Читать книгу: «Рука Короля Солнца», страница 3

Я баюкал руку, но очень скоро забыл о боли, настолько меня поразили ее слова.

Даже обида и боль от предательства стали утихать, когда я слушал ее рассказ. Она никогда столько не говорила о себе и совсем не вспоминала про моего деда.

Ее пальцы – покрытые мозолями, как у крестьянина или солдата, – теребили края рукавов.

– Именно твой дед являлся ведьмаком деревенского храма, а не я, – продолжала бабушка. – Я была всего лишь хозяйкой таверны. Люди шли к нему, чтобы он помолился, а ко мне – за выпивкой, песнями и старыми легендами. Я была еще и рассказчицей.

Она покачала головой и замолчала на некоторое время, а потом ее взгляд вернулся к настоящему и ко мне.

– Вот что важно: пришли сиенцы. Их было немного, странствующие торговцы – вроде твоего отца; сначала они появились в городах, потом в поселках и деревнях. Их интересовали вещи, которые казались нам безобидными. Наши легенды. И наша история.

Карты дорог. Твой дед много времени проводил в таверне, отвечал на бесчисленные вопросы о наших богах, но держал в тайне нашу магию, он был мудрым человеком. В те дни Найэн воевал сам с собой. Три лорда соперничали в борьбе за трон Солнечного короля. Если не считать угрозы набора в армию и обременительные налоги, нас, простых людей, мало занимало, кто из них одержит победу. Однако сиенцев это заинтересовало.

Вскоре в наш городок прибыли новые купцы, а вместе с ними солдаты, чтобы защищать наши караваны. И до нас стали доходить слухи, что сиенцы перестали посещать север и запад страны, территории, принадлежавшие конкурентам нашего лорда. Они предложили солдат и свое удивительное оружие, чтобы быстро закончить войну, и наш лорд – пусть он вечно горит в огне – ответил им согласием. Но, конечно, когда конкуренты были устранены, легионы сиенцев продолжили завоевание нашей страны.

Она тяжело вздохнула.

– Стали появляться слухи об исчезнувших ведьмах, ограбленных и сожженных храмах. Мы приготовились к отъезду, но опоздали. Они пришли за твоим дедом, когда мы надевали заплечные мешки. Мы смотрели, Хитрый-Лис и я, как их волшебники связывали его цепями света. – Она сглотнула, заморгала и снова вздохнула. – Вместо того чтобы позволить им пленить себя, а вместе с ним и его магию, дед поступил так, как все ведьмаки Найэна, когда их окружали со всех сторон: призвал пламя, которое наполнило храм. И он сгорел, вместе с дедом, дотла.

– Лучше умереть, чем позволить империи завладеть нашими тайнами. – Ее голос дрогнул, и она снова сглотнула. – Через три месяца я родила твою мать, в таверне, в чужой деревне, далеко от дома, где нанесла себе метки ведьмы и попыталась вырастить моих детей так, как того хотел их отец, – хотя он был не только мудрым, но и глупым человеком.

Она потерла лицо тыльной стороной ладони и продолжала:

– Они лжецы, Глупый-Пес. И чтобы выжить, нам тоже пришлось стать лжецами. Я зарабатывала на жизнь, занимаясь починкой сетей, а Хитрый-Лис на некоторое время стал рыбаком – до восстания. Никогда я не испытывала такой гордости и страха, как когда он присоединился к повстанцам. – Она указала ножом на мою перевязанную руку. – Наверное, до того дня, когда ты попытался применить магию без отметок. Если сможешь, воздержись от этого. Ты уже ощутил могущество, и оно столь же привлекательно, как крепкая выпивка. Хуже того, ты полон любопытства и обладаешь достаточными способностями, чтобы учиться самостоятельно. Будь осторожен.

Шрамы не позволят тебе снова превратиться в чудовище, но существуют и другие опасности, столь же серьезные и тягостные. Не ищи их. И любой ценой старайся держать свои способности в тайне. Если станет известно, что ты ведьмак, сиенцы пытками узнают у тебя все тайны – и только потом позволят тебе умереть. – Она посмотрела на небо, где начали тускнеть звезды и заходила луна.

Скоро наступит рассвет, и закончится наш последний урок.

– Теперь я почти жалею, что начала тебя учить, – прошептала бабушка и встала.

Я последовал ее примеру. Она коснулась моего плеча и посмотрела на окровавленную повязку.

– Придумай историю. Скажи, будто ты что-то строгал и у тебя соскочил нож.

Мы шли в мрачном молчании и расстались в саду нашего поместья. Бабушка меня обняла. Моя перевязанная рука оказалась между нами, создавая неловкость. Я прикусил язык, чтобы не закричать и не отстраниться.

Внезапно мной овладел страх перед ее уходом. Она была настоящей опорой в моей жизни, окном в другую половину наследия, наставником, жизненно важным для постижения мира. И моим единственным способом изучения магии, пусть и в усеченном виде, ограниченном ее беспокойством за меня.

– Ты не должна уходить, – напряженно сказал я.

Она улыбнулась мне и с редкой нежностью поцеловала в голову.

– Не дай умереть нашим обычаям, – прошептала она, потом отпустила меня и быстро пошла в сторону женского крыла дома.

Я задержался в саду до тех пор, пока ее силуэт не исчез за бумажными стенами.

Вместо того чтобы последовать совету бабушки – я никогда в жизни не резал себе руки, – я разбил фарфоровую тарелку на подносе с завтраком и испачкал кровью большого пальца осколки. Управительница принялась причитать, а Коро Ха отругал меня за неосторожность, но больше всего его встревожил вред, который я причинил своей пишущей руке.

– Ты разбил тарелку и теперь, возможно, никогда не сможешь снова писать! – Его бровь дрогнула от огорчения. – Какой смысл во всех моих усилиях, если ты не будешь сдавать имперские экзамены?

Для Коро Ха мои достижения имели огромное значение. Если я хорошо сдам экзамены, он сможет рассчитывать на должность в семье с высоким статусом – возможно, даже в доме Руки или Голоса. Многие такие семьи выделяли содержание и постоянные покои для наставника, который приводил их сыновей к успеху. Если я больше не смогу писать, он утратит надежду на повышение и пенсию.

– Ну, ладно, посмотрим, как у тебя все заживет, – наконец сказал он. – А пока займемся ораторским искусством и цитированием.

Я успел процитировать половину «Классики потоков и долин», когда над садом пролетел орел с темно-рыжими перьями. Я споткнулся, и слова поэмы вылетели у меня из головы, когда я смотрел, как птица исчезает за кронами деревьев, и размышлял о том, была ли это моя бабушка, и если так, то увижу ли я ее еще когда-нибудь. Коро Ха заставил меня начать снова, но мои мысли продолжали путаться, и он закончил урок задолго до наступления ужина.

Моя бабушка ушла, а вместе с ней и тропа, по которой могла пойти моя жизнь. И хотя она поддержала мое стремление учиться самостоятельно, я знал, что без ее уравновешивающего участия Коро Ха и мой отец поведут меня к своему пониманию моего будущего.

И любой альтернативный путь со временем потускнеет.

В ту ночь я сидел на постели и изучал ладонь. Как и говорила бабушка, раны затянулись. Кровь, испачкавшая бинты, стала сухой и темной, а шрамы под ними – бледными и тонкими. Они чесались и горели, когда я сгибал руку, но у меня не было корки, которая могла потрескаться. Коро Ха никогда бы не поверил, что я поранил руку утром.

Я запаниковал. Мать и наставник будут искать зазубренный шрам, оставшийся от осколков тарелки, а не ритуальные отметки! Я не мог разбить еще одну – это вызвало бы слишком много вопросов, – а ножа у меня в комнате не было. Конечно, они имелись на кухне, но наследник дома не должен бродить по крылу слуг посреди ночи, чтобы не давать повода для ненужных сплетен.

Существовал только один нож, который я мог использовать, не привлекая внимания. Я прокрался в сад и зашагал по знакомой тропинке. Когда я в прошлый раз шел по ней один, это привело к катастрофе. А сейчас в доме не было той, что могла меня спасти.

Волчьи боги смотрели, как я поднимался по ступенькам в храм.

Каменные глаза наблюдали за мной без одобрения или упрека. Если они помнили, как я приходил сюда один, виду они не подали.

Я провел рукой по верхней части алтаря. Огонь, разожженный бабушкой в очаге, все еще горел. Нож лежал там, где она его оставила, среди книг и свитков из бамбуковых дощечек, в маленьком сундуке возле алтаря. Я дважды видел, как бабушка творила магию с помощью обсидианового ножа, но сейчас он был для меня самым обычным инструментом.

Старая черная кожа на рукояти вытерлась от долгого использования человеком, чьи костяшки пальцев были расположены дальше друг от друга, чем у меня. Я неловко взял нож в левую руку и принялся изучать правую, пытаясь решить, где именно сделать разрез. Верхняя часть ладони – под большим пальцем и выше шрама наречения именем – оставалась чистой и показалась мне самым подходящим местом для раны, полученной при попытке поймать осколок разбившейся тарелки.

Стиснув зубы, я ударил ножом по ладони, достаточно глубоко, но так, чтобы серьезно не повредить руку. Рана получилась длинной и неровной, шедшей от начала большого пальца под средним, и я подумал, что мне посочувствует даже самый закаленный в боях воин. Кроме того, рана отвлекала даже мой знающий взгляд от тонких шрамов, нанесенных бабушкой. После того как я перевязал рану той же тканью, я положил нож на место и вышел из храма.

И в этот момент почувствовал, как волосы у меня на затылке встали дыбом, но когда повернулся, то увидел только каменные глаза волчьих богов, которые спокойно на меня смотрели. На следующее утро Коро Ха запаниковал, увидев свежую кровь. Он снял повязку с моей руки и приложил припарку из лекарственных растений и минеральное масло. Закончив, он вложил кисточку для письма в мою левую руку.

– Я надеюсь, что ты получишь удовольствие от письма, мальчик, – сказал он. – В ближайшие дни тебе придется много этим заниматься.

Глава 4. Экзамены

Только тишина ночью, когда она должна была бы спорить с моей матерью, сказала мне, что бабушка ушла.

Отец, мать и Коро Ха не обмолвились об этом ни единым словом. Возможно, думали, что, если мы не будем о ней говорить, сиенцам не придет в голову, что мы столько лет прятали ее в нашем доме.

В течение следующих трех лет я самостоятельно, насколько мог, учился магии, но ведьмины отметки делали мои усилия незначительными и слабыми.

Я больше не парил над миром, точно кисточка над чистым листом бумаги, обладая свободой написать на нем все, что пожелаю. Теперь всякий раз, когда я обращался к магии, я ощущал в себе только силу призвать огонь и изменить форму. Но без наставлений бабушки я осмеливался лишь зажечь свечу.

И неудивительно, что, по мере того как начали приближаться экзамены, я перестал отвлекаться на ее уроки. Единственная дорога, которая привела бы меня к освоению магии, лежала в не слишком реальной вероятности того, что я стану Рукой императора.

Если бы бабушка узнала, что мои мысли – не говоря уже о надеждах – направлены в сторону этой возможности, она пришла бы в такую ярость, что мне пришлось бы опасаться за свою жизнь. Однако после многих лет по большей части неудач в попытках освоить магию, которые сдерживали ведьмины отметки, вырезанные на моей ладони бабушкой перед тем, как она меня покинула, чтобы принять участие в своей войне, меня уже не занимало ни то, что она могла подумать, ни ее надежды и планы. Когда пришло мое время отправиться в столицу, чтобы сдать имперские экзамены, я не был в храме уже больше года.

Отец принял решение остаться дома за день до моего отъезда. Он не стал задавать мне вопросы, как часто бывало в моей юности, а вместо этого отвел в маленькую семейную часовню, которая находилась в дальнем углу сада.

Мы протерли алтари святых, отполировали золотые лица розовым маслом, зажгли благовония у ног и поставили на стол фрукты и сладкий рис. Покончив с делами, мы опустились на колени перед лакированной табличкой, на которой были вырезаны имена наших самых выдающихся древних родственников. Отец попросил у них помощи, а также чтобы они направляли мой язык и кисть во время экзаменов. Я произнес собственную молитву, обратившись к Вену Могучему-Дубу, чтобы он показал мне, как стать Рукой императора. Когда мы поднялись с колен, отец тепло сжал мое плечо – чего я не видел от него со времен раннего детства.

– Хорошо, что у тебя есть амбиции, – сказал он, – но чтобы восстановить репутацию нашей семьи, потребуется несколько поколений. Мои родители – да покоятся они рядом с нашими величайшими предками – ступили на этот путь, когда продали свою жалкую ферму, чтобы купить мой первый корабль. Я исполнил свой долг и позаботился о твоем образовании. Теперь твоя очередь.

Тебе лишь требуется получить незначительный пост, но такой, который даст возможность нанять для твоих сыновей по-настоящему прекрасных наставников. Возможно, один из них или твоих внуков займет истинно высокое положение.

– Разумеется, – проговорил я. – Но, если вспомнить слова мудреца Путника-на-Узком-Пути, разве не лучше стремиться к вершине горы, чем остановиться у ее подножия.

Отец улыбнулся, ему нравилось, когда я цитировал мудрецов, и повел меня в садовый павильон. В тот вечер мы с ним впервые вместе пили вино.

Я не стал ему говорить, что его и мои цели больше не совпадали и я не хотел быть всего лишь камнем на дороге к восстановлению репутации семьи. Я скрыл от него свое решение двигаться вперед до тех пор, пока не окажусь на самой вершине горы, и уверенность в том, что только там я мог надеяться добиться понимания силы, которую использовал и которая чудом меня не уничтожила.

Утром отец вернулся к своим кораблям, а мы с Коро Ха отправились в столицу. Несмотря на то что мой отец являлся купцом и много разъезжал по стране, я ни разу не покидал уютный уголок, где вырос, и потому меня невероятно волновала перспектива попасть в город Восточной крепости. Впрочем, путешествие оказалось совсем не таким приятным, как я рассчитывал.

На Большом пути, объединявшем Найэн с севера на юг, по-прежнему остались следы сиенского вторжения. Все три дня нашего путешествия слугам, которые несли паланкин, приходилось преодолевать глубокие колеи и торчавшие из земли камни. Я пытался читать, но текст подпрыгивал и дергался у меня в руках, а когда Коро Ха решил попрактиковаться в словесных разделах экзамена, на каждой кочке и яме у меня стучали зубы. Один раз я даже прикусил язык и почувствовал во рту вкус крови.

К концу третьего дня наш паланкин пополз совсем медленно, и я открыл окно, решив, что мы уже прибыли в столицу, но, несмотря на то что мы проехали в городские ворота, на этом наше продвижение вперед практически остановилось. Теперь носильщики пробирались через бесконечное море молодых лиц, одни выглядывали в окна паланкинов, другие путники шли пешком по пыльной дороге.

Коро Ха почувствовал мое беспокойство и, когда наш паланкин пробирался по улицам Восточной крепости, принялся рассказывать о великолепных блюдах, оперных спектаклях и экскурсиях по городу, которые последуют за моими экзаменами. Я никогда не бывал в опере и не пробовал заморские деликатесы из дальних уголков империи, но Коро Ха утверждал, что они будут на банкете у губернатора в честь тех, кто успешно сдаст экзамены. И хотя его истории меня отвлекали, неприятное, ноющее ощущение в желудке никуда не девалось.

Мой отец договорился, что мы остановимся у его делового партнера. Господин Йат являлся владельцем медных рудников, и корабли отца нередко доставляли руду на материк Сиены.

Господин Йат поприветствовал нас и приказал стюарду показать нам наши комнаты, а затем проводить в домашние бани. Когда мы помылись и переоделись, господин Йат присоединился к нам в небольшом дворике, где для нас накрыли трапезу, состоявшую из жареного лосося в устричном соусе, тушеных овощей, риса с жасмином и моркови, обжаренной в масле с красным перцем.

– Я помню, когда Чертополох, мой второй сын, сдавал экзамены, – сказал господин Йат и, блеснув золотым зубом, отправил в рот кусок рыбы. – Девять лет назад. Я сам отвез его в Главную крепость, чтобы он не сбежал и не потратил карманные деньги на материковые соблазны. Бедняга чуть не обделался, так он волновался, но сейчас служит писарем у какого-то генерала в Тоа-Алоне. Твой отец самый поразительный мастер своего дела из всех, с кем я знаком. Если у тебя хотя бы половина его мозгов – даже если другая испорчена восточной кровью, – ты все сдашь.

Меня возмутили его слова, но я не мог ничего сказать хозяину дома, поскольку это считалось дурным тоном. Господин Йат налил нам сливового вина, мягкого и сладкого, которое приятно отвлекло меня от беспокойных мыслей. Я довольно быстро осушил свою чашу, но, когда господин Йат собрался снова ее наполнить, Коро Ха перевернул свою вверх дном и со значением посмотрел на мою.

– Завтра тебе потребуется ясная голова, – сказал он.

– Пусть мальчик немного повеселится, – заявил господин Йат, перевернул чашу Коро Ха и наполнил ее вином. – Расслабленный ум отличается быстротой! Я не помню, кто из мудрецов это сказал, но уверен, что кто-то из них определенно такое говорил.

Коро Ха отодвинул чашу.

– Прошу меня простить, господин Йат. Мы благодарны вам за гостеприимство, но молодому мастеру Вену – и не важно, испорчена у него кровь или нет, – суждено стать больше чем младшим писарем у какого-то генерала на задворках империи.

С этими словами он встал, поклонился хозяину и выжидательно на меня посмотрел. Вино уже ударило мне в голову, но я знал, что, когда у моего наставника такое выражение лица, лучше подчиниться. Господин Йат принялся бормотать что-то насчет того, что помочь моему отцу для него огромное удовольствие, пожелал мне успеха на экзаменах и наполнил свою чашу вином.

Когда мы вошли в вестибюль гостевого крыла, Коро Ха остановился, и я испугался, что он решил в последний раз прогнать меня по всем заданиям, но он взял шкатулку с кистями, которую мама подарила мне в честь предстоящих экзаменов. Она была невероятно красивой, покрыта лаком и разрисована ветками ольхи. Коро Ха протянул ее мне, и я взял шкатулку в руки, чувствуя значимость момента, как и когда бабушка дала мне имя.

– Мы будем тобой гордиться, Вэнь Ольха, – сказал Коро Ха. – Хороших тебе снов.

Но той ночью я лежал без сна, вспоминая и повторяя сотни лекций и афоризмов, которые знал наизусть, волнуясь по поводу дюжин возможных вопросов для эссе, а также опасаясь, что кто-то из экзаменаторов поймет, что означают шрамы на моей правой руке. Мне удалось ненадолго уснуть, но меня мучили кошмары. Несмотря на то что я мечтал забыть ту ночь, когда я обратился к магии, не имея ведьминых отметок на руке, что привело меня к ужасным последствиям, мое спавшее сознание вытащило наружу воспоминание о том, как я долго, мучительно полз по заросшей травой тропе. Я чувствовал на себе каменные глаза волчьих богов, словно они следовали за мной через лес. А их слова, произнесенные шепотом, выплывали из теней на его границе.

– Этот?

– Недостоин.

– Провал.

Я допивал четвертую чашку черного чая, когда Коро Ха проснулся.

Его взгляд остановился на мешках у меня под глазами. Что могло быть ужаснее утром перед экзаменом? Я ожидал, что он меня отчитает или, того хуже, попытается успокоить. Но мой наставник положил руку мне на плечо и улыбнулся.

– Думаю, мы все ужасно спим перед экзаменом. Но никто не отменял надежду.

Вскоре я стоял среди кандидатов, выстроившихся плечом к плечу на выложенном мрамором дворе под огромным залом для аудиенций во дворце губернатора. На флагштоках трепетали знамена, и ароматный дым поднимался над бронзовыми курильницами, расставленными на верхней площадке лестницы, находившейся прямо перед нами. Пот пропитал наши шелковые одеяния и войлочные остроконечные шапки.

Губернатор в сопровождении двух помощников прошел между двумя столбами у входа в зал для аудиенций. Он также ради столь знаменательного события надел остроконечную шапку и развевавшееся одеяние ученого, но, в отличие от нас, на его рукавах и спереди на шапке были вышиты два золотых крыла, означавших, что он получил высшие оценки на имперских экзаменах.

Под шапкой на лбу серебряными чернилами был нарисован знак, и даже издалека я узнал имперскую тетраграмму: четыре логограммы, образовавшие квадрат, а все вместе означали неизменное имя императора. Когда мрачный взгляд губернатора остановился на мне и задержался на мгновение, у меня возникло ощущение, будто я привлек его особое внимание.

Неужели он увидел на моем лице тень сходства с печально знаменитым дядей?

Я невольно задержал дыхание, а когда его взгляд переместился, услышал, как стоявшие рядом со мной молодые люди тоже с облегчением выдохнули.

– Юноши Найэна, – крикнул губернатор, и его голос эхом отразился от стен двора, – сегодня вас ждут величайшая честь и испытание, которые выпадают мужчине. Впервые самые яркие умы вашей провинции будут возвышены до выдающейся службы на благо нашей империи. Но из вас только один получит высшее звание Руки императора.

Он выставил перед собой правую руку, шрамы на которой имели форму такой же тетраграммы, как и на лбу.

– Эта рука с печатью творит свои дела неизменным именем императора. Через нее он вершит правосудие. Ее могут получить только губернаторы, генералы и ученые, и теперь пришло время одному из ваших сограждан – рожденному в Найэне, который является младшим приемным сыном императора, – возвыситься до статуса Руки. Один из вас закончит испытание, получив печать. Помните об этом, и пусть данное знание вдохновит вас на достижение высоких результатов.

Тетраграмма у него на руке засияла серебристым светом, на кончиках пальцев появился белый огонь, а когда он сжал их в кулак, вспыхнул, точно молния, и тут же погас. Юноши вокруг меня приветствовали его восторженными криками, мы привыкли к подобным демонстрациям во время новогодних фестивалей, и они создавали радостное настроение праздника. Только я один молчал. Я тоже видел такие представления, но никогда прежде не находился настолько близко, чтобы почувствовать магию так же, как колдовство бабушки. Когда она зажгла пламя, у меня возникло ощущение, будто моя кожа горит в лихорадке.

Когда она меняла его направление, у меня начинали болеть все мышцы. Единственное, что объединяло две магии – ее и губернатора, – это легкий запах горящей корицы и резкое обострение всех моих чувств. Однако его заклинания казались более абстрактными и одновременно тяжелыми, как будто с неба падали каменные стены, чтобы изменить рисунок мира.

Писарь выкрикнул мое имя, потом еще раз, возвращая мои мысли к настоящему. Я последовал за ним вместе с семью другими кандидатами, которые болтали между собой, в то время как я размышлял над своими ощущениями, которые вызвала у меня магия губернатора.

– Какое потрясающее зрелище! – сказал парень рядом со мной. Он улыбнулся, и на его веснушчатых щеках появились ямочки. Из-под шляпы выбивались темно-рыжие кудри. – Скоро один из нас будет обладать таким же могуществом. Как тебе это?

Прежде чем я смог ему ответить, мы вошли в широкий павильон, выходивший на пруд с лотосами. Лицом к нему по кругу стояло восемь столов. Писарь выкрикивал наши имена и показывал, куда нам следовало сесть. И вскоре все заняли свои места.

Мы расставили на столах чернильные камни и пресс-папье и стали взволнованно ждать появления прокторов.

У меня отчаянно дрожали руки, я стал делать глубокие вдохи, чтобы немного успокоиться, и решил разложить кисти и смочить чернильный камень.

От его ритмичного скрипа и шороха бумаги, когда я принялся расправлять листы для сочинения и придавливать их двойным грузом, у меня вдруг заболели зубы. Я опустил в чернила кончик кисти из меха горностая и с облегчением обнаружил, что у меня больше не дрожат пальцы, хотя я ощущал приближение провала, от мысли о котором внутри все сжималось и кружилась голова.

Нам сообщили, что мы должны начать экзамен описанием своей родословной. Поэтому следующие несколько часов мне предстояло, стоя на коленях, составить рассказ о своем происхождении – уделяя особое внимание таким членам семьи, как Вэнь Могучий-Дуб, который сдал имперский экзамен, – сдержанным языком, чтобы продемонстрировать смирение, даже если я гордился своими предками.

Меня подвела рука, и задрожавшие пальцы испортили строчку в начале сочинения. Я знал, что неровная буква ни в коей мере не повлияет на смысл того, что я написал, но прокторы будут оценивать не только содержание, но и почерк.

Я огляделся по сторонам в ужасе оттого, что в самом начале экзамена споткнулся на таком знакомом и простом упражнении, в котором столько времени практиковался.

Я уже не сомневался, что эта ошибка решила мою судьбу и сдавать экзамен дальше совершенно бесполезно. Один из других кандидатов – гораздо более способный, чем я, уничтоживший свое будущее неверным движением дрожащих пальцев, – станет Рукой императора, заслужив шанс на свободу, которого навсегда лишился я.

Где-то в стороне раздался приглушенный крик, и проктор с суровым, точно меч палача, лицом, словно ураган, промчался через павильон.

– Что происходит? – прошипел он.

Я медленно оглянулся через плечо. Проктор навис над кандидатом, который сидел, опустив голову на грудь, а его плечи сотрясались от рыданий, которые он безуспешно пытался сдерживать.

– Объясни свое поведение! – потребовал проктор.

Тихий шорох кистей для каллиграфии стих, все стали прислушиваться к разговору.

– Я… Я… – всхлипывал юноша.

Затем, не говоря больше ни слова, он вскочил и помчался прочь из павильона, оставив за спиной кисти, чернила и свое будущее.

Проктор обвел суровым взглядом помещение.

– Я не сомневаюсь, что вы все обладаете духовной стойкостью, чтобы вернуться к своему заданию. Или мне следует сделать запись, что ваши глаза оторвались от собственной работы, – возможно, чтобы найти вдохновение в сочинении соседа.

Я послушно выполнил его указание, радуясь, что по крайней мере не поддался панике и не бросился бежать, как тот кандидат, и сконцентрировался на чистом листе рядом со слегка испорченным началом сочинения. У меня не было другого пути – только вперед.

Я закрыл глаза и сосредоточился сначала на кончиках пальцев, потом сухожилиях и костях руки, на венах на запястьях. Перешел к локтям, к плечам, потом ребрам. Наконец к сердцу. Прислушался к его биениям, почувствовал, что они становятся медленнее. Установочное упражнение, которое исполняется перед богами Найэна в начале Железного танца. Я думал только о следующем слове, затем предложении, странице.

После краткого описания занятия моего отца я почистил кисть и вернул ее в футляр – сигнал для одного из прокторов, что он может забрать мой свиток. На меня снизошло спокойствие, шорох кистей других кандидатов начал стихать, они заканчивали описание своих родословных.

Высоко в небе над садом закричал орел.

Всю неделю, по мере того как продолжались экзамены, я был уверен, что потерплю неудачу, и постепенно отказался от надежды возвыситься до статуса Руки императора и получить шанс открыто и без страха изучать магию.

Первый и второй дни я быстро сочинял эссе и комментарии, заканчивая работу раньше тех, кто сидел рядом, уверенный в том, что упустил какой-то ключевой момент, очевидный всем остальным. На третий и четвертый дни во время устных экзаменов я нередко впадал в ступор и давал ответ только после того, как прокторы в третий раз повторяли вопрос.

В пятый и последний день нас по одному заводили в маленький павильон, изолированный от остального сада аркой базальтовых колонн с севера и бамбуковой рощей с юга. Там меня ждали два проктора – круглолицый евнух с розовой кожей уроженца юга Сиены, принимавший участие в одном из моих устных экзаменов, и мужчина, которого я не знал, но золотые перья, вышитые на рукавах его одеяния, указывали на то, что он занял первое место во время своих испытаний. Он улыбнулся мне сквозь клочковатую бороду – казалось, все ученые их носили, – жестом предложил сесть, и я увидел проблеск тетраграммы, выжженной на его ладони.

Я сжал правую руку в кулак, постаравшись засунуть его как можно дальше в рукав.

Мне потребовалась вся моя выдержка, чтобы сесть на стул, вместо того чтобы броситься бежать из сада и попытать счастья в горах. У меня не вызывало сомнений, что Руке императора не было никакой нужды обращать на меня особое внимание, если только он не знал про моего дядю, бабушку или метки, вырезанные на ладони.

– Добрый день, Вэнь Ольха, – сказал проктор, которого я узнал. – Позволь представить тебе Вестника Доу, Руку императора. Он попросил разрешения присутствовать на твоем финальном устном экзамене.

Я так низко поклонился, что чуть не стукнулся лбом о стол.

– Вы оказываете мне честь, Рука-Вестник. Пусть будет у вас впереди тысяча мирных лет, а у императора еще десять тысяч.

Маг кивнул, принимая мое приветствие, затем откинулся на спинку стула и сложил руки на коленях. И хотя он сидел расслабленно, точно легкомысленный студент, его блестящие умные глаза смотрели на меня не мигая.

– Я уверен, что ты отлично справишься, – сказал он мне небрежно, как будто мы уже были близкими друзьями, а затем повернулся к проктору:

– Прошу вас, начинайте.

Проктор достал свиток из рукава и начал его разворачивать.

– Юный мастер Вен, – проговорил он. – Этот раздел экзамена посвящен твоему умению анализировать литературное произведение, а также знанию имперской идеологии. Я прочту тебе текст, а ты должен его оценить: сначала тематическое значение и литературные достоинства, а затем качества с точки зрения произведения, которое имеет смысл распространить в империи.

Проктор начал читать, но мое внимание было полностью сосредоточено на Руке. Я знал, какие правила использует проктор, но вот по каким параметрам будет оценивать меня Рука-Вестник? Я не сомневался, что он меня в чем-то подозревал – возможно, в том, что я практиковал запрещенную магию, или в симпатии к моим сомнительным родственникам, – а мой ответ либо подтвердит, либо развеет его подозрения.

Проктор читал обычную дидактическую историю про купца, его жену, деловые интересы вдали от дома, долгое отсутствие, которое привело к интрижкам, скандалу и тому подобное.

Понять аналогии было совсем несложно тому, кто разбирался в имперских доктринах.

– Фу! – вмешался Рука-Вестник в тот момент, когда я уже собрался начать отвечать. – Неужели кого-то действительно интересует неверность жен купцов? – Он наклонился ко мне, глаза у него блестели, а на губах промелькнула улыбка. – У меня есть история получше. Уверен, ты никогда ее не слышал. Мастер проктор, вы мне позволите?

– Разумеется, Рука-Вестник, – заикаясь, проговорил проктор. – Если я вас оскорбил…

– Все в порядке, никаких обид, – заверил его Рука-Вестник, – просто, раз уж мне приходится в этом участвовать, я хочу хотя бы получить удовольствие. Ты готов, Вэнь Ольха?