Гойда

– И то припугнуло тебя боле, чем я? – усмехнулся Фёдор, через плечо поглядев на узника.

Фигура, искривлённая и замученная в колодках, едва сохраняла человеческий облик, особенно утопая в кромешном полумраке кремлёвских подвалов. Мальчишка судорожно замотал головой, глотая холодный сырой воздух подземелья.

– Кто? – тихо спросил Фёдор, глядя прямо ребёнку в глаза.

– Б… Булатов Иван! – дрожащим голосом бросил мальчик.

– Помимо того, кто? – спросил Басманов.

– Не знаю я! Правда, Богом клянусь, не знаю! – затараторил мальчик.

Язык от страха заплетаться начал, и едва внятно вылетали слова его. Молодой опричник встал в полный рост да потрепал парнишку по голове. Молча вышли сквозь мрачные коридоры во светлые горницы государевы.

* * *

Трели трещоток разнеслись над самым ухом Алексея Басманова. Чудом изворотились скоморохи, отскочив от тяжёлой руки опричника, да пустились в пляс. Не было в них никоей боязливости – подшучивали дураки над боярами да воеводами, украдкой подглядывая лишь на величественную фигуру на троне. Покуда мягкая улыбка теплилась на губах великого государя, забава та продолжалась, и то и дело к столам опричной братии подскакивали и тотчас отбегали музыканты да плясуны. Алексей Басманов вытер рукою усы, по которым стекало сладкое вино, да всё поглядывал на распахнутые двери в залу. Духота стояла в палате, перенасытившаяся жаром от поданной дичи да рыбы.

– Чего ж, Алёш, не весело тебе? – спросил государь. Иоанн мягко улыбался, следя взглядом своим тёмным за безумною игрой красок скоморохов.

– Федька опять шляется где-то, – вздохнул Басманов, чуть откинувшись назад.

Государь заулыбался пуще прежнего.

– Пущай шляется, – взмахнул царь рукой, унизанной перстнями, да и продолжил глядеть за дураками ряжеными.

Один из скоморохов, одетый по особому замыслу какому-то, уж было начал приставать и к кравчим, что разносили чаши с вином. Лицо его скрывала маска, к которой крепились длинные косы, что уж пылились и перепачкались, ибо волочились они прямо по полу. На шее навешано было бус столько, что звенели они, стуча друг о друга при каждом шаге, что и говорить о той резвости, коей предавался скоморох!

Длинное одеяние его походило на женский сарафан, красная ткань коего исшита бисером да атласными лентами. Раз уж лицо танцора сокрыто было маской, все движения его были с большим размахом, нежели должно было.

Подскочил он к кравчим да и взял в руки свои чаши. Держа их в руках, низко поклонился, едва не расплескав питие прямо на одеяния опричников. Так и обходил престранный скоморох весь стол – иного за плечо трепал, иному – подавал кушанья вместе с кравчими, иного косами заденет, будто бы ненароком, да как даст дёру от тяжёлой руки опричников.

На забаву резвились дураки да музыканты – то видно было по царскому выражению лица – пресыщенному да спокойному. Вместе с братией пил Иоанн, поднимая чашу над столом, да с душою смеялся над сказами соратников своих.

В том шуме да гаме немудрено было затеряться и пёстрому скомороху да Ивану Булатову, кои в самом деле едва не сцепились в драке. Виной тому была шутка ли, нечаянность и неуклюжесть, да, не совладал танцор с косами, что волочились за ним, да споткнувшись, окропил вином одеяние Булатова. Опричник было выругался и подскочил, дабы проучить ряженого дурака, да осадили собратья его.

– Больно много чести, на холопа-то гневаться! – произнёс соратник Булатова.

Опричник сплюнул на пол, да и сел обратно за стол.

– Чёрт с ним! – отмахнулся Иван, почесав подбородок свой, заклеймённый ожогом.

Перед лицом государя мелькали десятки образов, да помимо того приближённые князья прямо сейчас держали с ним речь, давая волю раскатистым басам своим, но зоркий взгляд Иоанна глядел сквозь весь стол на Булатова. Не мог никто заметить той перемены в лице государя – то лёгкая тень, омрачившая искрящееся веселие, тот короткий вздох сожаления не мог заметить никто. Разве что скоморох, видно, от провинности своей, лишь описал круг подле государя, да с тремя земными поклонами взял и удалился посреди пира.

* * *

Закат ныне разродился алым пламенем. Густой свет этот заливал небеса, окрашивая золочёные купола малиновыми отблесками. Солнце лениво заваливалось где-то далеко, в заснеженный лес, что раскинулся редкими клоками мелколесий вблизи Александровской слободы. Протоптанные да выезженные санями дороги тянулись голубыми нитями, расползаясь во все стороны. Чёрные силуэты повозок плавно плыли по снегам, спеша возвратиться засветло.

Уже вечерело. Косые лучи позднего солнца, что коснулось дальних лесов, освещали Александровскую крепость. Окрасились багрянцем белые стены да башни, внутренний двор затопила густая тень. Окна бросали длинные мутные пятна света, исполосовав коридор, по которому быстрым, но твёрдым и уверенным шагом шёл Фёдор. Полы чёрного одеяния его вздымались от каждого шага. Правая рука покоилась на сабле, в то время как левой он плавно и свободно размахивал при ходьбе.

Проходя по коридору, он рассекал собою косые лучи, оттого лицо его переменялось – то оно загоралось багрянцем уставшего солнца, то окуналось в тенистый мрак. Войдя в тронный зал, он не привлёк к себе особого внимания – лишь заскучавшие рынды обернулись на молодого опричника. Признав в нём Басманова, дали пройти дале, и вновь мины их приняли холодно-скучающее выражение.

Взору Фёдора открылся стол, устланный картами. Вокруг него склонились чёрные силуэты – то были опричники. Тут же были и отец Басманова, и князья Хворостинин да Вяземский, поодаль стоял Васька Грязной, который уж не улавливал, о чём толкует братия. Во главе возвышался царь. Руками он опирался о край стола, склонив свою голову. Он молча внимал Вяземскому. Речь князя мерно лилась, и царь изредка кивал, покуда взгляд его, мрачный и тяжёлый, был опущен вниз.

Иван Булатов был подле друзей своих, и стоял он несколько поодаль от государя. Как и все опричники, был он при оружии – с пояса свисал скрученный хлыст да сабля. Он-то первым и заметил Фёдора, явившегося на собрание, не будучи вызванным волею царской. Опричник скривил лицо, заклеймённое ожогами, в презрении, когда заметил появление Басманова. Иван отвернулся к одному из друзей, дабы сокрыть выражение своё от глаз Фёдора. Басманов же не обращал внимания на постороннее, лишь устремил взгляд на государя. Царь поднял голову, взглядом приветствуя пришлого опричника.

Фёдор отдал земной поклон, и, когда поднял лицо своё на государя, Иоанн коротким жестом взмахнул, даже не глядя в сторону Вяземского. Князю пришлось подчиниться царской воле да умолкнуть, но взгляд его устремился на Фёдора.

– Светлый и мудрый государь мой, – произнёс Басманов, не придавая внимания никому, кроме Иоанна. Фёдор оглянулся на братию опричников в тёмном одеянии, будто бы лишь сейчас заметил их.

– Не исполнив воли моей явиться смел, отрок басманский? – спросил Иоанн, вздыхая с великой тяжестью, едва ли не с гневом в голосе.

– Великий и предобрейший государь! – взмолился было Фёдор, да прервал его царь резким ударом о стол.

– Умолкни. Да сделай, что должно. Булатов! – резко окрикнул Иоанн, и голос его, сильный и звучный, разнёсся гулким эхом под сводами царской палаты.

Опричник, коего обозвал государь, тотчас поднял голову и обратил взор свой на Иоанна. Царь щёлкнул да указал на Фёдора.

– Без тебя не управиться Федьке, – произнёс Иоанн, указывая обоим на дверь.

Басманов, точно всё ещё в оторопи от резкости да грубости речи царской, шагнул назад. Поджав губы, обернулся он на спутника своего Ивана, а с тем и на длинный коридор. Свет уж не лился из окон – недалёк был тот час, когда весь царский дворец погрузится во тьму и светом будет лишь жаркий пламень факелов. Вышли Фёдор с Иваном с царского собрания и путь свой держали сквозь уже потемневший коридор. За окном мрачнели сумерки.

– С каким же велением государя не управились, Фёдор Алексеич? – усмехнулся Булатов.

– Да вот же, Иван Иваныч! – вздохнул Басманов, подыгрывая тону спутника своего. – Одно дело – изловить крыс, иное же – воздать им по заслугам.

– И в чём же уличили ту крысу, с коею расправиться не под силу тебе? – насмешкою бросил Иван.

– Как спустимся мы, всё уразумеешь, – ответил Фёдор, продолжая вести Булатова под землю.

Путь их постепенно мрачнел. С каждой ступенью воздух становился всё тяжелее. Тьма сгущалась. Редкие факелы освещали неровную каменную кладку низких потолков. Каждая неровность блестела огненными гранями, очерчивая края. Булатов заметил открытую решётку в дальней камере. Как и подумалось Ивану, Фёдор повёл его именно в ту сторону. Опричники прошли мимо решёток, за которыми страждущие узники были ни живы, ни мертвы. Бледные нагие фигуры застыли в своих оковах, не в силах прервать своего мучения голодом, холодом и глубокими изувечьями.

Иван встал на пороге. В углу лежала бесформенная куча грязного тряпья, каковую с трудом можно было назвать человеком – столь слаб был свет, что достигал глубин темницы. Булатов переступил порог и оказался внутри мрачного каменного мешка, в котором смерть уже оставила своё холодное дыхание. Естеством своим ощутил вдруг Иван холод, пробивший его по спине. То был призыв чисто звериной природы, но было поздно – не успел Булатов и обернуться, как ощутил жгучую боль у себя под сердцем.

Иван, не помыслив ни мгновения, хотел было выхватить саблю, но не смог – та глухо рухнула на пол, застланный погнившей соломой. Булатов видел рваный край ремня своего, который срезал Фёдор.

– Мразь псоватая! – выругался Иван, стиснув зубы до скрипу.

Не дав Булатову задеть себя, Фёдор ловко изворотился от шаткого удара вслепую да успел клинок свой обернуть в ране. Иван слабо пошатнулся, но устоял на ногах, хоть и взревел от боли. Если бы Булатов бросился на Басманова несколько живее, превозмогая адскую боль от нанесённой раны, быть может, опричники и сцепились бы в борьбу, да Фёдор был проворен, как сам чёрт из преисподней.

Мгновенной тенью он пролетел, оказавшись по ту сторону решётки. Секунда промедления – и Булатов бы огрел хлыстом руки Басманова, да тому не суждено было случиться в ту ночь – Фёдор запер замок, оставив Ивана запертым наедине с горой окровавленной ветоши.

На следующее утро Малюта по личному велению великого царя всея Руси спустится в подземелье царское и совершит обход свой. Опричник поднимется в покои государя – ещё не займётся заря, но государь будет уже готов нести службу Господу. Малюта доложит, что тот подонок отделан. Иоанн коротко кивнёт. То не будет ни знамением одобрения, ни сожаления, лишь безмолвным приказом не молвить и слова о том, отныне и впредь.

* * *

Не всем уж было суждено встретить этот рассвет, и в том есть какое-то горькое упущение. Светлело с каждым днём всё раньше, и хоть морозы не отступали от владений своих – реки по-прежнему были окованы льдом, а снег укутывал своим плотным одеялом дали, – но всё же нынче, обращая глаза к небесам, люди видели светлое полотно, раскинувшееся бесконечно широко, охватывающее своим безграничным куполом целый мир. Странники успевали засветло проделать более долгий путь, прежде чем холод и мрак ночи настигали их в лесной чаще или на равнинах с мелколесьем вдоль дорог.

Раннее солнце заливалось мягким малиновым светом, преисполняясь золотого сияния. Нежная заря застала гонца прямо подле ворот Александровской крепости. Привратник тотчас же впустил всадника, и тот въехал во двор, осаждая свою изнурённую лошадь. Животное тяжело дышало, поднимая в воздух столб пара. Гонец спешился, но один лишь взгляд на каменную лестницу пробивал его до дрожи. Перемолвившись с конюшими, которые приняли уздцы лошади, посланник глубоко вздохнул и направился во дворец. Но едва он заметил чью-то громоздкую фигуру, прогуливающуюся во дворе, тотчас же метнулся с лестницы. Гонец узнал опричника и почти с ходу рухнул в ноги.

– Алексей Данилыч, благослови Господь вас и семью вашу! – взмолился гонец. Его дыхание ещё не восстановилось с долгой дороги, оттого слабый голос его хрипел, точно сорванный.

– Да полно в снегу-то валяться, право! – Алексей подхватил за плечо гонца, поднял с земли да отряхнул ручищею своей. – Какая нужда у тебя?

– Сударь, помилуйте! – вновь взмолился гонец, доставая из внутреннего кармана письмо. – Государю передать надо…

– От кого же сие послание? – спросил Басманов, уж было протянув руку свою.

– От Курбского Андрея… – ответил гонец.

От того имени Алексея точно огнём обожгло. Отдёрнул руку он да помотал головою своей.

– От изменника-то? От Иуды этого проклятого? – спросил Басманов, точно сам у себя.

– Страшусь я гнева государева… – обречённо вздохнул посланник.

– Кто ж не страшится? – произнёс Алексей, заглядывая за плечо гонца, заметив чей-то силуэт, выходящий с конюшен.

Напрягая глаза свои, опустил Басманов густые брови, вглядываясь в того мужчину. По чёрному одеянию Алексей тотчас же распознал опричника, но боле он сказать не мог, покуда фигура не приблизилась несколько к ним, подходя к каменной лестнице. То лицо быстро распознал Басманов, ибо лишь двое при дворе брили бороды – то был его сын али немец. По росту да по походке отец точно признал, что то был чужеземец.

«Латин же не смекнёт, что за Курбский вовсе…» – подумалось Алексею, да мысль та придала улыбку выражению лица опричника.

Гонец заметил пристальный взгляд Басманова и обернулся.

– Того опричника звать Андреем Владимировичем. Немец он, не наш, – указал Алексей. – Ежели и не смекнёт, что за Курбский, того гляди, он и передаст письмо государю, и не сыщешь гнева царского на голову свою.

– Благодарю вас, Алексей Данилыч! – пламенно бросил гонец, кланяясь в пол.

Не тратя ни мгновения, бросился посланник вслед Андрею, спешно поднимаясь по каменным оледенелым ступеням. Алексеем же овладело любопытство, с коим он и наблюдал за тем, как гонец окликнул немца. Завязалась короткая беседа. Басманов не мог слышать слов, но видел, как немец таки принял послание. Пожав плечами, Алексей усмехнулся самому себе.

* * *

Немец поднялся в свои покои и переменил облачение, дабы предстать на совете в должном облике. Сборы его не заняли много времени, и через несколько минут уж отправился в тронный зал. Когда он переступил порог, первым делом заприметил молодого Басманова, с которым более всего находился в дружеских сношениях. Фёдор стоял, опёршись спиной на стол да скрестив руки на груди. Он, точно утомлённый вечною строгостью уставного облачения, лишённого украшательств, ныне предстал пред советом в синем кафтане, что так и мерцал жемчугом да мелким бисером в отблесках свечей. В левом ухе поблёскивала длинная серебряная серьга каплевидной формы. Заметив друга своего, Фёдор ответил улыбкой да коротким кивком.

– Государь ещё не явился? – спросил Андрей, оглядывая собравшихся думных бояр да опричников.

– Всё в трудах наш великий государь. Обождём, – пожал плечами Басманов.

Немец оглядел украшения на одёже юноши, и если и хотел сказать что, то воздержался, махнув рукою. Фёдор вскинул бровь, точно заметив, что друг его не выразил мысли своей, быть может, даже остроумной, но Андрей сохранил молчание, вглядываясь в лица собравшихся.

Стоял тихий гомон голосов. Соратники Булатова который день шептались меж собою, не получал ли кто вестей от Ивана. Опричники же разводили руками, не ведая, что ответить. Боле всех недоумевал Малюта, с особым пристрастием расспрашивал братию, все лишь руками разводили. По взгляду их можно было прочесть негласный приговор – то пропадали люди и боле видные, нежели Булатов, что и молвить тут?

Фёдор слушал те толки с той же улыбкой, которая была присуща ему обычно. Когда Малюта опросил и Фёдора с Андреем-немцем об участи Ивана, то Басманов лишь пожал плечами.

– Ведаю я не боле, чем ты, – ответил Фёдор, глядя Малюте в глаза.

Покуда не явился светлый государь в величественном и лучезарном облачении своём, братия продолжала переговариваться меж собою, но все голоса во мгновение стихли, лишь государь показался в зале. Братия пала ниц на каменный пол. Иоанн же поднял руку свою и осенил опричников крестным знамением.

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, – произнёс Иоанн, плавно водя рукою своей в воздухе, устремляя взор куда-то ввысь, точно глядел он сквозь стены, сквозь сам камень.

Опричники постепенно поднимались с колен, покуда владыка обходил вокруг стола, отбивая каждый шаг свой ударом посоха. Царь занял место во главе стола, окидывая свою братию взглядом.

– Великий государь, – с поклоном обратился Андрей-немец.

Коротким кивком Иоанн велел продолжить.

– Почтенно передаю вам письмо, владыка, – продолжил чужеземец, доставая из внутреннего кармана послание, принятое от гонца.

Государь было протянул руку, унизанную перстнями.

– От Андрея Курбского, – доложил немец.

Опричники замерли, боясь тронуться с места. Иоанн же слегка наклонил голову да раскрыл шире глаза свои. Все взоры уставились разом на великого государя. Его молчание страшило ныне боле, нежели громкая брань. Иоанн коснулся пальцами желтоватого конверта, да что-то сделалось с ним. Бумага упала ему под ноги. Взгляд свой, медленно наполняющийся горячим безумием, уставил на Андрея. Ноздри вздымались от каждого вздоха.

– Чего ж я стал слаб да немощен… – вздохнул Иоанн, чётко проговаривая слова, стиснув зубы.

На лице Андрея сгущались тревога и волнение. Он бросил короткий взгляд на письмо, потом обратно на государя. Иоанн кивнул и вновь протянул руку свою, дабы немец вновь вложил в неё послание. Стоило Андрею едва наклониться, опустив взгляд, резкий удар рассёк его щёку да повалил на землю.

Немец тотчас же попытался отползти прочь, но величественная высокая фигура поднялась со своего трона, в неистовом гневе сжимая свой посох, который уж окрасился кровью. Иоанн вновь замахнулся, и Андрей прикрыл лицо своё и голову, как вдруг удар пришёлся мимо него. Когда чужестранец открыл глаза, первое, что предстало пред его взором – золотой посох государя, ударивший во всей силе буквально на волосок от головы Андрея.

Затаив дыхание, немец поднял взгляд свой на государя, не предвидя того, что узреть ему пришлось. Меж Андреем и государем стояла фигура Фёдора Басманова. Тот одной рукою едва касался посоха, вторую, изогнув в локте, чуть приподнял несколько выше груди, точно готовясь самому принять удар. Сам царь был в гневе, равно как и в замешательстве. Руки его дрожали от злости, которая сейчас наполняла жгучим огнём все жилы его, всю его плоть.

– Поди прочь, – процедил сквозь зубы Иоанн, со злостью поднимая посох свой.

– Не стоит Андрей гнева вашего, предобрейший наш владыка, – произнёс Фёдор едва ли шёпотом.

– Гнева моего на шкуре своей испытать жаждешь?! – Иоанн схватил Басманова за ворот кафтана да толкнул в сторону с такою силой, что он едва на ногах устоял.

Государь уж было замахнулся, чтобы гонцу весь гнев да учинить, ощутил, будто бы посмел кто его остановить. В гневе обернулся государь – то был Басманов. Схватился двумя руками за посох царский.

– Не ведаешь же, что творишь, вымесок басманский! – с теми словами царь было хотел вырвать оружие своё, да с первого порыву не удалось.

– Отчего не молят о милости вас? – тихо произнёс Басманов. – Ныне взываю к милости вашей, к множеству щедрот ваших.

Иоанн слышал слова Фёдора, через силу внимая им.

– Молю о милосердии, светлый государь. Внимаете вы мольбе моей? – спросил Фёдор и тут же отпустил посох.

Басманов был безоружным – будто бы в знак того он развёл руками. Фёдор глядел прямо в глаза царя, в то время как Иоанн боролся с бушующим пенистым океаном ярости и боли, который пробудился от одного лишь имени Андрея Курбского. Уж рынды подоспели, да остановил их государь, глубоко вздыхая. Он крепко сжал посох, но уже не как оружие, а как опору.

– На что мне быть милостивым, ежели подле меня столько зла? – спросил Иоанн, глядя на молодого опричника.

Фёдор медленно опустился на колени, чуть склонив голову перед государем. Он сложил руки на груди, будто бы готовясь к таинству причастия.

– Ежели нет милости боле в сердцем вашем, готов принять и гнев, и ярость вашу, – произнёс Фёдор, поднимая взгляд на Иоанна. – Ибо клятву давал и служить буду вам, душою, помыслами и делом, во веки веков.

Иоанн усмехнулся и вскинул голову вверх, силясь унять боль, что терзала его. Наконец он провёл рукою по своему лицу. Потерев переносицу, он глубоко вздохнул и обратил взор на Фёдора, стоявшего перед ним на коленях.

– Аминь, – тихо произнёс Иоанн, благословляя опричника своего, коснувшись кончиками пальцев головы юноши.