(Не) Зачем идти в школу? Дети, родители, учителя и нерешенные школьные вопросы

Недоеденный суп приводит к неврозам

– То есть инстинкт самосохранения слишком силен – наверняка убережет человека от какой-то авантюры?

– Конечно. Говорят: «У него нет опыта». Но мы все так устроены. Мы, когда видим новый гаджет – а они сейчас появляются чуть ли не каждую неделю, – тоже можем нажать не на ту кнопку. О’кей, наш опыт подскажет, что сначала нужно почитать инструкцию, а когда мне 3 или 4 года, этого опыта мне еще не хватает. Но рядом же есть тот самый любящий и оберегающий человек, у которого можно спросить, который в состоянии помочь, предотвратить. Но все это не означает ограничения свободы взаимодействия с окружающим миром.

Поэтому, если клише «все дети талантливы» немного расширить, мы обнаружим, что способность к обучению в нас заложена изначально. И называется она – любопытство. С этим самым любопытством взаимодействовать очень интересно и не всегда просто. Именно поэтому взрослый мир выдумал пословицы вроде «Любопытной Варваре нос оторвали». Вся эта история – начало ограничения того самого обучения. Почему мы учимся? Потому что любопытны. Больше нет причин.

Любопытство – то самое произвольное, то есть сознательное, обучение. Это довольно важная вещь. Если мы учимся переодевать штаны, когда опи́сали их, это ситуация почти инстинктивная, ведь нам некомфортно и неудобно. Любопытство же – это то, что ведет нас за собой, заставляет учиться. Иначе зачем открывать Америку? Только для того, чтобы узнать, что там дальше, за углом.

Почему мы в любом возрасте нажимаем на незнакомые кнопочки? Потому что ужасно интересно, что будет. И уже дальше прибавляется: может, про это почитать, может, про это посмотреть, поговорить…

Мы строим пирамидку, ставим один кубик на другой. И в этот момент мы исследуем, как устроено равновесие, как сделать так, чтобы это все стояло. Тот самый длинный нос любопытства ведет нас за собой.

– Получается, любопытство – это инстинкт, заложенный от природы?

– Я боюсь называть его инстинктом. Это больше чем инстинкт – это человечность. Это свойство человеческой натуры.

– И его важно сохранить?

– Если серьезно, то мы только и делаем, что его разрушаем. Конечно, в идеальной ситуации его важно сохранить. Но как? Если бы мы начали про это серьезно думать, только и провоцировали бы проявления этого самого любопытства. То есть в тот момент, когда человек протягивает руку к чему-то незнакомому, не кричали бы: «Немедленно убери грязную руку от книжки!», или: «Ты что? Уйди, ты можешь простудиться!», или: «Отойди, здесь неприятный запах», или: «Не беги, ты упадешь!». Или-или-или… Дальше – больше: «У мамы сейчас нет времени, пойди поговори с папой», или: «Поговорим про это через пару лет», или: «Ты еще маленький», или: «Ты этого не поймешь». И снова или-или-или…

Что делает ребенок в этот момент? Социализируется, мы об этом уже говорили. Если я талантлив, то достаточно быстро восприму эти модели. Сколько раз нужно повторить «Не задавай вопросов», чтобы я научился тому, что их не надо задавать? Три, ну, четыре раза. Я приобретаю определенный опыт так же, как учусь пи́сать в горшок, есть ложкой… Соответственно, ребенок довольно рано попадает в тяжелый клинч…

– …когда любопытство еще не исчезло, а ограничения уже есть?

– Совершенно верно. И в таком состоянии ребенку нужно, говоря современным языком, разрулиться. И тут не так много способов. Первый – самый неприятный для взрослых. Ребенок говорит: «А! Учиться на самом деле не следует, это плохо. Взрослый мир мне говорит: не учись, не задавай вопросы, не вертись». С этим довольно трудно. Так как через определенное время этот же взрослый мир начинает приставать с вопросами: «Почему тебе ничего не интересно?» Это удивительный возврат.

Второй вариант: человеческая природа все же побеждает, и ребенок думает: «Что-то мама с папой врут, этого не может быть». В чем проблема? В том, что для ребенка до 7 лет точно мама с папой – непререкаемый авторитет. И в этот момент ребенок оказывается в точке, которую на околопрофессиональном языке принято называть неврозом.

Можно рассмотреть это на более простой ситуации. Мне 3 года, и я ем суп. Я наелся, хочу отставить тарелку. Мама говорит: «Нужно доесть до конца». Ситуация житейская, но не настолько простая, как кажется на первый взгляд. Почему? Давайте разберемся, в какую ситуацию попал наш субъект. Он точно знает, что сыт, ведь чувство сытости заложено в нас природой. Социальная часть жизни – мама, папа – говорит ему: забей на то, что ты сыт, надо доесть, это социально ожидаемо. А теперь представим, как я начинаю метаться внутри. Я в любом случае что-то предаю, независимо от того, как поступаю. Если я не доедаю, то в свои 3–4 года попадаю в жесточайший конфликт с обществом в лице мамы-папы, бабушки-дедушки. Если я доел, в этот момент я предал себя и запутался окончательно, потому что я учусь (а ведь мы договорились, что я талантлив) тому, что чувства сытости нет. На таком простом примере мы увидели, как быстро человек в 3–4–5–6 лет может оказаться в ловушке.

Есть, конечно, и третий, и четвертый варианты, когда я продолжаю исследовать мир, а мама с папой и все окружающие позволяют себе быть людьми. Что это значит? Идти не за инстинктами, а за собственной человечностью, помня о том, что они, родители, тоже талантливые и любопытные.

Это же удивительная история, когда в семье появляется НОВЫЙ человек! Вдумайтесь: новый, неизвестный мне человек, со своим характером, своими привычками и сразу любимый. Это мужа-жену мы худо-бедно выбираем, а тут я не выбирал. И это одна из самых интересных штук на свете – что с нами, взрослыми, происходит, если мы сводим этот самый интерес и исследование к передаче некоего опыта, который мы часто сами сформулировать не можем. В случае, если мы любопытны и у нас есть те самые длинные носы, мы хотим вместе с ребенком попробовать мир на ощупь, лизнуть горку и так далее. Тогда любопытство и способность к учению сохранятся. К учению, а не к обучению – это важно. Учение как процесс, а не обучение как процесс навязанный.

Модель «разрешать-запрещать» – дорога в ад

– Значит, правы японцы, которые позволяют детям до 5 лет все?

– Снова скажу грустные слова. Сама постановка вопроса дикая – «разрешать, позволять». Любимым людям не разрешают и не позволяют. С любимыми людьми вместе живут. Но мы, ты, я действительно говорим именно так: «Я позволяю тебе…» Что в этом заложено? Расизм, шовинизм, дискриминация жесточайшая. Я, высшее существо, позволяю низшему существу… Структурирую его поведение, делаю его возможности шире или уже. Это вообще устроено не так на самом деле. Потому что, как только я вошел в систему координат «позволять-запрещать», в эту секунду, по большому счету, я уже проложил дорожку в ад.

Совсем не хочу пугать читателей, поэтому нужно это проанализировать. Действуя так, я в определенном смысле лишаю ребенка пусть в маленькой части, но человеческой способности решать самому, что и как делать. Самое страшное, что в такой ситуации представляют себе взрослые, и я слышал сотни раз их возмущенное «Они нам на голову сядут!». Полная, совершенная ерунда и чепуха.

– А для меня, когда рос мой сын, было важно, как он себя ведет в обществе. Может ли, к примеру, ребенок подойти к маме или папе, когда они разговаривают с другими взрослыми, и отвлечь? Я ведь ему нужна в этот момент. Но как тогда быть с принятыми нормами поведения, с тем, что взрослых перебивать нельзя? Мне кажется, тут сложно найти верный ответ.

– Давай разберем эту ситуацию. Как мы поступаем, чтобы, когда мы занимаемся сексом, к нам не врывались дети? Справляемся с этой задачей, правда же? Бывают, конечно, неожиданности. Но либо мы закрываем дверь в спальню, либо убеждаемся, что ребенок спит и шансы, что он проснется, невелики. Либо он уходит гулять… Что мы делаем в этот момент? Говорим: это моя интимная зона, и я ее оберегаю для себя.

Переведем эту ситуацию на пример разговора двух взрослых. Если разговор очень важен, то нужно создать условия, когда ребенок нам не помешает. И для этого есть разные способы: нанять няню, уйти в кафе – в общем, можно придумать много всего.

Мы, взрослые, понимаем, что каждый возраст имеет свои особенности. Это безусловно. Но особенность возраста не означает ограничений. Какова возрастная особенность человека, к примеру, в 5 лет? Очень высокая степень зависимости от нас. Почему он дергает маму во время ее общения с подругой? Потому что мама для него очень важна. Ребенок нашел жука и в ту же секунду приносит его маме. Это его возрастная особенность. Тут очень важно остановиться на 10 секунд и подумать: это же восхитительно, что мы для кого-то в мире настолько важны!

И тут возникает обычная развилка. Либо мы принимаем ситуацию и говорим: «Это возрастная особенность» (ведь если во время разговора тебя отвлечет не ребенок, а старик в инвалидной коляске, который попросит воды, это же не вызовет раздражения? А это то же самое – всего лишь возрастная особенность), либо скажем: «О’кей, ребенок учится, когда он нашел жука и пришел показать его маме, идет тот самый процесс учения». Поэтому, если нам так важно, чтобы ребенок нас не потревожил, нужно просто придумать, как это сделать. Есть еще один вариант – все же сказать ребенку «нет».

На языке педагогики и психологии это называется взаимодействием с отказом. Это довольно важный опыт для человека. «Дружище, я сейчас не могу, – скажем мы ему. – Это очень здорово и важно, что ты нашел жука, но я готова с тобой об этом поговорить чуть позже». И что? Ребенок поведет себя так же, как любой другой человек в момент отказа, – в соответствии с собственным опытом, темпераментом и так далее. Все просто.

– Точно?

– А чего ты боишься?

– Что в следующий раз он не придет ко мне со своим жуком.

– Нет, ну что ты! Когда ты отвлекаешься от разговора и обсуждаешь жука, ты взаимодействуешь с ребенком. И понятно, что в следующий раз он придет к тебе с еще большим удовольствием. Но и в ситуации, когда ты говоришь, что занята, но при этом тебе любопытно, и через час, когда закончишь, обязательно придешь и поинтересуешься, что там с жуком, у ребенка будет сумасшедший восторг.

Так же мы поступаем с близкими взрослыми. Мне может позвонить жена во время разговора и услышать, что я сейчас занят. Но, поскольку она мой близкий человек, я перезвоню ей, как только освобожусь. Так устроены взаимоотношения людей. Это человечность.

А вот если он пришел к вам с жуком, услышал, что сейчас не до него, а потом вы вообще забили, тут есть проблемка. Потому что в этот момент он начинает учиться тому, что его жизнь – это его личная история, что он никому не важен, не интересен и так далее.

Но я, взрослый, понимаю, что рядом со мной человек, который познает и исследует мир, равно как исследую его и я. Он пользуется своим опытом, я – своим. Мы обмениваемся опытом. А еще я быстро понимаю, что могу создавать ему тупики в раннем возрасте. На самом деле, только тогда, когда мы позволяем себе жить, а не метаться в этой ловушке «можно-нельзя», и начинается жизнь вместо подготовки к жизни. Если мы по серьезному зададим себе вопрос: «Что такое можно и что такое нельзя?», довольно быстро придем к абсурдности самого вопроса. Мы поймем, что можно все.

И есть довольно много примеров. Ноги можно промочить? Конечно, можно, если умеешь переодевать носки, сушить их… Можно не доедать еду до конца? Конечно. А доедать? Да! Это вопрос широты рамки.

«Можно ли кидаться едой?» – спросит меня испуганная мама. Едой кидаться не принято, и сообщить эту новость человеку, пользуясь своим опытом, мне кажется, довольно важно.

«Можно ли ему орать на меня?» – «В нашей семье это не принято, мама не орет на папу, папа – на маму».

А если просто сказать: «Нельзя!» – орать он не перестанет – просто испугается в какой-то момент, в том числе и возможного наказания. И выучит таким тяжелым способом, что с вами нельзя, а с другим-то можно. Оттого модель «можно-нельзя» почти животная. А мы говорим о человеческой, о модели сознательного учения, когда мы исследуем мир СОЗНАТЕЛЬНО. И человек с очень юного возраста понимает про «можно» и «нельзя».

Можно ли физически не давать человеку бросать еду? Да. И это не связано с наказанием. В тот момент, когда ребенок целится котлетой в бабушку, я, конечно, его остановлю, как остановил бы и любого взрослого человека. И скажу еще раз, и напомню, что мне неприятно. И вот это будет аргумент. Аргументом станет человеческая граница, а заодно ребенок поучится тому, что существует его собственная человеческая граница и у него существуют права.

А в ситуации «нельзя» это всегда фиксация права сильного над слабым. Я говорю тебе «нельзя», потому что я решаю. Вспомните, друзья, когда мы говорим «нельзя», мы почти никогда не объясняем почему. Как в армии, как в тюрьме. А у ребенка эта модель фиксируется.

Уверен ли я в том, что говорю? На 100 процентов! Это столько раз проверено, столько раз исследовано, столько раз подмечено, я столько раз сам это наблюдал, давал советы! В тот момент, когда мы начинаем жить рядом, все становится намного проще и легче. В тот момент, когда человек учится спать тогда, когда ему хочется спать, а не тогда, когда ему велят, в тот момент, когда человек учится есть, когда ему хочется есть, именно тогда человек учится выбирать.

– В любом возрасте?

– От нуля. А как иначе? Хочешь бросить камень в доктора Спока? Пожалуйста. Когда мама сует тебе титьку в рот не тогда, когда ты этого хочешь, это очень странная система координат. Удобная? До поры до времени. Очень удобно, когда заключенные выходят на прогулку в определенное время. Но они от этого не перестают быть заключенными. Иными они быть не могут. Если это удобно нам, родителям, важно сказать эту правду.

Забежим вперед и скажем, что школа – это такая структура, которая помогает познавать мир. Значит, она должна быть построена на «можно». Потому что, как только школа оказывается построена на «нельзя», мы везде натыкаемся на тупики. Я в 1-м классе задаю вопрос, почему ручка падает вниз, а не вверх (вообще-то, я еще в год об этом спрашиваю), мне говорят: «Доживи до 7-го класса, тогда мы про это поговорим». Тупик. Хочу перейти в соседний класс, где смотрят исторический фильм, мне говорят: «Ты там будешь мешать, а мы здесь занимаемся чем-то очень важным». Я хочу взять с полки другую книжку или сказать, что мне скучно читать Александра Сергеевича Пушкина, а весело читать Драгунского, мне отвечают: «Нет, нужно читать Пушкина, потому что он наше все». И что будет? Довольно быстро человек понимает, что в школе ему делать нечего.

– Но многие родители, если не большинство, которые следовали советам того же Спока, делали это из лучших побуждений. И ради своих детей.

– А мы ведь уже договорились, что живем не ради детей, а вместе с ними. Возможно, ребенок – самый дорогой для нас человек. Мы понимаем, в какой сумасшедшей зависимости от нас он находится, и мы волнуемся, боимся этой зависимости, но не живем ради него. Такие ситуации бывают – но не дай нам бог их, – когда детей нужно спасать в войну… А так давайте жить без фанатизма и пафоса, просто жить.

Мама – богиня. Но только до 7 лет

– Не знаю ни одной мамы, которая не тревожилась бы, насколько «правильно» развивается ее ребенок, все ли он делает в срок и так далее. Эти опасения имеют право на существование?

– У каждого человека есть свои особенности, это такое клише, без которого нам не обойтись. Мы различаемся по целому ряду параметров, самые очевидные из которых – это пол, вес, рост, цвет кожи, волос… Почему я начинаю с этого? Потому что это истинные личностные особенности. Как я засыпаю, что люблю есть, насколько я терпелив. Эти особенности характерны для любой личности любого возраста.

Мне представляется, что это намного глубже и важнее, чем так называемые нормативы. Почему? Наши читатели ведь точно знают истории про Эйнштейна, который не разговаривал до 7 лет, и многие думали, что он неполноценный, или про вспыльчивого и замкнутого Андерсена, который с трудом смог освоить грамоту. Это те пиковые случаи, когда личностные особенности проявились настолько ярко, что оставили в ужасе и недоумении все взрослое окружение.

При этом есть какие-то характерные вещи для разных возрастных групп. В определенном возрасте человек начинает держать головку, начинает ходить, в определенном возрасте начинается оволосение лобка, в определенном возрасте человек начинает дряхлеть, у него появляется седина. О чем нам это говорит? Ни о чем. Если человек не держит головку в полгода, в год и в полтора, мы понимаем, что речь идет о болезни, которую нужно лечить. Так что из физиологических нормативов почти ничего не следует. Это происходит вне зависимости от нас, мы не можем остановить пубертат, например.

Дальше по самым разным причинам мы пытаемся подогнать к норме все остальное.

– Но это физиологические нормы. А развитие личности?

– Принято говорить об очень серьезных вехах в жизни человека. Так называемых кризисах, но это все очень условно. Где-то в районе 3 лет я начинаю понимать, что мы с мамой, возможно, разные миры. До этого абсолютно очевидно, что «мама – это есть я, а я – это есть мама». И весь мир – это я.

Как прячутся маленькие дети? Закрывают глаза. В этот момент исчезает весь мир. Это непреложная истина. И, дорогие читатели, вы сами можете оценить весь идиотизм ситуации, когда мы в этот момент требуем от детей понимания причинно-следственных связей.

Дальше медленно, но верно я начинаю понимать, что миров побольше, что, возможно, есть разные люди и у них есть какие-то взгляды. Но мама вместе с папой – это такие верховные боги, более того, к ним прикрепляются почти все взрослые. И кстати, взрослые часто манипулируют, пользуясь этим. Ведь ребенок в большинстве случаев действительно не может допустить, что взрослые бывают неправы. В 5 лет трудно представить, что мама не может сделать так, чтобы мне было не больно: она погладит, поцелует, и боль уйдет. Или в крайнем случае даст волшебную таблетку, ведь она волшебница и точно знает, как мне помочь.

Это удивительная история, когда мама всегда права. И я нахожусь под ее защитой, ее колпаком и прикрытием. Поэтому этот период ОЧЕНЬ важен для закладывания модели учения. Если мама скажет, что я плохой мальчик, я поверю. Если мама говорит, что «ты сейчас хочешь есть», я верю, и это закладывается в прочный фундамент на всю оставшуюся жизнь.

А в районе 7 лет (плюс-минус) происходит самое поразительное – выясняется, что миров очень много, что каждый человек – это отдельный мир. И постепенно обнаруживается, что мама не всегда может сделать так, чтобы не болело. Что мама может быть неправа. Буйным цветом это расцветет в так называемом переходном возрасте. Но подозрение и практика появляются намного раньше.

Более того, выясняется, что мама может сделать не только хорошо, но и плохо, что взрослый мир может сделать не только хорошо, но и плохо. И тогда многие вещи я начинаю ставить под сомнение. Еще на интуитивном уровне.

Чем ближе я к 12–13 годам, тем больше убеждаюсь, что моя модель имеет право на существование. Если в 7–8 лет из школы мне устраивают зону, а я прячусь в айпаде, я понимаю, что это нехорошо, ведь я уже заманипулирован весь. Мне надо учить математику, учить Пушкина, и я даже не задаю вопросов почему. Потому что надо. Хотя и взрослые не очень понимают почему.

Но в 12–13 лет я, во-первых, могу восстать. А во-вторых, я начинаю, к счастью, верить, что могу быть прав, что, если мне не объясняют зачем, повода что-то делать у меня нет. Что, вообще-то, моя ответственность за самого себя, которая крепнет год от года, не менее важна, чем ответственность мамы за себя и меня. Дальше возрастные кризисы продолжаются. Бальзаковский возраст – в этом ряду. Нужно просто, чтобы восприятие этих возрастных особенностей нас не душило, а расширяло.