Читать книгу: «#БабаМилосская. Наши: «Код да Винчи» и саги Толкиена», страница 3

– Вот даже как. Кажется, вечер перестаёт быть тёмным.

– Вечер? Помилуйте, сейчас полдень. Ах, да… Наверняка, это цитата откуда-то. А вы, значит, из тех умников, что любят пересыпать свою речь известными фразами. Н-да… Нет, у некоторых это получается, и порой весьма остроумно. Чаще же человек, очевидно, стараясь прослыть эрудитом, вставляет известный ему десяток фраз из классики литературы или кино к месту и не к месту. Надеюсь, вы относитесь к первым.

Что же касается остального, то да… мы стараемся быть в курсе ваших дел. Правда, пока не дошло до физической слежки, но ведь при нынешнем уровне коммуникабельности и интернетобщения это и не требуется.

– Про Пушкинский музей я информацию в соцсетях не размещал.

– Уж извините нас или нет, но нам пришлось взломать вашу электронную почту, на неё вы отправили с планшетника снимки статуи.

Последние слова москвича, с одной стороны, подтвердили мои догадки относительно находок Журавля, но радоваться своей прозорливости мешало чувство тревоги, которое несли признания гостя. И надо понимать, это было лишь началом.

– Нас… нам… Может, уже скажете, кого или что вы представляете? До последнего времени я не был уверен, что хочу это знать, но теперь, вижу, деваться мне некуда. Если вы хотели, чтобы я перестал валять ваньку, то, считайте, ваша взяла.

– Ну, скажем так, мои задачи простираются гораздо шире… Но если брать некий этап, то да. Однако пока лишь частично удовлетворю ваше любопытство. Скажу лишь, что я представляю Орден божественной длани. Это тайное общество ставит целью отыскать руки так называемой Венеры Милосской, воссоединить их со скульптурой и явить миру шедевр искусства в первозданном его виде.

О самом Ордене и его деятельности расскажу позже. А пока, давайте-ка, я сделаю себе кофе, закурю, с вашего позволения, и посвящу вас в некую вводную часть, касающуюся Богини, как её принято называть в нашем кругу. Догадываюсь, что вам многое и без того известно, однако – в ракурсе общепринятых версий, во многом основанных, как сами убедитесь, на фантазиях и домыслах. Ну и это, в определённой степени, нужно мне самому. Понимаете, имеется некий план лекций по предмету, и вдруг из него приходится изымать какую-то часть, вследствие чего рушится вся система изложения. Допустить этого мне крайне не хочется…

Лев Николаевич уже привычно обходился с термопотом, выставленными возле него приборами и банкой кофе. Через три минуты в руках у него дымились чашка пахучего напитка и ароматная мини-сигара. На этот раз повествование столичного профессора молекулярной биологии было более образно. Если предшествующая часть его рассказа, как и вчерашняя, изобиловала больше фактами, то сейчас Лев Николаевич стал позволять себе лирические отступления, которые порой были похожи на выдержки скорее из художественного, чем документального повествования. Оттого в воображении слушателя легко рисовались образы героев, среда, в которой они обитали. Сразу становилось понятно, что эта тема близка и довольно тщательно изучена гостем. И не упустил он эту часть ещё потому, что ему хотелось, чтобы кто-то оценил его труды.

– Поверьте, когда-нибудь дата 8 апреля станет широко отмечаться повсеместно, наравне с Рождеством, Курбан-байрамом или Песахом. Люди обязательно проникнутся величием момента, когда миру явилась Венера Милосская, которую в нашем кругу принято называть Богиня. Пока же это удел лишь посвящённых. Но обо всём по порядку.

В этот весенний день 1820 года крестьянин Йоргус Кентротас из городка Кастро, что расположен на острове Милос, решил поправить стену во дворе дома. Он запряг осла в небольшую телегу, сложил туда инструмент и с сыном Теодорасом и племянником Аминтасом отправился за материалом. Следовало разобрать часть остатков древней стены, сложенной из необработанного камня и являющейся границей участка Кентротасов. Участок располагался неподалёку от развалин античного театра и нависал террасой над склоном горы. Надо сказать, основную часть этого небольшого острова, расположенного в архипелаге Киклады в южной части Эгейского моря и имеющего в длину с запада на восток порядка двадцати трёх километров, а с севера на юг – тринадцати, занимают горы, так что сельхозучасткам и оливковым рощам приходится ютиться на горных склонах.

Вид поля привёл крестьян в бодрое расположение духа: кукуруза взошла дружно, всходы обильно полило дождями, так что следовало ожидать хорошего урожая. Вдохновившись увиденным, Йоргус размышлял о том, на что в первую очередь потратит деньги от продажи части урожая. А возможно, если даст Господь, удастся что-то и отложить. Но не на чёрный день откладывал милоссец. Его заветной мечтой была небольшая маслобойня. Имей он её, не пришлось бы полностью зависеть от того, уродится кукуруза или нет, да и самому, глядишь, не надо будет горбатить спину с мотыгой в поле. В том, что маслобойня будет выгодным предприятием, сомневаться не приходилось. Оливковых деревьев в округе росло предостаточно, а вот маслобойня на острове имелась всего одна – в самом большом селении Плаке. Туда-то и свозили мешки с оливками местные крестьяне, кто на продажу, кто на переработку. Маслобойня же была небольшой и довольно ветхой. Того, что стекало по её жёлобу, с трудом хватало самим милоссцам. Вот если бы запустить новую… Эх, говорят, появились какие-то чудо-машины на паровой тяге. У них и выход масла больше, да и выработка выше. Тогда смело можно бы было загадывать и о поставках за пределы острова. Во всяком случае, оливковое масло, или, как его ещё называли европейцы, – прованское, охотно покупали на кораблях, под разными флагами заходивших в главную гавань острова, городишко Адамас. Ещё бы не брать им такое! Ведь на Милосе рождалось не просто оливковое масло, а густой зеленовато-жёлтый нектар, да такой ароматный, что от одного только запаха начинало слегка першить в горле.

Бывая в Адамасе, Йоргус непременно посещал церковь Святой Троицы и, молясь о здравии живущих и царствии небесном для усопших родственников, неизменно прибавлял в конце просьбу к Всевышнему помочь ему в осуществлении мечты. Но тот оставался глух к мольбам крестьянина, или его уши были забиты просьбами других. Во всяком случае, тряпица, связанная по углам в узлы, куда милоссец заворачивал маслобойные деньги, тяжелела серебряными монетами не больше, чем беременная мышь, и так же быстро облегчалась – непредвиденные нужды сыпались, как манна небесная на Моисея и его соплеменников во время сорокалетних скитаний после исхода из Египта. Сейчас там хранилось лишь несколько турецких курушей или, как их ещё называли, – османских пиастров, которых хватило бы разве что на рычаг для пресса.

Но дошёл-таки черёд и до рассмотрения просьб в меру трудолюбивого и честного грека, занесённых в небесную книгу жалоб и предложений. Милость добралась до Адамаса на фрегате «Л» Шевретт» и бросила якорь невдалеке от стен храма Святой Троицы. В шелесте парусов при обострённой и чуткой интуиции можно было услышать шуршание купюр, а в лязге якорной цепи – звон монет. Но ни самому Йоргусу, ни его сыну с племянником, даже вздумай они выделить эти обычные портовые звуки среди других подобных, они не показались бы особыми знаками, а остались тем, чем и были на самом деле: шелестом парусов и лязгом якорной цепи. Подобные откровения доступны либо тем, кто избавлен от мыслей о хлебе насущном, либо абсолютно нищим. Кентротасам не повезло уродиться среди одних, но они не могли позволить себе оказаться среди других.

Крестьяне возились с камнями, выламывая их из древней кладки и укладывая на телегу, то и дело покрикивая на осла, норовившего добраться до молодых сочных побегов кукурузы. Однако целенаправленность животного не могли поколебать людские брань и удары, и в тот момент, когда отец с сыном из последних сил пытались взгромоздить на телегу тяжеленный монолит, осёл в очередной раз сунулся к посадкам, и поклажа полетела наземь. Вот только на этот раз упёртой животине не досталось по хребту, а слова застряли в горле только и ждавшего повода выдать бранную тираду Йоргуса.

Земля под ними ожила, заходила, как при случающихся в этих местах землетрясениях. Но окрест ничто не шелохнулось, лишь под ногами сначала камешки поменьше стали осыпаться в образовавшуюся щель под упавшей каменюкой, потом и её саму разом поглотила пустота. Судя по эху от удара, не бездонная. Люди отпрянули от провала, потянув за собой враз ставшего послушным осла, но увидев, что щель не разрастается, подошли к ней и попытались заглянуть внутрь. На них в свою очередь из обширной полости пялилась ослепляющая темень.

Йоргус послал юношей в дом за фонарём и верёвкой, а сам стал будоражить воображение тем, что обнаружит в подземелье что-нибудь античное, за что можно будет выручить немалый куш у европейских моряков. В голове его тут же ожил «сверчок». Лишь выдавалась свободная минута, мечта о маслобойне вновь занимала все крестьянские мысли. «Цв-и-и-к, цв-и-и-к…», – донимали они, словно песня сверчка в ночной бессонной тишине дома. И это не были какие-то бесплотные мечтания из серии «А вот бы было здорово однажды…». Нет, в черепушке Йоргуса роились различные способы устроения будущей маслобойни, хотя реально удавалось отложить лишь крохи, остававшиеся после уплаты всех податей – туркам, общине, церкви – и расходов на семью по статье «прокормить-одеть-обуть».

В последнем разделе глава семьи изо всех сил старался свести траты к минимуму. Например, свежие лепёшки Кентротасы ели лепешки раз в неделю. По настоянию хозяина жена пекла их по многу и впрок. Расчёт Йоргуса был в том, что мягкого хлеба можно съесть вдвое по сравнению с чёрствым. Сыр или сливочное масло на стол попадали ещё реже выпечки с пылу с жару. Полученное от семи коз молоко перерабатывалось и уходило на продажу, самим доставалось лишь то, что не сегодня-завтра могло испортиться. Такое продавать себе дороже – покупатели могли отвернуться, так что как ни велик порой был искус нажить лишний пиастр, приходилось сдерживать себя. Масло в готовку шло оливковое, такого, считал Йоргус, опять же меньше съешь, чем сливочного. Экономил он и на угощениях, когда без них уж никак нельзя было обойтись – на Рождество, Пасху или именины. Пришедшему с порога подносилась большая чарка раки. Делалось это не от щедрот, тут весь расчёт был на то, что гостя сразу же возьмёт хмель, после чего тому станет не до еды – так, занюхать-закусить, да и выпивки уже меньше требовалось, чтобы напиться всласть. Цв-и-и-к, цв-и-и-к.

А вдруг там целая статуя?! Сам он таких не видел, но говорили, что кому-то попадались каменные изваяния обнажённых тел. Ох, уж эти греки (сами милоссцы не ассоциировали себя с ними), такие бесстыдники! Держать в домах на виду голых каменных баб, ведь это срам да и только. Крестьянин даже попытался представить себе такую, но из этого ничего привлекательного не получилось. Уже много лет женская нагота представала ему исключительно в образе его жены Алкесты, сильно располневшей в последние годы. Правда, она и в молодости была дородной, но с какой-то особой грацией, вот только зрительно восстановить этот образ супруг не мог, отчего ещё более недоумевал по поводу греков.

Когда парни вернулись, мужчина первым делом спустил в провал на верёвке зажженный фонарь. Тусклый свет большей частью растворился в беспросветной мгле, но его остатков хватило, чтобы понять, что под ними сводчатое каменное помещение, внутри которого что-то белело. Неужели и в самом деле статуя?! Вместе с холодом из подземелья на Йоргуса повеяло запахом денег, что лишь подстегнуло его к действию.

Отец, как самый могутный, остался наверху для страховки, а в провал по верёвке, один конец которой привязали к вбитому в землю колу, спустился сын. Осмотревшись в мерцающем свете фонаря, Теодорас разглядел в нише стены древней крипты статую из белого мрамора. Она была выше его, даже, пожалуй, не меньше, чем на полголовы, превышала рост отца. Услышав об этом, Йоргус вскинул в небо руки с распростёртыми ладонями, но вместо хвалы Всевышнему из его глотки вырвался торжествующий крик из одних гласных, перемежающихся в произвольном порядке. Потом он развёл руки в стороны, сжал кулаки и пустился в пляс, позабыв об опасности провалиться под землю. Аминтас глупо улыбался, глядя на сумасшедшие выходки дяди, осёл же, воспользовавшись моментом, самозабвенно уплетал сочные кукурузные побеги. И лишь Теодорас был далёк от земных утех. Он стал первым за не одну сотню лет человеком, которому предстал прекрасный божественный образ. По мере того как вглядывался в статую, он всё больше, несмотря на отсутствие у неё рук и изуродованный нос, впечатлялся красотой и изяществом её форм, они заставили его позабыть все переживания столь насыщенного событиями дня. В реальность его вернул лишь голос отца. Оборвав свой танец счастливца, тот, перемежая обращения по имени с бранью, довольно долго пытался докричаться до ставшего невменяемым отрока.

– Ну, как вам такая трактовка событий? – Лев Николаевич неожиданно оборвал свою, по-другому не скажешь, песнь песней. – Я так много раз представлял себе этот момент, что словно бы стал его свидетелем. Это хорошее начало для романа. Дарю! Думаю, вам может пригодиться. В самом деле, бросайте работать на потребу дня. Ведь ваши даже самые удачные статьи живут только до следующего номера. Не обидно? Творите если не на века, то хотя бы для своих современников.

– Обязательно подумаю над вашими словами. Вам бы самому, мне кажется, не мешало заняться писательством. Выходит толково и занимательно. Может, продолжите? Кофе я сам заварю.

– Спасибо. Тронут. Выражаясь на ваш манер цитатами, скажу словами Татьяны Лариной: «Но я другому отдана; Я буду век ему верна». В писательском ремесле, кроме определённых способностей, нужна ещё и немалая самоотдача, а она у меня направлена, как вы уже понимаете, на иные цели. Могу лишь позволить порыв вдохновения, но писатели не с него кормятся. А вот вам стоит серьёзно этим делом заняться. Сюжет для дебютного романа практически готов.

– Фактического материала маловато, Лев Николаевич. Как тут будет не увлечься, не насочинять чего-нибудь лишнего.

– Факты будут. А вот уж чего не стоит опасаться в этой истории, так это создания очередной небылицы. Практически все, кто был причастен к ней, врали и продолжают это делать, так как их версии, растиражированные во множественном числе, продолжают жить. Правду, конечно, кое-кто тоже выдавал, но её ещё надо услышать.

Пожалуй, ни одно произведение искусства не породило столько мифов и вымыслов вокруг себя, как Богиня. Многие вопросы до сих пор, спустя почти два века после находки на греческом острове, считаются спорными. Во многом благодаря этому статуя и обрела сверхпопулярность – за год Лувр посещает порядка семи миллионов человек, желающих взглянуть на неё. И всё благодаря отличному пиару. Правда, он получился стихийным, никто его специально не планировал. Вышло так в том числе потому, что у всего, что связано со скульптурой, есть несколько версий, начиная от момента её находки, истории борьбы за обладание между французами и турками и заканчивая, пожалуй, главными вопросами – причиной отсутствия рук и их возможного положения.

– То есть все врали, врут… Все, кроме вас?

– Конечно! Во-первых, их цель оправдывала средства – сначала привлечь внимание, подороже продать, потом заявить о себе, наша же совершенно иная – установить истину, поэтому необходимо избавляться от всех выдумок. Во-вторых, мы располагаем подлинным свидетельством, которому, надо полагать, вы нашли фактическое подтверждение, ну или подобрались к этому близко, как никто другой.

Все врут

– Может, на какое-то время отложим, раз всё равно не миновать предположения на мой счёт, – я не удержался, чтобы не одёрнуть гостя, опасаясь, что тот попытается увести разговор в другое русло. – Давайте уж ближе к подлинным свидетельствам, про которые вы обмолвились. Это, по крайней мере, хотя бы более предметно.

– Как пожелаете. Я описал момент находки Йоргусом Кентротасом, но и у этой части событий, как ни странно, есть варианты. Странно, потому что понятно, почему в последующих моментах развития этой истории возникло немало разночтений: каждый участник хотел вписать в неё своё имя, извлечь из этого определённые дивиденды, вот и добавлял, с позволения сказать, эксклюзива. Но, казалось бы, какие могут быть варианты? Крестьянин едва не провалился под землю, в провале обнаружил древнюю скульптуру и потом продал её то ли туркам, то ли французам. Но нет. То начинают появляться какие-то люди, присутствовавшие при этом и чуть ли не руководившие действиями невежды-крестьянина, то скульптуру находят по частям, то целиком и с руками, к тому же в одной из них она держала яблоко.

Что касается находки, то было всё, как я вам описал. Кто бы и с какой целью не скрыл в подземелье изваяние, не стал бы прятать его разобранным на части. Это же образ Богини, а не коробка с конструктором «Лего», засунутая под детскую кровать. Можно с довольно большой долей вероятности говорить о том, что для древних милоссцев эта скульптура была воплощением высокочтимого божества, возможно – хранительницы острова. И укрыли её, чтобы избежать повторного умыкания за его пределы.

Правда, скульптура действительно оказалась разборной – обнаженный женский торс отделялся от задрапированных ног. Без этого Йоргусу ох как непросто пришлось бы при извлечении своей находки на свет божий без посторонней помощи. Шутка ли, высота статуи шесть футов семь дюймов, это чуть больше двух метров, да и весит она прилично. Обращаться за помощью к кому-то со стороны милоссец не хотел, ведь любой приложивший к этому делу руку мог после претендовать на роль компаньона. А эта находка была только его, делиться с кем-либо выручкой от её продажи он не желал.

– Поэтому больше никаких свидетелей на этом этапе не было и быть не могло?

– Вот именно! Любой из них являлся угрозой мечте Йоргуса Кентротаса. А вы благодарный слушатель, Георгий Петрович.

– Я бы сказал – профессиональный. В журналистском деле умение слушать не менее важно, чем писать.

– Будем считать, нам обоим повезло. Так вот, что касается своего рода «конструктивизма» статуи, то уже позже, в Париже некий Клод Тарраль выяснил причину такой особенности. Этот богатый меценат и покровитель искусств, кстати, тоже изрядно приложивший руку к мистификации образа, определил, что статуя высечена из особого сорта мрамора – coraliticus, как его называли в античные времена. Обычно скульпторы того времени использовали паросский мрамор, но этот сорт, доставляемый из Малой Азии, превосходил его качеством, так как напоминал слоновую кость. Правда, у него имелся и недостаток – порода не образовывала больших монолитов, её куски едва превышали метр. Может, для какого другого изваяния такое и было бы минусом, только не для этого. И дело даже не в том, что милоссцу с его юными помощниками не пришлось пупы надрывать, поднимая его из крипты. Так уж получилось, что транспортабельность сыграла большую роль в весьма и весьма интересной, я бы даже сказал, захватывающей, судьбе скульптуры.

Что касается рук, то их, как я уже говорил, не было. Хотя немало свидетельств обратного. «Одежду, закрывавшую её лишь до бедер и ниспадавшую на пол широкими складками, она придерживала правой рукой. Левая была слегка поднята и изогнута – в ней она держала шар, величиной с яблоко», – так описывал свою первую встречу с Богиней Жюль Дюмон-Дюрвиль. Помните, я говорил про французский корабль «Л» Шевретт», что бросил якорь в одной из бухт острова? Так он был лейтенантом на этом гидрографическом судне.

Сейчас пишут, что молодой человек – на тот момент ему было 29 лет – был заядлым любителем античности. Это, конечно, можно принять за выдумку, учитывая то, как по прошествии времён любят романтизировать и сами времена, и людей оных. Скорее можно предположить, что при заходе в порт во время плавания думают о другом. Верно, Георгий Петрович? Кому это знать, как не вам, ведь вы тоже в молодые годы, как говорится, бороздили просторы мирового океана?

– Если вы про портовые кабаки и проституток, то у советского матроса денег на них не водилось. Помнится, суточных всего доллар начисляли, за рейс полторы сотни набегало, так что едва хватало ширпотребом где-нибудь на рынке затариться. Да и не думаю, чтобы на каком-то занюханном островке можно было как следует развеяться.

– Вот как приятно иметь дело со знающим человеком! Нередко приходилось тем, кто думает, что Дюрвиль охотнее бы изучал таверны и бордели, чем занимался поиском артефактов, напоминать о том, что Милос – это не Марсель или Кале. В плане доступных и незамысловатых развлечений остров был целомудренней, чем, скажем… да хоть ваш Нижний Тагил в годы первых пятилеток.

– Да что все привязались к этому городу? Таги-и-и-ил! Два шута гороховых: один – вятский, мужик хватский, другой – сочинский армянин подурачились, а вышло, походя устроили поминки имиджу Уралвагонзавода с его «летающими» танками Т-90.

– И в мыслях не было задеть ваши патриотические чувства, – несколько сбитый с толку моей реакцией и рассчитывающий, скорее, на обратное, вымолвил Лев Николаевич и потянул из пачки курево. – Что поделаешь, массмедиа делают своё дело, вот к слову и пришлось.

– Да не оправдывайтесь. Не за что. По крайней мере, вам. Так что там с целомудрием Милоса?

– Чтобы закрыть тему, скажу, что Греция лишь через девять лет стала независимой, а на тот момент входила в состав Османской империи, где содержание кабаков, курилен гашиша и публичных домов было под запретом.

На самом же деле морской французский офицер не скуки ради обходил дома милоссцев, а в поисках древностей. Лейтенант Жюль Себастьен Сезар Дюмон-Дюрвиль в гидрографической экспедиции по изучению Средиземноморья отвечал за ботанику, энтомологию и археологию. Недаром у него под рукой всегда была книга древнегреческого философа и географа Павсания «Описание Эллады», своего рода античный путеводитель с описанием известных когда-то творений зодчих и скульпторов. Так что он-то уж мог определить истинное значение той или иной древней вещицы. Хотя ничего стоящего не попадалось. До 8 апреля 1820 года.

Правда, первая удача едва не обернулась полным фиаско. В тот день Жюль отправился на поиски на пару со своим товарищем лейтенантом Амаблем Матрэ. Но тут ребята попали в ситуацию, словно пошли купить семечек стакан, а им из-под полы предложили набор фамильного серебра. Могу представить их состояние, когда в сарае у Кентротасов они увидели Богиню. Поначалу теплилась надежда, что хозяин окажется полным идиотом и уступит статую за пару сотен франков, но Йоргус не оправдал этих ожиданий. Запрошенная им цена поразила, сбила полет фантазии, смело набирающей высоту и открывающей всё новые горизонты. Пять тысячи франков!

– Да ты с ума спятил, тупая скотина?! – не удержался Дюмон-Дюрвиль, когда сначала путём распальцовки, а потом и карандашом на бумаге окончательно прояснилась цена вопроса. – Да я за год столько не получаю!

– Этот баран, наверное, думает, что мы в трюмах «Л» Шевретт» золото или государственную казну перевозим, – подхватил его товарищ. Крепкие словца скрепляли лексикон обоих моряков, как суровая нитка парус, тем более, что в выражениях можно было себя не стеснять, потому как грек ни слова не понимал по-французски.

Йоргус Кентротас действительно умом не блистал, но и тупым его назвать было нельзя. Правда, в другие времена, пока крестьянина ещё не стали одолевать мысли о собственной маслобойке, запрашиваемая им сумма могла оказаться значительно меньше, но пять тысяч франков – столько стоила маслобойка. Крестьянин смекнул, что ухватил птицу счастья за хвост и теперь опасался, как бы в руках не осталась лишь пара перьев. Главное – не продешевить, другого такого шанса жизнь не отвалит, так что надо стоять на своём. Пусть у этих господ таких денег не окажется, но рано или поздно появятся другие. «Подожду, – думал про себя крестьянин. – Эта баба в темнице тоже своего часа немало, поди, ожидала».

Будь Жюль и его товарищ обычными барыгами, надеющимися купить по дешёвке антик, который у антикваров на материке ушёл бы втридорога, то они бы, скорее всего, отступились. Но Дюмоном-Дюрвилем двигала другая страсть, та, что ведёт охотников и первооткрывателей. Не зря позже ему не раз предстояло открывать новые земли во время кругосветных путешествий и экспедиций к Антарктиде и даже довелось увековечить своё имя на географических картах.

Он тут же отправляется к французскому консулу на Милосе Бресту в надежде убедить того купить для страны статую. Тот уже был в курсе находки Йоргуса, но не мог самостоятельно принять решение, так как не обладал большими знаниями в вопросах искусства, да и не по его рангу такое. Единственное, что он мог, – обратиться по инстанции. Незамедлительно в город Смирну, генеральному консулу Давиду уходит письмо, в котором Брест излагает суть вопроса. В частности, дипломат пишет: «Одни из видевших статую офицеров утверждают, что в ней нет ничего особенного. Другие, наоборот, доказывают, что это – великолепная работа. Если вы хотите, чтобы я приобрел ее за счет правительства, прошу соответствующих распоряжений».

Об этом он ставит в известность Дюмона-Дюрвиля, но оба понимают, насколько неповоротлива бюрократическая машина, а промедление может обернуться потерей – того и гляди появится кто-нибудь, не стеснённый в средствах, и пиши пропало. Лейтенант убеждает капитана «Л» Шевретт» сняться с якоря, и через пару дней судно направляется в Константинополь. В столице офицер лично доложил обо всех обстоятельствах дела послу Франции маркизу де Ривьер. Вот только чтобы вызвать интерес к статуе, лейтенант умалчивает об отсутствии у той рук, мало того, при описании антика упоминает их, почти дословно приводя отрывок из своего любимого «Описания Эллады» Павсания. Но простим молодому человеку эту вольность, ведь за ней стояла не корысть, а исключительно польза дела.

Заинтригованный находкой, дипломат принимает решение об её приобретении. Людовик XVIII – страстный почитатель всевозможных искусств, постоянно пополняющий свою коллекцию в Лувре, и таким подарком легко ему угодить. Миссия по обретению артефакта возлагается на секретаря французского посольства виконта Марцеллюса, в распоряжение которого предоставляется шхуна «Л» Эстафетт».

Вот только отправиться на Милос незамедлительно судно не имело чисто технической возможности – на нем велись ремонтные работы. На остров Марцеллюс прибыл только 23 мая. Эта задержка едва не стала роковой. За это время на острове начала складываться завязка другой истории, и если бы ей суждено было состояться, то неизвестно, как бы повернулась дальнейшая судьба Богини.

Примерно в то же самое время, что и Дюрвиль, поиски древних артефактов вёл ещё один француз, тоже военно-морской офицер, 23-летний гардемарин Оливье Вутье с фрегата «Амазонка». Вот его сферой интересов была исключительно, как бы сегодня сказали, «чёрная» археология. Правда, ему не особо везло, с двумя матросами он сумел откопать лишь несколько фрагментов мраморных скульптур, среди них была и женская рука с яблоком. За всё это нельзя было выручить и сотни франков. Досада только возросла, когда Вутье узнал о негаданной находке местного крестьянина, участок которого (это же надо!) находился в каких-то трехстах ярдах от того места, где рылся он со своими помощниками. Побывав у Кентротасов, француз сумел оценить, какой подарок им (конечно же, незаслуженно!) преподнесла судьба. И оценили его они соответствующе: пять тысяч франков. Такая цена простого гардемарина привела в отчаяние.

Впрочем, печали тот предавался недолго. Сметливый и склонный к авантюрам малый увидел свой путь в этом деле, иной, чем тот, которым пошёл бескорыстный Дюрвиль. Что за прок наводить на статую консула или даже самого посла? Надо было попытаться самому извлечь из ситуации максимальную выгоду. И тут молодому французу все методы казались хороши. Во-первых, он везде стал говорить, что он сам лично присутствовал на участке Кентротасов, когда под их ногами обвалилась античная крипта, более того – он сам и обнаружил в ней статую, крестьяне же лишь оказали помощь при извлечении её на свет. Тем самым давая понять, кто на самом деле имеет права на находку. В качестве доказательства этих прав Оливье демонстрировал обломок мраморной руки с яблоком, утверждая, что это часть скульптуры.

Однажды он даже явился к Йоргусу и попытался заявить свои права. На его счастье, тогда рядом находились соседи и просто зеваки, пришедшие взглянуть на находку, о которой только и разговоров было в округе. Нашлось кому оттащить крестьянина от чужестранца, не помогли бы ему ни офицерские погоны, ни священник, привлечённый, видимо, в качестве свидетеля. Когда до Йоргуса, не просыхающего от раки уже несколько дней, дошёл смысл того, что ему лопочет иностранный моряк, он выхватил у того из рук мраморную культю и кинулся с ней на посмевшего встать между ним и маслобойней. На словах мужик довольно живописно изложил, куда собирается засунуть каменную руку этому лягушатнику, хотя воплотить задуманное ему и не дали.

Наблюдавшего эту картину священника звали Ойкономос Верги, он был настоятелем церкви святой Троицы в городке Адамас, расположенном всего лишь в нескольких километрах от Кастро. Священнослужитель поначалу не придавал значения той шумихе, что образовалась вокруг статуи, найденной одним из прихожан. Но потом до него дошли слухи о письме в Смирну консула Бреста, потом появился Вутье с предложением засвидетельствовать его право на статую. Так что в Кастро Верги согласился отправиться больше из любопытства, чем польстился на обещание француза поделиться барышами в случае удачного исхода дела. При виде статуи у священника появились свои планы на её счёт. Правда, в них уже не было места Оливье Вутье, но тут ничего не попишешь. Как гласит греческая пословица, одни выращивают виноградник, а упиваются вином другие.

Дело было в том, что недавно Николаки Мурузи, в ведении которого фактически находилось управление всеми греческими островами, дал понять, что Верги теперь у него не в чести. Побывав незадолго до Рождества на Милосе, чиновник из Константинополя не заглянул в Адамас, хотя прежде обязательно делал это, и не только по роду службы, каждый раз получая в подарок что-нибудь в свою коллекцию монет. Ойкономос догадывался, почему впал в немилость. Зная, что Мурузи заядлый нумизмат, священник скупал у местных жителей древние монеты, то и дело попадавшиеся им во время земляных работ. Прошлой весной один из крестьян, копая фундамент под пристрой к дому, наткнулся на небольшую амфору, полную серебряных монет. В основном это были редчайшие серебряные декадрахмы из Сиракуз, относящиеся к пятому веку до рождества Христова. Он явственно помнил, как выглядели эти треклятые монеты: их аверс украшала колесница, над которой парила богиня победы Ника, а ниже бежал лев, реверс – голова правителя Арефуса с оливковым венком, а вокруг неё плывущие по часовой стрелке четыре дельфина.