Читать книгу: «Честь за честь. Сага последнего тлухеди», страница 3

ПАДЕНИЕ МИХАЙЛОВСКОЙ КРЕПОСТИ

Тамошние же русские никакой беды не ждали и сторожи никакой не блюли вовсе. Свою партию человек в двести на промысел отпустили. С чем в крепости осталось русских десятка три, бостонцев на службе компанейской до полудюжины, коняг пара дюжин да с полсотни баб разноплеменных с детьми малыми. Да и те многие по окрестным ближним промыслам разбрелись.

Тут тлинкиты в Ситке, со многих куанов в числе до полутора тысяч собравшиеся, поняли, что пора их настала, о чём Скаутлелт и объявил и день нападения назначил. И вот утром рано на яку многих десятках скрытно подошли они к острову крепостному. Передовой отряд Скаутлелт сам по лесу повёл. Там же он, вопреки обычаю рассветного нападения, выждал, чтобы русские встали, ворота раскрыли, иные по делам разбрелись, а прочие в обыденность свою вошли. Тогда он с воинами в ворота без препятствий зашёл и позиции, чтоб русские из казармы своей уж не высунулись, занял. Тут уж он криком сигнальным возопил громко, и яку, за мысом стоявшие, в гаваньку крепостную рванулись так, что вода под вёслами закипела, а по воздуху полетели кличи военные, как у зверей и птиц родовых, что были на шлемах и доспехах воинов. Здесь и пошёл бой: стрельба по казарме и осада её полная. Пару тех, кто не успел укрыться сразу, убили.

Первые пули по казарме ударили в уже закрытые ставни, которые быстро были сбиты, и дальше уж тлинкиты стреляли внутрь беспрепятственно, хоть наводили тем не столько урон, сколько страх смертный. Сенные двери казармы тоже сорвали быстро и во внутренних хорошую дыру проломили, куда стрелять стали и не без успеха. Когда и эти двери выбиты были, воины рванулись в них, да выстрел из пушки картечью густой получили. Несколько пали замертво, нескольких покалечило, остальные же побереглись геройствовать. Тем паче, что две пришедшие с ними старухи уж устроили пожар большой, от коего второй этаж казармы быстро охватывало огнём. На первом этаже русские, пораненные многие, отбивались крепко, да внутрь к ним тлинкиты уж и не рвались.

Когда же и внизу огонь пошёл, сколько было там баб и девок, все в подвал ссыпались, а потом оттуда и на двор повылезали, где воины их меж собой сразу и разобрали³⁹. Мужчины же, кто ещё в силах был, по невозможности от огня внутри оставаться, из окон выпрыгивали, но ничего уж кроме копий тлинкитских снаружи не находили.

Русские потом говорили, что яростней всех предводительствовал и буйствовал у тлинкитов Катлиан в боевой Шапке Ворона⁴⁰ с кинжалом и русским кузнечным молотом в руках, отвагу и силу проявляя изрядные даже с раной от пули в бедре. Но тлинкиты рассказывали, что прежде него отличились у них киксадский тоён Стунуку, который мстил за арест и неподобающее обращение со своим родичем, и их же воин Дукваан.

У всех не сгоревших в казарме мужчин тлинкиты взяли головы⁴¹, только одной пренебрегши по причине, кою мне узнать не удалось.

На второй день на месте былой русской крепости и жила оставались лишь помалу дотлевавшие обгорелые развалины. Партовщики же, Кусковым посланные воззвать обитателей крепости к стороже, в день падения её встретили в проливе недальнем кого-то из ситкинцев, ненависти к ним не имевшего. Тот прямо им ничего не сказал, но крепко советовал до темна туда не приближаться. К совету тому они прислушались и в пути своём задержались, а на следующем рассвете увидали издалека то пожарище уж малодымное. Предводитель их⁴² один в байдарке подплыл скрытно поближе, дабы что можно ещё разведать и поискать по берегам уцелевших. На месте крепости увидал он тлинкитов множество великое, празднующих победу с гвалтом и стрельбою ружейной и пушечной. С одной из лодок, его завидев, кричали, что русские целы и показать оных зазывали, да только он не поверил. И всё ж одного чудом выжившего толмача конягского они подобрали, который и поведал им подробности многие.

Что до других, то артель небольшая била зверя морского на мясо и шкуры на дальнем от крепости Сивучьем Камне. Было там двое охотников из креолов⁴³, четверо русских со старшим их⁴⁴, двое не то трое бостонцев да несколько алеутских партовщиков и конягских каюров⁴⁵ с толмачом их. До того дней за несколько прибыл к ним доброжелатель из ситкинцев, в крепость плыть побоявшийся, и о готовящемся скором нападении поведал. Те же, по небрежению своему обычному, только посмеялись, а в крепость поспешить с известием и не подумали.

Мяса же поболее заготовив и в байдару загрузив, через неделю только по хорошей погоде, наконец, отправились они в крепость. Уж дым завидев, неладное заподозрили, а возле самого мыса Гаванского подобрали с берега укрывшегося в лесу коняжского партовщика. Тлинкиты же, то увидав, на яку своих к ним кинулись. Оные же груз весь из байдары повыкинули и, парус подняв, по ветру для них доброму назад бросились. Берега едва достигнув, старший русский с пятью алеутами изо всех сил по стене каменной полезли, а наверх выбравшись по лесу разбежались. Остальные же лезть не рискнули и отбиваться на берегу стали.

Один креол, который и бил сивучей, славился стрельбою отменной и в тот раз тоже не оплошал, чем вызвал в тлинкитах злобу лютую. Оный с ещё одним русским вдвоём, хоть и израненные изрядно, а в живых остались и пленены были, о чём, думаю, и пожалели немало.

По обычаю заведённому пытали обоих старательно. Не вдруг, но повременно отрезывали оным уши, носы и другие части мелкие, в их же рты всё и забивая. Креол однако промучился недолго и богу душу отдал, а товарищ его русский более суток страдал, пока избавление смертное получил. Те же, кто по скале взобрался да в лесу затерялся, хоть и поскитались изрядно, но жизни свои сохранили.

Большая же часть баб и девок из крепости и жила в неволю попали – кроме вышедших из подпола казарменного ещё и те, кто ягоды в поле собирали, да скрыться в лесу не успели.

КОРОЛЕВСКИЕ ЛЮДИ И БОСТОНЦЫ
МЕЖДУ ТЛИНКИТАМИ И РУССКИМИ

Тогда в воды ситкинские зашёл корабль небольшой с королевских мужей капитаном⁴⁶, который собрал уцелевших, там и сям попрятавшихся. Один русский кораблю тому с берега сигналил и потом, увиденный тлинкитами, долго от оных убегал и скрывался. Не единожды его уж почти изловили, да всякий раз уходил он искусно, пока баркасом корабельным с самим капитаном в нём забран во спасение не был. Он и других, кого знал спасшимися, собрать помог и ещё получше поискать в местах тех капитана упросил.

Потом к кораблю тому подошёл яку со Скаутлелтом и Катлианом, кои очень дознавались, не взяты ли были на борт там какие русские, и предлагали за них цену любую. Капитан же заманил их на борт свой и по прошению от русских в железа ручные и ножные заковал, а послед тому потребовал, дабы те за свободу свою отдали всех, кого сами пленили. Тогда тлинкиты стали доставлять девок и баб по одной, каждый раз уверяя, что больше не имеют, пока капитан не сказал тоёнам строго: «Ежели вы всех мне сюда не доставите, то или повешу я вас здесь на верёвке уже приготовленной, или в Кадьяк на расправу русским отвезу».

По тому же времени пришли туда и два корабля бостонские, один из коих зимовал в Хуцнуву и теперь заплыл небось за своей корыстью после победы тлинкитской. Однако ж на совете трёх капитанов решили, видно, они, что все должны держаться стороны белого человека перед дикими. Значит зимой тот бостонец говорил только за себя, а не за всех, как в том уверял.

Тлинкиты поначалу худого от бостонцев, особливо от старого своего знакомца, не ждали и для обычного торга на весьма многих яку подплыли. Но с обоих кораблей ударили пушки. Иные яку в щепы разнесло. Бостонцы же людей из них на борт повыловили и пленили. А за свободу их требовать стали пленённых из русской крепости, как и шкуры все оттуда взятые. И смертию им угрожали. Тлинкиты, на борт поднимаемые, оборонялись отчаянно. Потому из бостонцев многие ранены были.

Один пленённый тоён даже под смертию напрочь отказался приказывать людям своим невольников и добычу отдавать. Капитаны же со всеми своими офицерами снова совет держали и постановили, что при положении сем должно тоёна того казни предать, дабы диких устрашить и к покладистости сподвинуть. Когда привели его на корму и, в виду у всех на бочку поставив, да верёвку с петлёй на шею надели, тогда его люди пленников своих на берег вывели, добычу принесли и отдать всё уж были готовы. Он же сам долго и громко речь держал, бостонцев тех в коварстве

и вероломстве с гневом в сердце обличая, ибо говорили они тлинкитам ещё недавно одно, а теперь делают вовсе иное. Укорял он их сильно в том, что сказывали, будто с русскими они не родня и разницы для них меж оными и тлинкитами нету вовсе, противу русских говорили и тлинкитов в обидах на них укрепляли по-всякому, ныне же обо всём запамятовали и тем русским словно родичами бесчестно стали. Ответа не услышав – да и что бы оные ответить смогли? – прокричал он своим на берег: «Убейте их всех!», что и было исполнено сразу. Тогда на корабле выпалила пушка, и повис он в петле, смерть приняв по-тлинкитски достойную.

Тем временем день за днём пленников, а больше пленниц, до трёх десятков, да и шкуры бобра морского в крепости захваченные тлинкиты на корабли привозили. Королевский капитан уж собрался Скаутлелта с Катлианом отпускать. Русские же его уговаривали того не делать, а с собою забрать. Оный же, понимая, что с ситкинцами ему ещё торговать, так уж люто их озлоблять не решился. Однако согласился прежде истребовать у них ещё одного русского, о коем бабы освобождённые да доброжелатели ситкинские тайком от своих сказывали. А чтобы конец ожиданиям положить, паруса свои он поднял и вид отплытия сделал, чем своего и добился. Пленник и впрямь отыскался и доставлен был. Посему и тоёны оба домой отпущены были.

Оный же капитан сразу на Кадьяк поспешил с Барановым торг вести. Бостонцы оба тоже не сильно замешкались. Один вслед королевским людям пошёл с мехами компанейскими, что им двоим при дележе достались. Как ныне уж понимаю я, не могли они их себе забрать, а право на награду за возврат русским имели. Тот же, кто в Хуцновском жиле зимою речи противу русских держал, к ним идти не решился, хоть знать не мог, прознали они чего иль нет, но ведь прознать-то и впрямь могли.

Королевский капитан на Кадьяке поначалу держался строго, на берег не сходя и корабль соблюдая готовым к бою, да с Барановым прочинился недолго. Быстро он понял, что с этим правителем как торг не веди, а больше того, что тот сам предложит, не получишь. Посему и взял за возврат полона да шкур компанейских сколько дадено было. За то и сверх того свой товар всякий – с полдюжиной пушек да полсотней ружей и припасов к ним – продал весь без остатка, хоть и не по желанной цене, да и не в убыток. И пришедший вслед ему бостонец тоже в накладе не остался.

*****

ГИБЕЛЬ СИТКИНСКОЙ ПРОМЫСЛОВОЙ
ПАРТИИ И СПАСЕНИЕ ЯКУТАТА

Партия же промысловая, что из Михайловской крепости вышла, ни о чём таком не ведая, дело своё где-то в Проливах к югу вела исправно. Повинуясь плану общему, выследили её кэйковцы лишь парой дней после ситкинского взятия. Выследили хорошо, ничем себя не выдав. А на следующий день дали партовщикам поработать до вечера, поужинать и ко сну потом отойти. По густой же тьме к лагерю их из лесу тихо подошли, тогда и ударили. Потому и сражения никакого не вышло, а только избиение. Больше полутора сотен народу из партии той полегло, и лишь немного побольше дюжины сбежать и укрыться смогли.

Тлинкиты же никого своих не лишились, победу одержав полную. Шкуры, партовщиками заготовленные, да иное имущество, цену имевшее, победители себе в добычу забрали. Байдарки же их многие порубили и бросили.

Начальника их русского⁴⁷ с одним алеутом живыми взяли, да они, сноровку и ловкость явив, вырваться и бежать сподобились. В лесу ещё с полдюжины своих собрав, одну байдарку на берегу, что поцелее была, на скорую руку зачинили да бежали со сторожею сугубой на Ситку. Там на месте крепости головешки только её обнаружив, до самого Якутата в страхе великом поплыли. А днями и ещё одна группа спасшихся туда явилась.

Так и вышел русским от тлинкитов в Ситке полный разгром и истребление – и с крепостью, и с людьми.

Тем временем, как и было решено зимой в Хуцнуву, акойцы всеми, какими могли, силами пришли в Якутатское жило овладения тамошней русской крепостью ради. И готовы уж были оную брать, как вдруг явился туда Кусков со всею своею партией, который акойцев-то уже побивал крепко. Видя столь могучее той крепости усиление, пришлые воины изрядно приуныли и по размышлении здравом по домам разъехались, а сами якутатцы о таком безумном деле уж и помыслить не могли.

Однако и меж русскими, как Кусков потом сказывал, ужас перед грозой тлинкитской был столь велик, что партовщики плыли весьма скрытно и к крепости приблизились только по темноте, уж ожидая увидеть только развалины, как на Ситке. А посельщикам якутатским разорение кровавое от тлинкитов день и ночь так мерещилось, что жалились они пред ним, дескать, быть там более им невмочь, и грозились отплыть на Кадьяк

самовольно, и саму крепость, и пушки, и имущество компанейское побросав, к чему уж и лодку приготовили. Тогда решил он сам подождать в Якутате, пока не уймётся всё, а посельщикам пригрозил крепко, чем и в чувство привёл.

Что же до пленников, в Ситке захваченных, то отдали их тлинкиты не всех вовсе. Потом бостонцы выторговали у них ещё одного русского и нескольких алеутов, коих за большую мзду отдали Баранову на Кадьяк. Ещё одна ситкинка, сопровождавшая мужа своего в нападении на крепость, спасла двух русских малолеток, выбравшихся из пожара в казарме. Воины хотели было швырнуть их гореть обратно, да убоялись буйства бабы, вступившейся за них, как разъярённая мать. Она их и вырастила. Впрочем, девочка не пережила юных лет и потомства по себе не оставила. Мальчик же вырос, женился и детей имел многих. Жив и сейчас, как и я. Может, был и кто ещё, да мне того не ведомо.

*****

ПОХОД ВОЗМЕЗДИЯ БАРАНОВА

Всё это для русских было бедой превеликой, и выправлять её задача была непростая. Но ладить дело было надо, а то бы не видать больше им бобра морского в водах тлинкитских. К тому Баранов и устремился всем помыслом и силами, какие были. Кускову правитель велел в Якутате оставаться и не только блюсти оплот сей единственный в землях тлинкитских со всем тщанием, но и самому следующим летом, ежели не оставят они враждебности своей и в каких-то местах воинские силы соберут, места те разведывать и противу них действовать с решимостию всею. Бой вести по всем правилам искусства военного и в прочем всём устава положенного держаться строго: чтобы партовщики грабежом диких не занимались, вреда порядку военному не допуская, а пленных и раненых не тиранили и даже мёртвых не калечили, дабы славу державы цивилизованной не порочить. Впрочем, ничего такого не случилось, и Кусков сидел в Якутате как в осаде. А ещё велел он при случае яку тлинкитские себе забирать по удобству, силе и сподручности их куда большим, чем у байдар алеутских да коняжских.

К Баранову же самому силы помалу прибывать стали – и людьми, и оружием, и запасом боя огненного – и с Уналашки алеутской, и с того берега океана⁴⁸. А посреди лета он самолично прибыл в Якутат на одном корабле с твёрдым желанием идти дальше на Ситку. Кусков же стоял на том, что по дурному времени погодному байдарки сопроводительные может разметать, что тлинкитам очень на руку будет. Тогда Баранов, времени не теряя, заложил к постройке ещё два корабля малых для похода на будущий год. Сам же вернулся дела вести на Кадьяк, Кускову оставив по сотне русских промышленных да алеутских и коняжских партовщиков с каюрами.

Тогда случилась ему подмога очень сильная, ибо в самой середине лета прибыл на Кадьяк военный корабль большой с пушками многими⁴⁹. Потому Баранов пошёл на Ситку силой могучей аж на трёх собственных кораблях, да ещё с теми двумя, что на Якутате были построены, и с партией на байдарках человек до тысячи, а главное с кораблём большим пушечным.

Причём, партовщикам из алеутов да чугачей с конягами в Якутате ружей было выдано много, чего русские прежде не делали, опасаясь их верности невеликой, особо алеутской, коим не верили они совсем, ибо прежде изрядно с ними повоевали. Русские и алеуты, каждый по-своему, рассказывали о войне той, меж ними случившейся, которую ещё помнили их старики. Тогда испытали свою удачу алеуты, чтобы освободиться от русских и за поборы с обидами многими отомстить. Перебили они много промышленных русских и иноплеменных партовщиков и каюров, с коими те в их земли пришли, а жила их и четыре корабля сожгли. За что русские потом сами перебили их без счёта и в неустройство привели отчаянное. Да так, что осталось их из всего народа едва один из троих, а то и четверых. Тогда покорились они судьбе своей и стали как камчадалы те, с которыми русские к ним явились.

В мудрости своей Баранов большой корабль отправил к Ситке своим ходом, а сам пошёл кружным путём через куаны разные, дабы оные устрашить посильнее, в чём и преуспел изрядно. Первыми замирились с ним Акой и Хуна, сами к нему послов своих со смиренными просьбами выслав. Причём, более всего о том радел тот самый Джиснийя, который помимо выгод личных и о сыне своём беспокоен был, что у Баранова аманатствовал. Потому после замирения общего и сам при правителе русском остался толмачествовать и в переговорах посредничать.

Тогда Баранов корабль свой старый, на коем до той поры и плавал, приказал сжечь. И то действие тлинкитов сильно убедило в мощи его и славе⁵⁰, ибо сделано было точно так, как и тоёны их свои яку на пирах-потлачах сжигали, дабы богатство своё и силу великую всем показать.

И дальше флотилия Барановская мимо многих жил тлинкитских прошла, нигде вражды не встретив, где были и Аук, и Кэйк, и Таку, и Кую, и другие многие. А партовщики их бобра морского по пути промышляли без препятствия, добыв немало. Жители тех жил с приближением русских разбегались в леса. Русские же их не трогали, кроме Кэйка и Кую, чьи воины партию их перебили и потому теперь сожжению до тла подверглись.

Лето уж на склон шло, когда большой русский корабль в воды ситкинские зашёл и осматриваться стал. Оказалось, что один малый русский корабль уже неделю стоял там с частью байдарочной партии, и они уже разведали, что тлинкиты тамошние твёрдо решились всеми силами своими не давать русским новую крепость у них устроить.

Там же оказался и бостонский корабль, прежде в тех водах не бывавший, но пришедший на торговлю. Однако лишь ситкинская байдара к нему подошла, русские выслали к ней свой баркас, и той пришлось уплывать спешно, отстреливаясь что есть мочи.

Через пару недель на Ситку по заливу прошёл большой яку с дюжиной воинов на вёслах. Он обстрелял русский баркас, пока тот ещё на воду с корабля спускали, и сбежал от оного, будучи через отмель перетащен, чего русские повторить не смогли.

Уж ещё через пару недель по осени подошёл туда, наконец, и сам Баранов на новом малом корабле. А ещё днями явилась и партия байдарная с Кусковым во главе. Лагерь при этом на берегу раскинулся преогромный, чего тлинкиты упустить не могли и удар свой нанесли. Двоих эскимосов убили и на виду у остальных партовщиков, головы им отрезав, похвалялись ими, чем страх навели изрядный. Но и сами ноги унесли подобру-поздорову, удачу свою сверх меры не испытывая. Чтобы дух боевой в союзниках своих поднять, Баранов с капитаном большого корабля знатный приём для тоёнов их устроили, что сердца их укрепило изрядно.

Ещё неделю спустя силы русские с лагеря снялись и подошли к жилу Ситкинскому, называемому Большой Крепостью под высоким утёсом и нашли его покинутым, ибо по обычаю военного времени поставили его жители для защиты своей настоящую твердыню – Крепость Молодых Саженцев от того места недалече. Тогда же и заложили русские на утёсе том свою будущую столицу, названную Новоархангельском, которую и принялись спешно строить. Тогда подошёл было к русским один из тоёнов тамошних с криком дальним о желании примириться, но предложения прибыть для переговоров на борт корабля принять не решился.

Теми днями сквозь осаду прорвался большой яку, на коем шёл новый тоён всех киксади Катлиан с изрядно большим запасом пороху и пуль для борьбы их. За ним баркас русский кинулся, стреляя густо. Тогда Катлиан на берег спрыгнул и жизнь свою

спас. А люди его дальше изо всех сил выгребали, как могли отстреливаясь, и с делом тем успешно справлялись. Однако ядро из пушки баркасной, в порох попав, взрыв произвело такой, что яку в щепы разнесло, а людей побило и по воде раскидало. А кто выжил, были сильно изранены. Русские их, на Кадьяк отправивши, в каюры определили, коя рабская участь судьбою их и стала.

Тем же вечером к Баранову пришёл новый посланец мира. Правитель же ответствовал, что поскольку ситкинцы крепость русскую разорили и перебили многих невинных, то он наказать их пришёл. Но ежели они раскаиваются в преступлении том и от сердца желают мира, то прислать должны ему своих тоёнов, коим он и скажет условия. «Мы при всём справедливом нашем гневе готовы снизойти на их просьбу и дело кончить без пролития крови». Но и в последующую пару дней дело дальше обмена мелкими подарками не продвинулось. Ситкинцы ни невольников имеющихся не отдали, ни своих надёжных аманатов не дали. За сим дело и пошло к кровопролитию неизбежному.

Крепость свою они поставили на морском берегу возле устья речки Колошенки, чуть к лесу поближе из четырнадцати домов, тесно друг к дружке приставленных, кои обнесли палисадом из брёвен, хоть и суковатых, да толстых в два обхвата, с бойницами и двумя воротами по той стене, что обращена была к лесу. В домах были ещё и ямы для укрытия не принимающих участия в обороне, ибо собрались там ситкинцы как есть все, не одна тысяча. Одних бойцов у них было сотен семь-восемь.

В войнах тлинкитских враждовали роды. И, встретив безоружного, воин, чтобы узнать, подлежит ли оный смерти, спрашивал о клане его⁵¹. Так что родовичу постороннему ничего не грозило. Но теперь война шла с иноплеменными, которые правил должных по их разумению не блюли. Да и замешаны в ней уж были все роды. Русские же тлинкитов разделяли только по куанам да жилам.

Утром тлинкиты подняли над палисадом своим белую шкуру и русские с корабля таким же флагом ответили. Переговоры издалека до часу велись, да так ни к чему и не привели. Тогда Баранов с капитаном штурм и начали, крепость из больших пушек обстреливая, что урону ей несло не много, но в страхе держало, пока люди их с лодок понемногу на берег высаживались и позиции боевые занимали. Ещё четыре малые пушки туда доставили. Тому тлинкиты как могли стрельбою постоянной препятствовали, да только без толку, разве что время малость затянули.

Баранов уж командовал на берегу, а капитан на судне своём. Корабль тот с большими пушками стрелять лишь издали мог и бил по отмели широкой перед крепостию самой, ближе подойти не умея. Меж тем русские крепость и вовсе кругом обложили и по обоим воротам из пушек малых бить стали. Однако уж вечерело.

По густым сумеркам русские пошли на приступ палисада, уж совсем к нему подобрались и поджигать его стали да ворота выламывать. Сами же до сей поры от стрельбы тлинкитской из ружей и фальконетов⁵² лишь ранами урон несли. Да тут как раз ранены были офицер их и сам Баранов вместе с ним. А тлинкиты вылазку сделали вниз по реке. Хоть отряд тот был и малым, да в спину нападавшим в темноте ударив, страху на них нагнал большого.

Катлиан, застыжённый горем родичей тех, кто в одном яку с ним плыл, дабы честь свою восстановить, пошёл на ту вылазку с немногими ещё, кто тоже пожелал геройство своё показать. По речке они тихо сплавились к самому морю, а оттуда сзади и ударили. Когда по темноте число неприятеля понять никак нельзя было, многие из нападавших устрашились, а коняги и вовсе побежали. За оными откатились и алеуты, а там и русским отойти пришлось.

Погибло шестеро русских и четверо коняг, а изранено было несчитано. Баранову руку пулей прострелило так, что из неё

и через год доктор осколки кости вынимал. В ту же пору Правитель крепко ругал тоёна конягского за бегство его. Тот же, русские сказывали, всё твердил: «Виноват, Ляксандра Андреич, вперёд не пойду». Тогда правитель подобрел и сказал: «Сам знаю, что вперёд ты не пойдёшь. Так ты хоть назад не бегай». На том все и посмеялись от души.

Заутро тлинкиты начали было обстреливать корабли русские из фальконетов своих, да ни единого раза даже не попали. Зато как ударили пушки русские, кои уже к крепости пристрелялись, то к вечеру стало им ясно, что нового штурма палисад их не удержит, особливо за недостатком пороху и пуль, коих у русских по всему было в изобилии. Потому с новым восходом у тлинкитов опять белый флаг поднялся, и полетели слова о желании замириться, а следом и аманаты пошли один за одним. Тогда из крепости вышло много людей и начали они было ядра пушечные собирать, но русские им того не позволили, а парой выстрелов обратно за палисад загнали.

Днями же аманатов ситкинских набралось больше дюжины, всё детей тоёнских и прочих людей благородных. И пленников алеутских четверых вернули, из коих один был пола мужеска. Одна из тех алеуток сказала, дескать Катлиан послал за подмогой в Хуцнуву. Баранов тогда, подвох заподозрив, повелел ситкинцам укрепление своё покинуть, в иное место перейдя, ежели полного побития своего не желают. Те попросили себе только ещё одну ночь в крепости, чтобы с рассветом двинуться в место, им указанное. Сами же всё ждали подмоги хуцновской, коей так и не случилось. Весь день Катлиан отговаривался всячески и обещал идти по новому утру.

Тогда уж поняв, что ещё дня на ожидание более не получат, но коварства от русских сильно опасаясь, всё что можно собрав, ночью двинулись они тайком по лесу. Даже собак своих, лая их опасаясь, перед тем зарезали. И на жертву не поскупились, троих или четверых мальчиков-калгов⁵³ заколов. Три старухи уж бессильные, на переход тот не решившись, на милость русским сами остались.

Трупов, на скорую руку погребённых, нашли до трёх десятков и столько же яку и прочих лодок на берегу обнаружилось, из коих одну старухам ситкинским отдали, дабы плыли с миром себе наудачу своих искать.

Крепость Баранов отдал партовщикам на разграбление, а потом повелел сжечь.

Ситкинцы же через лес и горы пробирались к Хуцновскому проливу и на пути том тяжком немало людей от мороза и нужды в еде потеряли. На заливе они подали знать о себе дымами, после чего хуцновцы их на свой берег и забрали.

Баранов, чтоб уж больше потерь ратных и всех прочих на Ситке не нести, стал строиться тут усиленно, на Кадьяк зимовать отпустив только большой корабль ещё с одним малым. Катлиан же с ним воевать доле не решался, но уж с осени нападениями и убийствами тех, кто не сильно осторожен был, давал знать, что вражда для него ещё не кончена и за русскими, его место занявшими, он приглядывает непрестанно. Яку тлинкитские тоже туда заходили, приблизиться не решаясь, а только на дело строительное посматривая.

*****