Читать книгу: «Иерархия Неба и Земли. Том III. Часть III и IV. Новая схема человека во Вселенной», страница 4

9. Пара в качестве «я» и «не-я»

Подобные соображения указывают на тот факт, что между «я» и «не-я» существуют не два, а три вида отношений. Их можно назвать (в порядке увеличивающейся полноты) одноуровневым вариантом, двухуровневым вариантом и «всехуровневым» вариантом, (i) Одноуровневый вариант утверждает, что в нашей социальной жизни мы (благодаря проекции и отражению) рассматриваем друг друга как две равные единицы: между «я» и «не-я» существует грубое равенство, (ii) Более полный двухуровневый вариант гласит, что в нашей жизни, проживаемой в Парах и Парами, «я» – один из членов Пары, тогда как «не-я» – другой его член, (iii) «Всехуровневый» вариант, единственный из которых полностью верный, гласит, что опыт на любом уровне возможен только потому, что переживающее этот опыт «я» является всего лишь вместилищем – пустым сосудом, должным содержимым которого является Целое. Так как первый и третий варианты уже были подробно обсуждены в прошлых главах, мне здесь остается лишь сказать несколько слов о втором варианте.

Во-первых, отметьте, что по мере того, как мы спускаемся по низшему ряду, наш объект точно так же поднимается по высшему ряду. Это не всего лишь теория, бездоказательно основанная на некоей далекой и недостижимой вершине мистического опыта, а (по крайней мере, в принципе) вопрос обычного наблюдения. Великие заставляют нас ощущать себя маленькими⁶⁴. Чтобы уменьшить «я», нужно увеличить «не-я». Мы скорее избавимся от того, чем мы являемся, путем вытеснения, а не выбрасывания. Звезды, галактики и тем более Целое уменьшают нас в абсолютном смысле так же, как и в относительном: они не оставляют нас людьми, а постепенно стирают все наши притязания. Если мы смотрим на звезды и остаемся при этом людьми, то мы смотрим не на звезды, а на осветительный проект. Небеса проявляются человеку в темноте.

С другой стороны, ученый, который берет в качестве своего объекта субчеловеческое, расширяется в область сверхчеловеческого. Это обычное явление, что человек науки, во многих важных отношениях, выше человека политики; и достаточно ясно, что антропологические науки менее точные – менее «научные», – чем биологические, а биологические – чем физические⁶⁵.

То есть, по мере того, как человек имеет дело с все больше и больше субчеловеческими единицами, его собственные способности возрастают⁶⁶. Ибо, во-первых, его знания становятся более точными, более обширными и более доскональными; во-вторых, он более непосредственно контролирует свой материал; в-третьих, он более объективно и бесстрастно смотрит на свою работу и рассматривает своих коллег и их работу с большей терпимостью и даже с восхищением. Трагические последствия несоразмерности между функциональными уровнями – например, поведение болвана в нас самих, который использует мысли интеллектуального гиганта в нас самих – здесь не важны. Я хочу лишь установить иерархическую симметрию ученого и изучаемого им материала. Увеличивающаяся тщательность его проницательности, изысканная утонченность его подхода, детальность его расчетов – вот те средства, при помощи которых он поднимается по иерархии, тогда как его объект спускается. Чем меньше единица, которую он знает, тем большей единицей сам он является. И ведь общеизвестно, что человек, обладающий способностью к различению, выше того, кто ею не обладает.

Для точки зрения, которую я здесь выдвигаю (о том, что «я» и его объект обратно пропорциональны, что «я» – это остальная часть его объекта), важность представляет одно обсуждение у Брэдли. Он спрашивает: «То, что мы собираемся сказать, затем становится остальной частью того „не-я“, которое, очевидно, даже на время не ушло полностью из моего ума?» Он отвечает, что черты, опустившиеся ниже уровня определенных объектов, переходят в общий фон чувства и становятся частью «я», его «невидимого ядра» (Внешность и реальность, c. 90 и далее).

Таким образом, наша задача (или, по крайней мере, ее часть) – узнавать все больше и больше о все меньшем и меньшем, урезать наш объект, разделять его и делать более утонченным, пока, у основания иерархии, он не превратится в ничто. Это тот путь, по которому терпеливо идет наука, и даже здравый смысл полностью одобряет эту первую часть пути. Получается, что одна только религия осуждает это предприятие, призывая нас обратить наш взор наверх, а не вниз, видеть на более высоких уровнях, а существовать на более низких? Наоборот, религия настаивает (и настаивала задолго до того, как это стала делать наука) на необходимости уменьшения объекта. Отрицательная теология, следуя традиции Дионисия, учит, что мы можем приблизиться к Абсолюту, только отбросив, одно за другим, наши представления о нем. Итак, как сказал Экхарт: «Вы должны любить Бога не как не-Бога, не-духа, не-человека, не-образа, а таким, какой Он есть, как полнейшее, чистое и абсолютное Единое, отделенное от любой двойственности, в котором мы будем вечно опускаться от ничто к ничто». Еще дальше (если это возможно) идет Прокл – со своим учением о том, что Единое можно назвать Единым только образно. Иными словами, мы пришли к Центру, где вид вовнутрь исчез. «Ибо когда присутствует двойственность, то видишь другого, чувствуешь его запах и вкус, здороваешься с ним, слышишь его, воспринимаешь его, дотрагиваешься до него, знаешь его; когда же есть только «Я», то как оно может видеть другого и ощущать его запах и вкус, как ему приветствовать другого, как ему слышать другого, как ему дотрагиваться до другого, как ему знать другого? Как ему знать того, посредством которого он знает все это? Это «Я» можно описать лишь отрицанием – «Ни это, ни то»⁶⁷.

В качестве примера via negativа, возьмем этот типичный отрывок из произведения Ареопагита: «Мы молимся, чтобы мы могли прийти в эту Тьму, которая за пределами Света, и чтобы мы могли достичь видения через потерю зрения и знания, и чтобы, перестав, таким образом, видеть и знать, мы могли бы познать то, что находится за пределами всего восприятия и понимания (ибо такое опустошение наших способностей и есть истинное видение и знание), и чтобы мы могли предложить Ему, находящемуся за пределами всего, хвалу трансцендентных гимнов, что мы сделаем, отрицая или устраняя все, что существует…» (Мистическая теология, II).

Однако, проведя, таким образом, различие между двумя режимами Пары, или между двумя аспектами ее самопознания (между первым аспектом, в котором высший член является объектом низшего, и вторым аспектом, при котором это отношение прямо противоположно⁶⁸), я должен поспешить указать на искусственность данного разделения и вновь утвердить единство ее членов. Они очень сильно отличаются, и вместе с тем неразделимо едины; они стоят друг напротив друга, и вместе с тем они взаимопроникающие; они представляют собой противоположные крайности, и вместе с тем они одинаковы. Они возникают – говоря теологическим языком – из внутренних «исхождений», различающих «лица», но не разделяющих «субстанцию». Ибо каждая последующая Пара, с ее двунаправленными процессами, объединяющими высшее и низшее – это ограниченная, не святая троица; менее полная версия наивысшей Пары и Святой Троицы⁶⁹. Несомненно, высокие боги всего лишь второсортны, однако (насколько они содержатся в наивысшем и его характеризуют) они, в принципе, подходящие и верные: иначе они никогда не сохранили бы своей власти над человечеством. Человека ни в коем случае нельзя жалеть или удивляться ему потому, что он сделал бога из Человечества, Жизни и духа плодородия, Земли и Солнца, и звездного неба. Ибо каждый из них, в свою очередь, – это бог-отец, чей сын спускается и рождается в нас и среди нас, и в богослужении духу которого (объединяющему отца и сына узами взаимного любящего знания) все мы принимаем участие. Вся структура иерархии, весь архитектонический принцип вселенной, тринитарный: в конце концов, все процессы представляют собой тринитарные «исхождения»; вся вера, независимо от того, какая она в теории унитарная, на практике тринитарная⁷⁰. Это вовсе не было варварским заблуждением – находить прекрасным и божественным ежегодное умирание и возрождение нашей Матери-Земли, и ежедневный восход и закат Солнца. Пока высшая религия наивысшей Пары не будет принимать во внимание низшие религии низших Пар, вместо того чтобы включать их в себя и трансформировать, она никогда не сможет удовлетворить потребности всей личности в целом и будет оставаться слабой, наполовину пустой и абстрактной. Боги истинны, их нельзя отрицать.

Св. Бонавентура учил, что создания, составляющие вселенную, созданы и упорядочены согласно божественной модели Троицы – Бог, который есть источник, Сын, который есть образ, и Дух, который есть их любовь и взаимодействие (Жильсон, Философия св. Бонавентуры).

Если мы отказываемся придавать им христианские черты и восстанавливать их в рядах девятиступенчатой ангельской иерархии, то это не значит, что мы навсегда от них отказались; мы просто пригласили их появиться вновь в более сомнительном и менее прекрасном обличье. Если (с позволения Эмерсона) полубоги уходят, когда приходят Боги, то они могут вернуться в облике демонов⁷¹.

10. Анализ и синтез

Религиозного человека можно описать как субчеловеческий ряд, который ищет свой аналог – сверхчеловеческий ряд; а человека науки – как сверхчеловеческий ряд, который ищет свой аналог, субчеловеческий ряд. Дополняя друг друга, их совместное дело – самосознание Пар в их живом единстве, путем участия в вертикальных процессах, которые их объединяют. Однако есть и дальнейшие осложнения: религия и наука скорее чередуются, нежели сосуществуют на равных условиях. Хотя религиозный подход и существует бок о бок с научным, он сегодня находится полностью в тени своего партнера. То есть, сверхчеловеческие единицы, которые раньше представляли собой наш основной интерес, по большей части заменились субчеловеческими единицами. Мы смотрим на вселенную свысока, тогда как раньше смотрели на нее снизу вверх. В течение последних лет пятисот мир в буквальном смысле перевернулся вверх тормашками.

Конечно, это правда, что ученый учитывает очень большое так же, как и очень маленькое. Однако тенденция его исследования всегда аналитическая; его отношение всегда предвзято в пользу части, противопоставленной целому⁷². На самом деле настоящим началом науки можно считать лишь то время, когда человек изобрел микроскоп и различные вычисления и переключил свой интерес с высшего ряда на низший. Не могло быть никакой настоящей биологии до обнаружения клетки или настоящей химии – до обнаружения элементов. Несомненно (о чем я уже подробно говорил), ученый не может полностью игнорировать высший ряд: астрономы рассматривают целые звезды и галактики, так же как биологи признают существование Жизни, а социологи осознают род человеческий. Однако посмотрите, что именно они изучают – не реальность, включающую в себя и самого ученого; не галактику, Солнце и землю как живых, разумных и сверхчеловеческих, а как во всех отношениях (кроме их размеров) субчеловеческих; не Жизнь и Человека как индивидов целостного статуса, в их цельности и реальности, а как всего лишь скопление клеток, организмов и видов⁷³. Наука (и все мы, насколько мы находимся под ее влиянием) по своей природе и функции неспособна распознать ни одну сверхчеловеческую единицу как таковую, независимо от ее уровня. И по этому поводу не нужно сокрушаться или удивляться. Наука не более в состоянии воспринимать высший ряд, чем религия – низший ряд: и ценность их вкладов в общую картину была бы утеряна, если бы один из них отказался от своей точки зрения в пользу точки зрения другого. Ученый и религиозный человек не просто интересуются разными половинками мира: они и есть эти разные половинки. И в этом огромном расхождении во мнениях и кроется их важность друг для друга⁷⁴.

«Увы! Знания человека распространяются до волоса на волосе, но не на вечный мир», – сокрушается Чжуан Чжоу (Жиль, Размышления китайского мистика, с. 108).

Дело философа – совместить эти половинки, связать разделенные Пары, снять растущее напряжение между верхним и нижним мирами, заживить рану между «над-телесным» и «под-телесным», примирить священный мировой порядок с мирским мировым порядком и показать, что они едины⁷⁵.

Классический аргумент в пользу интерпретации с ссылкой на целое, по сравнению с интерпретацией с ссылкой на часть, высказывает в Федоне Платон. Анаксагор объясняет действия Сократа на основании костей и мышц; Сократ, с другой стороны, находит истинное объяснение в собственном намерении – в воле всего человека, а не в тенденции одной из его частей. Платона интересовал мир как органичное целое и конечные причины, Сократа интересовали законы, управляющие частями мира, и действующие причины. См. Федон, 98, а также Сократ, О частях животных, IV.10.

Если еще остались сомнения относительно того, что наша мысль, следуя примеру науки, игнорирует макрокосм, то достаточно будет вспомнить, насколько универсальна интерпретация более целостного на основании менее целостного; конца – на основании начала; религии и искусства – на основании подавленных сексуальных желаний⁷⁶; морали – на основании экономики и классовой борьбы; величайших достижений человечества – на основании гормонов, обусловленных рефлексов, генов или анального эротизма; философии – на основании психических расстройств⁷⁷, – не говоря уже об интерпретации всей жизни и всего разума на основании бесцельных контактов бесчисленных бесплотных электрических зарядов⁷⁸. Для нас, сделать понятным – значит понизить в статусе; разъяснить – значит показать, что нет ничего, что стоило бы разъяснения. Почти инстинктивно – так абсолютно наше обращение в эту веру – мы ссылаемся с высокого на низкое, с целого на часть, с эпохального на кратковременное. И так же инстинктивно мы отрицаем – как ненаучную, неясную и иррациональную – ту ссылку наверх, которая представляет собой аналог этого нисходящего процесса. Согласно этой загадке, самоочевидно, что, тогда как «живые существа являются экстраполяциями неорганики»⁷⁹, эти отношения необратимые, и реальность нашего объекта обратно пропорциональна его иерархическому статусу. Увидеть основание и объяснение материи, жизни и ума в форме совокупности времени-пространства, или в минимальных физических явлениях, для нашего современного ума и есть признак интеллектуальной честности и здравого смысла. Однако поиск источника этих вещей в Целом, а не в Центре – это, мягко скажем, ошибочно (что так очевидно, что любые споры на эту тему излишни).

Действительно, наука наследует веру у доисторической эпохи, что убедительно аргументировал Уайтхед. Дж. В. Н. Салливан (Основания современной физики, I.) приписывает веру науки в порядок Природы «наследованию от системы мышления (средневековой системы), из которой были отброшены все другие условия». Однако, несмотря на подобные размышления, мы не должны закрывать глаза на тот факт, что наука обладает собственной верой, такой же пламенной, если не такой же рациональной, как та вера, которую она заменила.

Поистине, наука, как заметил Тагор, это своего рода мистицизм⁸⁰ – мистицизм в сфере субчеловеческого. «Самая иррациональная из всех теорий, – говорит Плотин, – теория о том, что элементы, не обладающие разумом, могут породить разум». По крайней мере, то, что низшее скрывает высшее – это символ веры, credo quia absurdum. По сравнению, противоположная точка зрения, которая видит в живом Целом – посредством живой звезды и планеты – источник каждой жизни, представляет собой трезвый реализм, острожный и здравомыслящий. Мы – провидцы, глубокому пониманию которых противопоставляется равная по силе слепота – мы говорим, что Солнце мертво, а его аналог, атом, – источник, храм и субстрат всей жизни. Мы подобны человеку в Возвращении паломника, «который может смотреть только вниз и держит в руке грабли для навоза» – с одной очень важной разницей: навоз преобразуется в прекрасную божественность, которая и есть потенциальность всех вещей.

Задача науки – производить и сопоставлять измерения, и типичное измерительное действие – это применение к объекту измерительной рейки, чтобы узнать его «настоящий» размер – где «настоящий» значит необластной, центральный. Областное измерение отвергается как внешнее. Действительно, современной физике приходилось до некоторой степени отвергать это отрицание областей и сосредоточивание на Центре. Однако все равно, чтобы быть верной самой себе, науке нужно сделать Центр своей целью.

Наш материализм простирается только до верхней половины иерархии: боги спустились вниз и теперь живут в ее нижней половине. Ибо наука, которая всеми своими действиями подразумевает правоту материализма, представляет собой ту самую активность, которая доказывает его неправоту: ее цель – сделать субчеловеческое полностью понятным для мысли, вобрать всю материю, без остатка, в ум. Дело в том, что хотя исторически научный и религиозный настрои чередуются, каждый из них скрывает другого и постепенно в него преобразуется. В конце концов, низший ряд оказывается высшим рядом под другим именем, и все, что религиозный человек находит в Целом, человек науки находит в Центре. Мы все еще солнцепоклонники, служащие этому божеству фанатичными и ужасными ритуалами⁸¹, только наше Солнце поворачивается к нам своей низшей стороной – атомом⁸². Мы не перестали почитать Мать-Землю, только то, что раньше человек приписывал ее большему аспекту, мы приписываем ее меньшему аспекту – ей в миниатюре, матери-молекуле. А клетка – наш современный бог плодородия. Наша вера не менее крепка оттого, что мы стоим на голове; ибо если мы постоим на голове достаточно долго, то окажется, что мир все-таки лежит правильной стороной кверху⁸³. Иными словами, Пары, в конце концов, оказываются саморегулирующими. Процесс под названием развенчивание, или обращение из веры в скептицизм, в конечном счете, не является ничем подобным: скорее, это процесс перестановки, посредством которого субчеловеческое и сверхчеловеческое перемещаются. Ибо те качества, которых агностик лишает высшего члена Пары, не могут все время оставаться свободными и парить в воздухе неопределенное время; рано или поздно они должны приземлиться на низший член. Пока материалист занят демонстрацией того, что Бог христиан – это миф, и к тому же (что еще хуже) миф, который участвует в классовой борьбе на стороне врага, он также возводит храм Центру, этой святой святых физического субстрата, этого наивысшего хранилища того божественного детерминизма, который всегда находится на правильной стороне.

Может ли физика и химия объяснить жизнь, вопрошает Шеррингтон. Они объясняют, отвечает он, «так много того, что делает клетка, и так много того, на что несколько лет назад у физической науки не было и намека, что будет оправданным предположить, что все еще необъясненный остаток поведения клетки будет разрешен химией или физикой… Деятельность клетки всего лишь соответствует установленным путям «энергии». Но, как он осмотрительно отмечает, «Ощущение чуда по-прежнему сохраняется. Только оно покоится на другой основе» (Человек о своей природе, IV). Иными словами, ощущение чуда движется вниз по иерархии; и куда идет ощущение чуда, туда идет и религия.

Здесь не место рассуждать о будущем мистицизма субчеловеческого – о том, завершит ли оно свое преображение в мистицизм сверхчеловеческого и когда оно это сделает (поэтапно иди с драматической внезапностью). Наша задача в данный момент достаточно ясна: хотя интерес мигрирует с одной половины иерархии на другую, и религия и наука проявляют любопытную тенденцию меняться местами⁸⁴, иерархия как неделимое целое остается, и дело философии – ее утверждать. Недостаточно, чтобы все наши ангелы были падшими. Для нашей собственной целостности и завершенности нам нужно (вместе с Демогоргоном Шелли) серьезно обратиться к «великой Республике» там, наверху —

 
«Вы, короли солнц и звезд, демонов и богов,
Эфирные владыки, обладающие
Великолепными, спокойными, счастливыми жилищами
За пределами звездной пустыни Небес»
 

не менее, чем к ее «противовесу», преисподней —

 
«Вы, чудо-элементы, суть всему:
От разума людского до основы
Свинца; от звёзд, что высветили тьму,
До сорняка, еды червя земного»⁸⁵.
 

Ничего, кроме всей иерархии неба и земли в целом, не будет достаточным, ибо она есть то, чем являемся мы⁸⁶. Это одно единое Тело, расчленяя которое мы расчленяем себя⁸⁷.