Гойда

– Будь гостем на пиру опричников моих! – радушно произнёс царь, плавно и величественно разводя руками.

Кашин взглядом окинул роскошную трапезу. Приметил лицо Булатова, а с тем точно вдохнулись силы в грудь князя. Твёрже на ногах он держался пред великим царём. Под взором государя оказавшись, под этими тяжёлыми глубокими глазами, которые безмолвно вершили судьбы, склонил голову Иван.

– Со скверными вестями я, великий государь, – сразу приступил князь, приподняв лицо своё.

Тепло и радость сошли с лица Иоанна, сменившись природною жестокой суровостью. Музыка не стихла, но поумерила свой пыл. Царь тяжело вздохнул, откинув голову, прикрывая глаза. Подперев щёку рукою, он барабанил пальцами второй руки по подлокотнику трона. Взгляд Иоанна застыл на князе, и выражение его оставалось внешне бесстрастное, да таящее под холодной маской великий гнев и великую ярость.

– Излагай же, Ваня, – со вздохом велел Иоанн.

– С превеликою болью в сердце не жажду я ни наживы, ни награды, молвить должно мне – воры приблизились лукавством к тебе, великий, светлый и добрый государь наш! – произнёс Кашин, ударив кулаком в грудь свою да склонившись в поклоне.

Разразился стол перекликами да бранью, но прерваны были все разом – то ударил царь кулаком по столу.

– И кто же, – спросил Иоанн, понизив голос, – из собравшихся здесь, коим отдал я сердце своё, коих возлюбил, паче братьев? На кого же укажешь мне, княже?

От этого голоса, низкого, но звучного и глубокого, прошибал холод не только Ивана Кашина. Опричники, мгновение назад пировавшие да дерущиеся потехи ради, замерли. Князь сглотнул, чувствуя, как горло его пересохло. Собравшись с силами, медленно обернулся он на Фёдора Басманова, что сидел, как и прежде, оперевшись спиною о стол, закинув ногу на ногу. Он сам был преисполнен любопытства, с которым оглядывал вошедшего. Фёдор был удивлён – то было видно по выражению лица его, но в удивлении том примешана была и ребяческая весёлость, с какой дети глядят на что-то диковинное.

Князь вновь обратил взор свой на государя, и вновь волна ледяного ужаса пробила его от одного взгляда царя.

– Фёдор Басманов отплатил вам воровством подлым, великий царь! – произнёс князь.

Иоанн перевёл взгляд на Басманова. Молодой опричник лишь поджал губы да пожал плечами.

– Сим днём найдена в покоях этого плута драгоценность из сокровищницы супруги вашей, великой царицы Марии, – продолжил князь, доставая из внутреннего кармана нечто из серебра.

Покуда опричники щурились, силясь разглядеть, что же извлёк на свет князь Кашин, лишь двое на пиру ведали о том, даже не глядя на руки Ивана. Государь сидел на троне, вперившись в князя будто бы безжизненно-стеклянными глазами. Во взгляде не читалось ничего, помимо разве что унылой скуки. Кашин, стойко держась под этим взглядом, с поклоном протянул зеркало Иоанну. Великий царь принял сокровище из рук Кашина да погляделся в него. Покуда действо то длилось, не смел никто шевельнуться. С замиранием сердца уставились опричники на государя, не ведая, как поступит владыка с одним из них.

– Федька, поди сюда, – произнёс с глубоким выдохом Иоанн.

Басманов сглотнул, оправил кафтан, поднимаясь со скамьи, убрал рукою пряди с лица и приблизился к государю. Молча Иоанн протянул зеркало юноше да заглянул в глаза ему. Фёдор принял его из рук царских и ненароком коснулся их. Басманов смотрел в глаза Иоанна, и на мгновение всё вокруг объялось полумраком, точно нет тут иного света, кроме робкого лепестка огня лампадки, стоящего подле святых образов Богородицы и Спасителя. Сколь быстро нахлынули образы, столь же быстро и улетучились они, и вновь молодой опричник предстал перед своим государем.

– Поглядись в него, – повелел царь.

Фёдор приподнял зеркало и посмотрелся в него. Белое лицо его слегка занялось румянцем от пляски, влажные глаза цвета ясного морозного неба сияли. Он чуть повернул зеркало, чтобы разглядеть фигуру царя, что находилась за его спиною. Мрачнело лицо самодержца, а руки его, несколько мгновений назад мирно покоящиеся, ныне вцепились в подлокотник с такою силою, что на кистях выступили жилы от злости.

– Что же скажешь мне, Федя? – спросил Иоанн, мерно постукивая пальцами по трону. Движения его были полны напряжения, и пальцы двигались неравномерно и резко.

– Что ж молвить? – спросил Фёдор с короткою усмешкой, хотя глаза его вовсе не улыбались, а скорее в превеликом внимании улавливали каждое мановение души, каждый жест государя, выискивая в нём безмолвные указы.

Фёдор медленно опустил зеркало да обернулся, дабы глядеть на царя. И тотчас же приметил, как смотрит Иоанн на него. Не смогли бы ни царь, ни опричник его облечь то чувство в слова, да Басманов ощутил, как будто твёрже земля стала под ногами его, как разум будто бы наконец прояснился.

– Что же молвить, ежели приглянулось оно мне? – спросил Фёдор, пожав плечами, да и погляделся вновь мимолётно в отражение.

Ропот пробежал по устам опричников. Более всех дивился Булатов, уставившись на действо то с превеликим интересом.

– Что, право, есть одна безделица супротив того, что служу я тебе, великий и мудрый государь? – спросил Фёдор со странной беззаботностью. Сам он дивился лёгкости речи своей.

– И в самом деле, – отмахнулся Иоанн, откидываясь назад на троне, сложив руки перед собою замком, скрывая улыбку.

– Что боле занятно, какого же дьяволу делал ты, княже, в покоях моих? – спросил Фёдор, медленно обходя Кашина вокруг.

Князь замер на месте. Взгляд его метался от царя, затем через стол к Булатову и обратно на великого правителя.

– Право, Вань? – спросил Иоанн, подпирая рукою лицо своё.

Не знал Кашин ответа, да оттого взгляд в пол устремил. Повисла вновь тишина на несколько мгновений. За то время князь терялся, точно тонул в болоте. Самодовольная улыбка Басманова выбила почву из-под ног. Фёдор тем временем медленно обходил князя, приближаясь к царскому трону.

– Разве зло я тебе учинил какое? – вздохнул Иоанн, мотая головой и прикрывая глаза. С царских уст сорвался тяжёлый вздох.

– За брата своего же приехал просить у меня? Что есть я? Грешник немощный, как и всяк, – продолжил царь. – Какими словами я принял тебя? То вся братия опричников моих слышала – нарёк я тебя гостем. Оставил в прошлом я прегрешения брата твоего плутоватого. Бог с ним! Хотел с тобою, Ваня, разделить я хлеб и вино, хотел с тобою вместе петь да веселиться. Но с чем ты явился ко мне в сей светлый час?

– Добрый государь! – взмолился Кашин, но прерван был.

– Молчать, пёс! – царь в тот же миг обрушил кулак на стол. – Уже довольно смрада изверг рот твой дрянной! Нет иного дела тебе, как рыскать по палатам слуг моих верных?!

– Но с тем же уличил я его! – воскликнул Иван.

На тех словах поднялся Иоанн в полный рост свой. Бросил короткий взгляд он на Фёдора, что подле трона стоял, скрестив руки на груди. Одной рукою схватил царь юношу за плечо, второю – выхватил из-за пояса Басманова нож его. Со всей силою царь ударил по лицу князя рукоятью ножа, разбив до крови лоб. От удара такой силы рухнул Иван на пол, прикрывая рану.

– Где в тебе добро христианское, мразь ты ничтожная?! – Царь пнул в живот князя.

Раздался хриплый крик.

– Пришёл ты не о милости просить! Не о добре молитвы твои! А лишь о том, как бы карать, да карать жестоко! Вор тот! Вор этот! – Иоанн носком сапога перевернул князя на спину.

Фёдор стоял позади государя, с любопытством глядя на гнев, что обрушился на князя. На мгновение он поднял взгляд. Пировавшие за столом опричники все как один уставились на ярость царя. Но долее всех Фёдор задержался взглядом на отце своём, который стоял в абсолютном смятении. Глядел на сына он, не сводя глаз, и точно вопрошал, взаправду ли всё это, ибо не мог Алексей верить ни словам, ни ушам. Юноша же глядел на отца невозмутимо да и обратил взгляд свой обратно на государя.

Иоанн придавил грудь Кашина коленом и вонзил нож ему в плечо. Плащ Кашина тотчас же принял в себя тёмную горячую кровь, хлынувшую потоком бурным. Мех на воротнике в несколько мгновений слипся и отяжелел. Крик заполнил всю палату и тотчас сменился хриплым задыхающимся стоном.

– Не молите вы о милости, не просите вы о прощении! – сквозь зубы процедил царь, вытаскивая лезвие из плеча. – Вымаливаете у меня кары для иных… Нет в сердце твоём света веры и любви.

Иоанн замахнулся и нанёс последний удар в грудь князя.

За столом воцарилось тревожное смятение – опричники переглядывались меж собою, не обмениваясь ни словом, лишь взглядами. Булатов с досады и от омерзения сплюнул на пол и опустошил чашу с питьём. Меж тем Фёдор шагнул ко столу, стянув из-под блюда чистое полотенце, оглянулся и подозвал слуг с кувшином чистой воды, сам же приблизился к Иоанну и опустился подле него на колени.

Лишь сейчас, находясь подле государя, Басманов видел, как всё тело Иоанна наполнилось дрожью. Его длинные пальцы всё ещё крепко сжимали рукоять ножа, и царь не был в силе расцепить их. Когда холоп приблизился, Фёдор повелел коротким кивком оставить кувшин на полу, подле ещё не остывшего тела князя. Иоанн обернулся на гулкий стук, когда серебряное дно коснулось каменного пола. Лишь тогда царь вытащил нож из тела и медленно протянул оружие Басманову. Фёдор молча принял его, но оставил на полу. После того взял полотенце, обмакнув его в воду, и осторожно обхватил царя за запястье. Дрожь ещё не покинула тело царя.

– Позволите? – тихо спросил Фёдор, глядя в глаза Иоанна.

Царь ничего не ответил, но не отдёрнул руки. Тогда Фёдор потянул чуть на себя и принялся смывать горячую кровь. Вода в кувшине всё сильнее окрашивалась в цвет глубокого бархата. Холод от каждого прикосновения благотворно влиял на разум Иоанна – дрожь начала стихать. Фёдор всё то время изредка поднимал взгляд на государя. Видел он, как лицо переменяется с неистовой ярости на усталую отрешённость. Глаза царя насилу держались открытыми.

Когда очередной раз Фёдор коснулся полотенцем руки Иоанна, царь точно очнулся от оцепенения и поднялся с пола. Взглянув на стражу, что стояла у входа в палату, царь коротко кивнул на окровавленное тело. Единый взмах государя – и вновь заиграла музыка, пущай и поначалу нескладно да сбивчиво, но как разыгрались, так и держали ладный строй.

Фёдор опустился на своё место, подле отца. Даже не встретившись с ним взглядом, он лишь отпил из чаши своей да и пустился обратно плясать средь скоморохов.

Глава 3

Мягкий свет золотистого неба украдкой пробирался сквозь узкие окна, что находились практически под самым потолком. Мутные стёкла будто преисполнялись янтарным светом изнутри, одаривая комнату разводами солнечного цвета на стенах и толстых столбах, из которых расходился сводчатый потолок. Особо много света лилось на стол из дерева. Сверху скатертью служило белое полотенце, исшитое красными узорами. Угловатые звери то глядели друг на друга, то отводили взгляды в разные стороны, повинуясь ритму орнамента.

За столом сидели двое – Фёдор Басманов да Андрей Штаден. Пред ними стояло два зеркала, в которые они поглядывали. Одеты оба были в шёлковые рубахи, штаны да высокие красные сапоги. Немец то и дело поглядывал на отражение друга своего да и на само зеркало. Диковинные чудовища будто бы подставляли морды утренним лучам солнца и щурились от яркого сияния.

– Мне стало сложнее уяснять для себя дух ваш, – со вздохом произнёс немец. Андрей вытер щёку полотенцем и помотал головою.

– Отчего же? – спросил Фёдор, вскинув брови. Взгляд Басманова был сосредоточен на собственном отражении. Холодная сталь касалась его подбородка.

– Уж думал, после самобичевания в банях ваших не поразят меня русичи, – произнёс Андрей. – Да вот всё в толк не возьму…

Немец умолк, будто бы подбирал слова, но не мог из-за незнания речи русской – не мог он мысль свою облечь, собрать воедино.

– Мне было дозволено покуситься на царские украшения. Иным – нельзя, – просто ответил Фёдор, проводя своей рукой по щеке. – Такова была воля царя, на том и всё.

– Откуда ведал ты, что дозволено? – спросил Андрей. – Не иначе как того же дня вора мы вешаем на воротах дома его. То в назидание иным слугам государевым учиняется, али не прав я?

Басманов улыбнулся да замер, точно мысль какую-то уловить хотел. Всё то немногое время размышлений своих глядел он в отражение.

– Ведал, – коротко ответил Фёдор. – Иначе бы не позарился.

Гладкая белая кожа блестела от тёплой воды, которой умывался молодой опричник.

– Не иначе, что ныне ты на особом счету у государя? – спросил немец столь добродушно и по-свойски, что Басманов не услышал ни ревности, ни зависти в голосе друга.

Сам Фёдор улыбнулся мысли той, решив не отвечать. Он выпрямился в полный рост и обернулся на чужестранца, который явно стоял в смятении. Не нашёл Андрей, что молвить – всё пустое. Махнул рукой, перекинул полотенце через плечо. Не проронив ни слова, Фёдор вытер лицо. Напоследок он оглядел себя в серебряной глади, после чего обернул зеркало тёмно-синим бархатом и перевязал кожаным шнуром. Припрятав своё сокровище за пазухой, он вместе с другом направился к трапезной палате.

Сводчатые потолки опирались о толстые четырёхугольные столбы. Окна лили сквозь свои мутно-молочные стёкла солнечный свет, который всё смелее и смелее вступал в свои права. На стенах, потолках и массивных столбах оставались размытые узоры-блики, нарисованные светом молодого солнца. Людей уже собралось немало – опричники сидели, неравномерно занимая места за столами. Все движения их, как и поток тихой бескостной речи, указывали на неторопливый дух, что царил в трапезной. Одеты они были не по уставу – видно, мужчины и воины оставили свои кольчуги и мрачные одеяния вне этих стен. Сейчас же они собрались с тем, чтобы звенеть не оружием, но чашами с прохладным питием, которое призвано было унять буйство вчерашнего застолья.

Царский трон пустовал. Лишь свет, мягкий да золотистый, скользил по резным узорам, то прячась в углублениях, то дерзко сияя на рёбрах. Судя по тому, что слуги государевы уже приступили к утренней трапезе, дожидаться владыки не стоило.

Фёдор мельком оглядел утреннее застолье. Он взглядом искал своего отца. Басман-отец уже с утра опохмелялся от вчерашнего пира и болтал с Афанасием Вяземским. Низкий бас их был легко различим в слабом шуме, что наполнял палату. Однако по мере того, как собравшиеся в трапезной стали замечать Фёдора, разговоры делались всё тише. Он повёл головою, оглядывая опричников да думных бояр. Считав некое недовольство и холод на суровых бородатых лицах, Фёдор лишь вскинул да изогнул брови соболиные, дивясь такому приёму.

Басман-отец, заслышав перемену в общем гуле в трапезной, умолк, не досказав мысли своей Афанасию, да и обернулся ко входу в залу. Свёл брови Алексей от чувства прескверного, видя, какого нрава опричнина ныне к Фёдору. Сам же младший Басманов будто бы и не замечал тех взглядов. С тем настроением, что было на грани холодной враждебности, и занял молодой опричник место подле отца своего.

Не успел Фёдор сесть за стол, как подле него опричник принялся охлопывать себя по карманам, по груди да проверил кольца на руках своих. После того опричнику было будто всё ещё тревожно – отсел от юноши, продолжая проверять сохранность вещей своих. Басманов-младший с любопытством глядел на это действо. Все опричники, что сидели за столом, тотчас же принялись будто бы рыскать по карманам. Движения их были широки да размашисты, точно на потеху.

Лицо Алексея всё мрачнело по мере того, как странная игра охватывала весь зал. Булатов Иван, сидя вдали от обоих Басмановых, так же принялся шарить по карманам своим. Опричники хлопали себя, даже не имея карманов. Ещё мгновение, и Алексей встал бы в полный рост, и без мордобоя не обошлось бы. Но по незримому знаку все как один унялись, оставив ту глупую игру. Фёдор, казалось, даже был несколько расстроен – он едва смог получить какое-то веселие. Коротко вздохнув, Басманов приступил к еде.

* * *

Нынче выдался день светлый да морозный. Сказочное покрывало из тысяч снежных искр ослепляло взор. Снег стал мягким и податливым – от простого шага оставался глубокий след сапога али подкованного копытца. Детвора, что служила при дворе, смогла-таки улизнуть от повинностей по хозяйству да и сбежалась во двор. Предавалась она зимним забавам – лепили кривобоких снеговиков да снежных баб, кидались снежками и валялись в сугробах, оставляя после себя чудные следы.

– Разойдись, детвора! Едут опричники государевы! – кричал привратник, надрывая ослабшее горло.

Изо рта его валил густой пар, что на солнце обращался молочным цветом и быстро возносился вверх. Хоть дети и были объяты весельем и раздольем, знали они строго, кто есть опричники. Страшные фигуры в чёрных одеяниях в глазах детворы были воплощением мрачных образов из сказок о потусторонних силах. То были стража Калинова моста, вороны Кощея али кромешники. С тем чувством страха, которое свойственно не только детям, как бы ни хотели то отрицать, ребятишки бросились бежать врассыпную, стоило привратнику возвестить о приближении опричников к воротам крепости.

Холопы, закутанные в заячьи тулупы али ещё какого зверя мелкого, принялись отворять ворота. Во двор, заснеженный и истоптанный, въехало несколько всадников. Попрятавшаяся детвора украдкой глядела на них, затаив дыхание. С громким басистым хвастовством оглядывали опричники награду свою, которую забрали они из лап опальных князей. То были и золото с тканями, и оружие искусное, да и живой товар – будь то скот али девицы – всё привозили в Слободу, в дар ли государю, себе ли в имение – всё одно.

Менее всего награбленного было у юноши, что первым въехал в крепость. Оттого, верно, лошадь его и неслась пуще остальных соратников, ибо не была утруждена ношею драгоценной. Сам же юноша всем видом давал знать, что находится в предобрейшем расположении духа. То имело странное действие, ибо лицо хоть и светилось добродушной улыбкой, но было испачкано в чёрной крови. Мех на шапке и воротнике плаща слипся, как пряди чёрных волос, что ниспадали упругими волнами на его плечи. Он соскочил с лихой лошади своей и любовно коснулся морды зверя. Лошадь всё била копытом, не уняв ещё пыл, что поднялся в дороге.

– Ну всё, красавица, уж время и уняться, – трепал Фёдор по загривку любимицу свою.

Тотчас же конюшие подбежали, помогая опричникам увести лошадей. Когда один из слуг подошёл к Фёдору, холоп с коротким поклоном обратился к опричнику.

– Помилуйте, Фёдор Алексеич! – произнёс конюший, принимая поводья его лошади.

Не говоря ни слова, молодой опричник кивнул, веля молвить далее.

– Вас, Фёдор Алексеич, государь звал, – доложил холоп.

– Передавай мой поклон да скажи, что надобно мне в ином виде предстать перед владыкой, – ответил Фёдор, невольно проводя кончиками пальцев по лицу своему.

– Велел государь явиться тотчас же, как прибудете вы в Слободу. Иначе никак, – помотал головою конюший.

Басманов глубоко вздохнул, взглянув вслед своей Данке, которую уводили под уздцы прочь от него.

«Ну что ж, раз велено…» – подумал Фёдор, на ходу наклонившись к мягкому сугробу.

Юноша зачерпнул белого снегу да принялся растирать его в ладонях, смывая кровь с рук. Прежде чем взойти на каменную лестницу, устланную красным ковром да припорошённую снегом, Фёдор вновь наклонился к сугробу, как вдруг чувства его велели обернуться. За углом под лестницей, куда уж не доходил полуденный золотой свет, прятался мальчишка с девчонкою. Дети сидели в полумраке и с любопытством глядели за опричными лошадьми да за всадниками в чёрных одеяниях.

Мальчишка показался более знакомым, нежели обычные дети, что шныряли туда-сюда, прислуживая при дворе. Острая память Фёдора тотчас же припомнила тот вечер, когда он получил в дар зеркало. Мысли направились в иное русло, притом молодой опричник не мог бы отследить эту нить, но вскоре разум его заняли образы далёкого прошлого.

Припомнилось Фёдору и его детство. Стоял такой же морозный день, и воздух был напоён солнечным златом, слепя глаза. В тот день, когда он глядел как заворожённый, как лошади, просто непомерно великие, вздымали свои сильные ноги да широкие копыта в воздух. Какая сила таилась в тех лошадях. Федя был мальчишкой, но уже тогда не был в силах отвести взгляда, всё глядел да глядел на сильный круп, лоснящуюся на солнце шерсть, широкую мощную шею. Уже тогда выбежал он навстречу конюшим. Слуги с перепугу принялись оттаскивать сына хозяйского из-под копыт лошадей, всё веля мальчику держаться дальше. Да разве слышал, разве внимал юный Фёдор назиданиям слуг?..

В сердце его пробудился огонь желания. Он жаждал причаститься той дикой силы, того неистового буйства, с которой лошади били копытами оземь. Фёдор сохранил то желание, что выросло в великое умение – и теперь молодой опричник хвастливо и самодовольно, но истинно мог похваляться умением ездить верхом. Немудрено, ежели именно благодаря тому умению он ныне имеет свой статус да место при дворе.

Те воспоминания не были столь далёкими. Фёдор не заметил, как принялся подниматься по лестнице. Растерев свежим снегом лицо, он сильно взбодрился – чуткая кожа его отозвалась ядрёною свежестью. Талый снег оставался каплями на щеках, лбу, ресницах. Мороз тут же дал знать о себе, вонзая свои коготки в лицо. Резкий выдох сорвался с губ молодого опричника, когда тот провёл рукой по шее. Холод пробил его до мурашек, тело точно вновь пробудилось.

Фёдор поднялся по лестнице и с каждым шагом мысленно перебирал, с чем же зовёт его государь. Отворив двери в сам царский дворец, он снял шапку и убрал рукою волосы назад.

«Всё одно, не избежать ни наказания его, ни милости…» – думал Фёдор, подняв взгляд на расписные сводчатые потолки. Глазами скользил он по закрученным узорам, идя далее по коридору в тронный зал. По дороге он расстегнул своё зимнее одеяние, скинув плащ, подбитый соболиным мехом, почти на самые плечи. Также пришлось расстегнуть верхние пуговицы кафтана, ибо дворец топился сильнее, чем думалось Фёдору, когда он едва зашёл с уличного мороза.

Зал насквозь был пронизан косыми лучами уже вечерявшего солнца. За тем светом, точно за золотою пеленой, возвышался трон. Подле него на ступени сидел писарь с раскладным деревянным столом. Скрежет пера ритмично разносился гулким эхом, пока писец выводил длинное кружево письменных знаков. Иоанн восседал на троне в облачении, золото которого затмевало зарево раннего вечера, что горело за окном. Тихим, но звучным голосом, мерно диктовал он письмо, когда Фёдор приблизился и отдал земной поклон.

– Пресветлейший владыка, – произнёс Фёдор, поднимая взгляд свой, – вот я, раб ваш верный и покорный слуга, предстаю пред вами.

Трон стоял против света, отчего лицо Иоанна и весь облик его пребывали в мягкой тени, в то время как молодой опричник, напротив, стоял, объятый лучами угасающего солнца. Иоанн сидел, подперев рукою лицо. Сейчас одежда Фёдора столь явственно освещена, что царь мог разглядеть едва отличимые тона крови на чёрном плаще своего опричника. Некоторое мгновение Иоанн просто осматривал Басманова.

Привыкнув к тому, что мрачное молчание прескверно переносится подданными, Иоанн размышлял, отчего же молодой опричник не проявляет того тревожного волнения, будучи вызванным без повода, да притом без перемены дорожной одежды. Фёдор выжидал, когда государь молвит своё слово. Наконец Иоанн сложил руки перед собою, сев прямо и глядя на Басманова.

– Как думаешь ты, Федя, с чем вызвал я тебя? – спросил царь.

Тот в ответ лишь пожал плечами да закатил глаза, точно старался углядеть что-то в потолках залы.

– Не ведаю я, светлый государь, – просто ответил он. – Раз было велено явиться – мой долг предстать пред вами, а не мудрствовать.

Иоанн не скрывал улыбку, которую вызвал ответ. Вновь повисла тишина, однако тревожности не было в ней. Напротив, царило незримое радушие и тепло давнишних друзей.

– Что омрачает думы ваши в сей светлый день? – спросил Фёдор, нарушив тишину, и с теми словами медленно прошёлся к окну.

Иоанн подивился, не без улыбки, но подивился смелости. Невольно потерев руки, царь глубоко вздохнул. Тяжесть, незримая, но едва ли не вдавившая Иоанна в трон, сжала его плечи. Мрачные думы тотчас же отразились на его челе. Фёдор видел ту перемену, сохранив на лице своём живой интерес к словам своего владыки.

– Я был проклят Господом, когда венчался на царствование на Руси, – вздохнул Иоанн, опуская руки на подлокотники. – Иного изъяснения не открывается разуму моему. Ежели хочет Господь видеть меня оружием своим – так тому и быть. Перед ним ответ держать и буду. А перед людьми…

Царь отмахнулся, и улыбка мелькнула на губах его.

– А нет у них власти надо мной, – продолжил царь. – Ежели хотят они, чтобы был я суров, чтобы жесток был, так буду, да не так, как молят они. Жаждут же, что иных карать будем, что у иного отбирать будем! Всё ждут, как падёт кто из них, чтобы вцепиться гнилыми зубами своими в неостывшую плоть. И ведь доносят и доносят! Государь-государь! А Ивашко вор! А Колька изменник! Тьфу. Ну, поди сам и прибей!

Фёдор усмехнулся.

– И в самом-то деле, – вздохнул Иоанн, потирая переносицу, – одно дело – сироты да вдовы убогие! Нет у них силы поразить врагов да злодеев. Иное дело – мужи Руси! Разным богам служим мы, разным. Молю о милости к ближним, и какою мольбой то обращается ко мне? Всё жаждут казней, наказаний… Смуту наводят, будто и без них уж наступил рай на земле Русской… Кто тебе то зеркало послал?

Царь резко поднял взгляд на Фёдора. Басманов было прислонился к стене, скрестив руки на груди, но стоило государю обратиться к нему, молодой опричник тотчас же шагнул вперёд. Басманов пожал плечами, мотая головой.

– Не ведаю я, – ответил Фёдор.

– Так разведай! И имена доложишь мне, – Иоанн взмахнул своей рукой. – Что за позор, в царских палатах да рыщут крысы!

– Что велите делать, как разыщу смутьянов средь братии нашей? – спросил Фёдор.

Вопрос этот явно воодушевил государя.

– Не спугни раньше положенного часа, – произнёс царь. – Доколе известно мне, язык твой остёр, да как нужда в том есть, речь твоя обратится извилистой змеёю.

– Так разве то порок? – усмехнулся Фёдор, пожав плечами да наклонив голову набок.

Иоанн на мгновение замолчал.

– Как умение твоё может быть пороком али благодетелью? – спросил государь. – То есть умение, и всё на том.

Юноша коротко улыбнулся словам Иоанна.

– Покуда оружия твои, помыслы да умения направлены супротив врагов Родины нашей… – продолжал тем временем государь, указывая на ладони юноши.

Из-за нежной белизны на коже Фёдора отчётливо виднелись следы крови, которые молодой опричник не успел смыть, наспех растирая холодный снег. Красные пятна касались рукавов и меха. Сейчас угасающее солнце преисполнилось в силе своего золотого сияния и озаряло юношу с головы до ног, проявляя каждое пятно на его чёрном одеянии и изящных кистях.

– И, – продолжил Иоанн, – покуда ты мне верен, нет на руках твоих греха.

Фёдор опустил взгляд и отдал низкий поклон. На том они и разошлись, не обмолвившись боле ни словом. Оба ощущали нужду буквально в нескольких мгновениях в этом зале, из которого каждую минуту утекало драгоценное закатное солнце. Казалось, нужная мысль вот-вот соберётся из мутных мечущихся образов в голове. Но сейчас тому было не суждено сбыться. На том и разошлись – государь отдал приказ молодому опричнику, и приказ должно исполнить.

* * *

Мчались всадники страшною дорогой. Уж то Москва была – всё кругом, – лишь снега белые раскинулись саваном. Гонят да пригоняют лошадей своих опричники, стегают что есть мочи. Впереди несётся конь, помимо всадника, поперёк седла тело перекинуто – ни живое, ни мёртвое. Перебитые в кровь руки стянуты ремнями. Окоченели пальцы на морозе. На голове мешок, да сквозь ткань грубую холщовую всё проступает кровь. Въехали опричники на двор заснеженный да скинули поклажу свою. Человек уж и не шевелится, пнул главарь в живот связанного, а тот и звуку не подал.

– Подонок этот сучий, – громко объявил опричник громовым басом своим, – руку поднял на слугу государева! Да с тем и измену уготавливал! В цепях держать выблядка поганого!

Мужчина вновь со всею злобой пнул изменника, да тот лежал на холодном снегу, точно чувства давно покинули его.

* * *

Резкие удары кожаного хлыста разрезали горячую плоть. Свист разлетался от каждого взмаха кнута и летел гулким эхом под низкими мрачными сводами подвала.

Стены будто бы дышали, когда на их камнях дрожало пламя от редких факелов. Мальчик стоял в стороне, силясь вжаться в стену. Ребёнок глядел, как фигура молодого опричника вновь и вновь обрушивает град ударов на искривлённое в колодках тело. В полумраке всё обратилось кромешной мешаниной дьявольских видений и отблесков пламени со стены.

Опричник обернулся на мальчика, складывая пополам хлыст в руках. Кровь капала с плети на каменный пол. Фёдор кинул плеть мальчику. Ребёнок, оцепеневший от ужаса, не словил брошенного ему орудия и поднял хлыст уже с пола. Тем временем Басманов встал на одно колено и схватил за волосы узника. Мальчонка, стоявший всё то время в стороне, не слышал, какие слова произносил Фёдор твёрдым шёпотом, точно вбивал их заключённому.

Ребёнок боялся пошевелиться. Он сам не заметил, с какою силой сжимал в своих руках хлыст. Кровь, чёрная и густая, быстро стала липнуть к рукам.

Опричник медленно поднялся с земли и взмахнул головою, стряхивая волосы со своего лица. Он перевёл взгляд на мальчишку и подозвал холопа жестом. Ребятёнку понадобилась пара мгновений, чтобы пробудиться от того морока, который сковал его. Выйдя из оцепенения, он приблизился к опричнику. Фёдор тяжело дышал, но стоило мальчику сделать несколько робких шагов, он мгновенно перевёл дыхание. Опричник присел на корточки, встретившись с мальчиком взглядом.

– Неужто страшит тебя эта кровь? – спросил Фёдор, подняв свои руки.

Холоп сглотнул да часто закивал, пряча взгляд в каменный пол.

– Жаль, что не страшился ты врать мне, мелкий ты сучёныш, – с каким-то тихим сожалением вздохнул Басманов. – И какой же дьявол надоумил тебя выдаваться посланником самого государя?

Мальчик тотчас же поднял глаза – они блестели, точно были гладким стеклом. Взгляд преисполнился страшного смятения и ужаса. Рот мальчонки вздрагивал, точно вот-вот готов был разразиться плачем.

– Ты, верно, смекнул уже, отчего велел я тебе пойти со мною, несмышлёныш? – спросил Фёдор, заглядывая в глаза мальчика.

В голосе опричника звучал лёгкий укор, точно в речи той хранилось некое сожаление, некое утешение.

– Помилуйте, боярин! – шмыгнул носом мальчишка. – То пригрозили мне да мамке моей!