго до этого, в 1909 году была опубликована (переизданная в 1910 и 1911 годах) книга издателя журнала «Нью Рипаблик» и крупного публициста Герберта Кроули «Обетование американской жизни»¹²⁰. Помимо Кроули и Уэйла, участие в формировании демократической теории нового типа принимали такие известные в те годы фигуры, как профессор Колумбийского университета Дж. А. Смит; профессор, а с 1909 года президент Гарвардского университета Л. Лоуэлл; видный историк Ч. Бирд. Что касается крупных политиков, которые были одновременно и известными авторами сочинений на политические темы, то тут в первую очередь следует упомянуть президента США Вудро Вильсона и сенатора Роберта Лафоллетта.

Основная масса прогрессистов, не отрицая значения свободы как фундаментальной ценности демократии, отождествляла последнюю прежде всего с системой власти (government), основанной на правлении большинства (majority rule). Как справедливо замечает связи с этим Э. Бернс, такое понимание демократии было созвучно «идее о том, что глас народа есть глас Божий»¹²¹. Воля народа, представляемого его большинством, суверенна, большинство всегда право, и только оно может выступать в роли судьи, выносящего свой вердикт относительно правильности или неправильности политического курса, проводимого властями и принимаемых ими решений.

Столь отчетливо выраженная, хотя и не всегда последовательно проводимая антиэлитистская промажоритарная интерпретация демократии (сложившаяся в прогрессистском движении не без влияния со стороны популистов и, в частности, У. Брайана¹²²), выступала в качестве исходной позиции и для критики существующих демократических институтов, и для выдвижения предложений по их совершенствованию и реформированию. Эта позиция, как легко заметить, расходилась с требованием защиты прав меньшинства и подтверждала, как полагали некоторые критики, традиционные опасения относительно возможности возникновения тирании большинства. Разумеется, прогрессисты не были воплощением такой «тирании», но сама ее возможность в их позиции присутствовала. Эта позиция служила лишним свидетельством того, что такая социальная общность, как масса (а прогрессизм, как и популизм, можно – независимо от различия их социальных основ – рассматривать как движения массового, а не классового типа) по сути своей авторитарна и даже если она действует в рамках демократического движения, эта ее черта не может не давать о себе знать.

Публикация книги Кроули вызвала широкий общественный резонанс, в том числе в правительственных кругах. Авторитетный американский политический деятель и юрист, член Верховного Суда США, советник Вудро Вильсона Феликс Франкфуртер писал в 1930 году, что следы влияния «Посул американской жизни» можно было обнаружить во многих политических сочинениях, появившихся после публикации книги Кроули. «Новому национализму [Теодора] Рузвельта противостояла Новая свобода Вильсона, но и одно, и другое имели своим источником Кроули»¹²³. Правда, известный историк Артур Шлесинджер-мл., приводящий это высказывание Франкфуртера в своем предисловии к новому изданию труда Кроули, подвергает сомнению вывод своего маститого коллеги, но при этом и сам дает высокую оценку книге одного из главных теоретиков прогрессизма, утверждая, что «она оказала непосредственное и широкое влияние на то, что историки стали называть Прогрессивной эрой»¹²⁴.

Задачу, вставшую перед Америкой в начале нового века, Кроули видел в том, чтобы ввести происходившие в стране бурные изменения в регулируемое русло, не допустить глубокого социального раскола, а в итоге – более рационально и организованно реализовать заложенный в американском обществе творческий потенциал («обетование»).

Кроули был обеспокоен тем, что американцы, как ему казалось, придерживались лэссэфэристского курса, исходя из допущения, что «посулы» осуществятся автоматически. На самом деле, утверждал он, чтобы реализовать их, необходимо «отбросить традиционный американский патриотический фатализм» и трансформировать эти самые национальные «посулы» «в более близкий эквивалент национальной цели, осуществление которой требует осознанной работы»¹²⁵. И работу эту должно возглавить «позитивное государство», под которым он понимал сильное национальное капиталистическое государство, способное проводить необходимые реформы внутри страны и защищать национальные интересы на международной арене. Таков один из базовых постулатов Кроули: сильное государство нуждается в демократии, демократия нуждается в сильном государстве. «Демократия, конечно, не сможет выполнить своей миссии без того, чтобы государство, в конечном счете, взяло на себя осуществление многих функций, выполняемых ныне индивидами и без явного принятия на себя ответственности за более совершенное (improved) распределение богатства…»¹²⁶.

В этих целях государство должно взять на себя функцию социального планирования. «Планирующий департамент демократического государства, – писал Герберт Кроули в своей новой книге «Прогрессивная демократия», опубликованной в 1914 году, – создан для действия… Его планы простираются вперед настолько, насколько позволяют или диктуют условия. Он изменяет свои планы так часто, как того требуют условия. Он стремится помимо всего прочего подвергнуть свои собственные планы проверке, дабы выяснить, приведут ли они к достижению желаемого результата»¹²⁷.

Кроули выступает против узкого, чисто политического толкования демократии. «Популярные определения [демократии] грешат тем, что описывают ее как механизм (machinery) или как некий частный (partial) политический или экономический объект. Демократия не означает просто правление народа (government by the people) или правление большинства (majority rule) или всеобщее избирательное право»¹²⁸. Все эти политические формы или, как называет их Кроули, приспособления (devices) – часть «необходимой организации» демократии, и они должны быть направлены на достижение «благотворной и созидательной цели». «Подлинно созидательная цель не ограничивается исключительно индивидуальной свободой, хотя она должна открывать перед индивидуальной свободой широкие просторы. Не ограничивается она и одними лишь равными правами, хотя она всегда должна быть направлена на укрепление социальных уз, предоставляемых этим принципом. Благотворная и созидательная демократическая цель заключается в использовании демократической организации для обеспечения развития человеческой индивидуальности вкупе с совершенствованием общества»3.

Такая демократия, считает Кроули, является одновременно «индивидуалистической и социалистической»¹²⁹. Кроули – противник социализма как общественного строя или как определенной социально-политической доктрины. Но тут следует иметь в виду, что в первой половине XIX века, да и позднее «социализм» порой истолковывали как антииндивидуализм. В этом смысле использует термин «социализм» и Кроули. Он подчеркивает, что демократия, о которой ведется речь, направлена на благо всего народа. «Определение подлинно демократической организации как такой организации, которая явно (expressly) и целенаправленно способствует развитию человеческой индивидуальности и совершенствованию общества – это не что иное, как перефразировка утверждения, что такая организация должна явно и целенаправленно работать на обеспечение благосостояния (welfare) всего народа»¹³⁰.

Кроули допускает возможность существования в демократическом обществе классовых конфликтов. Но при этом полагает, что если государством проводится «политика, разумно направляемая стремлением поддерживать объединенный процесс индивидуального и общественного совершенствования (amelioration)», то оно сможет «поддерживать демократию в добром здравии как на уровне чувств, так и на уровне идеи. Такая демократия была бы направлена не на достижение либо свободы, либо равенства в их абстрактных выражениях, а на достижение свободы и равенства, поскольку они способствуют формированию человеческого братства»¹³¹.

Демократическое государство не должно никому предоставлять привилегий, но оно не должно прибегать и к насилию при проведении политики, направленной на «более совершенное распределение богатства»:…если при какой-либо попытке достичь этого результата будут использованы насильственные средства, то она, вероятнее всего, потерпит провал»¹³².

Кроули характеризуют порой как прагматика и приверженца использования научных методов в политике. И в этом есть доля истины. Многие прогрессисты связывали с развитием науки и социальным экспериментированием надежды на успешное реформирование общества. В то же время Кроули предупреждал о недопустимости превращения демократов в слепых приверженцев научных методов. «Демократия, – настаивал он, – никогда не может позволить науке определять свою фундаментальную цель, поскольку целостность этой цели зависит, в конечном счете, от освящения воли (consecration of the will)»¹³³.

Но Кроули был еще и моралистом. И свою политическую программу, названную им «новым национализмом», он рассматривал как воплощение моральных принципов. Причину «существенного превосходства» демократии (как он ее понимал) над другими формами «политической организации» Кроули объяснял тем, что «демократия – это наилучший возможный перевод на политический и социальный язык авторитетной и всеобъемлющей моральной идеи…»¹³⁴.

Еще более основательную разработку демократическая проблематика получила в «Новой теории демократии» Уолтера Уэйла. В чем-то его позиция перекликалась с построениями Кроули, в чем-то дополняла их, в чем-то расходилась с ними. Но обе позиции ярко высвечивали стремление теоретических лидеров прогрессистов, каковыми были Кроули и Уэйл, построить в любимой ими Америке демократическое общество, существенно отличающееся от того, которое они видели перед собой.

Как и другие прогрессисты-идеологи, Уэйл ставит своей целью разработать не абстрактную универсальную теорию демократии, пригодную для всех стран и времен, как это делали европейские классики, а конкретную теорию – можно даже сказать, модель – ориентированную на современные Соединенные Штаты с их историческими, политическими и иными особенностями. Вместе с тем некоторые положения своей теории Уэйл, судя по его высказываниям, рассматривал как имеющие более общий характер. Это относится прежде всего к характерной и для других реформаторов ориентации на ненасильственный мирный переход к той разновидности демократии, которую Уэйл называет «новой».

Необходимость такого перехода связана, по мнению американского исследователя, по меньшей мере с двумя причинами. Во-первых, с несовершенством унаследованной от предков демократии, к которой Уэйл относится весьма критически, называя ее «теневой». Как пишет, поясняя это определение Форси, автор «Новой демократии» хотел сказать, что «индивидуальные права и властные возможности, которыми располагают американцы, [на деле] имеют куда менее важное значение, чем предпочтение (favoritism), отдаваемое консервативным собственническим интересам, которое с самого начала было встроено в политическую систему»¹³⁵.

Предоставляя гражданам политические права, «отцы-основатели» не позаботились об их экономических правах. «Право неприкосновенности личности, право ношения оружия, права свободы слова и печати не могли обеспечить работу седовласому гражданину, не могли защитить его от низкой зарплаты или высоких цен, не могли спасти его от заключения в тюрьму на основании приговора за преступление, совершенное по причине отсутствия видимых средств к существованию. Сила нашей индивидуалистической демократии могла быть достаточной, чтобы заменить одного экономического деспота другим, но она не могла предотвратить экономический деспотизм»¹³⁶.

В этом отношении, как резонно замечает Форси, позиция Уэйла, предвосхитила позицию видного историка Чарльза Бирда, автора появившейся годом позднее «Экономической интерпретации Конституции Соединенных Штатов» – труда, принесшего ему широкую известность и не раз с тех пор переиздававшегося. Воздавая должное создателям Основного закона страны, равно как и авторам «Федералиста», Бирд показывает, что отцы-основатели были заинтересованы в том, чтобы в максимально возможной степени защитить интересы частных собственников, преградить путь к избирательным урнам значительной части населения, а в итоге «отбить натиск уравнительной демократии»¹³⁷.

Впрочем, и у Уэйла были предшественники, на которых он мог опереться в своей критике американской демократии. Это, в частности, Дж. А. Смит, автор книги «Дух американского правительства», в которой он подверг критике как недостаточно демократические принципы политической организации общества, зафиксированные в Конституции США, а ее создателей представил чуть ли не как заговорщиков, которые, действуя за закрытыми дверями (так оно и было) создали документ, направленный на предотвращение правления большинства. Конституция установила политические механизмы, фактически обеспечивающие имущественные права меньшинства и препятствующие созданию общества всеобщего благосостояния¹³⁸, – таково заключение Смита.

Но вернемся к Уэйлу. Как уже говорилось, ущербность демократии, основы которой были заложены «отцами-основателями», стала лишь одной из причин, побудивших его заговорить о необходимости формирования «новой демократии». Вторую причину необходимости перехода к ней Уэйл видел в изменениях, прежде всего социальных, происходивших в Соединенных Штатах Америки и воцарении в стране «нового духа». Духа, который «придает особое значение общественной, а не частной этике, общественной, а не индивидуальной ответственности»¹³⁹. Новая американская демократия не должна быть «никакой иной, кроме как социализированной демократией, которая смотрит на общество как на целое, а не как на более или менее случайное скопление мириадов индивидов»¹⁴⁰.

Позиция Уэйла шла вразрез с традиционным американским индивидуализмом – одной из основ американской цивилизации – и сближала его с социалистами. Но социалистом Уэйл не был, как не был он и коллективистом. В увязке интересов индивида с интересами общества он видел оптимальный путь обеспечения прав личности и развития заложенного в ней потенциала. «Внутренняя душа нашей новой демократии – это не негативно и индивидуалистически интерпретированные неотчуждаемые права, а те же самые права – “на жизнь, свободу и стремление к счастью” – но только расширенные и получившие социальную интерпретацию. Именно эта социальная интерпретация прав характеризует становящуюся демократию и делает ее демократией иного рода, нежели так называемая индивидуалистическая демократия Джефферсона и Джексона»¹⁴¹.

Еще одна особенность «новой демократии» Уэйла – ее распространение не только на политическую, но также на экономическую и социальную сферы. Эта демократия, «будучи реальной, а не просто формальной демократией, не довольствуется лишь предоставлением права голоса, политических иммунитетов и общими рассуждениями (generalization) о правах человека… это полная, социализированная демократия… переносящая свои идеалы из политической в индустриальную и социальную сферы»¹⁴².

Но Уэйл не просто рассуждает о принципах демократии – он предлагает «программу демократии» применительно к трем сферам общественной жизни. Это, во-первых, «индустриальная программа демократии». Она предусматривает «социализацию промышленности», т. е. «установление возможно большего контроля народа над промышленностью и достижение возможно большей промышленной прибыли»2. Это достигается несколькими путями, включая установление государственной собственности на некоторые предприятия, государственное регулирование, проведение налоговой реформы.

«Политическая программа демократии» предусматривает отстранение от власти плутократии, установление «полного контроля над правительственной машиной и процессами», «создание правительства народа для народа»¹⁴³. При этом подчеркивается, что политическая демократия важна не только сама по себе, но и как условие осуществления индустриальной демократии.

Уэйл выделяет пять путей установления демократического контроля в сфере политики. Это контроль над политическими партиями и партийными номинантами (кандидатами); контроль над выборами; контроль над уже избранными представителями; прямое законодательствование народа; повышение эффективности деятельности демократизированного правительства.

Особое значение Уэйл придает «социальной программе демократии, цель которой – развитие (advancement) и совершенствование (improvement) народа посредством демократизации благоприятных сторон (advantages) и возможностей (opportunities) жизни»¹⁴⁴. Эта цель, полагает он, может быть достигнута путем сохранения жизни и здоровья граждан, демократизации образования, социализации, или, говоря современным языком, массовизации потребления и повышения уровня жизни «низших элементов населения»¹⁴⁵.

Уэйл отрицает возможность и необходимость перехода к новой, полной, социализированной демократии революционным путем и усилиями угнетенного, обнищавшего пролетариата. Демократия, утверждает он, достигается не путем классовой войны¹⁴⁶, а путем национального приспособления (national adjustment) и не через обнищание, а через процветание. «Теории демократического прогресса через обнищание противостоит теория прогресса через процветание. На умножающемся богатстве Америки, а не на растущей бедности какого-то класса – вот на чем должна основываться надежда на полную демократию. Именно это богатство делает демократию возможной и платежеспособной (solvent), ибо демократия, как и цивилизованность, стоит денег»¹⁴⁷.

За этим, казалось бы, чисто американским подходом (измерение всего, в том числе демократии, с помощью денег) на самом деле стоит очень важный вопрос: может ли общедоступная демократия, т. е. демократия для большинства, идеей которой и был озабочен Уэйл, быть построена в бедном обществе? Хватит ли для этого у общества средств: ведь современная демократия действительно стоит денег, и чем шире ее масштабы, чем больше число граждан, на которых она распространяется, тем больше затраты. И еще один вопрос (который несколько десятилетий спустя стал предметом углубленных исследований американских демократологов): каковы экономические предпосылки демократии и тот минимальный уровень экономического развития, который требуется для установления в стране прочного демократического строя?

Сам Уэйл, решая вопрос в общем плане, использует такое понятие, как «социальный избыток» (social surplus), и утверждает, что времена, когда «нищета, страдания и дефицит правили миром», миновали¹⁴⁸, и теперь, наконец, наступила эпоха, когда «произведенный обществом продукт превышает затраченные обществом усилия». Накопленное общественное богатство «делает невежество, нищету и правление меньшинства анахронизмом и придает нашим демократическим устремлениям (strivings) моральный импульс и моральную санкцию»¹⁴⁹.

Отсюда и представление о том, каким должно быть качество агента ожидаемых демократических преобразований. Уэйл говорит о «трех уровнях демократических устремлений»: экономическом, интеллектуальном и политическом. Построить новую демократию могут люди, уровень материального благосостояния которых превышает уровень бедности; которые в интеллектуальном плане более чем просто грамотны, а в плане политическом являются более чем просто избирателями. Иными словами, речь идет о среднем классе. И по прикидкам американского реформиста демократические преобразования – постепенные, лишенные радикализма, базирующиеся на таких электоральных механизмах, как прямые предварительные выборы, инициатива, референдум, отзыв – в Америке могли бы поддержать не менее 70 миллионов человек. Словом, Уэйл хотел бы построить демократию для среднего класса руками самого среднего класса и полагал, что при определенных условиях эта цель вполне достижима.

Книги Кроули, Уэйла, Бирда, Смита, других прогрессистов заставили думающих американцев по-новому взглянуть и на основополагающие документы американской демократии (сорвав с них покров «святости»), и на первых американских демократов¹⁵⁰. Но вот что важно отметить: увидеть в Конституции США и в «Федералисте» то, что увидели в них идеологи прогрессистов и на что до них не обращали внимания, им позволила именно та настоятельно требовавшая демократических перемен ситуация, которая сложилась в Америке к моменту возникновения прогрессистского движения и которая делала взгляд на демократию более критическим, чем это было до тех пор. Поэтому можно сказать, что названные авторы были «ангажированы» эпохой и выполняли ее «социальный заказ».

Реформаторский дух пронизывал и книгу Лоуэлла. Он, правда, весьма позитивно оценивал Конституцию страны, однако это не помешало ему занять критическую позицию в отношении действующих институтов власти. Утверждая, что права и свободы человека не имеют прямого отношения к демократии как таковой, Лоуэлл определял последнюю как «народное правление (popular government), осуществление власти массой народа (mass of the people)»¹⁵¹. В типичном для прогрессистов духе он отстаивал идею суверенитета большинства, однако делал при этом существенные оговорки, смягчавшие радикальный (или, по выражению некоторых исследователей, якобинский) мажоритаризм.

Во-первых, полагал автор книги, это должно быть эффективное большинство, т. е. большинство, которое не просто преобладает численно, но включает в себя граждан, разделяющих общие интересы и имеющих общие представления о целях и средствах правления. Во-вторых, правительство эффективного большинства, считал американский профессор, должно широко использовать экспертов, управленцев-профессионалов, которые, не определяя политический курс страны, будут помогать осуществлять его должным образом¹⁵².

Создается впечатление – а некоторые исследователи так и считают – что, отвергая в общем и целом джефферсоновскую традицию, прогрессисты поддерживали оппозиционную ей мэдисоновскую (федералистскую) традицию. Такой вывод правилен лишь отчасти. Как и федералисты, прогрессисты занимали позитивную позицию в отношении государства, в коем усматривали важную конструктивную силу, своего рода механизм, с помощью которого можно было бы решить ряд насущных политических и экономических проблем, порожденных индустриализмом: сгладить социальные противоречия, осуществить назревшие политические реформы, ослабить всевластие монополий и т. п. Но федералисты были убеждены, что править Америкой должна политическая элита, которая держится особняком от народа и противостоит «демократическому неистовству»¹⁵³. Прогрессисты же, как мы видели, были сторонниками мажоритарной демократии и резкими противниками власти той самой плутократии, путь для которой расчищали федералисты.

Заметную роль в развитии прогрессистской демократии американские и российские историки отводят Роберту Лафоллетту. Видный политик-республиканец, сенатор, публицист и оратор, Лафоллетт не был теоретиком и в отличие от некоторых других крупных политиков – например, Вудро Вильсона – не претендовал на эту роль. Однако в его многочисленных публичных выступлениях, речах (в том числе в Конгрессе США), статьях, программных документах, создававшихся при его участии и под его руководством (одним из помощников сенатора в течение нескольких месяцев был Уэйл), находили отражение существенные идеи, направленные на демократическое реформирование американского общества начала XX века.

В подтверждение этого можно привести так называемую Декларацию принципов (они были выработаны под руководством Лафоллетта), провозглашенных созданной в январе 1911 года Национальной прогрессивной республиканской лигой. «В декларации говорилось, что в настоящее время народное правительство в США и прогрессивное законодательство задушены крупным капиталом, “который контролирует ко кусы, делегатов, съезды и партийные организации, и вследствие этого распространяет свой контроль на государственный аппарат, диктует выдвижение и платформы, избирает правительства, легислатуры, представителей палаты и сената США и контролирует министров” (Documents of American History. Ed. By H. S.Commager, vol. 1–2. Englewwod Cliffs. N. J. 1973. vol. 2. p. 59–60). Лига ставила своей целью избрание настоящего народного правительства, для чего следовало добиваться демократизации избирательной системы: введения прямых выборов должностных лиц, вплоть до сенаторов США, прямых выборов делегатов на национальные съезды с возможностью для них выразить свое личное отношение к кандидатам в президенты и вице-президенты, введение законов о праве на инициативу, референдум и отзыв депутатов, а также о борьбе с коррупцией»¹⁵⁴.

Рассматривая основные вехи борьбы американских прогрессистов за демократические преобразования, нельзя не сказать несколько слов о Вудро Вильсоне, ставшем в 1913 году 28-м президентом США. Программа, с которой он шел на выборы и которую называл «Новой свободой» или «Новой демократией» (в противовес «Новому национализму» Теодора Рузвельта), включала многие требования прогрессистов. На предвыборном съезде демократической партии, проведенном летом 1912 года, ее кандидат Вильсон «поддержал…прогрессистские законодательные акты о прямых выборах на первичных собраниях, о наказании за политическую коррупцию и о компенсации рабочим, пострадавшим на производстве… Платформа, принятая демократической партией, содержала все требования, выдвигаемые прогрессистами в штатах: снижение тарифов, антитрестовское законодательство, банковская реформа, подоходный налог, контроль над железнодорожными компаниями, кредит фермерам, запрещение «инджанкшнз», создание министерства труда, прямые выборы сенаторов и др.»¹⁵⁵.