Читать книгу: «Улица Сумасшедшего Аптекаря», страница 4

Хорошо, что все разрешилось, облегченно выдохнул Константин, а то какие только версии не ходили среди служащих. И что юная Альбина – незаконнорожденная дочь Александра Васильевича, а то и самого Вильгельма. И что она – ребенок, прижитый на стороне профессором Дмитрием Ивановичем, старинным другом Вильгельма. Судачили, будто Альбину ребенком привезли из самой Германии, будто старик Пель купил ее у бедняков для алхимических опытов, а то и сама она есть результат одного из таких опытов – загадочный гомункулус, вылезший из реторты. Шутили даже, будто ее принесли те самые грифоны из другого мира. Впрочем, в последнюю версию Константин почти поверил – девушка казалась слишком прекрасной для того, чтобы оказаться земным существом.

Альбина охотно рассказывала о себе. Обладая от природы живым характером, она нуждалась в друге, которого у нее не было.

Своих родителей Альбина не помнила, ей сказали, что они умерли, когда она была совсем крохой. Воспоминания сохранили лишь деревянный домик с резными ставнями, большого рыжего кота, гусей и кусты малины, которая казалась ей удивительно вкусной. Потом был приют. Серое суконное платье, огромное не по размеру, белый фартук, строгие порядки, хождение парами. В приюте она пробыла два года, которые закончились тяжелой болезнью. Странно, что воспоминаний о том периоде почти не осталось. Очнулась она уже в доме Александра Васильевича, а Аделаида Львовна поила ее, лежащую на подушках, травяным отваром. С тех пор она живет в семье Пеля, где все ей благоволят, хотя порой она чувствует себя одиноко. Домашние всегда заняты: дяденька – работой, тетенька – хозяйством, их сыновья – учебой и своими друзьями. Близкие отношения у нее сложились лишь с гросфатером – так она называла старика Вильгельма. Когда она была маленькой Вильгельм рассказывал ей сказки про гномов и эльфов, старинные легенды про красавиц-принцесс и благородных рыцарей, но в последнее время гросфатер почти все время проводит в алхимической лаборатории вместе с Дмитрием Ивановичем.

Надо же, Вильгельм-то, оказывается, каков, сказки рассказывал, удивился Куровский. Старшего Пеля он считал угрюмым и неразговорчивым стариком, хотя видел его лишь издали, когда тот, тяжело опираясь на массивную трость, брел через двор. От дел Вильгельм полностью отстранился, перепоручив аптеку сыну, и целыми днями не показывался из своей алхимической лаборатории в подвале.

– Когда я была маленькой, я считала Василия Васильевича волшебником, – продолжала рассказывать Альбина. – Он был моим единственным другом в юности. Я так и не завела подруг, да и сейчас в основном провожу время одна. – Она погрустнела. – Порой мне очень одиноко.

Константину хотелось рухнуть на колени и припасть к ее руке, он с трудом сдерживался – в груди клокотал Везувий.

– Дражайшая Альбина Альфредовна, – срывающимся голосом выпалил Куровский, – если только вы позволите, я стану вашим другом, верным и преданным.

– Отчего же не позволю. С большой охотой.

– Благодарю вас! Вся моя жизнь теперь принадлежит вам, располагайте мной по своему усмотрению. – Константин отвесил шутливой поклон, но говорил он серьезно.

– Скажете тоже. У вас ведь наверняка много друзей.

– Увы. Я непросто схожусь с людьми, и никогда не мог похвастаться большим окружением, даже когда учился в университете. Я тоже одинок, родители мои умерли. Все свое время я провожу здесь, в лаборатории, дома бываю редко – он слишком далеко от аптеки и там слишком одиноко…

Набравшись смелости, Константин пригласил Альбину на прогулку:

– Можем поехать на острова… Или куда хотите…

– Давайте просто погуляем по набережной.

Следующим вечером он надел свой лучший костюм, изрядно промучился, завязывая галстук, и даже прикрепил к лацкану пиджака бутоньерку. Для этого ему пришлось незаметно срезать с букета на аптечном прилавке бутон белой гвоздики. Довершали наряд начищенные штиблеты и отцовский «брегет», которым он намеревался щегольнуть при первой возможности.

Константин поджидал Альбину на углу Большого и Седьмой линии и волновался, словно гимназист на первом свидании. Вышла, наконец. Выглядела она обворожительно. Кружевное белое платье очень шло ей. На щеках играл легкий румянец, и девушка даже не казалась излишне бледной.

Для прогулки Альбина выбрала Николаевскую набережную. Для нее все представляло интерес, видимо, нечасто приходилось покидать дом. Константина удивляла и умиляла ее способность во всем находить хорошее. Казалось, что необычного в пароходах и мелких суденышках, снующих по Неве? Чем могла привлечь ржавая посудина купца Шитова с нещадно коптящей трубой? Но Альбина смотрела на пароход с восторгом. Старую клячу, запряженную в телегу, она назвала «милой лошадкой». Навязчивых и крикливых торговцев – «приятными людьми». Аляповатые и безвкусные вывески ее смешили. Она сама милая, поэтому везде видит только хорошее, объяснял себе Куровский.

Они подошли к пристани, украшенной египетскими сфинксами. Здесь было гораздо тише и спокойнее, чем у Николаевского моста, рядом с которым останавливались суда. Константину никогда не нравились надменные египетские истуканы, веяло от них чем-то недобрым, они будто насмехались над родом человеческим, но Альбина смотрела на древние изваяния с восторгом.

– Какие милые, – нежно ворковала она, прохаживаясь рядом с гранитным постаментом. – Мудрые, славные, им ведомы все тайны мира, им подвластна вечность. А вот этот мне улыбнулся, – добавила она, показывая на левую статую.

Ничего милого Константин в сфинксах не находил. Может, они и посвящены во все тайны мира, может, они и бессмертны, но по его твердому убеждению этим тварям совсем не место в Петербурге. Лучше бы их отправили обратно в Египет. Или в Париж, как предполагалось вначале. Пусть бы мутили воды Сены и интриговали на французской земле – почему-то Константин был уверен, что эти твари затевают недоброе. И не улыбаются они вовсе, а ехидничают. Смотрят на петербуржцев как солдат на вошь.

– Они охраняли покой фараона Аменхотепа, чтобы никто не мог его потревожить, – рассказывала Альбина. – Но не гробницу и не сокровища, как считают ученые, а душевный покой и тайны, которые фараон унес с собой в вечность, став ее владыкой.

Хотелось спросить, откуда ей все это известно, но Куровский стеснялся. Впрочем, Альбина сама объяснила: Александр Васильевич был дружен со знаменитым египтологом профессором Тураевым, последний часто бывал у них в доме.

Прохожих на набережной прибавилось, среди них Куровский выделил египтянина неопределенного возраста, который с интересом прислушивался к их разговору. Спроси Константина, почему он решил, что смуглый, гладковыбритый человек в черном котелке и светлом костюме является египтянином, а не, к примеру, итальянцем, ответить он бы не смог. Наверное, египетские сфинксы тому виной – очень уж напоминал незнакомец лицом фараона Аменхотепа III, голова которого красовалось на львином теле изваяния. Только с чего вдруг «египтянин» уставился на Альбину? Разве позволительно пожирать глазами девушек? Или там, откуда он прибыл, незнакомы с правилами приличия?

Куровский уже собирался объясниться с незнакомцем, но Альбина спустилась к Неве. «Египтянин» же быстро подошел к Константину.

– У вас мало времени, – прозвучало по-французски. – Поспешите.

О чем это он?

Но выяснить не удалось, «египтянин», опираясь на трость с массивным набалдашником, уже шагал по набережной в сторону Стрелки Васильевского острова.

– Наверное, нам пора. Дяденька беспокоится, когда я ухожу надолго. – Незаметно подошедшая Альбина подхватила Куровского под руку.

Возвращаться не хотелось, но пришлось.

Вечером Константин хотел проведать Альбину, но горничная Глашка не пустила его: Александр Васильевич велел никого к барышне не пускать. Вот и весь сказ.

* * *

Второй труп обнаружился спустя два дня. Шубин о нем узнал случайно, из разговора скучающих полицейских – обыск в квартире закончился, но никто не расходился, все ждали приезда полицмейстера.

Хоть репортер и считал позавчерашнее происшествие перспективной основой для газетной статьи, даже название придумал: «Смерть с аптечной склянкой в кармане», но последние два дня пришлось посвятить исключительно «нехорошей» квартире, которая находилась на втором этаже прямиком над трактиром. Подняться в нее можно было по черной лестнице, не выходя на улицу.

Полиция давно пыталась выйти на карточных шулеров и хипесниц – проституток, обкрадывающих игроков, но прижать мошенников не получалось. Проигравшиеся и обманутые предпочитали молчать – боялись обнародования своих пагубных пристрастий.

Хипесники работали в паре: «кошка»-хипесница охмуряла клиента, ублажая в постели, а ее партнер-«кот» в это время шарил в карманах снятой одежды. Так что если карманы игрока не удавалось обчистить за карточным столом, их опустошали хипесники, когда он валялся в бесчувственном состоянии в кровати – редкая хипесница обходилась без сонного средства. Однако прижучить шайку не удавалось, потерпевшие не спешили жаловаться в полицию. Единственная возможность накрыть преступников – взять на живца. И таким живцом добровольно стал репортер криминальной хроники Лев Шубин.

Этой ночью в трактире шла большая карточная игра, но уйти с выигрышем счастливчику не удалось – местная хипесница раскрутила его на коньяк (на удачу!), который в буквальном смысле сшиб везунчика с ног. Шубин тоже попытал счастья за карточным столом, но действовал он осторожно. В первую ночь он лишь присматривался к игре, всем видом демонстрируя новичка, за карточный стол сел лишь под утро, и то лишь затем, чтобы не вызвать подозрение. У него отлично получалось изображать недалекого провинциала, только что вкусившего столичной жизни. Почуяв в нем перспективную добычу, ему позволили немного выиграть, дабы проснулся азарт. Позволили уйти с выигрышем и на вторую ночь. Значит, обчистят завтра, решил он. К этому времени он достаточно разобрался в местной «кухне».

Брать шайку решили под утро. После условленного знака Шубина в квартиру ворвался пристав с нижними чинами и пара агентов сыскной полиции. Обыск дал отличный улов: нашлись и украденные хипесниками ценности, и отравленный коньяк.

Под утро посетителей трактира вместе с обитателями квартиры собрали в большой и довольно грязной комнате. Туда же пригнали полураздетую хипесницу. Оставили в кровати лишь ее клиента по причине полного бессознательного состояния. Одни из задержанных жались к стене, другие, наоборот, вели себя дерзко, напоказ, но палку не перегибали – получить зуботычину от приставленного к ним урядника никому не хотелось. Время от времени людей выводили проблеваться – пойло, которое подавали в трактире, оказалось той еще отравой.

Тяжелый, смрадный дух комнаты смешивался с алкогольными парами, выдыхаемыми задержанными, и резким запахом гуталина от сапог пристава. Почувствовав тошноту – все-таки пришлось пригубить мерзкое зелье – Шубин вышел на воздух. Тут он и услышал разговор городового с околоточным надзирателем.

Поздним вечером, рассказывал городовой, на Тринадцатой линии нашли женский труп, по всей видимости, гулящая из неучтенных, без желтого билета.

– Эка невидаль, – фыркал в усы околоточный. – Пырнули ножом и все дела.

– А вот и нет, целехонька. Только лежит в луже крови и пузырек аптечный в руке зажат, да так крепко, что достать не смогли. Так с этой склянкой и увезли.

– Отчего ж померла-то?

Но городовой лишь развел руками.

– Где она сейчас? – вмешался в разговор Шубин.

– Известно где, – прозвучал ответ. – Пристав велел в морг везти, чтобы доктор осмотрел.

– Это правильно, – похвалил репортер.

Позевывая после бессонной ночи, он с надеждой взглянул в конец улицы: и где же этот чертов полицмейстер? Но пришлось прождать целый час, а затем еще полчаса – слишком уж фотограф усердствовал, делая снимки высокого начальства. Но и потом уйти не удалось.

– Значит, в завтрашнем номере непременно? – В третий раз спрашивал полицмейстер, и Шубин в третий раз заверил, что прямо сейчас отправится в редакцию, где тотчас сядет за статью. – Вы уж там распишите поцветистее, не скупитесь.

– Распишу, не сомневайтесь, – кивал Шубин, мечтая об одном: убраться отсюда скорее.

Наконец полицмейстер уехал.

Шубин свистнул, подзывая извозчика. Открыл рот, чтобы в ответ на хмурое «куда едем?» назвать адрес редакции, но вдруг задумался. Достал из кармана двугривенный, поплевал на ладонь, подбросил монету вверх и припечатал сверху. Решка – еду в редакцию, орел – в морг, решил он. Осторожно отнял руку и уставился на двухголовую птицу.

Я быстро, сказал он себе, а потом сразу сажусь за статью.

Криминальные и найденные вне квартир трупы поступали либо в морг кафедры судебной медицины Императорской военно-медицинской академии, либо в прозектуры крупных больниц. Шубин решил начать с академии.

Ему повезло трижды. Во-первых, тело женщины действительно привезли в морг академии, во-вторых, с судебным доктором он столкнулся почти в дверях, когда тот еще не успел уйти, и, в-третьих, доктор оказался почитателем журналистского таланта Шубина, поэтому долго представляться и объяснять цель визита не пришлось.

Возвращаться в морг доктор не пожелал, в чем Шубин его горячо поддержал: холодное, пропитанное запахами тлена помещение – не самое лучшее место для беседы. Они расположились на скамейке в саду академии. Ветер шевелил над головой ветви рябины, красные гроздья которой казались кровавыми пятнами, проступившими среди листвы.

Сухонький, невысокий, с седеющей эспаньолкой, в немодном пиджаке из коричневого твида доктор выглядел типичным земским врачом, хотя всю жизнь проработал в столице. Саквояж из дорогой телячьей кожи он держал на коленях, крепко вцепившись в ручку. Не удивительно, что единственная дорогая вещь, которой он, несомненно, дорожил, имела отношение к его профессии.

– Значит, интересуетесь покойницей? – Глубоко посаженные умные глаза с любопытством разглядывали репортера. – Но ведь из смерти проститутки репортажа не сделаешь? Был бы известный в городе человек – другое дело. Или я ошибаюсь?

Шубин оставил вопросы без ответа и задал свой:

– От чего она скончалась?

Доктор вдруг замешкался. Отвел взгляд, поскреб ногтем крохотное пятнышко на саквояже и пробормотал:

– Смерть наступила от внутреннего кровотечения, хотя с точки зрения медицины картина не совсем ясная.

– Отчего же вы ее не прояснили?

Доктор смущенно погладил бородку.

– Друг мой, я ведь не проводил полное обследование, моей целью было определить, является ли смерть криминальной или нет.

– И?

– Никаких признаков насилия я не обнаружил. На теле нет ни крупных гематом, ни порезов, ни других серьезных повреждений.

– Я слышал, при ней нашли странный пузырек вроде как из аптеки Пеля?

– Да, такой находился среди вещей умершей.

– Можно взглянуть?

– Увы, мой друг, опоздали. – Доктор развел руками и вновь вцепился в ручку саквояжа. – Флакон уже в лаборатории университета. Я договорился с тамошними специалистами о токсикологической экспертизе. Да, знаком с некоторыми… Это, так сказать, моя личная инициатива.

Он замолчал, но Шубин ждал продолжения.

– Пузырек действительно необычный, – нехотя пробормотал доктор. – Вернее, сам-то он обыкновенный, из аптеки Пеля, необычна этикетка: только цифры «3/6», ни названия, ни рецептуры, ни даты. Аптекари так не поступают.

– То есть вы допускаете, что в склянке содержался яд?

Тяжелый вздох оказался красноречивее ответа.

– Видите ли, друг мой… – Доктор задумался. – Поначалу я посчитал причиной смерти застарелую язву, прободение которой вызвало сильное желудочное кровотечение, но…

– Но… – поторопил его репортер.

– Я не могу с уверенностью сказать, что язва стала причиной смерти… – Доктор, поморщившись, замялся. – Вернее, язва все равно свела бы эту женщину в могилу, и довольно скоро, но, с другой стороны, я не уверен, что не было иной причины. Равно как не могу исключить, что непосредственно перед смертью она приняла какой-то препарат – неизвестный яд или химически активное вещество – повлекший за собой обострение язвы, что и вызвало кровотечение.

– Почему же вы не сделали полное вскрытие?

Впрочем, Шубин и сам понимал, почему. Известная петербургская терпимость имела определенные пределы – никто не станет тратить время на опустившуюся бродяжку. Никто не станет выяснять причины ее смерти, никто не станет заводить дело, найдя среди вещей странную склянку, и никто не станет морочиться с экспертизой.

Так и не дождавшись ответа, Шубин решился.

– Два дня назад в морг должны были привезти труп – молодая женщина с толстой русской косой, скорее всего, из крестьян, наверняка недавно в городе. Тело нашел дворник в дальней части Васильевского острова. При ней тоже находилась аптечная склянка, с надписью «2/6». Не помните такую?

– Помню, конечно, помню, но где же склянка? – живо спросил доктор. – Среди вещей ничего подобного не обнаружили.

Теперь пришла очередь репортера разводить руками:

– Каюсь. Украл. Отнес в аптеку Пеля. Они, правда, средство своим не признали, заявили, что пузырьком мог кто-то воспользоваться, наполнив его другим содержимым, и вообще намекали, что их препараты часто подделывают.

– Не удивительно, – покивал доктор, – аптека Пеля процветает. Многие хотели бы, что у них дела шли столь же бойко, как у этого немца. Так что же оказалось внутри?

– Пока не знаю, но сегодня непременно к ним зайду.

– Забавно будет сравнить, подтвердится ли их анализ специалистами университета – Доктор вновь задумчиво погладил бородку. – Да, сейчас я припоминаю тот случай. На вид крепкая такая молодуха, но организм совсем изношен. При надлежащем уходе прожила бы пару месяцев, а так – смерть неизбежна, конец неотвратим.

Доктор нацепил пенсне, распахнул саквояж и зарылся внутрь, как хороший терьер. Через минуту он держал в руках папку с бумагами.

– Я делаю копии со всех своих назначений и освидетельствований, а то, знаете ли, всякое бывает, то рецепт потеряют, то начнут утверждать, что с диагнозом напутают, – пояснил он. – Здесь бумаги за последний месяц. Сейчас найдем вашу «два-шесть».

Сноровисто перебирая страницы, он бормотал: «Не то, не то», пока радостно не воскликнул, вытянув листок:

– Вот!

Пока врач разбирал свой почерк, Шубин терпеливо ждал.

– Да, похожий случай, сейчас я это вижу. – Пенсне доктора оживленно поблескивало. – Странно, что я раньше не обратил внимания… Хотя ничего странного. У дамы… хм… полусвета обильное кровотечение из пищеварительного тракта я приписал прободению язвы, а у крестьянки никакой язвы не было, она страдала совсем другим недугом – больное сердце и никуда не годные легкие, отсюда и кровохарканье.

Доктор задумался, следя глазами за ползающей по скамейке большой черной мухой, вновь погладил эспаньолку и вдруг заявил:

– И вот что я вам скажу, молодой человек: был еще третий труп с точно такой же mortis causa, вспомнил только сейчас. Совсем девчушка, мещаночка, из нуждающихся. Юбчонка у нее штопаная-перештопаная. И скляночка аптечная с собой была. Только вот незадача: юбчонка эта запомнилась во всех подробностях, но были ли номера на пузырьке или нет, подтвердить не могу. Хотя кто бы стал интересоваться, что у нее в узелочке лежит. Вскрытие не проводилось, только внешний осмотр – труп-то к нам привезли, потому как на улице бедняжка скончалась. Мать на вскрытии не настаивала, наоборот, торопилась с похоронами, а mortis causa казалась яснее ясного – бедняжка чахоткой страдала, в последней стадии. Вот это кровотечение я чахотке-то и приписал. Только удивлялся, почему на лице у барышни ужас неописуемый написан, будто черта встретила.

Шубин его не перебивал, боясь вспугнуть врачебные откровения, которые оказались чрезвычайно интересными.

– Но что же тогда получается… – сам с собой рассуждал врач. – Три совершенно одинаковые смерти…

– А где скляночка-то та? – все-таки не вытерпел Шубин.

– Наверное, вместе с вещами матери отдали.

– Может, все-таки отравитель?

Доктор сердито уставился на репортера поверх пенсне:

– Молодой человек, по-моему, вы бежите впереди паровоза, экспертиза еще не сказала свое веское слово.

– А вдруг в городе появилась неизвестная болезнь? Вроде тифа или холеры? – не успокаивался Шубин.

Теперь доктор всем своим видом изобразил обиду.

– Понимаю, что вы не хотели меня оскорбить, но слышать ваши слова мне обидно, тридцать лет практики, а вы полагаете, будто я тиф с холерой не распознаю.

– И все-таки…

Доктор фыркнул как рассерженный кот:

– Я уж скорее поверю в неизвестный науке яд!

На скамейке установилось молчание, только муха взлетела, противно жужжа. Вроде бы больше спрашивать не о чем, но отпускать доктора репортер не спешил. Какая-то смутная, неоформленная мысль не давала покоя.

– Вы сказали, что крестьянка маялась сердцем, девочка страдала чахоткой, а у проститутки был больной желудок, – произнес Шубин. – Получается, все они могли обратиться в аптеку за лекарством. А что если им вместо лекарства продали…

Недоумение на костистом лице доктора перешло в негодование.

– Вы хотите, чтобы я допустил, будто аптекарь вместо лекарства продал отраву? И не какой-то там шарлатан на окраине Полюстрово, а сам доктор Пель? Увольте, – отрезал он. – Решительно невозможно.

– Тогда остается только один вариант: кто-то отравил их намеренно. Не думаю, что они были знакомы, но что-то должно их связывать. Что о них известно?

Доктор помотал головой.

– Мы и имя-то знаем только одной из них – бедняжки с чахоткой. Крестьянкой вашей никто не интересовался, но оно и понятно: если она приехала на заработки из деревни, то вся родня там и осталась. Они о ее смерти и знать-то не знают. Что касается проститутки, то еще слишком рано, чтобы озаботились ее пропажей. Хотя, может, и озаботиться некому. Насколько я знаю, за телом девочки приходила мать, в полиции наверняка должен быть адрес.

Тепло распрощавшись с собеседником, Шубин зевнул и кликнул извозчика. Он уже хотел назвать адрес редакции, но рука сама потянулась к карману за двугривенным. Решка – еду в редакцию, орел – в полицию за адресом девчушки, решил репортер. Он приподнял руку в полной уверенности, что увидит цифру двадцать, но на него снова смотрела двухголовая птица.

Я быстро, успокаивал себя Шубин, одна нога тут, а другая уже в редакции.

Но быстро не получилось. На то, чтобы в его руках оказались адрес умершей девочки, пришлось положить два часа.

Давно наступило обеденное время, очень хотелось есть, но тратить время на обед казалось непозволительным расточительством. Куплю на улице расстегай и съем по пути, решил репортер, что тут же и исполнил. После сытного расстегая спать захотелось с новой силой.

Подавив длинный зевок, Шубин махнул извозчику.

– Куда изволите? – раздалось с козлов.

«В редакцию», – хотел сказать репортер, но вместо этого опять достал двугривенный. Никогда не считал себя азартным человеком, мысленно усмехнулся он, неужели три ночи за карточным столом так меня преобразили? «А что если загадать наоборот?» – промелькнула шальная мысль. Нет, сделаю как раньше. Не может же так статься, чтобы и в этот раз выпало одно и то же.

Он подкинул в воздух монетку и резко прижал ее к тыльной стороне ладони. Замер на мгновение, потом осторожно убрал руку. На него нагло пялился двуглавый орел.

Шубин не был фаталистом, но пройти мимо такого знака судьбы никак не мог. Значит, так надо, сказал он себе. Значит, это важнее, а господин полицмейстер подождет. Он развернул полученную в полицейском участке записку и назвал извозчику адрес. Варя Кормушкина жила почти в самой Коломне. Неблизко, но надо ехать. Оказалось, расследование захватило его куда больше, чем он думал.

День перевалил на вторую половину, движение на улицах стало оживленным. Извозчичьи пролетки обгоняли друг друга, повсюду слышались окрики: «Берегись! Держи правей!». Прохожие торопливо сновали между экипажами, едва не бросаясь под колеса. Извозчику приходилось лавировать, чтобы не задавить людей. Но чем дальше коляска отъезжала от центра, тем больше пустели улицы. Менялся и сам город. Дома мрачнели, становились однообразными и безликими, без декора и прочих красивостей. Мельчали надписи, а вскоре и вовсе сошли на нет – нищете реклама ни к чему. Хотя именно здесь вывески были бы к месту – закрыли бы собой уродливые пятна на стенах зданий. Но вся реклама сосредоточилась в центре. Как красив был бы Петербург, если бы не был занавешен рекламой, в который раз подумал Шубин. Безвкусные плакаты обезобразили город, заслоняя великолепную архитектуру прошлых веков. Казалось, торговые фирмы соревнуются друг с другом, чья вывеска займет больше места, чья надпись окажется самой крупной, одним словом, кто больше и удачнее изуродует город.

Квартира Вари выходила окнами в крохотный двор-колодец – сырой, темный, вонючий. Дети под окнами играли на куче золы, рядом распространяла миазмы зловонная лужа помоев. Черная лестница, с которой можно было попасть внутрь, пахла кошками и перепревшими щами.

На стук вышла мать девочки – нездоровая, сутулая женщина в глухом темном платье и черном кружевном чепце с лентами. Выслушала спокойно, затем пригласила войти. Шубин удивился, так как был готов к тому, что она не захочет разговаривать с репортером, но лишь потом сообразил, что, представившись, «репортера» опустил. Скорее всего, она приняла его за городского чиновника.

Бедная обстановка резала глаз, в комнатах отчетливо ощущалась сырость.

– Чем болела? – повторила вопрос Шубина мать девочки. – Чахоткой, чем же еще. У нас тут все ею болеют. Муж мой, царствие ему небесное, четыре года назад от этой пакости скончался, теперь вот Варенька. На болоте живем, гниль кругом, вот и кашляем, никак выкашлять не можем. Денег на лекарства нет, да и не помогут никакие лекарства. Уезжать отсюда надо, не для людей этот город, только куда уезжать? Старики всегда говорили: плохое это место, гиблое, проклятое.

Женщина перекрестилась и без перехода сменила тему:

– Один только немец-аптекарь и жалел Вареньку, отпускал микстуру бесплатно. Она в тот день в аптеку-то и пошла, только воротиться не сумела. Очень хороший человек тот аптекарь, даже помощника своего прислал узнать, помогло ли Вареньке новое лекарство. Расстроился тот очень, что Варенька умерла. – Скатившуюся слезу женщина промокнула краешком ленты.

– Что за аптека?

– На Седьмой линии, аптека доктора Пеля.

– У вас микстура не сохранилась?

– К чему она вам? – Женщина удивилась, но послушно принесла пустую склянку.

Бутылочка выглядела точно так, как та, что Шубин нашел у крестьянки, только этикетка оказалась обычной.

– А та, что в день смерти Варя забрала?

Мать девушки вздохнула и молча вышла. Вернулась она с другим пузырьком. По форме бутылочка выглядела родной сестрой предыдущей, но на этикетке вместо печатных букв от руки было написано «1/6».

– Разрешите, я ее заберу. – Решительный тон Шубина не предполагал отказа. – Позвольте еще узнать, не было среди знакомых вашей дочери молодой женщины из крестьян с толстой русой косой? Высокой, ширококостной?

– Нет, сударь, я не разрешала Варе знаться с низшим сословием.

– А женщины без определенных занятий, которая… Как бы выразиться помягче… Которая зарабатывает на жизнь, даря свою благосклонность мужчинам?

Если первый вопрос репортера заставил мать Вари недовольно поджать губы, то после второго она закаменела лицом и перекрестилась.

– Вот что, господин хороший, идите туда, откуда пришли, а ко мне дорогу забудьте. Очернить мою дочку никому не позволю.

Оказавшись на улице, подкидывать двугривенный Шубин не стал, он и так знал, что опять выпадет орел. Теперь его путь лежал прямиком на Седьмую линию Васильевского острова, в аптеку Пеля.

* * *

«У вас мало времени».

Почему-то эта фраза незнакомца прочно засела в голове. Что хотел сказать «египтянин»? Прозвище прочно пристало к незнакомцу. Случается такая ерунда, когда вскользь оброненное словцо не оставляет в покое, зудит и зудит в памяти. «Может, он вовсе не мне это сказал? – думал Куровский. – Может, он меня с кем-то спутал?» На следующее утро ему и вовсе стало казаться, что он все придумал. Предупреждение было забыто, мысли Константина полностью поглотила Альбина.

Он с утра предвкушал, как встретится с ней, высматривал в окно тонкую фигурку, но Аля не появлялась. Через двор, опираясь на трость, проковылял старик Пель и скрылся за дверью подвала. Через некоторое время из подворотни показался друг Вильгельма Дмитрий Иванович и тоже пропал в подвале. В последнее время он появлялся во владениях Пеля почти каждый день. Но что могло связывать старого аптекаря, которого считали колдуном и чернокнижником, с выдающимся ученым? Злые языки поговаривали, что общим у них был сорокаградусный раствор спирта, но не каждый же день пить?

То и дело поглядывая в окно, Константин пытался работать. Получалось плохо. Он даже забыл добавить опиум в парегорик. И хорошо, что сам заметил, а то пришлось бы потом краснеть.

Перед самым обедом Куровскому сообщили, что его зовет Александр Васильевич. Быстро сняв фартук и нарукавники, Константин пригладил волосы и поспешил к начальству.

Владелец аптеки пребывал не в духе. Обычно спокойный и доброжелательный, сейчас он выглядел хмурым. Умные, внимательные глаза смотрели исподлобья, усы сердито топорщились. Пель не предложил Константину кресло, пришлось стоять навытяжку, словно провинившийся школяр перед классным надзирателем. Было заметно, что предстоящий разговор тяжел для самого Пеля. Он поправил и без того стоящую ровно чернильницу и переложил стопку бумаг на другую сторону стола. За это время Константин чего только не передумал: и что на него нажаловался старший провизор, и что клиенты не довольны изготовленным препаратом, и… Да мало ли что! На ум приходили самые нелепые предположения, однако вычислить тему предстоящего разговора ему так и не удалось.

Пель, наконец, решился. Он распрямился в кресле и положив ладони на мраморную столешницу.

– Если вам дорого ваше место в моем предприятии, попрошу оставить Альбину Альфредовну в покое. – Голос аптекаря звучал натужно, неожиданно прорезался немецкий акцент, которого у Пеля никогда не было: «Если фам тторого фаше место…»

Константин опешил. Такого он никак не ожидал.

– Фпреть папрашу больше с ней не гуляйть.

– Александр Васильевич, да как же… – Мысли в голове Куровского скакали мартовскими зайцами. – Да мы же… Да я…

Наконец ему удалось взять себя в руки. Почему он должен оправдываться? Он ведь не сделал ничего дурного. Он прямо взглянул Пелю в глаза.

– Да, я пригласил Альбину Альфредовну на прогулку. Если бы я видел, что моя персона доставляет ей неудобство, если бы заметил, что она тяготится моим обществом, то сразу бы отступил.