Читать книгу: «Она умерла как леди», страница 2

День выдался не из приятных. После шести Том забежал на позднее чаепитие. В Линтоне кто-то покончил с собой, причем не самым опрятным образом, и по запросу полиции Том делал вскрытие. Подробности он изложил, жадно поедая бутерброды с маслом и вареньем и почти не слыша моих слов. В начале девятого, когда небеса окончательно потемнели, я уже проехал четыре мили, отделявшие деревню от «Монрепо».

По правилам военного времени окна затемняли в девять, но света в доме я не увидел, и этот факт вселил в меня некоторое беспокойство.

Изначально «Монрепо» был приятным на вид коттеджем, довольно большим и приземистым, с косой черепичной крышей и окнами в освинцованных рамах, выделявшихся на фоне тускло-красных кирпичных стен. У моря редко встретишь буйную растительность, и травы на лужайке считай что не было, но вдоль дороги тянулась живая изгородь из высоких тисов. Один из двух песчаных подъездов вел к входной двери, а второй – к стоявшему слева гаражу, рядом с которым находился теннисный корт. Справа на лужайке стояла увитая плющом беседка.

Теперь же, однако, поместье понемногу приходило в упадок. Это не бросалось в глаза, но проявлялось в едва заметных мелочах. Живая изгородь нуждалась в стрижке, незначительной, но тем не менее. Кто-то оставил под дождем яркие шезлонги. У одной ставни разболталась петля, которую домашних дел мастер – если таковой здесь вообще имелся – так и не удосужился починить. Повторюсь, дело было не столько в осязаемых вещах, сколько в неуловимой атмосфере упадка.

После наступления темноты вдруг становилось ясно, насколько уединенное оно, это богом забытое место. Здесь может произойти что угодно, и кто об этом узнает?

Стемнело так, что на въезде в поместье пришлось включить фары. Под колесами хрустел песок. Было тихо, спокойно и очень жарко, поскольку с моря почти не дул ветер. Позади коттеджа, за длинной полосой влажной красноватой почвы, смутно виднелись очертания утесов, отсеченных от моря семидесятифутовым обрывом.

Тусклый свет защищенных козырьками фар выхватил из темноты открытые ворота гаража на две машины, где стоял «ягуар» Риты. Когда я сбросил скорость, из-за дома вышел человек и направился ко мне.

– Доктор, это вы? – позвал Алек.

– Я. Поставлю машину в гараж, на случай дождя. Секундочку…

Но Алек не стал ждать. Покачиваясь, он вошел в свет фар, и мне пришлось остановиться.

– Послушайте… – Он оперся на дверцу машины и обвел подъездную дорожку пристальным взглядом. – Кто перерезал телефонный провод?

Глава третья

Двигатель заглох, и я завел его снова. Алек даже не сердился; судя по голосу, он был лишь озадачен и расстроен. И не пьян, хоть я и почуял запах виски.

– Перерезал телефонный провод?

– Думаю, это треклятый Джонсон, – беззлобно объявил Алек. – Садовник, знаете ли. Он подглядывал за Ритой. Вернее, Рита говорит, что подглядывал. Поэтому мне пришлось его уволить. Вернее, его уволила Рита. Я терпеть не могу ссор.

– Но…

– Вот он и решил досадить мне. Ведь Джонсон прекрасно знает, что каждый вечер я звоню Андерсону в редакцию «Газетт». Мало ли, вдруг у него есть новости, не озвученные по Би-би-си. А сегодня телефон молчал. Когда я поднял аппарат повыше, провод вывалился из коробочки. Его перерезали, после чего засунули обратно.

На мгновение мне показалось, что Алек вот-вот расплачется.

– Это подлая выходка, подлая и недостойная, черт побери! – добавил он. – Ну почему меня не могут оставить в покое?

– Где Рита и мистер Салливан?

– Вообще-то, я не знаю, – оторопел Алек. – Должны быть где-то здесь. – Он повертел головой. – В доме их нет. Вернее, я не думаю, что они там.

– Может, мне сходить поискать их, раз уж мы собрались играть в карты?

– Да. Так и сделайте. А я принесу нам выпить. Но игру начнем чуть позже, если вы не против. В восемь тридцать будет интересная радиопостановка.

– Какая?

– Точно не помню. По-моему, «Ромео и Джульетта». Рита очень хотела послушать ее. Прошу прощения…

В сумерках он побрел по лысому газону, но споткнулся о какой-то предмет. Оглянулся, с достоинством приосанился – видно, побоялся, что я сочту его нетрезвым, – и неспешно направился к дому.

Я завел машину в гараж. Когда вставал с сиденья, ногу свело судорогой. На самом деле я не торопился на поиски Риты и юного Салливана. Мне хотелось улучить минутку, чтобы подумать.

Сперва я сходил за дом. Ветер здесь был холоднее, и жесткая трава припала к земле на краю утеса; на полоске влажной красной почвы не оказалось ни души. Оглохший и ослепший, не в силах что-либо разглядеть и поглощенный мыслями о перерезанном проводе, я обошел коттедж и направился к беседке.

Должно быть, меня услышали. Из беседки донесся сдавленный возглас изумления. Я оглянулся – света было достаточно, чтобы увидеть, что происходит внутри, – и ускорил шаг.

Рита Уэйнрайт то ли полусидела, то ли полулежала на циновке, брошенной на грязный деревянный пол. Голова запрокинута, руки на плечах у Салливана. Юноша тут же отпрянул от нее, и оба повернулись ко мне. Приоткрытые рты, виноватый блеск в глазах, судорожная реакция на испуг, свойственная людям в момент острых ощущений. Все это я видел мельком, краем глаза, в спешке проходя мимо беседки.

Мельком, но все же видел.

Вероятно, вы считаете, что старого коновала вроде меня не должно смутить подобное зрелище. Но я был смущен, и очень сильно. Пожалуй, сильнее, нежели эти двое. И не из-за происходившего в беседке – по сути дела, там лишь целовали миловидную женщину, – а из-за грязи на неструганом полу и ощущения, что некие силы вышли из-под контроля.

«Берегись, это опасно, – твердил внутренний голос. – Берегись, это опасно. Берегись, это опасно…»

– Доктор Люк! – сипло крикнули у меня за спиной.

Не позови меня Рита, я не остановился бы, притворившись, что ничего не видел. Этим двоим следовало бы подыграть мне, вот только совесть не позволила.

Я обернулся. В голову ударила кровь, а голос сел, отчасти от шока, отчасти от гнева. Охрип не так, как у Риты или Салливана, но все же ощутимо.

– Эй, там, в беседке! – услышал я собственный возглас, полный изумления столь лицемерного, что мне захотелось пнуть себя под зад. – Есть кто живой?

На лужайку вышла Рита. Ее смуглая кожа раскраснелась, в особенности под глазами, что свидетельствовало об учащенном сердцебиении. Она тяжело дышала. Легкий твидовый костюм и белая блуза пошли складками, и Рита украдкой разгладила юбку. За спиной у нее появился Салливан.

– Это мы! – крикнула Рита. – Мы здесь, в беседке!

– Беседовали! – кашлянув, пояснил ее спутник.

– И уже собирались в дом…

– Но увлеклись разговором. Сами знаете, как оно бывает.

Барри Салливан снова закашлялся, пытаясь избавиться от хрипотцы в голосе. Этот парень – безусловно, симпатичный, с честным взглядом и не самым волевым подбородком – год назад произвел на меня впечатление человека, вполне уверенного в себе, но то ли я ошибся, то ли Салливан влюбился в Риту с той же силой, что и она в него, и понятия не имел, как быть дальше… В общем, теперь передо мной стоял растерянный мальчишка.

Ветер трепал листья плюща на беседке. Накал эмоций между Ритой и Салливаном был настолько силен, что казалось, будто воздух вокруг них превращается в пар, и от этого ощущения невозможно было отделаться. Упала капля дождя, затем еще одна.

– Не знаю… Не помню, знакомы ли вы с Барри, – продолжила Рита так, будто, привстав на цыпочки, говорила с соседом поверх изгороди. – По-моему, вы присутствовали при первой нашей встрече. Барри, это доктор Люк Кроксли.

– Мое почтение, сэр, – вежливо промямлил Салливан, переминаясь с ноги на ногу.

– Да, я прекрасно помню мистера Салливана. – Я не удержался от язвительного тона. – Полагаю, он один из самых многообещающих актеров Вест-Энда?

Салливан наморщил симпатичный лоб, ударил себя в грудь и воскликнул:

– Кто? Я?!

– Да, ты! – подтвердила Рита. – А если еще не стал таким, то непременно станешь!

Мальчишка смутился сильнее прежнего.

– Не хотелось бы выходить в море под чужим флагом, сэр, – сказал он.

– Не сомневаюсь, что вам этого не хочется, мистер Салливан. Не сомневаюсь.

– Он имел в виду… – начала Рита.

– Что он имел в виду, моя милая?

– Послушайте. У меня не было аншлагов в Вест-Энде, – сказал Салливан. – Лишь парочка провинциальных ангажементов, и не на самые блестящие роли. Последние два года я продаю автомобили в компании «Лаутер и сын». – Взгляд его черных глаз с асимметричными впадинами под нижними веками переместился на Риту. – Я не заслуживаю…

– Заслуживаешь! – перебила его Рита. – И не вздумай говорить иначе!

В таком состоянии они могли бы выложить все как на духу – по крайней мере, такое у меня сложилось впечатление, – не заметь Барри Салливан, что начался дождь. Он поднял глаза к небу. Осмотрел свой безупречный пиджак свободного покроя, фланелевые брюки, заправил шелковый платок под воротник рубашки – короче, сделал все, чтобы спрятать разочарование и конфуз за какой-нибудь деятельностью.

– Надо занести шезлонги, – сказал он. – Им уже довелось побывать под дождем. Прошу меня извинить.

– Дорогой, ты насквозь промокнешь! – воскликнула Рита с той страстной наивностью, что заставила бы меня улыбнуться, если бы ситуация не была столь напряженной.

Мы с Ритой направились к входу в коттедж. По пути она заламывала руки. И еще, оказавшись с ней рядом, я понял, что Рита под хмельком.

– Это невыносимо, – решительно заявила она. – Я предпочла бы умереть.

– Не говорите чепухи!

– Вы уверены, что это чепуха, доктор Люк? По-моему, не уверены.

– Не надо об этом, моя милая. Лучше скажите, что за игру вы затеяли?

– Значит, вы видели нас в беседке. Так и знала, что видели. Что ж, мне-то все равно…

– Я говорю не о беседке. Скажите, кто перерезал телефонный провод.

Застыв на месте, Рита нахмурила тонкие брови – в таком замешательстве, что я не мог усомниться в ее искренности.

– Бога ради, о чем вы говорите? Не резала я никаких проводов. Я вообще в них не разбираюсь. – Ее глаза вспыхнули от любопытства. – То есть провод перерезали? У нас дома? Что, по-вашему, это значит?

Не дав мне шанса ответить, она открыла дверь и юркнула в прихожую.

В просторной гостиной, а также в смежной с ней столовой горел свет. Отделанная бело-синим атласом, залитая мягким светом ламп под желтыми абажурами, комната производила впечатление, будто здесь следят за порядком. Над камином висел портрет Риты кисти Пола Феррарза. Блестела медная дровница, на полу лежали пушистые ковры, на приставном столике стояла бутылка, а рядом с ней сифон.

У радиоприемника сидел Алек Уэйнрайт со стаканом в руке.

– Мм… Здравствуй, дорогая, – вполголоса сказал он и глотнул разбавленного виски. Этот глоток согрел и оживил его. – Мы тебя искали.

– Мы с Барри ходили на теннисный корт, – пробормотала Рита.

– Ах вон оно что. Хорошо ли провели время?

– Нормально. Ты затемнил окна? Не забывай, у Марты сегодня выходной.

– Все сделано, дорогая. – Алек описал бокалом широкую дугу. – Твой муженек ни о чем не забыл. Сегодня мы славно повеселимся.

Рита сделала невероятно трагическое лицо. Еще немного – и я услышал бы скрежет ее зубов. Как видно, она разрывалась между искренней нежностью, что питала к Алеку, пока тот изо всех сил боролся с алкогольным дурманом, и в равной степени искренним желанием запустить в него каким-нибудь предметом мебели. Но нежность одержала верх, и Рита заговорила с напускным весельем и даже некоторым кокетством:

– Доктор Люк сказал, что кто-то перерезал телефонный провод. Что бы это значило?

– Дело рук треклятого Джонсона, – помрачнел Алек. – Он пробрался в дом и все испортил. Просто чтобы мне досадить. Ничего серьезного. Но если потребуется позвонить в полицию или пожарную часть…

– Мне надо выпить, – заявила Рита. – Почему же, во имя всего святого, никто не предложит мне выпить?

– Бутылка на столе, моя радость. Угощайся. Не будем слушать пугающих нотаций доктора. Ведь сегодня особенный вечер.

– Я хочу не просто виски, а виски со льдом! – прикрикнула Рита. Ее голос прозвенел по всей комнате, но она тут же взяла себя в руки и вымученно улыбнулась мне, будто показывая, что все в порядке. Хотя ее руки дрожали. Щелкая по паркету деревянными подошвами сандалий, Рита отправилась в столовую, а возле кухонной двери замерла и обернулась.

– Я предпочла бы умереть! – крикнула она через обе комнаты не то чтобы громко, но с необычайным напором, а затем распахнула пендельтюр¹ и скрылась в кухне.

Алек удивился, но не сильно. В свете стоявшей рядом лампы крупные черты его лица уже не казались безвольными и безжизненными. Широкий рот подергивался, но нечасто. Алек умылся и тщательно расчесал редкие волосы.

– Наверное, ей нездоровится, – сказал он. – Обилие физических нагрузок, да при такой жаре… Я постоянно говорю ей… Ага, мальчик мой, входите! Присаживайтесь! Налейте себе выпить!

По крыше коттеджа звучно барабанил дождь. В гостиную, вытирая руки носовым платком, вошел Барри Салливан. Он немедленно занял оборонительную позицию и ощетинился будто еж. Вряд ли это могло укрыться от глаз Алека. Юноша страдал от угрызений совести куда сильнее, чем Рита.

– Спасибо, сэр. – Он взял со стола бутылку. – Выпью глоточек, если вы не против. Обычно я не пью, но сегодня…

– Сегодня особый случай, верно?

Выскользнув из пальцев Барри, стакан упал на столешницу, а затем скатился на пол, но уцелел, поскольку приземлился на мягкий ковер. Парень немедленно бросился за ним, упав на колени, будто сломанная рама для сушки белья. Выпрямляясь, он не смотрел на Алека.

– Я, наверное, самый неуклюжий увалень на свете! – возопил он, сопроводив эти слова столь энергичным жестом, что на сей раз едва не разбил стакан о бутылку. – Понять не могу, почему так вышло. Он сам, вот, смотрите! Просто взял и выскользнул!

Алек усмехнулся. Его веко едва заметно дернулось.

– Ничего страшного, дорогой мой мальчик! Главное, не разбейте бутылку! – При этих словах Алек так развеселился, что даже хрюкнул от радости. – А теперь присаживайтесь. В восемь тридцать включим радио…

– Радио?

– Будут передавать постановку, и Рита хотела ее послушать. – Он взглянул на меня. – Да, это действительно будет «Ромео и Джульетта». Я сверился с программой в «Радио таймс». А потом как раз начнутся девятичасовые новости. Ей-богу, надо было пригласить Пола Феррарза с этим его гостем.

Скрипнул кухонный пендельтюр, и в столовую, стуча каблуками и позвякивая льдом в бокале джина с лимонным соком, ворвалась Рита.

– Что там насчет Пола Феррарза? – довольно резко спросила она и, поднося бокал к губам, машинально бросила взгляд на портрет над камином.

Умел ли Пол Феррарз рисовать? Этот вопрос оставим критикам. Я лишь скажу, что, на мой вкус, этот поясной портрет вышел исключительно красивым. Пол изобразил Риту в вечернем платье, с бриллиантовым ожерельем на шее и бриллиантовыми же браслетами на запястьях. Этот последний штрих казался Рите дурновкусием, но работу заказывал Алек, и он остался чрезвычайно доволен результатом.

Однако в этом портрете таилась какая-то насмешка. Хотя Пол, несомненно, изобразил знакомую всем нам Риту и подчеркнул ее красоту, некоторые нюансы ее полуулыбки могли бы огорчить Алека, будь он в силах понять, что за ними кроется. Сама же Рита относилась к этой картине с неприязнью, а в тот вечер по некой причине быстро отвела от нее взгляд и повторила:

– Что там насчет Пола Феррарза?

– У него гость, любовь моя. Разве этот гость не ваш пациент, доктор?

– Нет. Он пациент моего сына, – ответил я. – Том запретил ему ходить, и теперь у него каталка с моторчиком. Последняя модель. Только что прислали из Лондона.

– Мерривейл его фамилия, – пояснил Алек. – Он детектив.

Барри Салливан налил себе виски, добавил совсем немного содовой и залпом осушил стакан.

– Неправда! – воскликнула Рита. – Он из Военного министерства. Об этом мне сказала миссис Паркер.

– По роду службы он не детектив, нет, но ему довелось расследовать самые разнообразные убийства. И это факт! – часто закивал Алек. – Мы могли бы разговорить его. И он поделился бы воспоминаниями. Что-то вроде того. Наверное, рассказал бы много любопытного. Сам я всегда интересовался преступлениями.

Рита и юный Салливан переглянулись у него за спиной.

«Сегодня ночью?» – четко и ясно спросил взгляд мальчишки, а глаза Риты, от природы склонной к подстрекательству, твердо ответили: «Да».

Признаюсь, в тот момент меня охватила легкая паника. Барри снова плеснул себе виски, добавил еще меньше содовой, чем в прошлый раз, и одним махом проглотил содержимое стакана. Взгляд у него был испуганный, но целеустремленный. Рита приблизилась к мужу, разгладила его редкие волосы…

И Алек включил радио.

Глава четвертая

– Вы прослушали пьесу Шекспира «Ромео и Джульетта», адаптированную для радиовещания Кеннетом Маквейном. Текст читали…

Дождь ненадолго прекратился. В тишине гостиной диктор размеренно зачитывал список имен. Эмоции накалились настолько, что я едва не подпрыгнул, когда из динамика прозвучал раскатистый гонг Биг-Бена, возвестивший о том, что сейчас девять часов вечера.

– Вы слушаете британскую службу Би-би-си. У микрофона Брюс Белфрейдж, и в эфире последние известия.

Алек, сидевший в полуоцепенении с понурой головой, немедленно встряхнулся. Весь внимание, он придвинул к приемнику кресло – его ролики пронзительно скрипнули – и вытянул шею.

– Сегодня сообщалось о незначительной активности врага в воздухе. Замечен самолет-разведчик, пролетавший над…

Рядом со мной стояло «ушастое» викторианское кресло, где сидела Рита – так настороженно и напряженно, что ее спина выгнулась дугой. В опущенной руке она держала пустой бокал. И ничего не видела. Ее глаза затянуло влажной пеленой; наконец слезинки вырвались на волю и потекли по щекам, но Рита не заморгала и даже не шевельнулась, чтобы стереть их с лица.

Из-за закрытых окон и задернутых штор в комнате было очень жарко. Салливан курил сигарету за сигаретой. Дым обволакивал золотистые лампы, от него щипало в глазах и першило в горле. Рита шевельнулась, и непроизвольная дрожь, зародившись в изогнутой спине, охватила все тело. Затем Рита тяжело сглотнула. Стакан выскользнул у нее из пальцев и беззвучно упал на ковер. Рита подняла его – ощупью, будто слепая, – и рывком поднялась на ноги.

– Рита! – сказал Барри Салливан. – Нет!

– Да, – возразила Рита. – Мы договорились!

Тут Алек вскинулся, едва не рыча от досады.

– Тише! – крикнул он и тут же, будто загипнотизированный, припал ухом к динамику.

– …Заверил общественность, что если Франция планирует вернуть себе законное место и престиж на континенте…

Прямая как жердь Рита повернула голову и тыльной стороной ладони провела по мокрым от слез глазам, отчего одно веко завернулось, придав лицу слегка нелепый вид. Она обвела взглядом гостиную, вспомнила о стакане в руке, недоуменно уставилась на него и глухо пробормотала: «Нужен лед», после чего развернулась и, чеканя шаг, удалилась в столовую. Такой поступью поднимаются на эшафот, подумалось мне, хотя подобные мысли, разумеется, чушь собачья. Под стук каблуков из динамика продолжал вещать убедительный голос неколебимого диктора. Скрипнула кухонная дверь, и Риты как не бывало.

– …Полковник Линдберг добавил, что Соединенные Штаты, по его мнению, не заинтересованы в трансатлантических спорах, которые…

– Пойду помогу ей, – сказал Барри Салливан.

И в третий раз Алек судорожно обернулся и закатил глаза, умоляя о тишине.

Юноша не обратил на него внимания. Осторожно поставил стакан на стол и, старательно избегая моего взгляда, отправился вслед за Ритой. Но, учитывая интересы Алека, двигался он почти бесшумно. Даже не скрипнул кухонной дверью, под которой виднелась полоска света.

Не знаю, что я ожидал увидеть, когда эти двое вернутся в гостиную. Так разыгралась фантазия, так натянулись нервы в этой ядовитой атмосфере, что я не удивился бы, если Рита позвала бы Алека на уютную кухню, а мальчишка подкрался к нему с чем-то острым в руке. Они ведь не станут нападать на Алека при свидетеле, верно? С другой стороны, почему бы и нет? Ни Байуотерса, ни Стоунера это не остановило. Рита и Салливан полупьяны. Как же выглядит убийца, тихонько подбираясь к жертве со спины?

Когда эти двое вернутся…

Но они не вернулись.

Такое чувство, что радиоголос говорил целую вечность. Все эти новости я слышал в шесть часов и теперь с ужасом думал, какие же они долгие. Алек как будто впал в кому. Он не шевелился. Разве что кивал, когда диктор зачитывал что-нибудь особо важное. По-прежнему не скрипела дверь кухни; по-прежнему оттуда не доносилось ни звука.

– Вы прослушали последние известия. Сейчас девять часов восемнадцать с половиной минут. Через полторы минуты вы услышите…

Алек выключил радио, не без труда поднял голову и внимательно посмотрел на меня. Наверное, отметил выражение моего лица, и на губах у него заиграла странная лукавая улыбочка.

– Дорогой мой доктор, – мягко начал он, – вы думали, я ничего не знаю?

– О чем вы?

Алек кивнул на кухонную дверь:

– О том, как эти двое развлекаются у меня за спиной.

Что самое жуткое, теперь со мной говорил прежний Алек Уэйнрайт, обладатель ангельского терпения и неплохого чувства юмора. Коренастое тело расслабилось, лицо собралось и просветлело, веко перестало дергаться; слегка изменились даже тон голоса и выбор слов. Откинувшись на спинку большого кресла, Алек сложил руки на животе.

– Да. – Он проследил за моим взглядом, устремленным на бутылку. – Я допился до того состояния, когда меня уже мало что волнует. Начинаю даже забывать… об этом. – Он кивнул на радио.

– А я должен сидеть и смотреть, как вы спиваетесь, чтобы обрести душевное спокойствие?

– В общем и целом, – жизнерадостно ответил Алек, – вы зрите в самый корень.

Да, передо мной и впрямь был прежний Алек Уэйнрайт, разве что раскрасневшийся и с набухшей веной на виске.

– Говоря о Рите… – продолжил он.

– Как давно вы знаете о ней и юном Салливане?

– Как давно? С самого начала.

– И что намерены делать в связи с этим?

– Ну а что, – Алек повел плечами, устраиваясь поудобнее, – что сделали бы вы, доктор? Подняли шум и выставили себя круглым дураком? Муж-рогоносец всегда становится объектом насмешек. Разве вы этого не знаете?

– То есть вы не против?

– Нет, – задумчиво ответил Алек, закрыв глаза. – Не скажу, что я против. С чего бы возражать? Мне подобные утехи не по возрасту. Я очень люблю Риту, но не в этом смысле. И я терпеть не могу лишнего шума. Она, знаете ли, загуляла не впервые.

– Но у меня в кабинете она клялась и божилась…

– Ага! – открыл глаза Алек. – Значит, она говорила с вами? – Он рассмеялся. – Хотя… Теперь я понимаю, почему она ничего не сказала. Знаете, я восхищен ловкостью, с которой она окрутила Барри Салливана. Хотя он славный парень. Рита могла бы пасть куда ниже. В общем, я решил, что разумнее притвориться, будто я ничего не замечаю.

– Считаете, так лучше?

– Это все, что я могу для нее сделать.

– Вы хоть представляете, как они переживают по этому поводу?

– Да ладно вам. Пусть немного помаринуются.

– Помаринуются? Весь вечер я сижу как на иголках, и это еще очень мягко сказано. Разве вы не заметили? Сижу и прикидываю, не собираются ли они вас убить!

Несмотря на обилие выпитого виски, Алек искренне изумился. Словно давая отпор вторжению в мир своих грез, он скривился и хохотнул, но тут же нахмурился.

– Дорогой мой доктор, не говорите ерунды! Убить? Меня? Как вижу, вы совершенно не знаете моей жены. Нет, давайте посмотрим правде в глаза. Они не планируют меня убивать. Но я скажу, что у них на уме. Они собираются… – Он осекся. – Проклятье! Откуда этот чертов сквозняк?

Да, от столовой по ногам тянуло холодом. Пендельтюр пронзительно скрипнул, но из кухни никто не появился.

– Если они вышли во двор, хотелось бы надеяться, что не забыли закрыть заднюю дверь, – с досадой проворчал Алек. – И не оставили свет на кухне. С моря любой огонек на этом утесе виден за несколько миль. Береговую охрану кондрашка хватит!

Но я вовсе не думал о береговой охране.

Ходить мне трудновато, и у скрипящей двери я оказался лишь спустя пять или шесть секунд.

Просторная кухня была пуста. На белой, в тон кафельной плитке, эмалированной столешнице под пустым бокалом Риты лежал клочок бумаги, второпях оторванный от кухонной напоминайки. Прямо в лицо мне дул сырой ветер из широко открытой задней двери. На землю лег прямоугольник яркого света.

Обеспечить затемнение всех комнат, закрыть двери, задернуть шторы… Со временем эта привычка превращается в стойкий рефлекс, что-то вроде подсознательной фобии. Видимый снаружи свет – не столько проступок, сколько вопиющее преступление. Но хотя к двери я подошел со значительной спешкой, закрыл я ее не сразу.

Хотя настало время светомаскировки, снаружи оказалось не так уж темно. Из сумрака проступали очертания заднего двора. Здесь, совсем рядом с обрывом, не росли ни дикие, ни культурные растения, но широкая полоса влажной темно-красной почвы не была совершенно пустой. Я увидел несколько геометрических фигур – должно быть, в них проявилась математическая душа хозяина, – выложенных из крошечной белой гальки, а промеж них очертания тропинки шириной фута четыре, обозначенной такими же камешками. Тропинка вела прямиком к обрыву под названием «Прыжок влюбленных».

Прыжок влюбленных…

На холодильнике лежал электрический фонарик, завернутый в тонкую папиросную бумагу. Я взял его, и, стараясь игнорировать скверные сигналы, поступавшие от больного сердца, закрыл за собой дверь и кое-как спустился во двор по двум деревянным ступенькам.

Под дымным, набухшим от влаги небом хватало света, чтобы даже без фонарика разглядеть две дорожки следов.

Они начинались там, где заканчивалась редкая травяная поросль. Всегда влажная почва совсем размякла из-за дождя. Вдаль вели призрачные линии из белой гальки, а вдоль них тянулись следы. Судя по их виду, один человек ступал твердо и уверенно, а другой чуть медленнее тащился у него за спиной. Я тронулся было вперед, но даже в этом состоянии сказались тридцать лет опыта, когда мне время от времени доводилось выполнять функции полицейского врача-криминалиста. Сработал приобретенный инстинкт, и я мгновенно отступил в сторону, чтобы не испортить следы.

Вдоль дорожки я направился к обрыву. Передо мной маячило лицо Риты.

Высоту я недолюбливаю. Голова идет кругом. Так и тянет прыгнуть в пропасть. Поэтому мне не хватило духу подойти к самому краю и глянуть вниз, как это запросто сделал бы почти любой из проживающих в нашей местности. Грязь не грязь, слякоть не слякоть, но я опустился на четвереньки и полз до тех пор, покуда не очутился на поросшем невысокими кустами пригорке близ того места, где оканчивались следы, и выглянул за край утеса.

Отлив там начинается около четырех дня, так что вода сейчас опять прибывала, едва покрывая острые камни в семидесяти футах от вершины. Я не видел почти ничего, кроме тусклого белесого мерцания, но слышал, как волны с шелестом накатывают на камни. В лицо ударила морская сырость, и мне пришлось зажмуриться.

Так и лежал я в грязи, отяжелевший старик, больной и бесполезный, и даже теперь, находясь в безопасности, на твердой земле, боялся смотреть вниз. Пальцы разжались, и я выронил фонарик. Мерцающим светлячком он несколько раз крутанулся в воздухе, а затем бесследно и беззвучно исчез там же, где сгинули двое людей.

Через некоторое время я по-крабьи пополз обратно. Когда нет необходимости заглядывать в головокружительную пропасть и висеть над пустотой, будто паук на паутинке, самочувствие у меня заметно улучшается. Поверхность каменного утеса была ребристой и голой как колено, так что в полете Рита и Салливан не пострадали. А затем…

Я встал и направился к дому.

Алек по-прежнему был в гостиной. С задумчиво-довольным видом он стоял у стола и подливал себе виски.

– Что, оставили дверь открытой? – спросил он. А затем: – Постойте, что с вами случилось? Где вы так измазались?

– Буду с вами откровенен, – сказал я. – Они рехнулись и прыгнули с обрыва.

Молчание.

Чтобы осмыслить услышанное, Алеку потребовалось некоторое время. В прошлом, приводя ко мне ребенка, мать зачастую говорила: «Ну же, глупышка, не бойся. Сам знаешь, доктор Люк не сделает тебе больно». Да, ребенок это знал, поскольку доверял доктору Люку. Но иногда, как ни старайся, без боли не обойтись, и тогда я видел, как ребенок, надувая губы, с упреком смотрит на меня, перед тем как расплакаться. И сейчас Алек Уэйнрайт, даром что был забулдыгой преклонного возраста, смотрел на меня точно так же.

– Нет! – сказал он, наконец осмыслив значение моих слов. – Нет, нет, нет!

– Мне очень жаль. Но так уж вышло.

– Не верю, – едва не крикнул Алек. Он поставил стакан, и тот проехался по полированной столешнице. – Откуда вы знаете?

– Ступайте посмотрите на следы. Следы обоих. Они ведут к «Прыжку влюбленных», но не обратно. На кухонном столе записка. Я ее не читал.

– Это неправда, – сказал Алек. – Это… Минутку!

Он развернулся, слегка покачнувшись из-за больных суставов, но схватился за стол и устоял на ногах, после чего направился к двери, ведущей в прихожую. Я слышал, как он со всей возможной скоростью взбирается по лестнице и ходит по мансарде, открывая и закрывая двери комнат и дверцы шкафов.

Тем временем я сходил на кухню, где вымыл руки горячей водой. На крючке у плиты висела щетка. Она предназначалась для обуви, но я, не заметив этого, попробовал отчистить ею одежду. Я все еще педантично соскребал грязь, когда вернулся Алек.

– Ее одежда на месте, – сообщил он сквозь стиснутые зубы, – но…

Тут он поднял ключ и стал производить им какие-то расплывчатые и ничего не значившие жесты. Ключ был странный, как от йельского замка, но гораздо меньше. На его хромированной головке я заметил миниатюрную гравировку «Маргарита» с двойным узлом верности.

– Не ходите туда, – предупредил я, когда Алек направился к двери, ведущей во двор.

– Почему нет?

– Нельзя портить следы. Алек, надо вызвать полицию.

– Полицию, – неуверенно повторил он и опустился в белое кресло возле кухонного стола. – Полицию. – Алек опять задумчиво произнес это слово, а затем, как обычно бывает в подобных случаях, его прорвало: – Но мы должны хоть что-то сделать! Разве нельзя… Ну не знаю… Спуститься вниз?

– Как? Слезть по отвесной скале невозможно. Кроме того, начался прилив. Придется ждать до утра.

– Ждать… – прошептал Алек. – Ждать. Но нельзя же просто сидеть сложа руки! – Тут он собрался с мыслями. – Да, вы правы. Полиция разберется. Звоните им. Или я сам позвоню.

– Каким образом? Ведь кто-то перерезал телефонный провод!

Вспомнив об этом, Алек растерянно потер лоб. Его лицо пошло пятнами – то ли от виски, то ли от эмоционального напряжения. Неприятная картина. Особенно для врача.