Читать книгу: «Сказка о муравье», страница 5

Фиаче, разомлевший, было, от еды и вина, встрепенулся и удивлённо вздёрнул вверх свои чёрные изогнутые брови.

– Ты что, останешься здесь?

– На эту ночь.

– Но почему?

Ланцо устало потёр шею и пробормотал:

– Ты был у меня?

– Я только что оттуда. Никто не знал, куда ты пропал, сеньора Чиела искала тебя.

– Что происходило в доме?

– Начался глубокий траур, – принялся рассказывать Фиаче. – Когда я приехал, там было полно народу – все пришли проститься с главой гильдии и выразить родным соболезнования. В доме было тихо – я слышал только как священник зачитывал молитвы. Было темно и душно, пахло варёным мясом и лекарствами. Мастер Эврио был уже омыт и облачён в саван. Его положили на стол, к груди привязали огромный Божий камень – это от некромантии. Родственники по очереди подходили к столу и мокрыми от слёз ладонями касались тела – омывали слезами. Кузены твои стояли у ног старика и держали его стопы – прикладывались к корням предка. Где-то наверху младенец заплакал, но к нему никто не шёл – ведь то хороший знак на прощании. Твоя мать проводила меня и попросила передать тебе, чтобы ты вернулся до ночи домой – успеть проститься. Ночью будут бдения, а завтра на рассвете похороны.

Ланцо кивнул.

– Как она?

– Сеньора Чиела? Скорбна, но сдержана. При мне держалась она весьма спокойно, но я думаю, она просто чертовски устала.

Ланцо вновь закивал.

– Так почему же ты не явишься на прощание? – допытывался Фиаче.

– Но я уже простился.

– Я думал, ты, как религиозный человек, чтишь все обряды.

– Обряды ничего не значат, – покачал головой Ланцо. – Это лишь утешение для тех, кто в нём нуждается. Однако для меня нет ничего больнее и бессмысленнее, чем утешение во время столь жгучей печали. Завтра я отведу маму на похороны, и буду рядом с ней, чтобы её утешить. Я буду нужен ей завтра, не сегодня.

Фиаче лишь сейчас приметил, что Ланцо был бледнее обычного, и из внимательных глаз его периодически, как бы между прочим, выкатывались слёзы.

– Как скажешь. Знай, что ты всегда можешь остановиться и у меня.

– Спасибо, Фиаче, но не думаю, что твой отец будет в восторге, – покачал головой Ланцо. – Он ненавидит меня.

– К чёрту его! Запрём его в сарае. Хоть проспится там.

Ланцо слабо усмехнулся и вновь покачал головой.

– Правильно, не связывайся с каперами, добра от них не жди, – вставил Пиго. Фиаче тут же метнул на него настороженный взгляд. – Пират он и есть пират – при деньгах ли, с пустыми ли карманами. Место ему – на рее…

– Полегче, Пиго, – прикрикнул на него дон Моген, – оставь своё недовольство при себе. Прошу прощения, молодой гант, – обратился он к Фиаче, – слова моего лакея могли задеть вас.

– Вообще-то он прав, – пожал плечами Фиаче. – Мой отец – пират. И надо сказать, я не шибко бы расстроился, если бы он умер. Правда, скорее всего это произойдёт не на рее, а в винном погребе.

– Сеньор Фуринотти плохо себя чувствует?

– Он не чувствовал себя хорошо с тех пор как получил ранение и осел в усадьбе, где беспрестанно пил, отказываясь лечиться, ходил под себя и избивал слуг. Моя мать вскоре сбежала из дома, и он окончательно свихнулся. Порой кричит, что его окружают сплошные черти, а сам он живёт в аду. И я иногда начинаю подумывать, что он недалёк от истины.

– Он абсолютно прав.

Все обернулись к Ланцо.

– Наш златовласый ангел полагает, что нас-де обманули, – саркастично пояснил Пиго, – и не живём мы уж давно, но отбываем наказание в самом что ни на есть аду.

– И это так, – подтвердил Ланцо.

– Что навело тебя на эту мысль? – полюбопытствовал дон Моген, принимая у Пиго набитую табаком трубку. Он с прищуром глядел на своего ученика, без малейшей усмешки и пренебрежения внимая ему.

– Я никогда не лгу вам, – Ланцо оглядел присутствующих, – не могу и скрывать от вас что-либо. И сегодня мне как никогда сильно хочется признаться вам в том, в чём долгое время я не хотел признаваться и самому себе, – Ланцо перевёл взгляд на свечу, – поскольку принимал явь за свои фантазии, грёзы или же самообман. Но теперь я совершенно уверен, что глаза меня не обманывают, и я не нахожусь во власти наваждения либо дурмана, потому как мне пришлось напрямую соприкоснуться с самой что ни на есть адской сущностью, – он вздрогнул и выдохнул: – Я вижу их.

– Кого? – тут же вырвалось у Фиаче.

– Служителей ада. Я вижу ненависть, вижу смерть.

– Служителей… ада? – вздёрнул брови побледневший Пиго. – Смерть?

Ланцо продолжал:

– Я вижу, как они шагают среди нас. Как собирают нас горстями, равнодушно используют и губят. Я вижу, как слипаются люди в ком, как сливаются в единого чудовищного и безжалостного великана. Я вижу великана-осуждение, я вижу великана-гордыню, великана-ярость и великана-насилие. Громадными руками хватают они своих беззащитных жертв и ломают их жизни. После этого разваливаются они, и люди, высыпавшиеся из них, словно горох из мешка, спокойно разбредаются по домам. Но вскоре слипаются они в нового великана, ужасней и безжалостней прежнего, и снова уничтожают случайную жертву.

Воцарилась тишина. Все молчали, глядя на Ланцо, и в зыбком озарении свечей каждый видел его со своего угла в совершенно различном свете. Пиго, сидящий слева от Ланцо ближе к дону, с делано равнодушным видом обсасывал косточку, но при том настороженно и с некоторой опаской поглядывал на багровый, словно киноварь, лик Ланцо. Фиаче, примостившийся справа от Ланцо, с благоговейным вниманием наблюдал, как мягкий свет золотил его кожу, и оттого она сливалась с его блестящими светлыми волосами и, казалось, сам он весь светится каким-то магическим сиянием. Дон Моген курил, сидя напротив Ланцо – свечи стояли между ними и ясно освещали тревожное лицо оруженосца, чумазое, блестящее от пота, румяное от переживаний и вина.

Ланцо продолжал:

– Застыло время на наших старых улицах. Замерли дома на подпорках, затаились подгнившие заборы. Они вросли в разбитые дороги, по которым идут люди – и эти люди всё те же. Проходит поколение, но они всё те же, ибо не умирают. Здесь нельзя умереть – в этой каше всё варится беспрерывно, и любой выскобленный из жизни человек немедленно липнет в общий ком выжатого сырца, который плавает в самой гуще этого котла. Ползут кошмарные титаны по земле нашей, топча дома наши, поля наши, выскабливая жизни наши из наших несчастных тел. Ползут они, хватают тех, кто под руку попадётся. Бессмысленно, наугад. Нет никакого смысла хватать и уничтожать – но титаны не мыслят, ибо они есть – куча. Муравейник. Ком. Человеческий ком, небо над коим то красно, то серо. Где пройдёт титан – набегают муравьи, разрастается новый муравейник. Я вижу подхваченных ложью людей – она пожирает их, после чего и они пожирают других вместе с нею. Я вижу дурную пищу, дурную воду, холодные стены и печальную пыль – она покрывает лица, исполненные тоски и страданий. И днём светит солнце, и жизнь наполняется светом, но не светом надежды, а светом гигантского жерла печи.

Ланцо надолго умолк.

Не дождавшись продолжения, все зашевелились и выдохнули, ибо, как оказалось, слушали его, затаив дыхание. Дон Моген по-прежнему молча курил, пристально глядя в глаза своего оруженосца. Казалось, рассказ Ланцо его совершенно не встревожил, но заинтересовал как нечто занимательное и теперь он с пристрастием всматривался в Ланцо, словно пытаясь разглядеть в нём некие ранее не замеченные черты.

Зато Пиго явно забеспокоился и заёрзал на месте, бормоча какие-то ругательства.

– И что, – лакей нервно огляделся, потирая плечи, – ты и сейчас видишь этих тварей? Ты видишь, как нас касаются эти чудища?

Ланцо покачал головой.

– Здесь никого кроме нас.

– И давно у тебя эти видения? – озадаченно пробормотал Фиаче.

– Сколько себя помню. В детстве я не придавал этому значения. Многие дети рассказывали, фантазировали, что видели чудовищ, разную волшебную нечисть. Сначала я думал, это оно и есть, что я, как и все, вижу нашу общую фантазию. Но вскоре я стал замечать, что никто кроме меня не видит великанов, однако все охотно отдаются их власти. Я же научился убегать от них, увиливать от их ручищ, прятаться и пережидать. Но как же я устал прятаться… – покачал головой Ланцо. – Я ненавижу их.

– Так что это за твари? – допытывался Пиго. – Черти? Демоны? Злые духи?

– Я не знаю, – вздохнул Ланцо. – Не знаю, как называются эти чудовища. Они… состоят из людей, Пиго.

– То есть мы и впрямь в аду? – Пиго аж подскочил на месте. – По-твоему выходит, мы живём среди тварей, которые делают с нами что хотят?

– Мы сами, – громко сказал дон Моген, – мы сами делаем с собою что хотим. Мы, люди, и больше никто. Мы сами и есть черти, демоны и злые духи.

– Почтенный дон! – Пиго ухватил рыцаря за плечо и потряс его, словно пытаясь разбудить. – Вы слышали, что он тут рассказывал? Слышали? Складно бает, да вот только то самая натуральная ересь! Или же юродивый бред. Что же вы-то такое говорите, дон? Как же можно… – Пиго заглянул хозяину в лицо и, удостоверившись, что тот вполне ясно внимает ему, продолжил: – Уж как есть, всем известно, что Ланцо никогда не лжёт, не склонен к пьянству и помешательству. Однако же доподлинно неизвестно, склонен ли он к заблуждениям, податлив ли ереси? Возможно с охотою принимает он одно за другое, подобно как незадачливый крестьянин впотьмах принимает старый иссохший дуб за силуэт чёрта, и вместо того чтобы окститься и разузнать истину, любовно лелеет своё суеверие и с гордостью треплется о нём во все стороны.

– Окстись-ка сам, Пиго, – подал голос рыцарь. – Что ты мелешь? Кончай причитать и обвинять Ланцо в ереси, уж ничего глупее выдумать ты не мог. Что ты так всполошился? Будто бы велика новость, что зло живёт среди людей.

– Живёт? Как бы не так, – покачал головой лакей. – Не просто живёт, но самым натуральным образом людоедствует, калечит, рубит, пожирает! Что же делать нам, где спрятаться от этого зла, дон?

– От зла не спрячешься, Пиго, – рыцарь выдохнул облако дыма. – Злу надо противостоять.

– В аду? – вскричал лакей, всплеснув руками и поворотившись в темноту. – Как можно бороться со злом в аду, почтенный дон? В самом сердце зла наши усилия ничтожны! Всё равно как рыбы в океане боролись бы с дождём, чтоб не промокнуть. И уж если мы в аду… – Пиго сердито затопал вверх по лестнице, – то чем же, чем же, позвольте спросить, я так провинился? С каких же радостей меня сюда определили?

Пиго вышел вон из кухни, громко хлопнув дверью. Дон Моген прищурился и улыбнулся уголком рта.

– Ты напугал его, Ланцо.

– А вам не страшно? – спросил Фиаче.

Рыцарь покачал головой.

– Слова Ланцо не пугают, но волнуют меня, – сказал он, искоса взглянув на Ланцо. Тот сидел, низко опустив голову, и смотрел в стол. – Если ему открыты видения, недоступные для глаз большинства, лучше держать это в тайне. Я почти не удивлён, что наш Ланцо, одарённый во всём, обладает и даром ясновидения. Его видения полны зловещих образов, иные люди могут истолковать их на свой лад, и это может привести к весьма печальным для Ланцо последствиям. Однако лично я убеждён, что его способность видеть зло это настоящий знак Господа, указующий путь к ордену рыцарей Струн. Благословение Оракула предназначено лишь чемпиону Риакорды – искуснейшему, славнейшему, лучшему из лучших, и перед вступлением в орден оно наделяет его великой силой, раскрывающей его собственные достоинства. Представьте только, молодой гант, как может раскрыться наш Ланцо, обладающий совершенно удивительными достоинствами, недоступными обычным людям.

– Способность видеть зло – знак Господа? – переспросил Фиаче. – Осталось ли вообще что-то от Господа, если Ланцо утверждает, что вокруг один лишь ад.

Дон Моген усмехнулся.

– Подобная гениальность ума, молодой гант, исходит именно от бога, – сказал он, выпуская струю дыма, – именно богом даруется талант видеть зло. Ибо невозможно бороться с тем, чего не видишь и не разумеешь, невозможно успешно противостоять врагу, который порой настолько неуловим и незрим, что даже не замечает твоей борьбы, а подчас и вовсе склоняет твою голову себе на грудь.

– Выходит, Ланцо прирождённый борец с силами зла?

– Выходит, что так.

Ланцо медленно поднял голову и взглянул на своего учителя.

– Как же мне бороться, дон? – спросил он. – Чтобы противостоять этим силам, должно обладать поистине сверхъестественной мощью. Боюсь, я ничтожно слаб перед ними.

– До поры до времени, – заметил дон Моген. – Твоя встреча с Оракулом всё решит. Одержав победу на Зимнем турнире в Риакорде, ты удостоишься чести быть благословлённым Оракулом, главой ордена Пяти Струн. Он наделит тебя той самой мощью, необходимой в борьбе, и отныне тебе не придётся убегать и прятаться от этих чудовищ. Ты ступил на верный путь, Ланцо, само божье провидение ведёт тебя к арцейскому Оракулу.

– Простите, почтенный дон, – вставил Фиаче, – простите мне мой вопрос, но неужели вы верите во все эти магические способности рыцарей Струн? Их гигантский рост ещё можно как-то объяснить – к примеру, опоив их зельем, некий ворожей мог бы править их тела, такие случаи в Арцее действительно известны, когда люди после посещения местных лекарей исцелялись, прибавляли в росте и в весе, буквально-таки оживали, хоть и стояли одной ногой в могиле. Но чтобы они сами при том становились колдунами, да ещё с благословения церкви, такого не бывало.

Дон Моген усмехнулся и указал на него трубкой.

– Узнаю слова ганта Фуринотти. Ваш папаша всегда высказывался о церкви с большим недоверием.

– С недоверием! – фыркнул Фиаче. – Да он клянёт её последними словами. Я не собираюсь, разумеется, подражать ему, ведь я в своём уме. Однако, чудеса рыцарей Струн и мне кажутся сплошными фокусами.

– Фокусы – инструмент политики, – ответил дон Моген. – Заинтересованные люди могут состряпать фокус и из настоящего чуда, чтобы народ уверовал в то, что чудеса эти подвластны церкви.

– Так значит, рыцари и впрямь обладают магической силой?

– Я бы не назвал её магической, – возразил дон Моген, – скорей силой возросшего духа. Тела рыцарей Струн становятся громадными, но и дух растёт, а значит, растут и развиваются и его достоинства.

– И вы полагаете, я стану достаточно силён, чтобы уничтожить великанов? – спросил Ланцо.

– Ты научишься с ними справляться, – отвечал ему дон Моген. – Они не будут больше преследовать и мучить тебя, тебе не придётся убегать и прятаться. Став рыцарем Струн, ты обретёшь поддержку самого святейшего Оракула, а уж он точно не оставит без внимания твои видения.

– Осталось только попасть на Зимний турнир, – мечтательно проговорил Фиаче. Дон Моген кивнул.

– Зимний турнир дело серьёзное. Подготовка и экипировка должны быть безупречны, как и репутация рыцаря. Воля к победе и уверенность должны быть несокрушимы, как и сам рыцарь. Слава о силе и доблести должна бежать впереди рыцаря так, чтобы приветственные крики обрушились на него, едва он ступит на ристалище Риакорды – громадное заснеженное поле, окружённое высоченными трибунами, балконами, башнями. Рёв трубачей и герольдов проносится по сей крепости столь оглушительно, что не стой она на вершине скалы, была бы погребена под лавиной. Сквозь завесу снегопада мелькают пёстрые знамёна и блестящие латы. Пар, выдыхаемый лошадьми, клубится над роскошными плюмажами бойцов. Животное тепло и горячий раж нагревают сам воздух над ареной, и снег не долетает до рыцарских шлемов, но тает над ними и все они покрыты сверкающей росой, припорошены снегом лишь одежды зрителей, лисьи меха да шерстные тюрбаны.

– Вы побывали на турнире! – с восторгом провозгласил Фиаче.

– Побывал, – согласился рыцарь. – Правда, не совсем удачно. Придёт время, и я вновь отправлюсь в Арцею, уже вместе с Ланцо. И уж его-то бесспорно ждёт ошеломительный успех. Вы с нами, молодой гант Фуринотти?

– Разумеется, я с вами! – воскликнул Фиаче. – Мы всегда планировали ехать вместе.

– Вот и славно, – проговорил дон Моген, сжимая зубами трубку, – Ланцо без сомнения пригодится ваша поддержка и дружеское плечо – Арцея суровое место.

Фиаче взглянул на Ланцо – тот посмотрел на него и улыбнулся. Казалось, благодарно улыбаются и его усталые глаза, тёмные в тусклом свете прогоревшей свечи как угасающие угольки. Фиаче снова вспомнил об описанном Ланцо аде, и покачал головой. Жуткие эти видения, должно быть, сильно пугали Ланцо и долгое время уже досаждали ему. Какая, однако, мука хранить столь странный и страшный секрет.

Фиаче потёр руками горячее лицо и схватил бутылку, на дне которой ещё плескалось вино. Он не мог понять, как эти двое находят в себе силы улыбаться, словно Ланцо не поведал ровным счётом ничего сверхъестественного, но лишь рассказал забавную скабрезность.

– Послушайте, молодой гант, вам пора домой, – заметил дон Моген, – вы выглядите измождённым. Наверняка дон Лестрезо совершенно загонял вас сегодня.

– Мы выезжали в поле.

Дон Моген кивнул.

– Боевые тренировки, жара, поминальный ужин и откровения Ланцо вас совершенно доконали. Отправляйтесь домой и отоспитесь хорошенько.

Фиаче поднялся и склонился перед ним.

– Благодарю вас, дон, за гостеприимство.

Поднялся и Ланцо, протянув другу ладони.

– До завтра, мой Фиаче. И спасибо, что ты приехал.

Он пожал ему руку, но Фиаче вдруг крепко обнял его и, не сказав ни слова, быстро покинул кухню.

Он пронёсся по двору к главному входу, у которого был привязан его конь. Со стороны конюшни раздавалось негодующее ворчание Пиго, который, очевидно, решил высказать лошади дона все свои переживания.

Фиаче резво вспрыгнул на коня и с грохотом поскакал прочь по тёмным улицам.

Перед глазами его стоял образ Ланцо – светлый и яркий словно капля золота на чёрном бархате. Сама мысль о нём придавала сил. В присутствии Ланцо Фиаче казалось, что он и сам начинал светиться, и чувство это, горевшее в нём со дня первой их встречи, он берёг в себе как величайшее сокровище.

По пути домой он обмозговывал вечерние разговоры об аде и оживлял бережно хранимые воспоминания о том самом дне, когда ему впервые явился Ланцо Эспера.

Дом семьи Фуринотти никогда не отличался славной репутацией. Роскошный донельзя, обставленный лучшей мебелью, окружённый фонтанами и разбитыми с настоящим искусством садами, он, тем не менее, таил в себе скверную, удушающую атмосферу гнева и тоски владельца, обозлённого на весь мир. Свирепый нрав ганта Фуринотти подарил ему настоящую славу дебошира и мерзавца, которая вполне устраивала старого пирата, и совершенно не устраивала его соседей и прислугу. Челядь, однако, не торопилась покинуть грозного хозяина, который в минуты приступа пьяной щедрости швырялся золотыми монетами. Впрочем, зашвырнуть он мог и кочергой, и посудой, и даже ножом, и бывалые слуги научились мастерски увёртываться от снарядов капера, поэтому больше всех в доме доставалось маленькому Фиаче, который вынужден был наследовать громадное состояние, громадный дом, громадный сад и немалые побои, которыми его воспитывал гант Фуринотти.

Больше всего на свете капер любил выпить в компании друзей-каперов или верных матросов, которые временами навещали капитана как раз для этих целей и развлекали его громкой попойкой в течение нескольких дней. Но чаще всего он пил один, и в моменты одиноких возлияний гант впадал в неистовое буйство, вспоминая все предательства и подлости, с какими столкнулся в своей жизни. Громко проклиная покинувшую его жену, которая сбежала от него к родне на восток, он бросался на поиски сына, чтобы в очередной раз рассказать ему о неподобающем поведении матери и наказать его за родство с нею.

Фиаче подстёгивал коня всё сильнее каждый раз, когда в его памяти вспыхивали слова старого капера: – твоя мать шлюха, подлая дрянь! Твоя мать шлюха, грязная шлюха! Предательница! Шлюха!..

Конь уже нёсся как угорелый, взбивая копытами пыль просёлочной дороги. Он пересёк мост и промчался мимо мельницы, где днём в смятении пробегал Ланцо, встретивший скрюченного.

Фиаче неумолимо смаковал воспоминания, возрождая мельчайшие их подробности.

Удар, ещё удар. Вот так поступают с предателями! Так поступают со шлюхами! Удар, снова удар. Ты вылитая мать, похож всем нутром! Отродье шлюхи!

Сжавшись на холодном полу, чувствуя во рту вкус сырого камня и железа, юный Фиаче старался повернуться к побоям тем боком, где было меньше шансов получить травму. Поэтому он извивался и крутился, брыкаясь ногами, схватившись за разбитое лицо, заливаемое кровью из порванной губы.

Корчится как бес, проклятая шлюха! Стой! Стой, предатель! Подлая дрянь! Изменник, перебежчик! Измена! Измена на борту!

Но и в саду было не укрыться. Зоркий капер настигал его и со злости от боли в животе, поддерживая заштопанное брюхо левой рукой, побивал сына ногами и награждал пощёчинами, которые считал наиболее унизительным избиением мужчины. Так бьют только шлюх!

Этот момент… он всё ближе. Вот сейчас. Сейчас! Фиаче широко улыбнулся.

Удар, ещё удар. Лицо всё в грязи. Земля у фонтана всегда сырая. Ожидание нового грязного удара. Но… что случилось? Всё закончилось? От яркого солнца глаз не раскрыть. Кто это? Почему держит капера за запястье? Капер опешил от удивления и на миг потерял дар речи от такой неслыханной наглости.

Кто ты такой? Ты сияешь ярче солнца. Ты цепко ухватил за руку знаменитого на всю округу изверга и без страха смотришь ему в лицо. Ты ниже ростом, слабее, на вид тебе нет и двенадцати. Но ты поразительно уверен в себе. Словно знаешь, словно ты знаешь, отчего этот человек столь злобен и безжалостен и как унять его. Ты знаешь! Ты видишь что-то, чего не видят другие.

Застыл капер, раскрыв подёргивающийся в гневе рот, позабыв вырвать руку из твоей хватки. Крепкая хватка… И сам ты крепок, высок, хорошо сложен. Натруженные руки выдают простого работягу. Так и есть – ты простолюдин, мальчик, что привозит дрова. Вон и телега с лошадью. Собирается народ – нас окружают слуги и крестьяне. Все они неотрывно наблюдают за капером. Ведь он борется с мальчиком, невиданная картина – простолюдин перехватил руку ганта и сейчас может жестоко пострадать от ярости изверга.

Почему же раньше им не было никакого дела до капера, избивающего своего сына? Почему отворачивались они, шли себе мимо по своим делам? Неужто оттого, что хилый, ледащий господский сын – забота и собственность исключительно господина? Оттого, что неровня он им, не снискал ничьей жалости ни происхождением, ни видом своим – сдавшееся, чахлое существо. Не их дело… чужая беда. Господский сын – господская собственность.

Этот юноша их круга, он свой. Честный трудяга, бесстрашный храбрец – и если кто-то тронет его, задета будет и их честь. Посему подмога уже здесь, и мальчик не боится. Он словно знает, как управлять людьми. Он смотрит, улыбаясь, на капера. И тот, скосив глаза на собравшихся зрителей, опускает руку.

Звонкий голос рвётся каперу прямо в лицо. Не смей его бить! Не смей! Не тронь и пальцем. Тот лишь рычит в ответ потоком грязных ругательств, отступает на два шага, угрожающе машет руками. Но мальчик не боится. Он протягивает мне руку. Как крепка она, сильна. Я касаюсь её слабыми пальцами – костяшками, обтянутыми кожей. Слабо тело, не знающее иного труда кроме заживления ран и уныния, изматывающего, ко всему прочему, и душу.

Я встаю, шатаясь, на ноги и гляжу окрест. Но всё плывёт перед глазами, не вижу ничего, кроме его лица – оно светится в ореоле золотых волос. И глядя в глаза его синие, я со всей страстью, брызнув слезами, из последних сил исторг из себя вопль, который вместе с кровью рвался с разорванных губ: моя мать не шлюха! Не шлюха! Мама не шлюха! Она не шлюха, слышишь, ты?!

Не шлюха. Мама хорошая.

Фиаче на всём скаку влетел во двор усадьбы и, едва успев притормозить, тут же спрыгнул с коня. Стянув перчатки, он швырнул их в сторону, где их моментально подобрал слуга.

– Молодой сеньор, добрый вечер.

Слуги кланялись ему, угодливо распахивая перед ним двери. У лестницы Фиаче встретил лакей, готовый к любым приказам молодого господина.

– Где отец?

– В кабинете, сеньор. Отдыхает, сеньор.

– Отдыхает, значит. Навещу его. Я ужинал, нас не беспокоить.

– Слушаюсь, сеньор.

В усадьбе царил мрак. Наступила ночь, и огромный просторный дом тонул в тревожной душной тиши, стиснув себя запертыми дверями, ставнями, воротами. Фиаче поднялся по лестнице на второй этаж и прислушался к шорохам за дверями кабинета. Оттуда не доносилось ни звука.

Фиаче распахнул двери. В кабинете было жарко – яро горел камин. Капер сидел в кресле совсем рядом с каминной решёткой, угрюмо уставившись в огонь. Его часто морозило, и он никак не мог согреться, беспрестанно кутаясь в пледы и переводя дрова даже в самые жаркие дни.

Капер вяло обернулся и злобно взглянул на сына.

– Черти и демоны ещё не утащили тебя в ад? Прискорбно, – прохрипел он, хлебнув вина из бутылки. По дрожащим рукам и пузырям из носа было ясно, что он вдрызг напился.

Фиаче хищно улыбнулся. Он тихо прикрыл за собой двери и медленно направился к камину.

– Жарковато. Как в самом настоящем аду.

Он сбросил с себя дублет и принялся разминать руки.

– Чтоб ты издох, – процедил капер, разглядывая бутылку. – Чтоб тебя демоны драли в аду.

– Дорогой отец, – нараспев протянул Фиаче, закатывая кружевные рукава рубахи. – Дело в том, что мы уже в аду. Ну а я – твой личный демон.

Широко размахнувшись, он изо всех сил влепил каперу хлёсткую пощёчину.

– Солнца нет в моём доме! – гаркнул он ему в лицо так бешено, что моментально раскраснелся. На лбу его словно трещины обострились сизые вены. – Нет солнца! Из-за тебя. Солнце не заглядывает сюда из-за тебя! А я так жду его…

Он бил отца до тех пор, пока того не вырвало прямо на ковёр возле камина.