Читать книгу: «Адмирал Империи – 60»

Глава 1

Место действия: звездная система HD 35795, созвездие «Ориона».

Национальное название: «Новая Москва» – сектор Российской Империи.

Нынешний статус: контролируется силами первого министра Грауса.

Точка пространства: центральная планета Новая Москва-3. Командный центр сил планетарной обороны.

Дата: 17 августа 2215 года.

Птолемей сидел в кресле и смотрел на голографическую карту системы, где красные точки вражеской эскадры неумолимо ползли к голубой сфере столичной планеты, и в этом медленном, неотвратимом движении было что-то гипнотическое, что-то завораживающее – так, наверное, кролик смотрит на приближающегося удава, не в силах ни отвести взгляд, ни сдвинуться с места. Три с половиной часа назад он отправил барона фон Щецина на миссию, которая должна была стать его козырем в грядущей партии, его тайным оружием и последним аргументом в споре, где ставкой была не просто власть – ставкой была жизнь…

Командный центр планетарной обороны жил своей размеренной жизнью – или, точнее, делал вид, что живёт размеренной жизнью, потому что на самом деле напряжение здесь висело в воздухе, словно предгрозовая духота. Десятки офицеров склонялись над терминалами, и их пальцы бегали по сенсорным панелям с той особой сосредоточенностью, которая выдаёт людей, изо всех сил старающихся не думать о надвигающейся катастрофе, сосредоточиться на мелочах, на рутине, на привычных действиях, потому что думать о том, что может случиться через несколько часов, было слишком страшно. Они обменивались приглушёнными репликами – короткими фразами профессионалов, и в этих репликах звучало то, что никто не решался произнести вслух: тревога.

Полковник Савельев регулярно докладывал о перемещениях вражеской эскадры, и его голос звучал бесстрастно, как и положено опытному штабисту, прошедшему не одну кампанию и научившемуся держать эмоции при себе, но Птолемей замечал – он всегда замечал такие вещи, это было частью его таланта, его проклятия – как иногда полковник украдкой бросает взгляд на карту, и в этих взглядах, быстрых и почти незаметных, читалось то, что не пробивалось в голосе: понимание того, насколько серьёзна ситуация.

Генерал Боков стоял у тактического стола, сложив руки за спиной в классической военной позе, которую он, вероятно, принял ещё в кадетском корпусе и с тех пор не менял – потому что она давала ощущение контроля, ощущение порядка посреди хаоса. Его пышные усы – предмет тайной гордости генерала, усы, которые он холил и лелеял, как другие люди холят породистых собак или коллекции редких монет – подрагивали при каждом слове, и это было единственным признаком того, что за маской невозмутимости скрывается живой человек с живыми нервами, человек, который тоже не знает, чем всё закончится.

Время от времени генерал отдавал распоряжения своим подчинённым, и голос его звучал ровно и уверенно, как и положено голосу командира, но Птолемей видел – опять же, он всегда видел – как напряжены плечи генерала под мундиром, как сжаты его челюсти, как поблёскивает испарина на лбу.

Но сам Птолемей не мог успокоиться, несмотря на полкилометра поверхности над головой. И не сама эскадра Хромцовой была этому причиной.

Он сидел в командирском кресле – массивном, обитом чёрной кожей, с высокой спинкой и широкими подлокотниками, усеянными кнопками управления, кресле, которое было спроектировано так, чтобы внушать уверенность и силу, чтобы тот, кто сидит в нём, чувствовал себя хозяином положения, вершителем судеб – и смотрел на личный тактический экран. Экран был разделён на несколько секторов: в одном медленно вращалась уменьшенная копия системной карты, в другом бежали бесконечные столбцы цифр – данные телеметрии с орбитальных станций, показатели готовности батарей, расчётные траектории движения.

В третьем секторе транслировались новостные ленты со столичной планеты, и именно этот третий сектор, этот небольшой прямоугольник мерцающего света, заставлял пальцы первого министра непроизвольно впиваться в подлокотники, заставлял скулы каменеть от напряжения, а глаза – сужаться в узкие щёлочки.

«…беспрецедентные сцены на улицах столицы!» – захлёбывалась молодая журналистка, стоявшая на фоне человеческого моря, которое колыхалось за её спиной, как живой организм, как единое существо, состоящее из тысяч тел и голосов. Её лицо раскраснелось от возбуждения, глаза блестели тем особым блеском, который появляется у репортёров, когда они чувствуют что стали свидетелями чего-то, что войдёт в учебники. Её волосы, наверняка тщательно уложенные утром перед выходом из дома, растрепались от ветра и толкотни, выбившиеся пряди липли к вспотевшему лбу, но она этого не замечала, слишком захваченная происходящим и слишком увлечённая своей ролью глашатая истории.

Камера парящего дрона демонстрировал людской поток, который толкал, давил, грозил в любой момент опрокинуть и затоптать отчаянную девушку.

– «Тысячи горожан вышли на улицы, чтобы приветствовать приближение флота императора! Посмотрите на эти лица, на эту радость, на этот неподдельный энтузиазм! Столица не видела ничего подобного со времён…»

Камера послушно повернулась, демонстрируя толпу во всей её пугающей массе. Люди всех возрастов – от седовласых стариков, которые помнили ещё времена восшествия на престол императора Константина, до подростков в форменных курточках столичных лицеев, для которых вся эта война была захватывающим приключением, а не трагедией – заполняли улицу от стены до стены, от витрин магазинов до фасадов жилых домов. Они размахивали флагами – не официальными правительственными штандартами, отпечатанными на фабриках по государственному заказу, а самодельными, с криво нарисованным императорским гербом.

Некоторые держали портреты – и Птолемей с отвращением, с физическим отвращением, от которого скрутило желудок, узнал детское лицо восьмилетнего мальчишки, которого эти идиоты, эти безмозглые бараны считали своим государем. Светловолосый ребёнок с серьёзными глазами, с чуть оттопыренными ушами и ямочками на щеках – ребёнок, которому место было в школе, за партой с учебниками, а не на троне величайшей Империи человечества.

Скандирование толпы пробивалось сквозь гул, сквозь шум ветра в микрофоне, сквозь все помехи – настойчивое, ритмичное, похожее на биение огромного сердца:

«Да здравствует император! Долой узурпатора! Да здравствует Иван! Смерть Граусу!»

Смерть.

Они желали ему смерти – открыто, на камеры, не стесняясь и не скрываясь, выкрикивая это слово с такой радостью, с таким упоением, словно оно было не проклятием, а благословением. Словно он, Птолемей Граус, был не главой государства, не человеком, который до этого годами тащил на себе эту неблагодарную ношу по управлению ста тридцатью звездными системами, а каким-то преступником, каким-то чудовищем, заслуживающим не просто отставки – а казни.

Птолемей почувствовал, как жар гнева поднимается от груди к горлу, как кровь приливает к лицу, а пальцы сами собой сжимаются в кулаки. Он заставил себя сделать глубокий вдох, наполняя лёгкие стерильным воздухом бункера, задержал его на три секунды – старый приём для контроля эмоций. Медленно выдохнул через сжатые зубы, чувствуя, как горячий воздух выходит из груди, унося с собой часть гнева, часть боли.

Не время для эмоций. Не место для слабости. Гнев – плохой советчик, особенно когда враг у ворот, когда каждое решение может оказаться последним.

Птолемей переключил канал, и картинка на экране сменилась, но легче от этого не стало.

«…полиция пытается оттеснить демонстрантов от правительственного квартала», – докладывал другой репортёр, мужчина средних лет в строгом костюме, с тем профессионально-озабоченным выражением лица, которое вырабатывается у журналистов после десятилетий работы в горячих точках, после сотен репортажей о катастрофах, войнах и революциях. Это было лицо человека, который научился говорить о трагедиях тоном прогноза погоды, потому что иначе сойдёшь с ума от всего, что приходится видеть и рассказывать.

Позади него разворачивалась картина, которая могла бы украсить любой учебник по истории гражданских беспорядков: синие вспышки силовых дубинок, прочерчивающие воздух светящимися дугами; белые облачка слезоточивого газа, расползающиеся над толпой, как призраки, как предвестники чего-то худшего; тёмные фигуры в полицейской броне, выстроившиеся в шеренгу, сдерживающие натиск человеческого моря.