Комната снов. Автобиография Дэвида Линча

Улыбающиеся мешки смерти

Линч работает над декорациями к фильму «Бабушка» в своем доме в Филадельфии, 1968. Фотограф: Пегги Риви.

Пегги Риви и Линч у дома родителей Риви в Филадельфии, 1968. Фотограф: Бернард В. Ленц.

В 1960-х Филадельфия была нищим городом. Царивший в послевоенные годы дефицит жилья вкупе с наплывом афроамериканцев породил волну массовых отъездов белых, и с 50-х по 80-е население города резко сократилось. Расовый вопрос всегда стоял остро, и в 1960-х мусульмане-афроамериканцы, афроамериканские националисты и военное подразделение Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения со штаб-квартирой в Филадельфии значительно укрепили движение афроамериканского населения и усилили расовые трения. Временами враждебность между хиппи и студентами-активистами, полицейскими, наркоторговцами и членами афроамериканских и католических сообществ достигала точки кипения и выплескивалась на улицы.

Первая волна выступлений за гражданские права для расовых меньшинств прошла по Филадельфии меньше чем за полтора года до того, как туда приехал Линч, и оставила после себя 225 поврежденных или уничтоженных магазинов, некоторые из которых так никогда больше и не открылись. Людные когда-то торговые проспекты превратились в пустые коридоры с расколоченными витринами и разбитыми окнами. Процветающая наркоторговля вносила свой вклад в творившиеся в городе бесчинства, и вся эта разруха и бедность подрывали дух жителей.

Опасный и грязный город поразил воображение Линча. «Филадельфия была пугающим местом, – рассказал Фиск. – И она открыла Дэвиду мир, полный идей для творчества».

Пенсильванская академия изящных искусств располагалась в самом центре, словно свободная от военных действий зона. «Город наводнили конфликты и паранойя, и школа была мирным оазисом», – вспоминал одноклассник Линча Брюс Сэмюэльсон^[17]. Академия, старейшая школа искусств страны, занимала изысканное здание викторианской эпохи и во время приезда Линча считалась очень консервативной, но именно в такой стартовой площадке он и нуждался.

«Дэвид стал жить со мной в маленькой комнатке, которую я снимал, – рассказал Фиск. – Он приехал в ноябре 1965 года, и мы прожили так до января, пока не начались его занятия».

«В комнате было две кушетки, на которых мы спали, и везде валялись мертвые растения – Дэвиду они нравятся. В первый день нового года мы сняли дом за сорок пять долларов в месяц через дорогу от морга, в жутком индустриальном районе Филадельфии. К нам боялись приходить в гости, а Дэвид, когда выходил из дома, брал с собой палку с забитыми в нее гвоздями на случай, если кто-то нападет. Однажды его остановил полицейский и, увидев эту палку, сказал: “Правильно, держи ее при себе”. Мы работали ночи напролет и спали днем, практически никак не контактируя с преподавателями. Все, чем мы занимались, это рисование».

Линч и Фиск не утруждали себя слишком частым посещением занятий, но быстро влились в компанию студентов-единомышленников. «Дэвид и Джек оказались энергичным дуэтом и стали частью нашей группы, – вспоминал художник Эо Омвейк. – Мы были экспериментаторами, в нашей компании состояло около дюжины человек. Это был круг близких людей, где все поддерживали друг друга и вели богемный образ жизни»^[18].

В круг входила художница Вирджиния Мейтленд, которая вспоминала Линча как «старомодного, аккуратного парня, который пил много кофе и курил сигареты. Он был эксцентричен в своей прямоте. Обычно он появлялся в компании Джека, высокого, как Авраам Линкольн, и похожего на хиппи, а также пса Джека Файва. Интересная пара»^[19].

«Дэвид всегда носил хаки с ботинками-оксфордами и толстыми носками, – рассказал однокашник Джеймс Гарвард. – Мы стали друзьями как только познакомились, потому что мне нравился энтузиазм, с которым он работал: если Дэвид брался за то, что ему нравится, он полностью в это погружался. В Филадельфии тогда было тяжело, и мы перебивались как могли. Мы не совершали ночных вылазок, потому что это было попросту опасно, но сходили с ума по-своему, и Дэвид был таким же. Мы собирались у меня послушать Битлз, и он стучал по пятифунтовой банке чипсов, как будто это барабан. Он прямо-таки бил по ней»^[20].

Сэмюэльсон вспоминал, как его поразил «джентльменский тон Линча и то, что он носил галстук – в те времена никто не носил галстуков, кроме преподавателей. Помню, как отошел на шаг после нашего знакомства и понял, что что-то не так. Я обернулся, посмотрел на него, и до меня дошло, что на нем два галстука. Он не пытался привлечь чье-либо внимание, просто был собой».

За пять месяцев до приезда Линча в академию поступила Пегги Ленц Риви. Она была дочерью успешного юриста, пошла в академию сразу после школы и на момент знакомства с Линчем жила в общежитии. «Он буквально сразу же привлек мое внимание, – вспоминала она. – Я увидела, как он сидел в столовой, и подумала: “Какой красивый”. Он выглядел растерянным, и на многих его рубашках были дыры, но он был таким милым и ранимым. Это типаж большеглазых ангелоподобных мальчиков, о которых девушки любят заботиться».

Риви и Линч на момент знакомства состояли в отношениях и несколько месяцев оставались просто друзьями. «Мы обедали вместе, и нам очень нравилось беседовать, но сначала он показался мне немного скучным: ему не было интересно то, что я любила с детства и с чем ассоциировала жизнь художника. Я думала, что художники не бывают популярны в школе, но передо мной стоял этот парень из школьного братства, и рассказывал удивительные истории о неизвестном мне мире. Поездки с классом на лыжах, охота на кроликов в пустыне Бойсе, ранчо его дедушки – так далеко от меня и так необычно! В культурном плане мы были выходцами из двух разных миров. У меня была крутая запись григорианских песнопений, которую я ему поставила, и это привело его в ужас. “Пег! Поверить не могу, что тебе нравится такое! Это же так депрессивно!” На самом деле, когда мы узнали друг друга получше, оказалось, что Дэвид сам был в депрессии».

Омвейк подтвердил: «Когда Дэвид жил рядом с моргом, я думал, что он проходит через депрессию – он мог спать по восемнадцать часов в день. Однажды я был у них в гостях, и мы с Джеком как раз разговаривали, когда он проснулся. Он вышел, выпил четыре или пять банок колы, немного поговорил и вернулся в постель. Он очень много спал в тот период».

Во время бодрствования Линч, должно быть, был чрезвычайно продуктивным, поскольку учился он прекрасно. Спустя пять месяцев он удостоился почетного места в студенческом конкурсе за свою скульптуру в смешанной технике. При помощи катящегося сквозь рычаги и переключатели шара запускалась цепная реакция, в результате которой зажигалась лампочка и взрывалась петарда. «Академия была одной из немногих оставшихся школ искусств, делавших упор на классическое образование, но Дэвид не слишком усердствовал с заданиями первого курса, например, с рисованием натюрмортов, – рассказала Вирджиния Мейтленд. – Он очень быстро добрался до занятий продвинутого уровня. Они проходили в просторных студиях, и туда попали лишь пятеро или шестеро из нас. Я помню, что как меня мотивировали работы Дэвида».

Линч уже был технически подкован, когда прибыл в академию, но у него еще не было творческого голоса, которым наполнены его зрелые работы, и в первые годы он пробовал себя в самых разных стилях. Есть детализированные графитовые портреты, тонко проработанные и сюрреалистичные – человек с окровавленным носом, еще один, которого рвет, еще один с проломленным черепом; фигуры, которые Линч называл «механическими женщинами», сочетание человеческой анатомии и частей машины; есть и нежные, сексуальные рисунки, навеянные работами немецкого художника Ханса Беллмера. Все они выполнены очень искусно, но обостренной чувствительности Линча еще не отражают. Позже, в 1967 году, он написал «Невесту», портрет почти два на два метра, изображающий призрачную фигуру в свадебном платье. «Он с головой нырял во тьму и таившийся в ней страх, – сказала Пегги Риви об этой картине, которую она считает настоящим прорывом и местонахождение которой неизвестно. – Она была красиво написана: белая шнуровка платья девушки ниспадает на темный пол, и она тянет тонкую, как у скелета, руку под свое платье, чтобы сделать самой себе аборт. Плод только подразумевается, и крови совсем нет… лишь едва заметно. Великолепная была картина».

Линч и Фиск жили через дорогу от морга до апреля 1968 года, а затем переехали в дом 2429 по Аспен-стрит в ирландском католическом квартале. Они поселились в трехэтажном таунхаусе, который называли «Отец, Сын и Святой Дух». Фиск жил на втором этаже, Линч – на третьем, а на первом были гостиная и кухня. Риви жила в апартаментах рядом с соседней автобусной остановкой. К тому времени она и Линч уже встречались. «У него был пунктик: он называл это “дружба с сексом”, но я была одержима», – вспоминала Риви. Она стала постоянной гостьей на Аспен-стрит и в конце концов переехала туда. Спустя несколько месяцев Фиск перебрался в лофт по соседству с ближайшей автомобильной мастерской.

«Дэвид и Джек были очаровательны – ты не мог не смеяться вместе с этими двоими, – рассказала Риви. – Когда мы возвращались с занятий, Дэвид обычно ехал рядом со мной на велосипеде, и однажды он нашел на тротуаре раненую птицу. Она его очень заинтересовала, и он взял ее домой, а после того как она умерла, полночи ее варил, чтобы плоть отделилась от костей и он мог сделать что-то со скелетом. У Дэвида и Джека был черный кот по имени Зеро. За утренним кофе мы услышали, как Зеро в соседней комнате хрустит птичьими косточками. Джек чуть со смеха не умер».

«Обедать Дэвид любил в небольшой кофейне при аптеке на Вишневой улице, и все там знали нас по именам, – продолжила Риви. – Дэвид поддразнивал официанток и очень тепло относился к Полу, пожилому джентльмену за кассой. У Пола были седые волосы, он носил очки и галстук и разговаривал с Дэвидом о своем телевизоре. Он рассказывал, как ездил его покупать и какой же замечательный ему достался, и в конце неизменно с торжественной важностью подытоживал: “И, Дэвид… Я рад приятной встрече”. Дэвид до сих пор вспоминает Пола и его “приятную встречу”».

Ключевое событие в творчестве Дэвида Линча произошло в начале 1967 года. Он работал над картиной, изображавшей стоявшую в листве фигуру, которая была выполнена в темных оттенках зеленого. Вдруг он ощутил то, что впоследствии описывал как «дуновение ветерка», и уловил мерцание движения в картине. Словно чудесный подарок, идея движущихся картин полностью заняла его разум. Он обсуждал совместную киноработу с Брюсом Сэмюэльсоном, который создавал грубые, сочные изображения человеческого тела, но в итоге они отбросили эту идею. Линч собирался исследовать новое направление. Он взял напрокат камеру в магазине «Фоторама» в центре Филадельфии, и снял «Шестеро заболевают» – анимацию длиной в минуту, которая повторяется шесть раз и проецируется на специальный экран-скульптуру размером три на метр восемьдесят. Картину сняли с бюджетом в двести долларов в пустом номере отеля, принадлежавшего академии. В ней дублируются три детализированных лица, вылепленных из гипса, а также лица из стеклопластика: Линч воссоздал лицо Фиска дважды, а Фиск – один раз лицо Линча. Линч одновременно экспериментировал с двумя материалами, и Риви сказала: «Дэвид никогда раньше не использовал полиэстеровую смолу до “Шестеро заболевают”, и первая партия, что он замешал, загорелась».

Тела всех шестерых фигур анимированы минималистично и централизуются в распухших красных шарах, представляющих собой желудки. Анимированные желудки заполняются разноцветной жидкостью, которая поднимается до лиц, а потом разливается потеками белой краски, стекающими по сиреневому фону. На протяжении всего фильма звучит сирена, на экране вспыхивает слово «Заболевать», а фигуры взмахивают руками в страдании. Фильм получил Памятный приз имени доктора Уильяма Биддля Кадваладера, который Линч разделил с художником Ноэлем Махаффи. Его однокурсник Бартон Вассерман был так впечатлен, что предложил вместе сделать похожую инсталляцию для его дома. «Дэвид рисовал меня ярко-красной акриловой краской, которая полыхала, как ад, и украсил свое творение насадкой для душа, – вспоминала Риви коллаборацию с Вассерманом. – Посреди ночи ему срочно понадобились насадка для душа и шланг, и он вышел на аллею, а вернулся уже с ними! И такое с Дэвидом происходило часто». Съемки фильма длиной в две минуты и двадцать пять секунд заняли у Линча два месяца, но когда он отправил его на обработку, то обнаружил, что камера, на которую он снимал, была испорчена, и на пленке осталось лишь размытое пятно. «Он опустил лицо в ладони и плакал две минуты, – рассказала Риви. – Затем сказал: “К черту” и отправил камеру в ремонт. Он очень дисциплинированный». Проект не состоялся, но Вассерман позволил Линчу оставить себе остаток бюджета, который он выбил.

В августе 1967 года Риви узнала, что беременна, и, когда наступила осень, Линч ушел из академии. В письме администрации академии он объяснил: «Я не вернусь осенью, но буду заходить иногда за колой. С деньгами туго, а мой врач говорит, что у меня аллергия на краску. У меня в кишечнике язвы и острицы. У меня нет сил продолжать обучение в Пенсильванской академии изящных искусств. С любовью, Дэвид. P.S.: Вместо этого я всерьез займусь кино»^[21].

В конце года Риви тоже покинула академию. «Дэвид сказал: “Давай поженимся, Пег. Мы ведь и так собирались. Давай просто поженимся”, – вспоминала Риви. – Я понятия не имела, как рассказать родителям, что я беременна, но мы это сделали, и нам помогло то, что они обожали Дэвида».

«Мы поженились 7 января 1968 года в церкви моих родителей, в ней как раз появился новый прекрасный священник, – продолжила она. – Он был на нашей стороне: ребята, вы нашли свою любовь, фантастика. Я была на шестом месяце и надела длинное белое платье. У нас была официальная церемония, которая позабавила и меня, и Дэвида. Мои родители позвали своих друзей, и им было неловко, и я переживала по этому поводу, но мы просто через это прошли. После церемонии мы отправились домой к родителям на закуски и шампанское. Собрались все наши друзья-художники, и шампанское лилось рекой. Вечеринка была сумасшедшая. Мы не поехали в свадебное путешествие, но для нас был забронирован номер на одну ночь в отеле Chestnut Hill, который сейчас красивый, а тогда был полной помойкой. Мы остановились в ужасной комнатке, но были счастливы и отлично провели время».

Средства, оставшиеся после работы с Вассерманом, и финансовую помощь отца Линч вложил в свой следующий фильм «Алфавит». В четырехминутной короткометражке снялась Риви. «Алфавит» был вдохновлен историей Пегги о ее племяннице, которая так волновалась, что повторяла алфавит во сне. На первых кадрах Риви в белой ночной рубашке лежит на белых простынях в темноте, затем идут анимационные вставки. Смена изображений сопровождается совершенно новым саундтреком. Вначале детские голоса повторяют «Эй-Би-Си», а затем перетекают в мужской баритон (голос принадлежит другу Линча Роберту Чадвику), громогласно поющий бессмысленную песню, после звучат голоса плачущего ребенка и воркующей над ним матери, а в конце Риви зачитывает алфавит. Сам Линч назвал фильм «кошмаром о страхе перед учебой». Он завораживает и вызывает ощущение тревоги. В конце женщину тошнит кровью, пока она корчится на постели. «Впервые “Алфавит” вышел на настоящий экран в месте под названием “Бэнд Бокс”, – вспоминала Риви. – Фильм начался, но звука не было». Линч встал и закричал: «Остановите фильм!», затем понесся к проектору, Риви – за ним. Ее родители тоже пришли на показ, и Линч вспоминал тот вечер не иначе как «кошмар».

«Работа Дэвида была центром наших жизней, и раз он снял один фильм, все говорило о том, что он снимет и второй, – сказала Риви. – Я не сомневалась, что он любил меня, но он говорил, что работа – это главное, и она на первом месте. Просто так было. Я чувствовала себя вовлеченной в то, что он делал, – наши представления об эстетике полностью совпадали. Помню, я смотрела, как он работает, и это потрясало меня. Я говорила: “Боже! Ты гений!” Я часто это повторяла, потому что так и есть. Он делал то, что казалось свежим и правильным».

В 1967 году Риви начала работать в книжном магазине при Художественном музее Филадельфии и продолжала до самых родов. Дженнифер Чемберс Линч появилась на свет 7 апреля 1968 года. Риви вспоминала: «Дэвид души не чаял в Джен, но с трудом переносил ее плач по ночам. С этим смириться он не мог. Сон был важен для Дэвида, и будить его было совсем не весело – у него были проблемы с желудком, которые особенно сильно давали о себе знать по утрам. Но Джен была чудесным спокойным ребенком, и долгое время занимала центральное место в моей жизни – мы трое все делали вместе и были идеальной семьей».

Когда Риви и Линч поженились, отец Риви подарил им две тысячи долларов, а родители Линча добавили еще, и молодожены смогли купить собственный дом. «Он был на Поплар-стрит, 2416, на углу Поплар и Рингголд, – рассказала Риви. – Наша кровать стояла вплотную к выступающим окнам в спальне, которые выходили на украинскую католическую церковь и множество деревьев. Дом открыл много возможностей, но идеальным не был. Мы сняли линолеум, но так и не закончили шлифовку деревянных полов, и в некоторых местах пол был пробит – если пролить что-то на кухне, оно немедленно впитывалось. Мать Дэвида навещала нас как раз перед переездом в Калифорнию. Она сказала: “Пегги, ты будешь скучать по этому полу”. Санни обладала восхитительным, очень сдержанным чувством юмора. Как-то она посмотрела на меня и сказала: “Пегги, мы годами за тебя волнуемся. Жена Дэвида…“ Она могла быть смешной, и у Дона тоже было отличное чувство юмора. Мне всегда было весело с родителями Дэвида».

Риви нравилось быть женой Линча. Однако она не могла не замечать насилие, столь распространенное в Филадельфии. Она выросла здесь и, по ее ощущениям, обстановка в других северо-восточных городах 60-х ничем не отличалась от этой, но все-таки она сказала: «Мне просто не нравилось, когда за окном в кого-то стреляли. Но каждый день я выходила с коляской и шла через весь город за пленкой или чем-нибудь еще, и совсем не боялась. Хотя было жутковато.

Однажды ночью, когда Дэвида не было дома, я увидела лицо в окне второго этажа, а сразу после того, как Дэвид вернулся, услышала, как кто-то спрыгнул вниз. На следующий день Дэвид одолжил у друга ружье, и мы всю ночь сидели на нашем синем бархатном диване, к которому Дэвид до сих пор испытывает крайне теплые чувства, и он сжимал это ружье в руках. В другой раз мы были уже в кровати, когда услышали, как кто-то пытается выбить нашу дверь – и выбивает. Под кроватью хранился церемониальный меч, подарок моего отца. Дэвид наспех натянул семейные трусы задом наперед, вытащил этот меч, выбежал на лестницу и заорал: “Пошли вон отсюда!” Район, конечно, был веселый, и в этом доме еще много чего случалось».

Когда родилась дочь, у Линча не было работы. Он и не искал ее, пока Роджер Лапелль и Кристин Макгиннис, выпускники академии, уважавшие творчество Линча, не предложили ему изготовлять формы для оттисков в магазинчике, где они делали популярную серию гравюр. Мать Макгиннис Дороти тоже работала там, и Лапелль вспоминал: «Каждый день мы обедали вместе, и единственным предметом наших разговоров было искусство»^[22].

Лучшие свои картины Линч написал в последние два года в Филадельфии. Его очень вдохновила выставка работ Фрэнсиса Бэкона, которая проходила с ноября по декабрь 1968 года в галерее Мальборо-Герсон в Нью-Йорке. Он был не одинок в своем восхищении. Мейтленд рассказывала: «Почти все мы тогда находились под влиянием Бэкона, и я видела, как Бэкон повлиял на Дэвида в те годы». Это влияние, вне всякого сомнения, присутствует в его картинах того периода, но оно пропущено через призму восприятия самого Линча.

Как и у Бэкона, большинство ранних картин Линча представляют собой портреты из простых вертикальных и горизонтальных линий, превращающих холст в авансцену, на которой происходят занятные вещи. На картинах Линча – это сами фигуры. Ужасающие создания, которые будто бы вылезли из глинистой почвы, слепленные из человеческих конечностей, животных форм и органических проростков – один вид не отличить от другого; они представляют всех живых существ как часть единого энергетического поля. Обитающие в изолированной темной среде, эти существа часто перемещаются по сумрачной местности, где царит опасность. «Летящая птица с окурками» (1968) изображает фигуру, парящую в черном небе, с чем-то вроде детеныша, который свисает с ее живота на паре нитей. «Задний двор» (1968–1970) изображает орла на человеческих ногах. Создание показано идущим в профиль. Из его круглой спины растут стебли, а из ее основания – холм, напоминающий грудь.

Эти картины Линч создал в поздних 60-х, и, хотя в его доме на бесконечном повторе играл последний альбом Битлз, глубокие воды контркультуры интересовали его мало. «Дэвид никогда не принимал наркотики – ему они были не нужны, – вспоминала Риви. – Как-то раз один друг дал нам немного гашиша и сказал, что мы должны его покурить, а затем заняться сексом. Мы не знали, что делать, и скурили весь, после чего нас накрыло, мы сидели на синем бархатном диване и едва доползли наверх. Алкоголь тоже не играл особой роли в нашей жизни. Мой отец делал, как он его называл, “Фирменный коктейль Линча” из водки и горького лимона, который очень нравился Дэвиду, но это был его предел».

«Я никогда не видела Дэвида пьяным, кроме как на моей свадьбе, где все напились до упада, – рассказала Мейтленд. – Позже я вспоминала, как моя мама рассказывала: “Твой друг Дэвид скакал на моем милом желтом диване!” Возможно, это был единственный раз, когда Дэвид напился».

При поддержке Бушнелла Килера Линч подал заявку на грант в 7500 долларов от Американского института киноискусства в Лос-Анджелесе и приложил фильм «Алфавит» вместе с новым сценарием. Он получил 5000 долларов на создание «Бабушки», истории одинокого мальчика, которого жестокие родители регулярно наказывают за то, что он мочится в постель. Фильм представляет собой тридцатичетырехминутную хронику того, как попытка мальчика посадить и вырастить любящую бабушку увенчалась успехом. Роль бабушки в фильме сыграла коллега Линча Дороти Макгиннис. Ричард Уайт, паренек, живший по соседству с Линчем, сыграл мальчика. Роберт Чадвик и Вирджиния Мейтленд – родителей.

Линч и Риви переделали третий этаж своего дома в сцену с декорациями, и Риви вспоминала, как пыталась «понять, как покрасить комнату в черный цвет и при этом сохранить ее форму; в конце концов мы разметили мелом те места, где сходились стены и потолок». Создание сцены подразумевало снос нескольких стен. «Вот это был беспорядок, – рассказала она. – Я потратила уйму времени, наполняя пластиковые пакеты гипсом и вынося на улицу, чтобы их забрали. Большие пакеты получались слишком тяжелыми, поэтому мы использовали маленькие с завязками, похожими на кроличьи уши. Однажды мы выглянули в окно, когда приехали мусорщики, и Дэвид покатился со смеху, потому что пакетов было столько, будто улицу заполонили кролики».

Мейтленд рассказала, что сняться в «Бабушке» ей предложила Риви. «Пегги сказала: “Хочешь поучаствовать? Он заплатит тебе три сотни долларов”. Я очень хорошо помню, как была в их доме. Дэвид заставил нас обмотать лица резинками, чтобы мы выглядели странно, и обильно накрасил белым. Есть сцена, где я и Боб в земле, закопанные по шею, и ему нужно было место, где можно было копать глубокие ямы, так что эту сцену мы сняли в доме родителей Эо Омвейка в Чаддс Форд, в Пенсильвании. Дэвид копал ямы, мы в них забрались, затем он забросал нас землей, и, мне показалось, мы как-то слишком много времени провели в таком виде. Но что делает Дэвида великим, так это то, что он невероятный режиссер, и был им уже тогда. Он мог заставить тебя делать что угодно, причем самым любезным образом».

Ключевой элемент «Бабушки» встал на свое место, когда Линч познакомился с Аланом Сплетом, звуковым гением-фрилансером. «Дэвид и Ал, работающие вместе, – это очень круто, они действительно подошли друг другу, – рассказала Риви. – Ал был эксцентричным славным парнем, работал раньше бухгалтером в “Schmidt’s Brewery” и по-настоящему талантливо работал со звуком. У него была рыжая борода, рыжие волосы и глубокие глаза Винсента ван Гога, а еще он был тощим, как спичка, и слепым, как крот, отчего не мог водить, и ему всюду приходилось ходить пешком. Одевался он неважно: всегда носил дешевые рубашки с коротким рукавом. А еще он был чудесным виолончелистом. Когда он жил с нами в Лос-Анджелесе, бывало, что мы приходили домой, а он слушал классический концерт на проигрывателе и дирижировал».

Линч решил, что существующие библиотеки звуковых эффектов не подходят «Бабушке», и вместе со Сплетом они создали эффекты и записали необычный саундтрек, который стал важнейшей составляющей фильма. «Бабушка» была почти закончена к 1969 году. Директор Американского института киноискусства Тони Веллани приехал из Вашингтона в Филадельфию на показ; ему так понравилось, что он обещал проследить, чтобы Линча пригласили ассистентом в Центр продвинутого изучения кино Американского института киноискусства на первый семестр осени 1970 года. «Помню, у Дэвида была брошюра института, и он мог подолгу ее разглядывать», – вспоминала Риви.

Веллани сдержал слово, и в письме родителям от 20 ноября 1969 года Линч написал: «Мы чувствуем, что произошло чудо. Вероятно, следующий месяц я проведу, привыкая к мысли, что я счастливчик, а после Рождества мы с Пегги будем, как говорят в трейдинге, “подниматься”». Филадельфия творила свою странную магию и столкнула Линча с тем, с чем он прежде не имел никаких дел. Случайное насилие, расовые предрассудки, странное поведение, которое часто идет рука об руку с лишениями, – он видел все это на улицах города, и это изменило его представление о мире. Хаос Филадельфии, был прямой противоположностью изобилию и оптимизму мира, в котором он вырос, и стык двух этих миров стал одной из постоянных тем его творчества.

Почва для агонии и экстаза фильма «Голова-ластик» была подготовлена, и Линч отправился в Лос-Анджелес, где нашел условия, в которых картина могла пустить корни и расцвести. «Мы продали дом за восемь тысяч долларов, когда уезжали, – рассказала Риви. – Мы собирались вместе и говорили о том доме и о нашем синем диване, который купили в “Гудвилле” – Дэвид очень любит разговаривать о том, что мы там покупали. Он говорил: “Тот диван стоил двадцать долларов!” По какой-то причине Джек оказался в тюрьме за день до нашего отъезда из Филадельфии и не мог помочь нам с переездом. Дэвид до сих пор сокрушается: “Черт возьми! Надо было брать тот диван с собой!”»

Риви и Линч в кафе по соседству с Академией изобразительных искусств Пенсильвании в Филадельфии, 1967.

Линч и его шафер, Джек Фиск, на вечеринке 1968 года по случаю свадьбы Линча и Риви; прием проходил в доме родителей Риви. Фотограф: Пегги Риви.

Я ничего не знал о политике и вообще об обстановке в Филадельфии, пока не приехал туда. Не то чтобы мне было все равно, я просто не знал, поскольку не интересовался политикой. Кажется, я даже не ходил на выборы тогда. Итак, меня приняли в академию, я сел в автобус и поехал. Я очутился в этой школе исключительно по воле судьбы. Мы с Джеком не ходили на занятия – единственной причиной, по которой мы вообще появлялись в академии, был поиск единомышленников, и мы их нашли и вдохновляли друг друга. Все студенты, с которыми я общался, были серьезными художниками и воистину замечательной компанией. А в Бостоне компания была плохая. Они просто не были серьезными.

Мои родители поддерживали меня все то время, что я провел в школе. Мой дорогой отец никогда от меня не отрекался, но все же есть доля правды в том, что говорили Пегги и Эо Омвейк, – я немного впал в депрессию по приезду в Филадельфию. Это была не совсем депрессия, скорее меланхолия, и она никоим образом не была связана с городом. Я будто потерялся. Я все еще не нашел свой путь и, вероятно, это меня тревожило.

Я приехал туда в конце 1965 года и остался жить с Джеком в его комнатушке. Когда я приехал, у Джека был щенок по кличке Файв, и повсюду на полу лежали газеты, потому что его приучали к лотку. Заходя в комнату, ты первым делом слышал шуршание газет. Файв был отличным псом, и он жил у Джека много лет. По соседству с нами располагался ресторанчик «Famous Diner», которым управляли Пит и Ма. Пит был здоровяком, а Ма – пышной дамой со странными желтыми волосами. Она была похожа на портреты с упаковок муки – знаете, такие официантки в голубых передниках. «Famous Diner» представлял собой маленькую забегаловку, там были длинный прилавок и кабинки вдоль стены, и это выглядело фантастически. По утрам в 5:30 сюда доставляли пончики из желе.

Квартира Джека была крошечной, и нам было нужно переехать, так что мы нашли местечко на углу Тринадцатой и Вуд. Мы переехали в канун Нового года, и я помню переезд, как будто он был вчера. Было около часа ночи. Мы катили тележку из супермаркета. На нее мы положили матрас Джека, а сверху – все его вещи, у меня же была всего одна сумка, и вот мы толкали эту тележку по улице. Когда мы проходили мимо какой-то счастливой пары, возможно, подвыпившей, они сказали: «Вы переезжаете в канун Нового года? Вам нужно сколько-нибудь денег?», на что я крикнул: «Нет, мы богаты!» Не знаю, почему я это сказал, но я правда чувствовал себя богатым.

Наше жилье походило на склад с туалетом и раковиной. Душа и горячей воды не было, но Джек грел воду с помощью кофемашины из нержавейки. В нашем распоряжении был весь первый этаж, моя студия была на втором, рядом с Ричардом Чилдерсом, который снимал комнату там же. Моя спальня была на чердаке. Окно в нее выдуло ветром, и вместо него приклеили кусок фанеры. Вместо туалета у меня был кухонный горшок, который я опорожнял на заднем дворе. Стены спальни были все в трещинах, поэтому я зашел в телефонную будку и нарвал желтых страниц из справочника – но я хотел не желтые страницы, а белые. Я замешал белой краски и обклеил все стены белыми страницами, получилось очень красиво. В комнате стоял электрический обогреватель. Как-то утром Джеймс Гарвард зашел разбудить меня и подвезти на учебу, и оказалось, что фанера отвалилась, а на пол намело горку свежего снега. Моя подушка почти загорелась, потому что я ставил обогреватель очень близко к кровати, так что не исключено, что это спасло мне жизнь.