Читать книгу: «Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. Книга третья», страница 3

С другой стороны, понятие обладает экзистенциальной значимостью только в том случае, если не воображение, а фактически происходящий «опыт», то есть изначально дающая и неоспоримо дающая интуиция, полагает индивидуальную действительность как действительность, которая подразумевается в ноэтической сущности; или если (через «опосредованное обоснование») на основе дальнейшего опыта полагание такой действительности рационально мотивировано.

Там, где понятия относятся к реальности, легитимирующая интуиция и опыт в принципе оставляют многое открытым. В соответствии со своим смыслом они оставляют место для более точных и измененных определений; интуитивные ноэматические сущности, а параллельно им в сфере выражения – логические сущности, сами мыслительные понятия, – соответственно, в различной степени отягощены неопределенностью. В соответствии с бесконечными возможностями необходимо все лучше и лучше познавать реальный объект, точнее определять в ходе опыта то, что остается открытым (или все определеннее воображать объект в активной интуиции), постоянно вводить новые понятия, которые вместе с первоначально выражаемыми упорядочиваются в более совершенные мыслительные выражения. Но поскольку реальная действительность – не хаос, а регионально упорядоченное целое, нет нужды в актуальных бесконечностях понятий, чтобы познать вещь. Становится ясно, что к многим реальным определениям бесконечно многие другие присоединяются как следствия согласно познаваемым правилам, и что существует классификация, согласно которой могут быть образованы родовые и видовые понятия, координирующие ограниченные группы характерных концептуальных черт, к которым, согласно опыту, присоединяются бесчисленные другие и из которых исключаются бесчисленные другие, так что при систематизации объектов под этими родами и видами осуществляется фактическое разделение всех индивидов наиболее общей экзистенциальной сферы, достаточно отделенной высшими родовыми признаками.

Понятия такого уровня, очевидно, не могут быть извлечены из чисто ноэматической интуиции. Действительно, ясно, что помимо своей существенной значимости они все обладают экзистенциальной значимостью. Точнее говоря: они несут в себе, помимо своей чистой значимости (своего смысла, свободного от всякого утверждающего полагания), знание, тезис, который имеет отношение к комплексам утверждений, уже научно закрепленных, о реальной действительности, – осадок уже полученных познавательных результатов относительно фактического существования.

В целом для всех наук (даже для идеальных) справедливо, что образование понятий, причем именно «возможных» понятий, полученных из ясности, конкретно закрепленных через адаптацию к интуиции, служит им для получения истинных суждений; справедливо и то, что они в конечном итоге отягощают понятия сужденческими значениями, благодаря чему те сами становятся судящими понятиями для сферы объектов науки. С такими сужденческими значениями понятия затем входят во все дальнейшие связи.

Таким образом, понятие понятия приобретает опасную двусмысленность. Мы должны четко различать: чистый смысл, свободный от всякого полагания, и смысл рассматриваемых выражений, отягощенный тезисами суждения. Очевидно, что ценные сужденческие понятия, подобные тем, которые ищет каждый исследователь реальности, могут быть извлечены только из актуально происходящего опыта. Поэтому, когда он говорит: все понятия происходят из опыта, он, очевидно, с самого начала имеет в виду сужденческие понятия, которые постоянно его занимают, которые составляют постоянную цель его работы. Естественно, он склонен оценивать образования понятий, движущиеся в сфере чистой фантазии, как «прядение пустых возможностей», как «схоластику». Но ясно, что, как бы он ни был прав там, где речь идет о добывании ценных сужденческих понятий, он не может быть прав во всех отношениях. И даже в отношении этих самых понятий. Ведь они обладают чистым сущностным ядром, фиксируемым до всякого сужденческого содержания, которое может интегрироваться в сущностные взаимосвязи, способные скрывать в себе ценное познание относительно возможности соответствующих объектов. И, конечно, очевидно, что эти ноэматические сущности составляют смысл, свойственный объективности, которая в таком случае интуируется или мыслится, и что любая чистая эйдетическая истина, имеющая свое основание в этих сущностях, предписывает вообще безусловно значимую норму для возможных объективностей такого смысла.

Следовательно, если мы возвращаемся к этим ноэматическим сущностям (чистые экспликации которых образуют однозначные понятия), то они, как сущности, обладают своими разделениями и связями, особенно подчинением более общим сущностям и, наконец, высшим родам, которые сами по себе абсолютно замкнуты, абсолютно резко ограничены. Все проводимые здесь в чистой интуиции различения рода и вида дают нечто принципиально иное, чем роды и виды эмпирических наук о реальности, которые получают свой смысл не через чистые сущности, а через основанный на суждениях познавательный запас опыта.

Теперь нас особенно интересуют здесь некоторые высшие эйдетические универсалии, такие как физическая вещь, одушевленное существо, или основные понятия, согласно которым различаются основные виды реальностей. И, наконец, также такая эйдетическая универсалия, еще более высокая, как та, что представлена понятием самой реальности, фиксируемым нами через эйдетическое определение (то есть извлеченным чисто из интуиции).

Давайте исходить из какой-либо определенной реальности, данной нам в актуально происходящем опыте. Пусть это будет материальная вещь, точнее: кусок золота. Она схватывается нами в этом актуально происходящем опыте в определенном смысле, и согласно части этого смысла она удостоверяется как действительно данная. Осуществляя эйдетическую фокусировку, мы теперь переходим к чистому смыслу; мы абстрагируемся от экзистенциального полагания актуально происходящего опыта. Смысл является лишь частично определенным; он необходимо неопределенен постольку, поскольку он есть смысл чего-то реального, что как таковое проявляло бы в бесконечных и многообразных сериях опыта все новые стороны и свойства, не предначертанные твердым содержанием в смысле, фиксированном исходным опытом, а лишь оставленные открытыми как неопределенные, но определимые возможности. Благодаря воздержанию от опытного полагания их требований, мы теперь свободны от всех оков, которые могли бы наложить на нас физика и химия. Мы движемся с свободной силой выбора в сфере «пустых возможностей». Пользуясь этой свободой без ограничений, мы сохраняем тождество смысла, поскольку объективность, представленная с ним, должна быть способна являться как тождественная, однозначная в себе, в любых сериях вариаций, которые мы осуществляем.

Таким образом, свободно фантазируя, мы позволяем вещи двигаться, деформировать свою форму как нам угодно, позволяем ее качественным определениям, ее реальным свойствам изменяться по нашему желанию; мы играем с известными свойствами и законами свойств, как они задуманы в физике, позволяем изменениям свойств протекать так, что законы должны быть переосмыслены, должны быть преобразованы в совершенно иные. Мы даже изобретаем для себя новые смыслы или новые качества для старых смыслов (пусть даже в косвенно предположительном изобретении); мы позволяем им распространяться в пространственной форме вместо старых и в них позволяем реальным свойствам или неслыханным трансформациям старых удостоверяться. Свободно продвигаясь таким образом, фантазия производит самые невероятные деформации вещей, самые дикие физические фантомы, пренебрегая всей физикой и химией.

Ясно, что совокупность произвольных образований, которые мы получаем из одной физической вещи, может быть идентично получена также из любой другой; более того, все может быть непрерывно преобразовано во все, совокупность формообразований одна и та же и фиксированная. И все же мы видим при этом, что даже в этой фантазии и вариации, враждебной всякому ограничению естественным законом, система порождений нашей фантазии сохраняет свои правила, которые оправдывают речь о замкнутой системе: они суть порождения фантазии, которая формирует и преобразует физические вещи, конституирует физические вещи и вновь разрушает их конституцию, осуществляет подлинные свойства вещей и вновь отказывается от них как от кажущихся свойств.

Физическая вещь, служившая нам исходным пунктом, трансформируется, остается некоторое время чем-то, что кажется физической вещью; и если мы действуем слишком свободно, если не уважаем сущностное отношение реальных свойств к реальным обстоятельствам, если не заботимся о том, чтобы наша фантазия упорядочивала образования так, чтобы это отношение сохранялось, тогда вещь распадается на многообразия фантомов (чувственных схем), текущие так, как многообразия, конституирующие реальные вещи, просто не могут и не должны течь. Физическая вещь – это просто не сущее вообще, а нечто тождественное в сочетании каузальных зависимостей. Это нечто, что может жить только в атмосфере каузальной закономерности. Но это требует определенно регулируемых организаций для конституирующих чувственных схем. Если свободно правящая фантазия безудержно прорывает эти организации, то не только отдельная схема превращается в «простой фантом», но и весь мир становится потоком одних лишь фантомов; он, следовательно, больше не природа. Но он не является по этой причине совершенно беззаконным. В своем гениальном прозрении Кант предвидел это, и это выражено в его работах в различии между трансцендентальной эстетикой и аналитикой. Для мира одних лишь фантомов все еще сохраняют силу чистая теория времени и чистая геометрия; однако это мир без всякой физики. Также в отношении чувственной наполненности фантомного протяжения существуют регулярности, но чувственная наполненность не удостоверяет никаких материальных свойств.

Давайте теперь оставим этот мир фантомов. Давайте теперь обуздаем нашу фантазию. Давайте снова начнем с опыта физической вещи, скажем, с восприятия дерева, того дерева вон там. Мы берем вещь именно как то, что является в этом восприятии; мы отключаем все опосредованное знание, даже знание физики и химии. Этим фиксируется определенный объективный смысл, который может быть описан. Является дерево, сосна и т. д. То, что является, именно в данном смысле, является актуально только некоторыми сторонами и тем не менее мыслится, хотя и неопределенно, как «нечто большее» по сравнению с тем, что «актуально» является. Эта неопределенность направляет нас в актуально происходящее восприятие и далее в возможные восприятия; на почве этой неопределенности, принадлежащей перцептивному смыслу, мы действительно можем спрашивать, и этот вопрос постоянно направляет нас в опыте, как этот объект выглядит согласно своим другим сторонам, как он определяется через все новые восприятия и должен быть описан согласно им и определен в мысли.

При этом каждый новый опыт ставит новые вопросы. Как бы ни была неизвестна вещь, как бы мало мы, следовательно, ни знали, чему нас, возможно, научит будущий опыт, одно ясно априори, а именно, что абсолютно фиксированная рамка для течения возможного опыта уже предначертана и, собственно, уже через смысл восприятия, являющегося исходным пунктом. Этим полагается не только объект вообще, но физически реальная вещь, субстрат, пусть даже с неизвестными реальными свойствами, относящимися к реальным обстоятельствам, как бы ни неопределенными. Если восприятие, служащее исходным пунктом, вообще должно сохранять легитимность, если объективность, положенная в его смысле, должна быть способна быть актуальной, тогда предписывается течение возможных опытов, относящихся к этому же объекту, однозначно определяющих его точнее.

Попробуем свободно измышлять, удерживаясь лишь в рамках этого исходного восприятия и его легитимности; пусть ничто из иного опытного знания нас не ограничивает – ни физика, ни какая-либо иная естественная наука. Будем свободно вымышлять последовательность переживаний, которая всесторонне и полностью гармонично подтверждала бы воспринятое; тогда фиксированный перцептивный смысл заставит нас измышлять реальные обстоятельства, которые как каузальные корреляты самоутверждающихся свойств подходили бы и сохраняли бы гармонию. Если мы последуем за этими окружающими реальностями и также разработаем их более точно, оставаясь верными однажды сделанным началам, то есть гармонично поддерживая сопутствующие реальные единства и конституируя в фантазии соответствующие им опытные ряды, то в итоге для нас конституируется целый мир – мир, имеющий свои законы, как они задуманы в физике, но который всё же вовсе не обязан быть тем же самым миром, который мы познавали бы не из вымысла, а из опыта и опытной науки.

Ибо в нашем фантазийном процессе мы, хотя и ограниченные исходной точкой, можем выбрать бесчисленное множество путей; каждый путь вновь ограничивает нас, но оставляет открытыми для дальнейших шагов вновь бесконечно много возможностей для опытного продвижения, и так происходит с каждым новым опытным вымыслом, который ограничен лишь тем, что уже положенное и измышленное как определённое в новых опытных началах должно гармонично сохраняться в своих определениях.

В зависимости от способа нашего измышляющего определения мы можем конституировать совершенно разные миры, которые все были бы мирами для физической вещи как отправной точки; каждый из этих миров имел бы свой собственный и отличный набор законов, свою отличную естественную науку; и потому в каждом мире физическая вещь как отправная точка (которая по своему смыслу и бытию как раз в соответствии со смыслом различных миров по-разному оснащена) была бы иной, в другой природе – иной природы.

Таким образом, фантазия всё ещё может править достаточно свободно; она уже не может выступать как разрушитель мира, но только как созидатель миров; но и здесь перед ней остаётся бесконечно много возможностей. Однако она настолько ограничена лишь предположением, что исходное восприятие должно быть значимым, что оно должно гармонично поддерживаться как восприятие своего объекта, точно так же, как оно полагает его в качестве экстенсивно реальной вещи, со всей остающейся открытой неопределённостью.

Как только мы отбрасываем это предположение и требуем вообще лишь единства, поддерживающего само себя (что уже предлагает фантом), реальность распадается, и всё растворяется в хаосе фантомов, который, если мы исчерпаем все возможности, скрывал бы среди прочего регулируемые связи фантомов, в которых конституируются все возможные миры, реальности.

Но в конце концов в идее фантома также заложено правило, охватывающее круг возможностей, закон, саморегулирующийся в определённых направлениях. Соответственно, в ходе всего возможного опыта априори действительно предначертано – и явно предначертано сущностью физического восприятия как основного вида восприятия или опыта. Именно поэтому идея физической вещи обладает уникальным отличием; она обозначает категориальную (или, как мы могли бы лучше сказать, региональную) рамку для всякого смысла, относящегося и возможного для опыта такого основного рода, рамку, к которой априори как к необходимой форме привязано всякое более точное определение объекта, положенного неопределённо в каком-либо опыте.

Если что-то вообще переживается (в рамках этой системы опыта), то тем самым полагается не только объект вообще, но и res extensa, материальная вещь; и это выражение определяет не содержание, а форму для всех возможных объектов возможного опыта такого рода вообще.

Как бы ни протекал затем опыт; даже если объект окажется иным, чем он был положен сначала; как бы ни изменялось и ни пересматривалось его определение – до тех пор, пока он вообще удерживается как существующий, весь опыт, определяя его согласно его «как устроен», регулируется; всё, что ему причитается, коррелятивно регулируется формальным смысловым составом, который включает в себя идея вещи.

Таким образом, идея физической вещи имеет совершенно иной статус, чем идея любого другого универсального понятия, основанного на опыте. Конечно, идея минерала, идея растения и тому подобное также предписывают правило для течения опыта. Но в совершенно ином смысле, чем идея вещи. Не следует смешивать то, что предписывает универсальное понятие, и то, что предписывает сущность универсального восприятия как основного вида опыта.

Понятие, точнее, концептуальное схватывание как минерал, предписывает в модусе мышления. Если схватывание должно быть значимым, то оно должно легитимировать себя и легитимировать себя в опыте как концептуальное схватывание, чей смысл заключается в том, чтобы быть концептуальным схватыванием физической вещи: в объекте, как он дан в опыте, должны проявляться объективные моменты, которые концептуально подразумевались.

Но опыт со своими требованиями предшествует концептуальному мышлению и его требованиям. Если нечто вообще может быть пережито, то оно имеет свою форму, оно есть физическая вещь. Оно естественным образом выражается в понятии минерала вместе со своим специфическим содержанием; мы говорим, что оно «содержит» понятие физической вещи.

Но именно в этом и заключается особенность: требование исполнения, которое предъявляет эта концептуальная композиция, существенно отличается от требования, которое предъявляют все остальные компоненты такого понятия, как минерал: оно выражает лишь региональную форму, коррелят основного вида опыта, тогда как другие выражают специфические определения.

Концептуальное схватывание и полагание действительности как минерала может быть ложным; опыт может доказать недействительность тех или иных моментов, принадлежащих понятию камня; только одно он никогда не сможет доказать недействительным, пока вообще какой-либо переживаемый объект сохраняет свою значимость: именно то, что принадлежит объекту как объекту такого регионального вида опыта – физическое.

Поэтому мы понимаем, почему понятие типа «протяжённая вещь» должно занимать совершенно особое место по сравнению с любыми другими понятиями, которые мы можем выбрать.

И мы понимаем это, когда изучаем феноменологические связи физической вещи и конституирования физической вещи. Физическая вещь – не родовое понятие того же рода, что и минерал, стоящее наравне с ним и подобными родовыми понятиями, пусть даже, возможно, более общее.

Пока мы поднимаемся в образовании видов и родов и формируем подлинные роды, мы восходим от полного материально наполненного существа объекта к универсальным эйдетическим чертам, которые могут быть общими для нескольких, бесчисленно многих объектов; из материально наполненных сущностей выделенных видов затем можно вновь выделить нечто материально наполненное, что является «общим», и так далее.

Таким образом, мы приобретаем из сущности определённого тона, помещая его в ряд с сущностью других тонов, сущность тона вообще, акустического вообще, чувственного качества вообще и тому подобное.

Однако всё его материальное содержание в нашей сфере реальностей есть «нечто случайное», связанное с «необходимым», с необходимой формой, именно той, которую выражает понятие физической вещи. Всё материальное содержание может изменяться и изменяется в физическом изменении; только одно не может измениться – универсальная форма физической вещи.

Небесное тело может измениться; набор материально наполненных свойств, которые его характеризуют, может изменяться разнообразно; оно в конце концов перестаёт соответствовать идее небесного тела; тогда его место занимают другие родовые понятия. Но как бы оно ни изменялось, даже если бы оно растворилось в газе и рассеялось в пространстве: физическая вещь остаётся физической вещью, и даже рассеяние или фрагментация ничего не меняют в этом, ибо сама её возможность уже предначертана в универсальной форме «физическая вещь».

Всё материально наполненное случайно; это то, что дано через опыт и что должно определяться через опыт в своих изменениях или неизменностях. Как оно изменяется – это факт. Но как бы оно ни изменялось, пока вообще есть опыт, пока восприятие, полагающее объект, сохраняет какую-либо легитимность, физическая вещь остаётся физической вещью.

Каким бы ни было «что» физической вещи, её материальное содержание, изменяющееся предсказуемо или непредсказуемо, универсальное, которое означают слова «физическая вещь» (а они означают очень многое), не может измениться; это рамка, в которой происходит всякое изменение.

То же самое естественно и в свободной фантазии. Я могу в своей фантазии совершенно произвольно изменять физическую вещь, которая передо мной возникает; если я фантазирую её как вещь, то есть если я фантазирую себя в переживающего и поддерживаю опытное полагание «в фантазии», то я ограничен.

И потому в эйдетической установке я могу выявить то, что существенно необходимо для этого ограничения, то есть сущность «физическая вещь».

Таким образом, в мире самих сущностей и эйдетических понятий предначертано различие между первичным и вторичным, что оправдывает в определённом смысле говорить об априорных и апостериорных понятиях.

Этот смысл априорного принадлежит понятиям реальностей и является «трансцендентальным» различием, поскольку оно и его отличие от апостериорного имеет свой источник в основном свойстве реальностей «конституироваться» как единства множеств.

Всё рассмотрение, которое мы здесь провели, очевидно, может быть понято как пример. То, что мы наиболее отчётливо показали себе в идее физической вещи как res extensa, столь же отчётливо для нас и во всех подобных случаях.

В сущности изначально дающего сознания вообще заложены кардинальные различия согласно основным видам, и одной из важнейших задач феноменологии является систематически искать и научно описывать их.

Каждому такому основному виду, очевидно, соответствует региональное понятие, которое ограничивает смысловую форму соответствующего основного вида презентирующей интуиции, и далее соответствует регион объектов, охватывающий все объекты, которым этот смысл присущ.

Учитывая, что в сущности этих изначально презентирующих актов также заложены основные виды фундирования и что с ними возникают новые основные виды презентирующей интуиции, которые фундированы именно в старых, возникают (как мы тщательно изучили в одном случае – фундировании психологического восприятия) порядки низших региональных понятий и фундированных в них понятий, а также соответствующие фундирования регионов объектов (например, материальная вещь, эстетиологическая вещь, человек или психика).

Априорное в смысле региона есть исходная точка онтологий, чья необходимость и особое положение в системе всех наук, а также чья уникальная методологическая функция в осуществлении фактуальных наук для соответствующих региональных сфер теперь действительно становится понятной из самых глубоких, даже изначальных основ феноменологии.

Действительно, совершенно ясно, что эйдетическая наука, принадлежащая региональному априори, например, физическая вещь вообще, психика вообще, должна иметь положение и значение, регионально отличное от всех других эйдетических познаний, которые, возможно, примыкают к «случайным» спецификациям идеи физичности, психики и т. д., то есть к материально наполненным понятиям, какими бы универсальными они ни были.

Поэтому ряду опытных наук о реальной действительности (как фактуальных наук) особым образом противостоит онтология физической природы как теория сущностей natura formaliter spectata, равно как и онтология одушевлённой или психической природы.

То, что такие онтологии должны быть, очевидно. Нет сущности без эйдетических истин; и очевидно, что даже реальные сущности, чьей форме как реальности уже присуще многообразное и, в зависимости от вида реальности, весьма различное вовлечение, не могут обойтись без богатого запаса эйдетических познаний.

Что касается онтологии природы, то здесь мы имеем науки, интегрированные в неё под названиями геометрия и кинематика; сюда же относятся априорные истины чистой теории времени, которые, конечно, являются общим достоянием для всех наук о реальности вообще.

То, чего ещё не хватает до сих пор, что не было построено в какой-либо достаточно систематически-научной форме – это онтологическая сфера специфической материальности, именно ядро любой «чистой» региональной естественной науки.

Обзор данного параграфа.

В данном параграфе из «Идей III» Гуссерль развивает ключевые для своей феноменологии идеи о региональных и родовых понятиях, их априорном статусе и роли в конституировании онтологий. Центральный тезис заключается в том, что региональные понятия (например, «материальная вещь», «одушевлённое существо») не являются просто обобщениями эмпирического опыта, но выражают сущностные (эйдетические) рамки, которые предзаданы самой структурой опыта и конституируют соответствующие регионы бытия. Эти понятия выводятся не через индукцию или дедукцию, а через аподиктически очевидную интуицию сущностей, что отличает их от эмпиристского понимания общих понятий как продуктов обобщения.

Гуссерль противопоставляет свой подход эмпиризму, который рассматривает все понятия (включая «материальную вещь» или «животное») как возникающие из опыта через постепенное обобщение. Для эмпириста нет принципиальной разницы между понятием «лягушка» и «животное» – лишь степень общности. Однако Гуссерль настаивает, что региональные понятия обладают особым трансцендентальным статусом: они задают априорные условия возможности опыта определённого типа, выражая не просто содержательные общности, но формальные структуры, без которых соответствующие объекты не могли бы быть даны в сознании. Например, «физическая вещь» (res extensa) – это не просто родовое понятие, объединяющее минералы, растения и т. д., а категориальная форма, предписывающая правила конституирования любого материального объекта в опыте.

Далее Гуссерль детализирует этот тезис через анализ свободной фантазии. Даже в воображении, где мы можем произвольно изменять свойства вещи (например, трансформируя кусок золота), сохраняется инвариантная структура «физической вещи» – её пространственно-временная оформленность и каузальная связанность. Если фантазия нарушает эти сущностные законы (например, устраняя каузальность), объект распадается на «фантомы», переставая быть реальностью. Таким образом, региональные понятия задают границы возможных вариаций, что демонстрирует их априорный характер.

Особое внимание уделяется различию между чистыми сущностями (схватываемыми в эйдетической интуиции) и эмпирическими понятиями, отягощёнными суждениями о реальности. Первые свободны от экзистенциальных полаганий и образуют ядро, которое может интегрироваться в различные контексты познания. Например, понятие «минерал» включает в себя как материально наполненное содержание (апостериорное), так и формальную структуру «физической вещи» (априорное). Ложность эмпирических моментов (например, ошибка в определении минерала) не отменяет априорной значимости региональной формы.

В заключении Гуссерль подчёркивает, что региональные онтологии (например, онтология природы или психики) имеют фундаментальное значение для наук, так как раскрывают сущностные законы соответствующих сфер. Они не сводятся к эмпирическим обобщениям, а задают «трансцендентальные рамки», без которых невозможна систематизация опытного знания. Это объясняет, почему, например, геометрия (как часть онтологии природы) обладает априорной строгостью, недостижимой для эмпирических дисциплин.

Таким образом, параграф обосновывает ключевую для феноменологии идею: классификация наук должна опираться не на эмпирические классификации, а на априорные региональные структуры, выявляемые через феноменологическую редукцию и интуицию сущностей.

Сравнение с другими философами.

1. Кант:

– У Гуссерля, как и у Канта, есть различие между априорными формами (региональные понятия) и эмпирическим содержанием.

– Но если у Канта категории выводятся из форм суждения, то у Гуссерля они усматриваются в интуиции.

2. Аристотель:

– Различие между родовыми и региональными понятиями напоминает аристотелевское различение «родов бытия» (категорий).

3. Брентано:

– Идея интенциональности (сознание всегда направлено на объект) развита Гуссерлем в учении о ноэматическом смысле.

Важно: Этот параграф показывает, как феноменология обосновывает априорные структуры опыта, отличая их от эмпирических обобщений.

§8. Рациональная психология и феноменология – ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ.

Обратимся к психологической сфере. То, что должна существовать рациональная психология, независимо от того, обладаем мы ею или нет, очевидно. Рациональное существование науки как идеи предшествует её обладанию. Необходимость рациональной геометрии была столь же очевидна до её развития, как сейчас для нас, не обладающих ею, очевидна необходимость рациональной психологии. Однако это уже не совсем верно. Даже если систематическое раскрытие идеи психической реальности отсутствует, у нас уже есть – в виде феноменологии – значительная часть рациональной психологии. И здесь мы вновь возвращаемся к главному интересу, направляющему наше исследование, сколь бы много других необходимых функций оно ни выполняло в рамках нашего дальнейшего круга интересов.

Рассматривая идею рациональной психологии, оставим в стороне все эйдетические истины, принадлежащие универсальной идее реальности вообще. Они образуют замкнутый запас, к которому, согласно уже затронутому ранее, принадлежат рациональные хронологические истины, и они являются не исключительным достоянием рациональной психологии, а общим достоянием всех рациональных наук, относящихся к региону реальности. Тогда изначально совершенно ясно, что какие бы рациональные истины ни входили в рациональную психологию, во всяком случае, все феноменологические истины также принадлежат ей. Прежде всего, те, которые относятся к действительно имманентным эйдетическим моментам возможных переживаний, а далее – непосредственно очевидные познания, принадлежащие различным уровням интенциональных коррелятов.

Рассмотрим положение дел более пристально. Это тем более необходимо, поскольку в настоящее время натурализм, столь сильно преобладающий среди психологов, как и среди всех естествоиспытателей, влечёт за собой почти всеобщее непонимание смысла феноменологии и её возможных достижений для психологической науки опыта. С этим связано принципиально искажённое представление, будто феноменология занимается восстановлением метода внутреннего наблюдения или вообще непосредственного внутреннего опыта. Только этим также объясняются те поверхностные (вернее, даже не поверхностные, поскольку вовсе не понимающие смысла вещей) литературные отвержения притязаний, которые феноменология выдвигает и должна выдвигать в силу своего специфического характера, – притязаний на то, чтобы проложить путь к реформе психологии (а также, с другой стороны, философии), реформе в буквальном смысле фундаментальной и новой.