Читать книгу: «Красота жизни. Дневник Кришнамурти», страница 4

27 сентября, 1973

Это был полуразрушенный храм, с длинными коридорами без крыш, вратами, безглавыми статуями и пустынными внутренними двориками. Они стали прибежищем для птиц и обезьян, попугаев и голубей. Некоторые из безглавых статуй еще не утратили своей величественной красоты; в них чувствовалось молчаливое достоинство. Вокруг, как это ни странно, было чисто, и можно было присесть на землю, чтобы понаблюдать за обезьянами и говорливыми птицами. Когда-то очень давно храм, вероятно, был процветающим местом: с тысячами верующих, гирляндами, курением благовоний и молитвами. Здесь все еще ощущался их дух: их надежды, страхи и благоговейный трепет. Священный алтарь давно разрушился. Становилось жарко, и обезьяны исчезли, но попугаи и голуби свили гнезда в углублениях и трещинах высоких стен. Старый полуразрушенный храм находился слишком далеко, чтобы жители деревни могли ещё сильнее его разорить. Если бы они пришли, они бы осквернили его пустоту.

Религия превратилась в суеверие и поклонение образам, в веру и ритуал. Она лишилась красоты, свойственной истине; благовония заняли место реальности. Вместо непосредственного восприятия – образ, рукотворный или созданный умом. Единственной задачей религии является всецелое преобразование человека. А весь тот цирк, что происходит вокруг нее, это бессмыслица. Вот почему истину не найти ни в одном храме, ни в одной церкви или мечети, какими бы красивыми они ни были. Красота истины и красота камня – совершенно разные вещи. Одна открывает дверь в неизмеримое, другая делает человека узником; одна ведёт к свободе, а другая – к порабощению мыслью. Романтичность и сентиментальность отрицают саму суть религии, и это не игрушка ума. Знание необходимо, чтобы эффективно и непредубежденно функционировать в сфере действия, но знание – это не средство преображения человека. Знание – это конструкция мысли, а мысль – это бестолковое повторение известного, пусть даже в переработанном и расширенном виде. К свободе нельзя прийти при помощи мысли и известного.

У сухой кромки рисовых полей, изумительно зелёных и ярких в лучах утреннего солнца, совершенно неподвижно лежала длинная змея. Вероятно, она отдыхала или поджидала неосторожную лягушку. В ту пору лягушек вывозили в Европу для употребления в качестве деликатеса. Змея была длинной, желтоватого оттенка и абсолютно неподвижной; ее трудно было разглядеть, потому что она была почти одного цвета с землей, но в ее темных глазах отражался свет дня. Единственное, что двигалось взад и вперёд, это ее черный язычок. Она не могла заметить наблюдателя, который находился за ее головой.

Тем утром смерть была повсюду. Ее было слышно из деревни: громкие рыдания, когда выносили тело, обернутое в ткань; коршун, пикирующий на птицу; умерщвление животного – вы слышали его мучительные крики. И так продолжалось день за днём: смерть всегда повсюду, как и скорбь.

Красота истины и ее тонкости кроются не в вере и не в догмах; ее никогда нет там, где может ее найти человек, потому что к красоте истины нет пути; это не фиксированная точка, не тихая гавань. В ней есть своя нежность, но любовь её не измерить, не удержать, не испытать. Она не имеет рыночной стоимости, чтобы ее можно было использовать и выбросить. Она есть, когда ум и сердце свободны от того, что создано мыслью. К ней не может подступиться ни монах, ни богач, ни нищий; коснуться ее не может ни умный, ни талантливый. Тот, кто говорит, что знает, никогда не был близок к ней. Будьте далеки от мира, и все же живите в нем.

Этим утром вокруг тамаринда мельтешили и перекрикивались попугаи; они начинают свою неугомонную деятельность рано, и снуют туда-сюда. Они как яркие полоски зеленого цвета, с сильными, красными, изогнутыми клювами. Кажется, они никогда не летают по прямой, всегда зигзагами, пронзительно крича в воздухе. Время от времени они садились на перила террасы; тогда можно было понаблюдать за ними, но недолго; они снова пускались в свой шальной и шумный полет. Единственным их врагом, казалось, был человек. Это он заключал их в клетки.

28 сентября, 1973

Только что большая черная собака загрызла козу; ее сурово наказали и привязали, теперь она скулила и лаяла. Дом был обнесен высокой стеной, но коза каким-то образом забрела во двор; собака погналась за ней и убила. Владелец дома загладил свою вину словами и серебром. Это был большой дом, вокруг него росли деревья, но газон никогда не был сплошь зелёным, как бы за ним ни ухаживали. Солнце палило нещадно, и цветы и кустарники приходилось поливать по два раза в день. Почва была бедной, и днём жар почти иссушал зелень. Деревья, однако, выросли большими и давали приятную тень. В ней можно было укрыться ранним утром, пока солнце еще было за кронами. Это было хорошее место, чтобы посидеть в тишине и погрузиться в медитацию, но оно не подходило, если вы хотели предаться мечтам или какой-нибудь приятной иллюзии. Там, в тени, было слишком строго, слишком взыскательно. Все это место было посвящено тихому созерцанию. Вы могли позволить себе приятные фантазии, но вскоре вы бы обнаружили, что место не располагает к построению мысленных образов.

Человек сидел, покрыв голову отрезом ткани, и плакал; только что умерла его жена. Он не хотел, чтобы его слезы увидели дети; они тоже плакали, ещё не вполне понимая, что произошло. Многодетная мать какое-то время была нездорова, а в последние дни стала совсем плоха; отец проводил время у ее постели. Казалось, он никогда не отходил, но наступил день, когда, по завершении нескольких ритуалов, мать вынесли из дома. Дом странно опустел без того благоухания, которое придавала ему мать. Он никогда не станет прежним, потому что теперь в нем поселилась скорбь. Отец знал это; дети лишились кого-то навсегда, но они ещё не понимали значения этой скорби.

Она всегда рядом; нельзя просто забыть о ней; нельзя заглушить её при помощи развлечений, религиозных или каких бы то ни было еще. От нее можно убегать, но она будет ждать, чтобы снова встретиться с вами. Можно забыться в богослужении, молитве или некой утешительной вере, но она придет снова, придет без предупреждения. Цветы скорби – это горечь, цинизм и невротические расстройства. Ваше поведение может стать агрессивным, жестоким и отталкивающим, но скорбь никуда не уйдет. Вы можете обладать властью, положением и иметь доступ к удовольствиям, которые дают деньги, но она будет там, в вашем сердце, в ожидании, наготове. Что бы вы ни делали, от неё нельзя избавиться. Любовь, которая у вас есть, оборачивается скорбью; скорбь – это время, скорбь – это мысль.

Когда срубают дерево, вы смахиваете слезу; животных убивают, чтобы вы могли насладиться вкусом; ради вашего наслаждения разрушают землю; вас учат убивать, истреблять, человек против человека. Новые технологии и аппараты приходят на смену человеческому труду, но со скорбью нельзя покончить посредством того, что создано мыслью. Любовь не есть удовольствие.

Она пришла, доведенная до отчаяния своей скорбью. Она говорила, выплескивая все, что ей пришлось пережить: смерть, глупости ее детей, их политические убеждения, их разводы, их разочарования, горечь и абсолютную тупиковость жизни, в которой отсутствует смысл. Она более не была молодой; в молодости она весело проводила время, вскользь интересовалась политикой, получила высшее экономическое образование, и, если не вдаваться в детали, ее жизнь была такой же, как у всех. Но недавно умер ее муж, и это горе, видимо, обрушилось на нее. Пока мы разговаривали, она успокоилась.

Любое движение мысли усиливает скорбь. Мысль, с ее воспоминаниями и образами удовольствия и боли, с ее одиночеством и слезами, жалостью к себе и раскаянием, – это почва для скорби. Слушайте, что говорится. Просто слушайте, но не отголоски прошлого, не как побороть скорбь или избежать ее терзаний, – слушайте всем сердцем, всем вашим существом. Ваши зависимости и привязанности создали почву для скорби. Ваше пренебрежение самопознанием и красотой, которую оно несет, служит пищей для скорби; к этому привели все ваши эгоцентрические поступки. Просто слушайте, следите и не отвлекайтесь. Любое движение мысли усиливает скорбь. Мысль – это не любовь. В любви скорби нет.

29 сентября, 1973

Дожди почти прекратились, и на горизонте клубились белые и золотые облака; они взмывали к изумрудно-голубому небу. Каждый лист на каждом кусте был безупречно чист, и они сверкали в утреннем солнце. Утро было восхитительным, земля ликовала, и казалось, что по воздуху разливается благословение. Из комнаты наверху было видно синее море, впадающую в него реку, пальмы и манговые деревья. Сердце замирало от великолепия земли и грандиозных форм облаков. Было рано, тихо, шум дня еще не начался; на мосту почти не было транспорта, только длинная очередь повозок, нагруженных сеном. Пройдут годы, и здесь появятся автобусы, а вместе с ними – загазованность и шум. Утро было очаровательным, исполненным песен и блаженства.

Два брата ехали на машине в соседнюю деревню повидаться с отцом, которого не видели около пятнадцати лет. Небольшую часть пути им пришлось проделать по запущенной дороге. Они добрались до резервуара с водой, с каждой стороны которого спускались ступени. Рядом был маленький храм с квадратной башенкой, сужающейся кверху; по всей ее окружности были высечены каменные изваяния. На террасе храма, возвышавшейся над большим прудом, сидело несколько погруженных в медитацию людей, совершенно неподвижных, как те фигуры на башне. За резервуаром, минуя несколько других домов, был дом, где жил отец. Когда братья подошли, он вышел, и они приветствовали его, полностью простершись и коснувшись его стоп. Они были в нерешительности и ждали, чтобы, согласно обычаю, заговорил он.

Прежде чем сказать что-то, он зашёл в дом, чтобы вымыть ноги, к которым прикоснулись его сыновья. Он был очень ортодоксальным брахманом; никто не мог касаться его, кроме другого брахмана, а два его сына были осквернены связью с другими людьми, принадлежавшими к другой касте, и они ели еду, приготовленную не-брахманами. Поэтому он вымыл ноги и сел на землю, не слишком близко к своим оскверненным сыновьям. Некоторое время они разговаривали, затем приблизился час трапезы, и он отослал их прочь, потому что не мог принимать пищу в их обществе; они больше не были брахманами. Наверняка он очень любил их, потому что как-никак они были его сыновьями, которых он не видел много лет. Если бы их мать была жива, возможно, она предложила бы им еду, но, разумеется, есть бы с ними не стала. Должно быть, они очень любили своих детей, но ортодоксальность и традиции исключили какой-либо физический контакт с ними. Традиции очень сильны, они сильнее любви.

Традиция войны сильнее любви. Традиция убивать ради еды, убивать так называемых врагов отрицает человеческую нежность и теплоту. Традиция долгого многочасового труда культивирует экономически целесообразную жестокость. Традиция брака очень быстро перерастает в рабскую зависимость. Традиции богатых и бедных разобщают их. В каждой профессии есть свои традиции и свои элиты, и это приводит к зависти и вражде. Традиционные церемонии и ритуалы в местах поклонения по всему миру разделили людей, а слова и жесты не несут в себе никакого смысла. Тысячи вчерашних дней, как бы они ни были насыщенны и прекрасны, отрицают любовь.

Перейдя по ветхому мостику на другой берег узкой, мутной речки, которая впадает в полноводную широкую реку, ты попал в маленькую деревеньку, построенную из глины и высушенных на солнце кирпичей. Там было много детей, они кричали и играли; люди более зрелого возраста были заняты в поле или рыбачили, или уехали на работу в соседний город. В маленькой темной комнате окном служил проем в стене; в эту темень не летела ни одна муха. Здесь было прохладно. В тесном пространстве за большим станком сидел ткач; он не умел читать, но был по-своему образован, вежлив и всецело поглощён своей работой. Он ткал роскошную ткань, серебристую, с золотом и великолепными узорами. Он мог выткать самый изысканный, самый лучший традиционный узор, в любом цвете. Он родился в этой традиции; он был невысок, кроток и ему не терпелось продемонстрировать свой необычайный талант. Ты с удивлением и любовью в сердце наблюдал за тем, как под руками ткача шелковистые нити превращаются в тончайшую ткань. Это было изделие дивной красоты, и в его основе лежала древняя традиция.

30 сентября, 1973

Под баньяновым деревом дорогу переползала длинная желтоватая змея. Он увидел ее, когда возвращался с долгой прогулки. Он последовал за ней вверх по холму, держась довольно близко; змея заглядывала в каждую ямку и совершенно не замечала его, хотя он был практически над нею. В середине ее тела была большая выпуклость. Жители деревни, которые возвращались домой, прекратили свой разговор и стали наблюдать; один из них сказал ему, что это кобра и лучше ему быть осторожнее. Кобра скрылась в норе, и он продолжил свою прогулку. Надеясь увидеть кобру снова на том же месте, он возвратился на следующий день. Змеи не было, но деревенские жители принесли туда неглубокий горшочек с молоком, бархатцы и другие цветы, а также большой камень, посыпанный пеплом. Это место стало святыней, и каждый день здесь будут появляться свежие цветы; жители всей округи знали, что теперь это место священно. Он вернулся несколько месяцев спустя; там было свежее молоко, свежие цветы и заново украшенный камень. А дерево баньяна стало чуточку старше.

Из храма открывался вид на Средиземное море. Он лежал в руинах, сохранились лишь мраморные колонны. Разрушенный во время войны, храм все ещё оставался святыней. В один из вечеров, когда солнце золотило мраморные колонны, он почувствовал там атмосферу святости; он был один, рядом не было посетителей с их нескончаемой болтовней. Колонны окрашивались в чистейшее золото, а далеко внизу было ярко-синее море. Здесь стояла охраняемая статуя богини, которую запирали на замок; ее можно было увидеть лишь в определенные часы, и она понемногу утрачивала свою сакральную красоту. А синее море оставалось прежним.

Это был милый деревенский коттедж с газоном, который подстригали, прикатывали и выпалывали на протяжении многих лет. Все вокруг было ухоженным, процветающим и полным радости. За домом находился небольшой огород. Это было очаровательное место; неподалеку струился нежный ручей, который практически не издавал звука. Распахнулась дверь, ее подперли статуей Будды – ее задвинули на место ногой. Хозяин совершенно не осознавал, что он делает; для него это был обычный дверной ограничитель. Хотелось бы знать, поступил бы он также со статуей, которую он почитал? – а был он христианином. Вы не признаете чужие святыни, но бережете ваши собственные. Вера другого человека – это предрассудки, но ваша собственная – обоснована и реальна. Что же священно?

Один человек подобрал на пляже кусочек обточенного морем дерева в форме человеческой головы. Эта голова была из древесины твердой породы, и морской воде потребовались многие месяцы, чтобы отшлифовать и очистить ее. Он принес ее домой и положил на каминную полку; поглядывая на нее время от времени, он восторгался тем, что сотворило море. Как-то раз он разложил вокруг деревянной головы цветы, а потом так было каждый день; он чувствовал себя неспокойно, если около нее не было свежих цветов, и постепенно этот кусочек обточенного дерева стал очень важным в его жизни. Он никому, кроме себя, не позволял притрагиваться к ней: они могут осквернить ее; прежде чем коснуться ее, он мыл руки. Она стала божественной, священной, и он один был ее верховным жрецом; он был ее избранником; она рассказывала ему вещи, о которых он сам ни за что не смог бы узнать. Его жизнь преисполнилась ею, и он говорил, что был несказанно счастлив.

Что есть священное? Не вещи, созданные умом, руками или морем. Символ никогда не является реальностью; слово «трава» не есть трава в поле; слово «Бог» – это не Бог. Слово никогда не содержит в себе целое, сколь бы изобретательным ни было описание. Слово «священное» не имеет никакого значения само по себе; оно становится священным только применительно к чему-то – иллюзорному или реальному. Реальное – это не слова, возникшие в уме; мысль не может прикоснуться к реальности, к истине. Там, где есть воспринимающий, истины нет. Мыслящий и его мысль должны закончиться, чтобы истина могла явить себя. И тогда то, что есть, становится священным: те древние мраморные колонны, позолоченные солнцем, змея и крестьянин. Там, где нет любви, ничто не священно. Любовь – это целое, и в ней отсутствует фрагментация.