Механизм. Ублюдки тоже чьи-то дети…

Тимир чуть повернулся к пламени. Он давно не ощущал столь мягкого обволакивающего жара. По ту сторону резвящихся языков отчасти растворенный темнотой трудился другой силуэт. Здоровый как медведь, он с легкостью ломал толстенные сучья точно непомещающиеся в кастрюлю спагетти. Но не сила в огромных руках мужчины удивила Тимира больше: «откуда тот натаскал столько дров?» – вот что изумляло по-настоящему.

От испарений едкой мази на щеках происходящее вокруг растворила едкая водянистая пелена. Тимир прикрыл глаза, свернулся калачиком. Под голову заботливо сунули что-то удобное, а сверху придавило тяжелым и теплым. Мальчишка опять провалился в черную мякоть сна.

Охотники привели Тимира в ближайшее село. По дороге худощавый с серыми глазами участливо расспрашивал о скитаниях. Мальчишке он нравился, казался забавным добряком, не то что тот – другой: седой как снег, высокий, широкоплечий. Тимир никогда не видел столь здоровенных мужиков. Порой мальчишке казалось если останется с угрюмым великаном один, тот закусит им, как только заурчит в животе, слопает как молоденького сочного поросенка.

Прощаясь, худощавый попросил Тимира взглянуть на топорик. Мальчишка нерешительно протянул орудие изрезанным древком. Мужчина покрутил топорик перед глазами, присвистнул, кончики пальцев осторожно прошлись по шероховатостям оставленным ножом, взгляд серых глаз тоскливо скользнули по лицу Тимира, многозначительный глянул на седого великана, тяжелая ладонь зарылась в спутанные волосы мальчугана.

Дома Тимра встретила иссохшая от горя мать: состарилась, глаза красные от бесконечных слез. Горе тронуло женщину умом. По ночам случались приступы, Тимир слышал, как мать плачет в соседней комнате о пропавшем сыне. Дед так и не вернулся. Несколько охотников отправились им вслед, но кроме брошенной палатки и оставленных вещей ничего не нашли… а в следующую зиму мальчишка остался один.

О странной находке Тимир вспомнил годы спустя. Память часто говорила с ним мягким голосом деда. Старик рассказывал о трех богах, о храме, о чудовище способном создавать и разрушать миры. Перед глазами поднимались затертые детским сознанием склоны причудливой горы. Он возвращался на загадочную прогалину с каменной колонной в центре, разглядывал начертанные в золоте рисунки. Все тускло, все не реально.

Хотя справедливости ради, он признавался себе, что померкли даже те дни, когда, пропитанный усталостью, петлял за изгибами бесконечной воды, из последних сил устраивал ночлег, засыпал плавя мечты о доме в чарующих языках огня. Ко дню сегодняшнему, в сознание теперешнего Фомы Егорыча уже начало вызревать сомнение в реальности того кусочка его жизни. Будто воспоминания – чёрно-белый фильм, просмотренный им много лет назад: без звука и даже смысла, но отчего-то оставляющий в душе тоскливую дорожку, с каждым годом пуще зарастающую жесткой колючей травой.

Еще одна плита затворяющая проход в чрево горы раскололась под натиском кувалд, осыпалась на пол. Спертый воздух подхватил плотное облако пыли, выдохнул из каменного рукава в пещеру. Десяток фонарей раскрасили клубящуюся гущу в грязно-ржавый цвет. Облако преодолело несколько метров по залу, словно внимая чьей-то воле остановилось, замерло, через мгновение осело. Следом, с надсадным кашлем, толкая друг друга, из коридора вывалились два мужичка. Серое крошево покрывало их ровным слоем с головы до ног. Бедолаги повалились на четвереньки, надсадно выхаркивали из легких ошмётки грязи.

С десяток человек грудились за тусклым светом фонарей, поглядывали исподлобья на корчащихся людей.

– Куль… кажись проход свободен. – заговорила темнота голосом усатого верзилы.

– Зашли мартышек… Пусть проверят. – ответил сиплый голос.

– Ты и ты! – двое несчастных прячущихся за светом фонарей ощутили сильный толчок в спину, вывалились из остальной горстки затравленных людей под перекрестье света, – Жду вас через две минуты.

Мужчины спешно заковыляли мимо чуть отдышавшихся товарищей все еще отирающих ладонями неровность каменного пола, серыми тенями растворились в черноте хода. По стенам каменного рукава заплясали желтые отблески фонарей, с каждой секундой их свет слабел пока совсем не растворились в чернильной темноте. В пещере повисла напряженная тишина ожидания. Каждый вынашивал свою надежд. Несчастные в зажатом между ребер сердце – что это их последняя плита, и им больше не придётся спускаться в пыльный ад, пусть даже это их конец пути и альтернативой будет ад настоящий. В нетерпеливой лихорадке глазах Луки и фиксатого Андрейки заочно отражались барханы золота, которые встретят их по ту сторону каменного коридора. И лишь на худом скуластом лице Фомы Егорыча вызревала пустота. Будто все чего хотел – вот оно, в шаге, а дальше… а дальше жизнь неинтересна, проста как макароны и со вкусом травы.

– Чего они так долго. – нетерпеливо заворчал из темноты Лука, – Может еще двоих зашлем?

– Фонари побереги. – ответил выбеленный равнодушием сиплый голос Фомы Егорыча, – Обождем немного.

Нутро коридора вновь раскрасило ядовито-желтым. Два нестерпимо ярких шара выпрыгнули из проема, растянулись в лучи. Следом, догоняя их, мелко шаркали изнеможенные тени.

– Вы мля! – рявкнул Лука, черный силуэт верзилы с несдержанной торопливостью отделился от темноты, шагнул в жидкий свет, навстречу несчастным, – Два по пол дебила… Фонари опустили! Пока я их в гудок вам не вкрутил. – для убедительности Лука передернул затвором карабина, – Где вас мля носило!?

Тени остановились словно одернутые натянутым до предела поводком, желтые свет растекся по каменному полу.

– Говори. – Фома Егорыч осветил одного из мужиков.

Тот прикрыл руками глаза, заговорил на сбитом дыхании.

– Там… Там… Там еще пещера… как эта… больше… темно очень… Есть что-то… еще что-то…

– Проход? – негодующей горечью брызнул голос Луки, – Еще один проход. – карабина с мягким клацаньем уцепился ремнем за широченное плечо, темный силуэт верзилы досадно сплюнул, отвернулся от бедолаг точно от толстенной пачки бесполезных газетных листов, ждать теперь другого от них не приходилось… потому Лука не увидел, как мужичек нервно замотал из стороны в сторону головой, скованный каким-то диким приступом астмы.

В момент рядом с мужичком блеснули фиксы Андрейки, приклад карабина играючи ударил бедолагу в лицо, голова несчастного дернулась будто встретилась с тяжелым тараном, мужчина упал на спину, шумно выдохнул, изо рта прыснула алая пена вперемешку с зубами, с вдребезг разбитых губ по серым от пыли щекам расползлись черные дорожки крови.

Над хрипящим мужичком склонилась лысая голова.

– Что сука? Из тебя все выбивать придется?! Никакой инициативы?! – радостно воскликнул Андрейка.

Лука непонимающе уставился на напарника, белесые в потемках глаза обращались то к лысому затылку фиксатого то на распростертое у его ног хрипящее тело.

– Обожди. – окликнул из темноты сиплый голос Фомы Егорыча, – У нас вьючных по пальцам. Обратно сам сидор потащишь?

Верхняя губа Андрейки, то ли презрительно то ли затворяя ущемленное самолюбие дрогнула, обнажила ряд серебристых коронок. Помешкав фиксатый развернул фонарь, желтый пучок света выхватил второго бедолагу.

– А ты мартышка, что расскажешь? – с улыбкой людоеда обратился Андрейка к дрожащей фигурке другого несчастного.

Мужичек сгорбился, кутаясь в потрёпанной фуфайке словно желал раствориться в грязных складках одежды, но пока получалось лишь выглядеть на пару размеров мельче: старый ватник висел на бедолаге будто подаренный отцом сынишке. Исполненные ужаса глаза оторвались от разбитого лица товарища.

– Т… Там… Там… Там темно. – трясущиеся губы с трудом выжимали слова, рука вытянулась к проходу готовая переломиться в суставе от крупной дрожи, – Мы н… н… Мы… н… не… не успели осмотреться…

– Заебал мля троить, хер разберёшь! Лепи разборчивей. – встрял в разговор Лука понемногу нагоняя упущенную им ситуацию, ствол карабина ткнул бедолагу в ребра.

Перепачканный пылью ссутуленный силуэт отшатнулся, закивал.

– Ну что ты гривой машешь?! О чем спящий красавец толковал? – верзила смачно сплюнул, мокрота упала в пыль у разбитого лица другого страдальца, – Что видели?

Так и не найдя в себе сил произнести хоть слово мужичок только усердней замотал головой.

– Тьфу бля, люмпен-элемент. – усатая физиономия брезгливо скривилась, отвернулась от бедолаги, – В штанах говна больше чем сам весит. – буркнул под нос Лука, наполненный презрением взгляд скользнул по темноте, споткнулся о лысую башку Андрейки.

Фиксатый душегуб, пританцовывая от нетерпения, обхаживал Луку с трясущимся перед ним бедолагой, точно чеширский кот скалил металлические зубы.

– Кажись добрались… добрались кажись… – стелилось негромкий повторяющееся как заклятье его бубнешь.

– Лука. Поди сюда. – просипела темнота голосом Фомы Егорыча.

Фонарь в руке верзилы полоснул по черному воздуху, выхватив коренастый силуэт жирным отблеском уставился в пол. Точно поводырь слепого – овал света повел Луку прочь от толпившихся перед входом людей.

– Все Лука. Думаю пришли. – негромко проговорил Фома Егороч уж как-то слишком спокойно, от прежней горячности, когда в лесу прижал усатого к дереву не осталось и следа, – Ты теперь в оба смотри. Теперь кто-то из них обязательно в бега подастся.

– Ды к я… Дак Куль… – возмущено, едва сдерживая рвущуюся наружу праведность негодования зафыркал верзила, – Они ж у меня во… – увесистый кулак со шлепком опустился в подставленную ладонь.

– Особенно за своим корешем приглядывай. – оборвал Фома Егорыч несвязное ропот детины, – Его тараканы теперь очень навредить могут. Придется убрать.

– Кого? – не понял Лука, отшатнулся от низкого плечистого силуэта, белые, точно дыры в темноте глаза уставился на скуластый очерк лица Фомы Егорыча, – Андрюху?!

– Вначале посмотрим, что там… – коренастая тень отвернулась, обратилась в черноту прохода, туда, где ощетинившись светом фонарей несчастные жались друг к другу точно пингвины на льдине.

Из широкой груди Луки вырвался сердитый выдох. Немного помедлив он резко развернулся, свирепо зашагал к сбившимся в кучку людям. Молчание пещеры нарушил отборный мат, сопровождаемый звонкими затрещинами. Фомы Егорыч услышал шевеление одежд, шарканье усталых ног. К черному пятну прохода потянулась изнуренная гусеница людей.

Рваные фуфайки свисали с тощих тел нелепыми мешками, будто чужие одежды, на несколько размеров больше, одетые на несчастных в насмешку. Вдоль серой череды людей по-хозяйски расхаживал Андрейка, погонял отстающих пинками, в полумраке поблескивали его металлические зубы. Фома Егорыч поморщился, направился вслед удаляющимся в проход. Ему претил фетиш издевательства над убогими – «смерть так смерть» – считал он, а данный субъект с первого дня вызывал неприязнь, и с каждым днем раздражал все сильнее.

Хвост живой гусеницы исчез в каменной норе. Последним в коридор вошел Андрейка. Несколько задержавшись у прохода фиксатый что-то тщательно вытер о сгусток мрака очертаниями похожий на сваленное кучей тряпье: в ускользающем свете фонарей на миг блеснула полоска стали, кровь на омертвелом разбитом в хлам лице одного из мужичков. Душегуб поднялся над телом, метал вновь ожил тусклым блеском, оттанцевав в руке джигу, ловко спрятался за поясом.

Через пару десятков шагов вереница встала. Фома Егорыч ускорив шаг пробрался вдоль замершей череды людей. Худые призраки в рваных фуфайках спешили убраться с дороги, жались в стену, угрюмые перепачканные лица обращали взор в каменный пол.

– Свет! – просипел Фома Егорыч, раскосые глаза сощурились, уставились в темноту преградившую путь.

Лучи фонарей ожили, порыскав убежали вперед, из темноты всплыли разбросанные по полу обломки каменной плиты. От ударов молотов та раскололась на четыре больших куска, и с десяток поменьше. Остатки некогда целого покоились под слоем севшей пыли. Фома Егорыч опустился на колено, потертая замшевая перчатка выпрыгнула из заднего кармана штанов, устроилась на квадратной ладони. Резкими отрывистыми движениями азиат расчистил поверхность одного из обломков, склонился над ним. Толпившиеся позади тени услышали, как их мучитель выдохнул будто пнули под ребра, на несколько секунд его спина казалось превратилась в тот же камень, а спустя секунду грудь вновь тяжело заходила.

– Что там? Куль! – нарушил тишину настороженный голос Луки.

Перчатка сползла с руки Фомы Егорыча, он запихнул ее обратно в карман, дрожащие пальцы коснулись поверхности обломка. Как и предыдущие три – плита повторяла грани колонны: тот же полированный молочно-белы камень, теплый точно живой. Теперь его осыпали оспины ударов. Фома Егорыч осторожно заглянул в глубь поруганного глянца. Лука заметил, как азиат чуть дрогнул готовый отшатнуться, но вновь застыл.

– Что там? – нетерпеливо повторил Лука, заглянул через плечо патрона.

Фома Егорыч сидел неподвижно, лишь нагая ладонь осторожно гуляла по остаткам глянца. Вместо золотых волосков, за паутинкой трещин пряталось человеческое лицо… его собственное, Фомы Егорыча лицо. Миндалины глаз поблескивали в полумраке точно два мокрых голыша, нездоровой серости кожа явственно чеканилась в бескровной поверхности камня, обросшая больше обычного щетина едва ли скрывала впалые щеки, подчеркивала остроту скул. Фома Егорыч не сразу узнал в необыкновенно резком, точно живом, отражении самого себя.

– Ничего… просто камень. – хрипло ответил Фома Егорыч, поднялся с колена. Свет фонаря в его руке устремился по мраку коридора, через несколько десятков метров истончился съедаемый черной пустотой. Насытив взгляд неизвестностью, Фома Егорыч перешагнул наваленные камни, не оглядываясь на сопевшего позади верзилу направился за слабеющим вдали лучом, молчаливая череда серых теней ожила, тронулась с места точно привязанная к его коренастой фигуре.

Спустя минуту каменный рукав оборвался, открыл еще один зал. Мужчины сгрудились у входа, ощетинились неподвижными иглами света.

– Огромная!.. – приглушенно забасил восторженный голос Луки, – Неудивительно что эти убогие не сумели толком осмотреться. – фонарь неторопливо зарыскал по полнившей пещеру тьме, – И все же, что-то такое они увидели. От чего-то же срались кипятком.

– Лука. Свет сюда. – тихо приказал Фома Егорыч, качнул фонарем, луч откликнулся на его движение бликами, заиграл вдали на каком-то металле.

Десяток солнечных жил сошлись в одном месте, выхватили из темноты огромную человеческую фигуру.

– Охренеть!.. – выдохнул Лука, тишина свода ожила испуганными вздохами невольников, – Куль, это че мля… Золото?! – верзила восторженно заржал, с той безотчётной заразительностью какую можно встретить разве что у детей.

Статуя из желтого металла, ростом в пятиэтажный дом расположилась спиной к нарушителям покоя, словно вобрав в себя жидкий свет фонарей отразила его кратно, слегка рассеяла окружающую мглу.

Фома Егорыч остался равнодушным к причине восторга усача, с каменной невозмутимостью направился к истукану. Отражённый свет пал на кожу азиата болезненно желтым налетом. Его стертая до дерева ладонь осторожно легла на безупречно гладкую поверхность статуи, застыла словно прислушиваясь к биению сердца.

– Здесь есть еще!.. – Фома Егорычь резко обернулся, черные наполненные влажным блеском глаза вцепились в усатое лицо верзилы, – Оставь двоих с фонарями. Пусть светят эту хрень. Другим смотреть пещеру.

Через пол часа неровный, словно наспех тесаный свод наполнил призрачный свет. Похожий на золотистый бульон, слегка мутный, будто сваренный из цирковых софитов, он вполне позволял рассмотреть, что происходит на другом конце каменного зала, расползался неестественно ровно, одинаково ярко.

Кроме первой, тьму разгоняли еще две, точно такие же статуи: высились по кругу зала. Их желтый метал будто начинал дышать светом стоило лишь навести фонарь, суровые лица смотрели в центр, где из каменного пола торчала неказистая, в сравнении с обступившими ее гигантами, трехгранная колонна. Фома Егорыч уже видел подобную на странной прогалине. Только эта стела, так же, как и истуканы изливала желтоватый, жидкий свет, а ее золотые бока резали молочной белизны нити, плели замысловатый узор, в котором пристальный взгляд через минуту другую угадывал объемный очерк человеческой фигуры. Лишенная всякого изящества зарисовка зияла на желтой грани в излюбленной позе буддистских монахов; и что более странно – его выставленная вперед кисть жила движением: длинные очерченные белым пальцы перебирали лоскуты света точно бусины можжевеловых четок.

– Лука, цепи…

Лицо верзилы расплылось голодной ухмылкой, в глазах полыхнул жадный огонек.

Фома Егорыч смерил подельника взглядом, осадил:

– Не жадничай. Нести самим придется.

Казацкие усы здоровяка дрогнули, глаза блеснули влагой. Лука с сомнением, неуверенно кивнул на двоих бедолаг мнущихся поодаль точно перепачканные цапли, тяжеленный кулак выпятив большой палец, не сразу, будто даруя слабый шанс, чиркнул им у потемневшего щетиной горла.

Угрюмое лицо Фомы Егорыча отвернулось к стеле, взгляд мрачно вперился в набросок самосозерцания, лезвие скул чуть заметно качнулось.

– Куль, да ты чего… давай нарежем сколько сможем?! – зашипел Лука надсадно, как если б кто-то схвати его за яички, призрачная синева глаз подалась к чумазым проверяя не слышат ли, – Кончим мартышек на обратном пути, поближе к цивилизации. – голос сделался тише, но зазвенел надеждой.

Взгляд азиата вздернулся к лицу подельника, разгоревшийся в глазах гнев осветлил радужку еще более черным, более холодным слоем, кожа на впалых щеках под редкой проволокой волос натянулась, пошла пунцово-серой патиной.

– Ты меня услышал… Хочешь с ними сдохнуть? Я помогу.

Луку окатило волной злобы, он ощутил, как зрачки похожие на острия игл ужалили лоб, щеки, спустились к кадыку. Верзила трезво знал себе цену, любому другому подобная брехня непременно отозвалась сломанной челюстью или носом: вогнал бы кости и хрящи под череп разом. Но не в случае с Фомой. Здесь «знание» рисовало иную картинку: «Если этот невысокий коренастый азиат решит – его топор будет торчать в усатой башке Луки». В прошлом верзила уже становился свидетелем талантов Фомы Егорыча. Тот топором уделал четверых вооруженных огнестрелом. Хотя каким свидетелем – пришли как раз за ним.

Спьяну учудил в одном из столичных кабаков: от скуки расхлестал моську какому-то золотожопому чаду. Охранник надутого юнца оказался так себе, сейчас верно поет фальцетом. Лука гнал спотыкающегося паренька через толпу танцующих людей, с неторопливой регулярностью отвешивая по щуплому заду пинков. Люди расступались перед пошатывающимся, то и дело спотыкающимся молодым человеком, пьяно ржали, когда тяжелый ботинок врезался под задние карманы брендовых джинсов.

На прощанье Лука сломал детенышу буржуазии кисть. Со словами: «Мое почтенье от честных каторжан!», сжал лощёную ладонь, костяшки треснули, острые края порвали кожу, вылезли точно доски напоровшейся на рифы лодки.

Через пару часов на съемной квартире из пьяной полудремы выдрала противная трель телефона. Морщась дурноте, не разлепляя глаз Лука поднес трубку к уху.

– Ты псих?! – услышал вместо приветствия голос брата: дребезжащие нотки – то ли нервничал, то ли восхищался, как когда-то в детстве на рыбалке, когда с лодки подсек здоровенного леща, – Ты знаешь, кому краба отдавил?!

– Нет. – ответил с похмельным безразличием Лука, нащупал у кровати бутылку минералки. Пальцы содрали крышку забыв о прочих способах, сухие губы жадно прилипли к горлышку пока голос в отложенной на тумбу трубке что-то горячо рассказывал. Затем одной рукой верзила прислонил прохладное стекло ко лбу, другой нащупал трубку, – Кому?

– Охренел!? Ты вообще слушаешь меня?

Лука кивнул с мучением в лице, будто брат мог его видеть.

– За тебя награду объявили. Цену поднимают каждый час. Если так дальше пойдет к вечеру сам на тебя охоту начну.

Бутылка выпала из руки верзилы, расплёскивая остатки воды покатилась по полу. Лука наконец освободил глаза от слипшихся век, мутная синева непонимающе уставилась в обшарпанную стену напротив.

– И че делать? – по-детски растеряно спросил у трубки, чувствуя, как язык вновь начинает разбухать и липнуть к небу пошатываясь поднялся с края кровати, потянулся за укатившейся водой.

– Ноги в руки, и текать. Заляг где ни будь с амурскими тиграми.

– Надолго?

– Пока жить не надоест.

Быстро прикинув все варианты и наведя еще кое-какие справки, Лука собрал немногие пожитки: сменное белье, паспорта, всю наличку что хранилась на квартире, и дернул в горную часть Алтая, поближе к границе с Китаем.

Батрачить под чьим-то началом Луке противело, ломало самолюбие. И было б у него ума прозапас – наверняка сам сколотил какой-то «коллектив» вокруг себя, прочих качеств хватало. Но за отсутствием основного, приходилось, да он и сам того предпочитал, разбойничать индивидуально. За редким случаем, когда чуйкой слышал: «одному не вытянуть» – вспоминал к затее брата.

И все же на сей раз себя усатый пересилил: из конспирации притерся к местному дельцу по порошку, на вкус Луки – игрушечный барон. Но да делать нечего. Больше года жил безмятежно, тихо, мирно, время от времени выбивал просрочку из мелких дилеров. Длинные длани правосудия тянулись в этот край неохотно, даже лениво, а зачастую казалось фемида здесь и вовсе лишена не только зрения, а также ног, рук и головы. Случайных знакомых из столицы, в такой глуши встретить – что в покере собрать рояль-флэш.

И тем не менее его нашли.

Тяжелую дверь в местном захудалом баре сорвало с петель. Прокуренный воздух вмиг посвежел, галдеж ослаб, взоры присутствующих обратились к зияющему изломанными косяками входу. В помещение натаскано высыпали четверо в армейском без нашивок, лица спрятаны за балаклавами. Толстые подошвы ботинок пробарабанили в распластанное дверное полотно с надписью: «Синяя блоха», стволы армейских дробовиков уставились в спину верзилы за барной стойкой мирно потягивающего пиво под пышные усы. Вокруг Луки тут же образовалась пустота. Кто-то попытался бочком протиснуться к выходу. Один из вооруженных преградить путь. Округлая чернота ствола, калибром близкая обрезу выхлопной трубы, недвусмысленно качнулась навстречу беглецу.