Читать книгу: «Моя жизнь среди индейцев», страница 3

Глава III
Трагедия на реке Марайас

Как было условлено, я присоединился к Ягоде в конце августа и стал готовиться сопровождать его в зимней торговой экспедиции. Товарищ предложил мне долю в своем предприятии, но я не чувствовал себя готовым принять его предложение: я стремился сохранить в течение нескольких месяцев абсолютную свободу и независимость, чтобы уходить и приходить когда захочу, охотиться, бродить с индейцами, изучать их образ жизни.

Мы покинули форт Бентон в первых числах сентября с обозом из бычьих упряжек, который медленно тащился, подымаясь на холм из речной долины, и немногим быстрее плелся по побуревшей, уже высохшей прерии. Быки всегда идут медленно, а сейчас им к тому же приходилось везти тяжелый груз.

Поразительно, какой большой объем товаров вмещали эти старинные «корабли прерии». Обоз Ягоды состоял из четырех упряжек с восемью парами быков в каждой; они везли двенадцать фургонов, нагруженных пятьюдесятью тысячами фунтов провизии, спирта, виски и прочих товаров. В обозе были четыре погонщика быков, ночной пастух, который также гнал за нами резерв – запасных быков и несколько верховых лошадей, – повар, три человека для постройки бревенчатых домов и помощи в торговле, затем Ягода с женой и я. Отряду, отваживавшемуся в те времена путешествовать по прерии, следовало бы быть посильнее, но у нас имелось достаточно оружия, а к одному из прицепных фургонов была привязана пушка с шестифунтовыми снарядами. Считалось, что один ее вид или звук выстрела должны внушить ужас любому врагу.

Мы направлялись к реке Марайас приблизительно в сорока пяти милях к северу от форта Бентон. Между этой рекой и Миссури к северу от Марайас до холмов Суитграсс-Хиллс и далее вся прерия была коричневой от бизонов. А кроме того, Марайас была излюбленной рекой черноногих, устраивавших здесь свои зимние лагеря. Ее совсем неглубокая долина заросла лесом, а под прикрытием тополиных рощ палатки индейцев были хорошо защищены от налетающих временами с севера снежных бурь; здесь было в изобилии топлива и росла отличная трава для лошадей. В долине Марайас и отходящих от нее оврагах водилось много оленей, вапити и горных баранов; на шкуры этих животных всегда был спрос. Летнюю одежду и обувь племя изготовляло преимущественно из замши.

Сентябрь в прерии! В этих местах – лучший месяц в году. Ночи в прерии прохладные, иногда с заморозками. Но днем тепло, чистый воздух так свеж и бодрит, что, кажется, никак им не надышаться. Величественный изумительный простор прерий, раскинувшихся кругом, и склоны, вздымающиеся со всех сторон, никогда не надоедали мне. На западе темнели Скалистые горы; их острые пики резко выделялись на голубом небе. К северу виднелись три вершины холмов Суитграсс-Хиллс. На востоке смутно проступали горы Бэр-По (Медвежьи Лапы); к югу, за Миссури, отчетливо виднелись поросшие соснами хребты Хайвуд. А между этими горами, вокруг них, за ними расстилалась бурая молчаливая прерия, усеянная своеобразными холмами с плоскими вершинами, глубоко изрезанная долинами рек и многочисленными лощинами.

Есть люди, которые любят лес, густые заросли, где блистают уединенные озера и медленно текут тихие темные реки. И правда, в них есть свое очарование. Но только не для меня. Я предпочитаю беспредельную прерию с ее далекими горами и одинокими холмами, ее каньоны с фантастическими скалами, ее прелестные долины, манящие под кров тенистых рощ на берегах прозрачных рек. В лесу поле зрения всегда ограничено десятком-другим ярдов. Но в прерии… часто я взбирался на вершину плоского холма или на гребень и часами сидел там, глядя на огромные пространства, на простирающиеся предо мной далеко-далеко до горизонта равнины по всем направлениям, кроме запада, где плоскость прерии внезапно нарушалась поднимающимися вдали Скалистыми горами. Хорошо было смотреть на бизонов, антилоп и волков, обитающих в прерии; они ели, отдыхали, играли, бродили вокруг нас. По-видимому, их водилось здесь так же много, как и столетия тому назад. Никто из нас не подозревал, что все звери скоро исчезнут.

Мы потратили почти три дня на сорок пять миль, отделявшие нас от цели путешествия. В пути мы не видели ни индейцев, ни даже признаков того, что они где‐то поблизости. Бизоны и антилопы мирно паслись вокруг; при нашем приближении они отбегали недалеко в сторону и останавливались, вновь принимаясь щипать короткую, но сочную траву прерий. На второй день к вечеру мы разбили лагерь на берегу ручья у подножия Гуз-Билл (Гусиного Клюва), холма странной формы неподалеку от реки Марайас. Фургоны расположили, как обычно, так, что они образовали как бы кораль ¹¹, и в центре поставили нашу превосходную палатку из шестнадцати шкур. В ней спали Ягода и его жена, два человека из обоза и я; остальные ночевали в фургонах на товарах. Мы съели хороший ужин и рано легли спать. Ночь была очень темная. Вскоре после полуночи я проснулся от тяжелого топота в корале; что‐то с грохотом ударилось о фургон по одну сторону от нашей палатки, потом о еще один фургон с другой стороны. Люди принялись перекликаться, спрашивая друг у друга, что случилось. Ягода велел всем взять ружья и собраться у фургонов. Но не успели мы вылезть из постелей, что‐то ударило в нашу палатку и она опрокинулась. Жерди с треском сломались, а шкуры покрова заметались по коралю подобно живым существам. В полной темноте мы едва различали палатку, кружившуюся в бесовской пляске с невиданными фигурами. Мгновенно возникла суматоха. Супруга Ягоды визжала, мужчины кричали что‐то друг другу, и вдруг все разом бросились под прикрытие фургонов и поспешно заползли под них. Кто‐то выстрелил во вращающиеся шкуры. Ягода, лежавший рядом со мной, тоже выстрелил, и тут все открыли огонь; ружейные выстрелы трещали в корале со всех сторон. С минуту, может быть, палатка вихрем кружилась и носилась из одного конца кораля в другой еще бешенее, чем раньше. Затем она остановилась и осела на землю бесформенной кучей. Из-под шкур послышались глубокие хриплые вздохи, потом все затихло. Ягода и я вылезли из-под фургона, осторожно подошли к смутно белевшей куче и зажгли спички. Мы увидели громадного убитого бизона, почти целиком закутанного в истрепанные и разорванные шкуры покрова палатки. Мы так и не смогли понять, как и зачем старый бык забрел в кораль и почему, когда он ринулся на палатку, никто из нас не был растоптан. Ягода с женой спали в глубине палатки, и бизон в своем бешеном беге перескочил через них, по-видимому, даже не зацепив копытом их постель.

На следующий день около полудня мы достигли реки Марайас и расположились лагерем на лесистом мысе. После обеда наши люди начали валить лес на бревна для домов, а мы с Ягодой, сев на лошадей, поехали вверх по реке на охоту. У нас было вдоволь мяса жирных бизонов, но мы решили, что для разнообразия хорошо бы убить оленя или вапити.

Охотясь, мы подъехали в этот день к тому месту, где впоследствии произошла бойня Бейкера. Так назвали это событие, а саму территорию обозначили как поле битвы Бейкера. Но никакой битвы не было: здесь произошло чудовищное уничтожение людей. Вот как это случилось. Черноногие из пикуни, перехватывавшие золотоискателей на пути с приисков в форт Бентон, убили одного человека по имени Малкольм Кларк, старого служащего Американской пушной компании, жившего со своей индейской семьей неподалеку от водораздела Бэрд-Тэйл. Между прочим, этот Кларк был человек жестокого и буйного нрава; в припадке гнева он сильно избил молодого человека из племени пикуни, который жил у него и пас его лошадей. Молодой индеец уговорил проходивший мимо военный отряд соплеменников поддержать его и убил Кларка. Военное министерство решило, что настало время прекратить грабежи, и отдало распоряжение полковнику Бейкеру, чья часть стояла в форте Шоу, разыскать клан Черного Хорька и проучить индейцев. Днем 23 января 1870 года команда подошла к обрыву, под которым лежала поросшая лесом долина реки Марайас.

Среди деревьев стояло восемьдесят палаток пикуни, но это был не клан Черного Хорька. Вождем группы являлся Медвежья Голова, но полковник Бейкер не знал этого. Люди Медвежьей Головы в большинстве были настроены дружественно по отношению к белым.

Полковник Бейкер вполголоса произнес перед своими солдатами короткую речь, приказывая хранить хладнокровие, бить наповал, не щадить врага. Затем он скомандовал «огонь». Разыгралась страшная сцена. Накануне многие из индейцев лагеря ушли к холмам Суитграсс-Хиллс на большую охоту на бизонов. Поэтому, кроме Медвежьей Головы и нескольких стариков, некому было отвечать на выстрелы солдат. Первый залп солдаты направили по низу палаток, убив и ранив множество спящих. Остальные кинулись вон из палаток – мужчины, дети, женщины, многие с младенцами на руках, – но тут же падали под выстрелами. Медвежья Голова, размахивая бумагой, удостоверяющей, что он вполне достойный человек и дружественно относится к белым, побежал к солдатам на обрыве, крича солдатам прекратить стрельбу, умоляя пощадить женщин и детей. Вождь упал, настигнутый несколькими пулями. Из четырехсот с лишним душ, находившихся в это время в лагере, уцелело лишь несколько человек. Когда все кончилось, когда добили последних раненых женщин и детей, солдаты свалили в кучи на опрокинутые палатки тела убитых, домашний скарб и дрова и подожгли стоянку.

Я побывал на этом месте несколько лет спустя. В высокой траве и среди кустарника белели уже обглоданные волками и лисицами черепа и кости безжалостно перебитых людей. «Как могли солдаты такое сделать? – спрашивал я себя много раз. – Что за люди хладнокровно расстреляли беззащитных женщин и невинных детей?» В их оправдание нельзя даже сказать, что они были пьяны; не был пьян и командовавший ими полковник; военным не грозила и никакая опасность. Хладнокровно, умышленно, спокойно прицеливаясь, чтобы бить наповал, они перестреляли жертв, добили раненых, а затем попытались сжечь тела. Но я не буду больше говорить об этом. Подумайте сами о бойне Бейкера и попытайтесь найти подходящее имя для людей, учинивших ее.

Во время путешествия вверх по реке мы видели много олених и годовалых оленят, группу самок вапити с детьми, но ни разу не встретили самцов этих видов. Только на обратном пути, перед заходом солнца, самцы стали выходить к воде из оврагов и лощин. Мы убили большого жирного оленя. Жена Ягоды повесила всю переднюю четверть туши над очагом в палатке. Мясо, вращаясь над огнем, медленно жарилось в течение нескольких часов. Наконец она объявила, что мясо готово, и мы не устояли перед соблазном отведать жаркого, хотя уже основательно поели, когда начало темнеть. Оленина была так вкусна, что очень скоро от туши не осталось ничего, кроме костей. Я не знаю лучшего способа жарить мясо. Его готовят на малом огне в палатке, где нет ветра. Мясо подвешивается на треноге; пока оно жарится, время от времени вертел нужно подталкивать, заставляя вращаться. Чтобы зажарить тушу как следует, требуется несколько часов, но результаты с лихвой окупают труд.

Наши люди скоро срубили деревья, перетащили нужные для постройки бревна и сложили стены импровизированного форта; сверху настлали крышу из жердей и засыпали ее толстым слоем земли.

В готовой постройке было восемь комнат, размером приблизительно по шестнадцать на шестнадцать футов. Одна из них служила для торговли, две комнаты были жилые: в каждой стояли грубо сложенные из камней на глиняном растворе, но вполне годные для отопления камины с трубой. Остальные помещения служили складами товаров, мехов и шкур. В стенках торговой лавки мы проделали множество маленьких отверстий, через которые можно было просунуть ствол ружья. Заднюю сторону квадрата охраняла наша шестифунтовая пушка. Мы считали, что принятые меры для защиты от нападения заставят даже самых отчаянных смельчаков призадуматься, прежде чем решиться напасть на форт.

Едва мы закончили форт, как пришли черноногие пикуни и поставили свои палатки в длинной широкой долине примерно в одной миле от нас ниже по течению. Бо́льшую часть времени я проводил в лагере с женатым молодым человеком по имени Хорьковый Хвост и еще с одним пикуни со странным именем Говорящий с Бизоном. Эти два индейца были неразлучны; они оба полюбили меня, а я их. Парни жили в новых палатках с хорошенькими молодыми женами. Как‐то я сказал им:

– Вы так друг к другу привязаны, не понимаю, почему бы вам не делить одну палатку. Пришлось бы меньше возиться с установкой, меньше уставали бы лошади при переходах, меньше тратилось бы труда на сбор сучьев для топлива, на разбивку и свертывание шатра.

Говорящий с Бизоном расхохотался.

– Сразу видно, – ответил он, – что ты не женат. Запомни, друг мой: двое мужчин могут мирно и долго дружить, но женщины – никогда. Не пройдет и трех дней, как они начнут ссориться из-за пустяков, да еще будут пытаться втянуть в свои раздоры мужей. Вот почему мы живем отдельно – чтобы не ссориться с женами. Сейчас они любят друг друга, как любим друг друга и мы. К счастью для всех, у нас две палатки, два очага, два вьючных комплекта и прочный мир.

Подумав, я понял, что они правы. Я знаком с двумя сестрами, белыми, – впрочем, это особая история. Замужние женщины – что белые, что индианки – не могут в мире и дружбе вести общее хозяйство.

Я наслаждался жизнью в этом большом лагере с семьюстами палатками – в них жило около трех с половиной тысяч человек. Меня научили игре в кольцо и шест и другой, в которой партнер прячет в одной руке кусочек кости; я даже освоил песню, которую исполняют вечерами вокруг очага в палатке, когда играют в угадывание кости. Я ходил смотреть на танцы и участвовал в танце «ассинапеска» – танце индейцев-ассинибойнов. Учтите, что мне еще не исполнилось двадцати лет; я был еще юноша, и притом, возможно, более глупый и беззаботный, чем большинство ровесников.

В танце ассинибойнов участвуют только молодые неженатые мужчины и девушки. Старшие, родители и родственники, бьют в барабаны и поют песню, сопровождающую танец, очень оживленный и довольно свободный. Женщины сидят в одной половине палатки, мужчины в другой. Начинается пение, в котором участвуют все. Танцующие становятся друг против друга, приподнимаются на носках, затем опускаются на пятки, сгибая колени. При этом они выступают вперед, сближаясь, затем отступают, снова сходятся и снова отступают много раз; все поют, улыбаются, кокетливо заглядывают друг другу в глаза. Танец длится, бывает, несколько часов, с частыми перерывами для отдыха, иногда чтобы поесть и покурить. Но самое интересное наступает в конце праздника. Снова ряды юношей и девушек сближаются; внезапно одна из девушек поднимает свой плащ или накидку, набрасывает его на голову себе и выбранному ей юноше и крепко целует его. Зрители заливаются смехом, барабаны бьют громче, песня становится еще звонче. Ряды отступают назад – у избранника очень смущенный вид, все рассаживаются по местам. Расплата за поцелуй происходит на следующий день. Если молодому человеку девушка очень нравится, он может подарить ей лошадь или даже двух; во всяком случае он должен сделать ей подарок, хотя бы медный браслет или нитку бус. Мне кажется, что я был легкой добычей для этих бойких и, боюсь, корыстолюбивых девиц, так как меня накрывали плащом и целовали чаще, чем всех остальных. А на следующее утро три или четыре девушки со своими матерями явились в наш торговый пункт: одной нужно было дарить много ярдов яркого ситца, другой красную шерсть и бусы, третьей одеяло. Они разоряли меня, но когда танцы устраивались снова, я опять участвовал в них.

Я танцевал, играл в азартные игры, участвовал в скачках, но все же моя жизнь в лагере не была только одной непрерывной цепью легких развлечений. Я часами просиживал со знахарями и старыми воинами, изучая их верования и обычаи, слушая рассказы о богах, повествования о войне и охоте. Я посещал различные религиозные церемонии, наблюдал патетические обращения знахарей к Солнцу, когда они молились о здоровье, долголетии и счастье своего народа. Все это было чрезвычайно интересно.

Увы, увы! Почему эта простая жизнь не могла продолжаться и дальше? Зачем железные дороги и мириады переселенцев наводнили эту чудесную страну и отняли у ее владельцев все, ради чего стоит жить? Индейцы не знали ни забот, ни голода, не нуждались ни в чем. Теперь из своего окна я слышу шум большого города и вижу бегущие мимо торопливые толпы. Сегодня резкая холодная погода, но большинство прохожих – и женщин, и мужчин – легко одеты, лица у них худые, а в глазах светятся грустные мысли. У многих из них нет теплого крова для защиты от ненастья, многие не знают, где добыть пищу, хотя рады были бы изо всех сил работать за пропитание. Они увязли в колее, и нет у них другой возможности освободиться, кроме смерти. И это называется цивилизация! Я считаю, что она не дает ни удовлетворения, ни счастья. Только индейцы, жители прерий, в те далекие времена, о которых я пишу, знали полное довольство и радость, а ведь в этом, как нам говорят, главная цель человека – быть свободным от нужды, беспокойства и забот. Цивилизация никогда не даст этого, разве что очень-очень немногим.

Глава IV
Поход за лошадьми

Молодые и пожилые мужчины из племени черноногих постоянно отправлялись в военные походы группами от десяти человек до пятидесяти или даже больше. Они развлекались, устраивая набеги на окрестные племена, вторгавшиеся в обширную область охоты черноногих, угоняли лошадей у врагов, а если удавалось, приносили из набегов скальпы ¹². Возвращение отряда после удачного похода обставлялось торжественно. В нескольких милях от лагеря участники похода облачались в живописные боевые наряды, красили лица, украшали лошадей орлиными перьями, расписывали им шкуры, а затем спокойно подъезжали к вершине холма, с которого была видна деревня. Здесь они запевали военную песню, бешено нахлестывая коней, пускали их вскачь и, стреляя из ружей, гоня перед собой взятых у врага лошадей, мчались с холма в долину. Задолго до их появления лагерь уже кипел от возбуждения. Женщины, побросав работу, выбегали навстречу воинам, за женщинами медленнее и спокойнее шли мужчины. Как женщины обнимали вернувшихся невредимыми любимых! И сейчас же начинали раздаваться голоса, поющие хвалу мужу, сыну или брату. «Вернулся Лисья Голова! – восклицала какая‐нибудь женщина. – О, ай! Вернулся храбрый Лисья Голова и гонит перед собой десять лошадей из вражьего табуна. И он принес с собой скальп врага, убитого в бою. О храбрец! Он принес оружие убитого врага, храбрый Лисья Голова!»

Так каждая женщина восхваляла доблесть своего родственника. А вернувшиеся воины, усталые, голодные, но гордые своим успехом, довольные, что они опять дома, расходились по своим палаткам, где их верные спутницы – матери, жены, сестры – спешили приготовить им мягкое ложе, принести свежую воду и подать праздничный обед из отборного мяса, пеммикана и сушеных ягод. Женщины, счастливые и гордые, не могли усидеть на месте; время от времени какая‐нибудь из них выходила и, проходя между палатками, снова пела хвалу своему любимому.

Как только один из отрядов возвращался, другие индейцы, побуждаемые удачей предшественников и соперничая с ними, составляли новый отряд и отправлялись в поход против кроу, ассинибойнов, кри или какого‐нибудь из племен по ту сторону Хребта мира, как они называют Скалистые горы. Поэтому я не удивился, когда однажды утром друзья сообщили мне, что собираются отправиться в набег на ассинибойнов.

– И если хочешь, – сказал в заключение Говорящий с Бизоном, – можешь отправиться с нами. Ты ведь помогал своему другу выкрасть девушку, можешь также попробовать угнать лошадей.

– Я еду с вами, – ответил я.

Когда я рассказал Ягоде о своем намерении, он и его жена стали энергично возражать.

– Ты не имеешь права рисковать жизнью, – сказал мне друг, – из-за каких‐то лошаденок.

– Подумайте, как ваши родные будут горевать, – вторила ему жена, – если что‐нибудь с вами случится.

Но я уже твердо решил отправиться и не собирался отступать. Не ради стоимости лошадей или другой возможной добычи: меня привлекала острота и новизна предприятия. Нас было тридцать человек; предводительствовать нами в качестве начальника отряда должен был Мощная Грудь, суровый опытный воин лет сорока. Ему принадлежала магическая трубка, которая, как считалось, обладала большой силой. Он брал ее с собой во многие походы, и она всегда приносила воину и его отряду удачу, помогала выйти невредимыми из столкновений. Но, несмотря на все это, нам пришлось пригласить старого знахаря помолиться вместе с нами в священной парно́й перед выступлением в поход и поручить ему молиться за нас ежедневно. На этот ответственный пост мы пригласили старика Одинокого Вапити – его магия была очень могущественной и уже много лет оказывалась угодной Солнцу.

Парная была недостаточно велика, чтобы вместить нас всех. За один раз в нее входила только половина отряда. Я со своими двумя друзьями оказался в последней группе. У входа в священную палатку мы сбросили кожаные плащи или одеяла – больше на нас ничего не было, – пролезли через низкий вход и молча расселись кругом внутри; в палатку подавали раскаленные камни и бросали их в яму посередине. Одинокий Вапити начал обрызгивать их, макая в воду хвост бизона. Удушливый горячий пар окутал нас, и Одинокий Вапити запел молитвенную песню, обращенную к Солнцу, к которой мы все присоединились. Затем старик долго и сосредоточенно молился, призывая Солнце быть к нам милостивым, провести нас невредимыми через все опасности и даровать нам успех в нашем предприятии.

После молитвы Одинокий Вапити набил магическую трубку, зажег ее поданным снаружи углем, и трубка пошла по кругу; каждый из нас, выпустив дым к небу и к земле, произносил короткую молитву к Солнцу и Матери-земле. Когда пришел мой черед, я тоже помолился, как умел, вслух, как и все остальные. Никто не улыбался. Товарищи мои верили, что я искренне считаю себя одним из индейцев, говорю, думаю и поступаю как они. Я хотел узнать этот народ, узнать как следует, и считал, что единственный путь для достижения этой цели – пожить некоторое время их жизнью. Итак, я горячо помолился Солнцу, думая о словах, которым меня учили когда‐то в далекой отсюда стране: «Да не будет у тебя других богов пред лицом Моим» ¹³ и т. д. Когда‐то я верил во все это и слушал по воскресеньям проповеди пресвитерианского проповедника, грозившего нам геенной огненной и страшным гневом мстительного Бога. Прослушав очередную проповедь, я боялся ложиться спать, ожидая, что во сне меня схватят и ввергнут в погибель. Но все это теперь было в прошлом. У меня не осталось ни веры, ни страха, ни надежды, так как я пришел к выводу, что человек может с уверенностью сказать лишь одно: «Я не знаю». И я охотно молился Солнцу, следуя своему плану.

Осень уже шла к концу, и мы считали, что ассинибойны сейчас далеко, где‐нибудь около устья Малой реки – так черноногие называют реку, которую мы зовем Милк. Решено было поэтому отправиться верхом, а не пешком. Излюбленный для набегов способ передвижения – пеший, так как отряд при этом не оставляет следов и может успешно скрываться в дневное время.

Однажды вечером, предводительствуемые начальником отряда, мы выступили, направляясь на юго-восток по темной равнине параллельно реке. Мои товарищи не были похожи на изукрашенных бахромой и бусами, расцвеченных и убранных орлиными перьями воинов, о каких мы читаем в книжках или каких видим на картинках. Они носили простые будничные легинсы, рубашки, мокасины и плащи из одеял или шкуры бизона. Но к седлам у них были привязаны красивые военные наряды, а в скатках из сыромятной кожи лежали головные уборы из орлиных перьев или рогов и хорьковых шкурок. При вступлении в бой, если на то было время, воины облачались в военные наряды. Если времени не хватало, то наряд брали с собой в сражение, так как все части его считались могучими талисманами, особенно рубашка, на которой часто рисовали краской видение владельца. Это какое‐нибудь животное, или звезда, или птица, явившиеся индейцу во время долгого поста, обязательного при переходе от беззаботной юности к ответственной жизни воина.

Мы быстро ехали всю ночь, и утро застало нас недалеко от устья реки Марайас. Со всех сторон виднелись мирно отдыхающие или пасущиеся бизоны и антилопы; очевидно, нигде поблизости не было людей.

– Сегодня нам нет нужды прятаться днем, – сказал Мощная Грудь и, отрядив одного из людей наблюдателем на край обрыва, повел остальных вниз в долину, где на берегу реки все, кроме Хорькового Хвоста и меня, расседлали лошадей и пустили пастись; нам же велено было добыть мяса. Заряд пороха и пуля много значит для индейца; так как у меня было много патронов для винтовки Генри и я мог получить их еще вдоволь, то на мою долю выпала приятная обязанность добывать мясо. За ним не пришлось далеко ходить. Меньше чем в полумиле отсюда мы увидели небольшое стадо антилоп, спускавшихся в долину на водопой. Прячась за кустами ирги (канадской рябины) и диких вишен, я сумел подобраться к стаду на сто ярдов и застрелить двух хороших антилоп-самцов. Мы взяли мясо, языки, печень и рубцы и вернулись в лагерь. Скоро все занялись поджариванием любимых кусков на огне – все, кроме Мощной Груди. Ему всегда полагалось лучшее мясо или, если он хотел, язык. Мясо готовил для него юноша, впервые вышедший на тропу войны учиться искусству набегов; юноша этот носил для начальника воду, ходил за его лошадью, был, по существу, его слугой. Начальник отряда – важное лицо, почти столь же недоступное, как генерал армии. В то время как остальные болтают, шутят и рассказывают разные истории у костра, он сидит в стороне, а если хочет – у особого костра. Много времени он проводит в молитве и размышлениях о смысле своих сновидений. Часто бывает, что вдали от дома, накануне вступления во вражескую деревню, начальнику отряда снится сон, который заставляет его повернуть вместе с отрядом назад, не сделав даже попытки достигнуть цели.

Покинув реку Марайас, отряд в дневное время тщательно скрывался и прятал лошадей как можно лучше. Мы обошли по краю восточный склон гор Бэр-По, восточный предел гор Литтл-Рокис (Малые Скалистые), на языке черноногих Ма-кви-ис-стук-из (Волчьи горы). Мы думали, что встретим где‐нибудь в этих местах стоянку племени гровантров (читатель помнит, что они в то время были в мире с черноногими), но не увидели никаких признаков их пребывания, кроме следов четырех- или пятимесячной давности, и решили, что гровантры еще находятся на реке Миссури. Каждый раз, как отряд разбивал лагерь, выставляли одного или двух человек в таком месте, откуда можно было обозревать окружающие горы и прерию, и каждый вечер сторожевые докладывали, что животные ведут себя спокойно и что во всей обширной местности нет признаков других людей, кроме нас самих.

Один раз на рассвете мы оказались у подножия очень высокого холма немного к востоку от гор Литтл-Рокис. Мне сказали, что это Хэри-Кэп (Мохнатая Шапка) – удачное название, так как вся верхушка холма покрыта густой сосновой чащей. Мы разбили лагерь у подножия Хэри-Кэп, вблизи ручья на красивой, заросшей травой поляне, со всех сторон окруженной кустарником. Говорящий с Бизоном и я получили приказ взобраться на вершину холма и оставаться там до середины дня, пока нас не сменят. Мы оба оставили себе от ужина по большому куску жареного бизоньего мяса. Выпив столько воды, сколько могли вместить, и захватив жареное мясо, мы взобрались наверх по широкой тропе, протоптанной дикими животными среди сосен, и наконец достигли вершины. Здесь мы обнаружили несколько походных жилищ-шалашей из жердей, веток кустарника и кусков гнилых бревен; покров был уложен так плотно, что сквозь него не пробился бы ни единый проблеск огня. Этим способом пользовались военные отряды всех племен, чтобы развести костер, не выдавая проходящему врагу своего присутствия. Мы нашли шесть таких укрытий; некоторые из них были построены совсем недавно, и, вероятно, поблизости нашлись бы и другие. Мой спутник показал мне укрытие, в постройке которого сам участвовал позапрошлым летом, и сказал, что этот холм часто посещают военные отряды всех племен прерии, так как с него легко обозревается обширная местность. Действительно, отсюда было видно далеко кругом. К северу мы видели течение реки Милк и прерии за ней. К югу перед нами лежала прерия, простирающаяся до Миссури, а за рекой опять шла прерия, виднелись далекие горы Сноуи и Мокасин и темные ущелья Масселшелл. К востоку до самого горизонта тянулись пологие холмы и острые гребни.

Мы сели и поели жареного мяса, затем Говорящий с Бизоном набил и зажег свою черную каменную трубку. Закурили. Немного спустя я стал дремать.

– Спи, – сказал Говорящий с Бизоном, – а я посторожу.

Я улегся под деревом и скоро очутился в стране снов. Около десяти товарищ разбудил меня.

– Смотри! – воскликнул он в возбуждении, указывая на юг, в направлении Миссури. – Сюда идет военный отряд.

Протерев глаза, я посмотрел в ту сторону, куда показывал напарник. Небольшие стада бизонов разбегались к востоку, западу и к северу. Затем показался плотно сбившийся табун лошадей, быстро приближающихся к нашему холму; табун гнала группа всадников.

– Это или кри, или ассинибойны, – сказал мой спутник. – Они совершили набег на кроу или на гровантров и, опасаясь преследования, мчатся домой со всей скоростью, на какую только способны их лошади.

Прыгая по склону холма, мы понеслись вниз. Казалось, не прошло и минуты, как мы очутились среди наших товарищей и рассказали им новость. Все кинулись седлать лошадей, облачаться в военные наряды, надевать головные уборы, снимать чехлы со щитов. Тогда Мощная Грудь сам взошел на склон холма до того места, откуда мог видеть приближающийся отряд; все ждали его внизу. Командир отряда стоял ярдах в ста от нас и вглядывался в прерию. Люди начали нервничать – я, во всяком случае. Мне казалось, что Мощная Грудь никогда не спустится, чтобы сообщить нам план действий. Должен сознаться, что теперь, когда настало время участвовать в атаке, я испытывал страх и был бы очень рад оказаться в этот момент в безопасности рядом с Ягодой, далеко отсюда, в лагере на реке Марайас. Но отступать было невозможно; мне следовало идти с остальными и делать свое дело. Мне хотелось, чтобы все уже кончилось.

Прошло пять или десять минут в ожидании, и Мощная Грудь присоединился к нам.

– Они пройдут немного к востоку от нас, – сказал он. – Поедем вниз по этой лощине и встретим их.