Комната снов. Автобиография Дэвида Линча

Жизнь художника

Линч, 1967. «Эта картина была сделана в Филадельфии в доме Отца, Сына и Святого Духа». Фотограф: С. К. Уильямс.

Линч с одной из своих картин в доме родителей в Александрии, штат Вирджиния, 1963. «Это пейзаж маслом на холсте, и, кажется, эту картину я подарил Джуди Вестерман. Думаю, что она хранится у ее дочери». Фотограф: Дональд Линч.

Город Александрия в штате Вирджиния оказался совершенно иным миром. Относительно современный город километрах в десяти к югу от Вашингтона на самом деле является пригородом округа Колумбия и домом для тысяч государственных служащих. Население Александрии было в пять раз больше, чем в Бойсе времен ранних 60-х, но Линч довольно невозмутимо вступил в этот новый большой мир. «Судя по тому, что я слышала, Дэвид был звездой в старшей школе и производил впечатление золотого мальчика, – рассказывает Пегги Риви. – В нем это было с самого начала».

Курс жизни Линча четко обозначился, когда вскоре после первого года в качестве новичка он подружился с Тоби Килером. «Я встретил Дэвида у лужайки перед домом его девушки, и первое мое впечатление было о ней, а не о нем, – вспоминал Килер, который впоследствии увел у Линча подругу. – Дэвид жил в другой части города, но в Александрии права выдавались с пятнадцати лет, и он водил родительскую “Импалу” с большими крыльями и подъезжал на ней прямо к ее дому. Дэвид понравился мне тут же. Он всегда был одним из самых обаятельных людей на планете, и мы на протяжении многих лет травили шуточки о том, что я увел его подружку. Мы оба состояли в братстве в старшей школе Хаммонд, кодовой фразой которого было: “Доверять от начала до конца”. Однако Дэвид, которого я знал, не был прожигателем жизни в братстве»^[11].

Линч и Килер стали близкими друзьями, но жизнь Линча изменил художник Бушнелл Килер, отец Тоби. «Буш оказал на Дэвида очень сильное влияние, потому что ему хватило храбрости вырваться из привычной жизни, открыть мастерскую и просто творить искусство, – рассказал Тоби. – Дэвид говорил, что у него словно бомба в голове взорвалась, когда он узнал, что сделал Бушнелл. “Художник? Так можно?”»

Младший брат Бушнелла Килера вспоминал его как «очень переменчивого парня. У Буша была степень по управлению бизнесом в Дартмундском колледже, он женился на девушке из богатой кливлендской семьи. Он работал младшим руководителем, но терпеть не мог свою работу, хоть и хорошо с ней справлялся, поэтому он и его семья переехали в Александрию, чтобы Буш мог выучиться на министра. Однако спустя два года он понял, что не хочет заниматься и этим. Он был достаточно агрессивным молодым человеком, всегда вел себя вызывающе и при этом принимал стимуляторы и транквилизаторы, которые не помогали. В конце концов он понял, что на самом деле всегда хотел быть художником, и стал им. Но брак этого решения не пережил.

«Буш понимал что-то такое, чего тогда не понимал никто, а именно – что Дэвид искренне хотел быть художником, – так Дэвид Килер продолжил рассказ о своем брате, скончавшемся в 2012 году. – Буш считал, что поймал правильный момент для воплощения своей мечты, и, насколько я понимаю, Дэвид перенял это от него, поскольку в его родителях такого не было. Дэвид часто оставался у Буша, и Буш выделил ему часть мастерской для работы»^[12].

Преданность Линча искусству укоренилась, когда в свой первый год он познакомился с Джеком Фиском, и они заложили основы долгой и крепкой дружбы, которая продолжается и по сей день. Фиск, ныне известный и уважаемый художник-постановщик и режиссер, известный тогда под псевдонимом Джон Лутон, был симпатичным стройным парнем из Кантона, штат Иллинойс. Он был средним ребенком в семье: его сестра Сьюзан была на четыре года старше, а вторая, Мэри, на год младше. После того как отец Фиска погиб в авиакатастрофе, его мать вышла замуж за Чарльза Лутона, работавшего в литейном цеху, из-за чего семье приходилось часто переезжать (позднее Фиск вернул фамилию отца, как и его сестра Мэри). Мальчиком Фиск посещал военную католическую школу, и в разные годы его семья проживала в Каламазу, штат Мичиган, Ричмонде, штат Вирджиния, и Лахоре, городе в Пакистане. Окончательно они осели в Александрии, когда Фиску было четырнадцать.

«Дэвид и я слышали друг о друге, так как нам обоим было интересно рисование, – рассказал Фиск. – Помню, как он стоял у школьных дверей и представлялся – он сказал мне, что был в десятом классе, но на самом деле только-только пришел в девятый. Иногда мы до сих пор смеемся над тем, как он тогда меня обманул. Я работал продавцом газированной воды в аптекарском магазинчике “Гертерс”, и он устроился туда же – водил джип и развозил лекарства»^[13].

Благодаря работе Линч объездил все уголки города и не остался незамеченным. «Я развозил газеты и, пока не познакомился с Дэвидом лично, воспринимал его не иначе как паренька с маленькими сумочками, стучащего в двери, – вспоминал художник Кларк Фокс, который ходил в одну школу с Линчем. – Он не слишком вписывался. Отращивать длинные волосы тогда было не принято, а его волосы были более чем длинные, и при этом он не нажил себе проблем. А еще он был очень бледный. На работе в аптеке он всегда носил пиджак и галстук. Он сильно выделялся»^[14].

Детство Фиска было бурным, в то время как детство Линча – сельским и спокойным. Их темпераменты в корне отличались, но оба они хотели посвятить свою жизнь искусству и шли по этому пути рука об руку. «Из-за частых переездов я был чужаком, но Дэвид очень легко сходился с людьми, – рассказал Фиск. – Когда Дэвид что-то говорит, тебе хочется слушать, и он всегда был таким. И эксцентричным Дэвид был с самого начала. Мы учились в традиционной школе, где имелись различные братства – каждый в каком-то да состоял, но не я – и все ребята носили клетчатые хлопчатобумажные рубашки и брюки цвета хаки. Дэвид баллотировался на пост школьного казначея – его предвыборный лозунг гласил: “Экономь с Дэйвом”. Как-то раз у нас проходило собрание, где выступали кандидаты. В тот день Дэвид был в летнем костюме из индийской жатой ткани и теннисках. Сегодня это в порядке вещей, но в то время никому и в голову не могло прийти надеть костюм с кроссовками».

Линч победил на тех выборах, но именно тогда его страсть к рисованию затмила все остальное. «Он больше не хотел быть школьным казначеем, – вспоминал Фиск. – Не помню, сняли его с должности или он отказался от нее сам, но долго он на ней не пробыл».

Бунт – типичная часть взросления многих подростков, но непокорность Линча отличалась – он бунтовал не просто так, а потому что нашел нечто жизненно важное и дорогое вне школьных стен. «В то время в Александрии такой интерес к рисованию маслом казался более чем необычным, – рассказал Джон Линч. – Наших родителей его отчуждение очень огорчало. Его бунт начался в девятом классе. Хотя у него никогда и не было проблем с законом, в его жизни бывали и вечеринки и выпивка, а в свой первый год в Александрии он убежал ночью, и его поймали. С ужином была отдельная история. Мама готовила нормальные блюда на ужин, но Дэвид считал, что они слишком нормальные. Он мог сказать: “Твоя еда слишком чистая!” В Бойсе Дэвид очень серьезно увлекался движением бойскаутов, но после переезда в Вирджинию он взбунтовался и против этого. Отец подбадривал его идти дальше и получить ранг скаута-орла, и Дэвид сделал это, хотя отчасти, мне кажется, ради нашего отца».

В свой пятнадцатый день рождения Линч почти попрощался с движением скаутов, когда оказался среди немногих скаутов-орлов, которым достались VIP-места на инаугурации Джона Кеннеди. Он помнил, как видел Кеннеди, Дуайта Эйзенхауэра, Линдона Джонсона и Ричарда Никсона, проезжавших на лимузинах в считаных метрах от того места, где он стоял.

Впечатляюще, слов нет, но тогда Линч был сосредоточен на другом. Марта Леваси рассказала: «Почти сразу после нашего переезда в Александрию Дэвид начал бредить рисованием, и я стала посредником. Я разговаривала с ним о том, что беспокоит родителей, а родителям передавала его точку зрения и старалась поддерживать мир. Наши родители были очень терпеливыми людьми, и Дэвид всегда их уважал, так что крупных ссор не было – лишь разногласия».

Двоюродная сестра Линча Елена Зегарелли описывала его родителей как «правильных, консервативных и религиозных людей. Санни была прекрасной женщиной с мягким, милым голосом, но очень строгой. Помню, как мы всей семьей отмечали день рождения нашей прабабушки Гермины в ресторане в Бруклине. Дэвиду было шестнадцать, все пили и праздновали, но мать Дэвида не позволила ему выпить даже бокал вина. Когда видишь работы Дэвида, очень сложно поверить, что он из той же семьи. Я думаю, тот факт, что его семья была настолько строгой, заставил Линча выбрать другой путь».

Несмотря на все ограничения, которые накладывались на него дома, Линч шел своей дорогой. «Дэвид уже снимал комнату у Бушнелла Килера, когда мы познакомились, – рассказал Фиск. – И он сказал: “Хочешь жить со мной в студии?” Она была очень крошечной, но я и правда стал жить с ним – выходило около двадцати пяти долларов в месяц – плюс к нам приходил Бушнелл и давал нашим работам критику. Бушнелл рассказал Дэвиду о книге Роберта Генри “Дух искусства”, и Дэвид меня на нее подсадил – он читал ее вслух и разговаривал о ней со мной. Было здорово найти кого-то, кто писал о том, каково быть художником, – внезапно ты переставал чувствовать себя так одиноко. Из книги Генри мы узнали о Ван Гоге, Модильяни и всех, кто творил во Франции».

Роберт Генри, самая заметная фигура школы «мусорных ведер», направления, отстаивающего жесткий, смелый реализм в американском искусстве, был уважаемым учителем. Среди его студентов были Эдвард Хоппер, Джордж Бэллоуз и Стюарт Дэвис. Опубликованная в 1923 году книга «Дух искусства» – это полезная в плане техники выдержка из нескольких десятков лет его учительства, и она произвела на Линча сильнейшее впечатление. Язык и грамматика в ней кажутся устаревшими, но чувства, которые вложены в книгу, – вне времени. Это примечательная и воодушевляющая книга, посыл которой предельно прост: разреши себе самовыражаться так свободно и полно, как только возможно, верь в то, что это стоящая затея, и в то, что она тебе под силу.

В начале 1962 года, в шестнадцать лет, Линч решил, что настала пора съезжать из студии Бушнелла Килера и создавать собственную. Его родители согласились помогать с арендой. «Это был большой шаг для них», – рассказала Леваси. Джон Линч вспоминал: «Бушнелл разговаривал с нашими родителями по поводу переезда Дэвида и сказал: “Дэвид не страдает ерундой. Он использует студию как место для рисования”». Дэвид нашел работу и тоже платил за аренду, и выходило действительно дешево. В 1960-х был такой район под названием Старый Город, похожий на кварталы притонов в Александрии. [Сегодня это оживленный район с огромным количеством бутиков и дорогих кофеен.] По обеим сторонам его улиц теснились кирпичные дома, построенные двести лет назад, ужасно обветшалые, и вот один из них, в лучшем состоянии, заняли Дэвид и Джек. Они жили на втором этаже дома с узкими старыми лестницами, которые скрипели, стоило на них наступить. Были, конечно, и вечеринки, но в целом дом использовался как студия. Дэвид уходил туда каждый вечер и оставался допоздна. У него был комендантский час, и, приходя домой, он должен был вытаскивать из розетки электрические часы, чтобы родители знали, во сколько он вернулся. Дэвиду всегда было тяжело просыпаться по утрам, и папа иногда будил его, прикладывая к лицу мокрую одежду из стирки. Дэвид это ненавидел.

В старшей школе Фиск и Линч посещали занятия Школы искусств Коркорана в округе Колумбия, и их внимание переключилось на жизнь в кампусе. «У меня рассеивалось внимание в моем классе живописи, и, думаю, Дэвид тоже начал неважно справляться в своем, но мы рисовали постоянно и сменили немало студий вместе, – рассказал Фиск. – Я помню одну на Кэмерон стрит, где нам удалось снять целое здание. Одну комнату в нем мы выкрасили в черный, и она стала местом для размышлений. Когда я познакомился с Дэвидом, он писал уличные пейзажи Парижа и использовал при этом картонку и темперу, что было даже мило. Однажды он принес картину маслом, на которой была изображена лодка у причала. Он накладывал краску очень толстыми слоями, настолько, что, когда в картину влетел мотылек и попытался выбраться из краски, он сделал красивый завиток в небе. Я помню, как Дэвида взбудоражило то, что в создание его картины вмешалась смерть».

«Если Дэвид начинал идти в одном направлении в искусстве, я выбирал другое, – продолжил Фиск. – Мы всегда подталкивали друг друга к совершенствованию и здорово помогали друг другу развиваться. Мои работы стали намного более абстрактными, а Дэвид увлекся рисованием темноты: ночных причалов, умирающих животных – довольно мрачные сюжеты. Дэвид всегда был солнечным и оптимистичным человеком, но его всегда тянуло во тьму. Это одна из его загадок».

Тем временем родители Линча пребывали в недоумении. «Дэвид мог безупречно нарисовать здание Капитолия, и он великолепно рисовал дома наших бабушек и дедушек, – рассказала Леваси. – Помню, как мама говорила: “Почему ты не рисуешь что-нибудь приятное, как раньше?”» Линч находил в себе смелость бросать вызов так называемой нормальности, и это доставляло ему немало проблем дома. Кое-что в нем так и не изменилось. Линч, по сути своей, очень добрый человек, и это проявлялось в самых простых вещах – например, в общении с младшим братом. «В старшей школе мы с Дэвидом делили комнату, и у нас часто случались драки, но он всегда что-то делал для меня, – рассказал Джон Линч. – Он был очень популярным в школе, но не стыдился младшего брата, а брал меня с собой и знакомил с друзьями, и мои собственные друзья тоже становились частью этого мира. Некоторые из них были еще более странными».

В первой половине 1960-х, когда Линч был подростком, американское кино практически не развивалось. Социальной революции, которая вдохнула в него жизнь, только предстояло случиться, а пока студии штамповали целомудренные романтические комедии с Дорис Дэй, картины о пляжных вечеринках, мюзиклы с Элвисом Пресли и пафосные исторические драмы. Однако это время было также золотой эрой европейского кино: Пьер Паоло Пазолини, Роман Полански, Фредерико Феллини, Микеланджело Антониони, Луис Бунюэль, Альфред Хичкок, Жан-Люк Годар, Франсуа Трюффо и Ингмар Бергман создавали свои шедевры именно в эти годы. Одним из немногих заметных режиссеров в США тогда был Стэнли Кубрик, и Линч восхищался его адаптацией эротического романа Набокова «Лолита» 1962 года. У него было множество теплых воспоминаний, связанных с картиной «Летнее место» с Сандрой Ди и Троем Донахью. И хотя брат Линча помнит, как тот смотрел фильмы Бергмана и Феллини, у самого Дэвида воспоминаний об этом не сохранилось.

Главной девушкой юности Линча была Джуди Вестерман: их выбрали самой милой парой школы, а в их школьных альбомах хранится фотография, где они сидят на велосипеде, сделанном для двоих. «У Дэвида в школе была постоянная девушка, но были и мимолетные увлечения, – рассказал Кларк Фокс. – Он нередко говорил о, как он их называл, “вау-женщинах”, и, хотя в детали не вдавался, я знал, что они в каком-то смысле дикие. Дэвид был заинтригован дикой стороной жизни».

Фиск вспоминал, что Дэвид и Джуди «были достаточно близки, но эти отношения не переросли в нечто физическое. Он не был дамским угодником, но женщины им восхищались».

Когда Линч познакомился с младшей сестрой Фиска Мэри, он не произвел особого впечатления, однако они оба помнят первую встречу. «Мне было четырнадцать или пятнадцать, когда я познакомилась с Дэвидом, – вспоминала Мэри Фиск, которая в 1977 году стала второй женой Линча. – Я сидела дома в гостиной, и тут вошли Джек с Дэвидом, и брат сказал: “Это моя сестра Мэри”. В гостиной стояла медная ваза с сигаретами, и я подозреваю, что это его поразило, потому что в его семье никто не курил. Не знаю почему, но по какой-то причине у Дэвида я всегда ассоциировалась с сигаретами – он часто так говорил».

«Тогда Дэвид встречался с Джуди Вестерман, но на самом деле был влюблен в Нэнси Бриггс, – продолжила рассказ Мэри. – Я влюбилась в него летом, как раз перед моим последним классом. Я была сражена наповал – он потрясающе ладил с людьми. Мы сходили на несколько свиданий, но это было несерьезно, ведь мы оба встречались с другими. Тем летом Дэвид и Джек окончили школу, и осенью наши пути разошлись»^[15].

Линч окончил школу в июне 1964 года, а три месяца спустя его отец перевез всю семью в Уолнат-Крик, штат Калифорния. Линч только начал учебу в Бостонской школе Музея изящных искусств. Джек Фиск поступил в «Купер Юнион», частный университет на Манхэттене. Он был и остается первоклассным учебным заведением – в то время на факультете преподавали великие художники Эд Рейнхардт и Джозеф Альберс, – но Фиск ушел оттуда спустя год и отправился в Бостон, к Линчу. «Я был в шоке, когда переступил порог его квартиры: повсюду были картины, причем самые разные, – рассказал Фиск. – Оранжевые и черные, что было слишком ярко для Дэвида, и и я не мог поверить, что он написал их так много. Помню, как думал: “Боже правый, сколько же этот парень работал”. Одна из причин, по которой он смог столько нарисовать, заключалась в том, что вместо занятий он оставался дома и творил. Учеба его отвлекала». Интересно, что Фиск и Линч по-разному относились к искусству, а также к тому, что происходило тогда на Манхэттене – в центре мирового искусства. Лучшие дни абстрактного экспрессионизма остались позади, и поздний модернизм уступал позиции поп-арту. Роберт Раушенберг и Джаспер Джонс пытались построить новый мост между искусством и жизнью, и как раз тогда концептуализм и минимализм расправляли крылья. Бостон находился в нескольких часах езды на поезде от Манхэттена, где жил Фиск. То, что происходило вне их студий, вызывало интерес у него и Линча, которые шли скорее по следам художника-реалиста Роберта Генри, нежели художественного сообщества. Они воспринимали искусство, как благородный зов, который требовал дисциплины, уединения и неистовой целеустремленности; легкая ирония нью-йорской поп-культуры и коктейльные вечеринки имели мало общего с их принципами. Они были романтиками в классическом смысле слова и двигались по абсолютно другой траектории.

К концу второго семестра в Бостоне оценки Линча оставляли желать лучшего. Провалившись в классе скульптуры и дизайна, Дэвид бросил учебу. Отъезд из Бостона обошелся не без трудностей. «Он устроил такой бардак на съемной квартире своими масляными красками, что хозяин попытался взыскать с него убытки, и отцу пришлось нанимать адвоката, чтобы уладить дело, – рассказал Джон Линч. – Отец не ругался, но всегда было понятно, когда он сердится, а тогда, мне кажется, он был и вовсе разочарован в Дэвиде».

Куда дальше? У брата Бушнелла Килера было бюро путешествий в Бостоне, и он устроил Линча и Фиска туристическими гидами в Европу, обеспечив им бесплатные перелеты. Они должны были встречать группу девушек и провожать их на самолет. В конце весны 1965 года друзья отправились в Европу с намерением учиться в Зальцбурге, в Международной летней академии изящных искусств, расположенной в крепости Хоэнзальцбург. Известная также под названием «Школа Видения», академия была основана в 1953 году австрийским художником-экспрессионистом Оскаром Кокошкой в городе, где в 1965 году поставили сияющий глянцем мюзикл «Звуки музыки». Линч вспоминал: «Я очень быстро сообразил, что хочу там работать». Прибыв за два месяца до начала занятий в город, который их глубоко разочаровал, Фиск и Линч понятия не имели, куда деваться. «На двоих у нас было около двухсот пятидесяти долларов, при этом Дэвид обожал кока-колу, которая стоила доллар, и сигареты “Мальборо” – доллар за пачку. Деньги таяли на глазах», – вспоминает Фиск. Денег хватило на пятнадцать дней.

«Когда я вернулся домой, отчим дал мне тысячу долларов, огромную по тем временам сумму, и я подал документы в Пенсильванскую академию изящных искусств, поскольку тогда шел набор в армию во Вьетнам, а студенты могли получить отсрочку, – продолжал Фиск. – Я отправился в Филадельфию, но не прошел в институт, потому что подал заявление слишком поздно. Тогда я устроился на работу в газету Philadelphia Inquirer и проверял рекламные объявления в их ТВ-программе. Спустя пару недель президент Джонсон пошел на эскалацию конфликта, и набор стал еще строже. Мне позвонили из школы и сказали, что берут меня – вот так я туда и попал. Я снимал крошечную комнатку за 30 долларов в месяц на углу Двадцать первой и Черри-стрит».

С Линчем было непросто. «Его родители пришли в ярость оттого, что он бросил институт, и сказали Дэвиду, что отныне он сам по себе, – вспоминала Пегги Риви. – Остаток 1965 года он провел в Александрии, перебиваясь случайными заработками, и я знаю, что ему действительно приходилось нелегко. Кажется, именно тогда его призвали в армию, но ему удалось избежать службы из-за проблем с желудком, связанных с нервами. В молодости у него постоянно были такие проблемы» (к тому же у Линча была больная спина, что позволило ему избежать службы).

Когда Линч вернулся из Европы и приехал в Александрию, его приютили Килеры. Дэвид занимался всяческой рутинной работой по дому, даже красил ванну, что, по словам Тоби Килера, «заняло у него вечность. Он работал малюсенькой кисточкой и потратил три дня на покраску ванной и, наверное, целый день на покраску одной только батареи. Он прокрасил каждый уголок, и все выглядело лучше, чем когда ванна была новой. Моя мама до сих пор вспоминает Дэвида, когда смотрит на нашу ванну»^[16]. Однажды вечером, когда Килеры принимали гостей, Бушнелл объявил: «Дэвид решил, что он съезжает и подыскивает себе новое жилье». Для Линча это было новостью, но Килер чувствовал, что Дэвиду необходимо строить свою жизнь и вливаться в ряды сверстников. «Дэвид пожирал все искусство, которое только мог, – рассказал Дэвид Килер. – Он всегда казался жизнерадостным и часто использовал молодежные словечки вроде “блеск”. Но его любимым было все-таки “потрясно”. Бывало, Буш предлагал что-нибудь попробовать, и Дэвид отвечал: “Окей, это потрясно, Бушнелл!” Но в тот момент, как мне кажется, он отчаялся. Ему были очень нужны деньги, потому что собственного жилья у него не было, и я устроил его копировальщиком чертежей в строительную фирму, где сам работал чертежником. Дэвид работал в копировальной комнате один и очень любил экспериментировать с материалами. Он частенько подходил к моему столу и говорил: “Эй, Дэйв! Что думаешь? Взгляни!” Он тратил крайне много времени на посторонние дела. Даже не помню, кого из нас уволили первым».

«Дэвиду было очень тяжело вставать по утрам, – продолжил Килер. – По дороге на работу я заходил за ним и кричал под его окном: “Линч! Подъем! Ты опоздаешь!” Он проживал в здании, владельцем которого был парень по имени Микеланджело Алока. Прямо под комнатой Линча располагалась багетная мастерская, также принадлежавшая Алоке. Его ноги были парализованы, но сам он был очень, очень большим, сильным и выглядел устрашающе».

После того как Линч потерял работу в строительной фирме, Алока взял его в свою мастерскую уборщиком. Он старался как мог, но этот период его жизни был крайне сложным, и новая встреча с Фиском его словно освободила. «Однажды я вернулся домой в Александрию и увидел, как Дэвид метет полы в каком-то магазине картин – Дэвид здорово подметает, – рассказал Фиск. – Он до сих пор любит подметать и весьма этим гордится, только вот тогда ему платили за это сущие гроши. Его квартирка была красиво украшена недорогими безделушками – я помню, что там были оранжевые шторы – но его жизнь, казалось, остановилась. Я сказал ему: “Обязательно поезжай в Фили“, и он пошел взглянуть на институт, а затем поступил туда».

В конце того же года Линч уехал в Филадельфию – окончательно, но не бесследно. Мать Фиска была управляющей съемным домом, где жила семья Линчей, и на потолке спальни Дэвида она обнаружила оставленную им роспись. «После их выезда было очень тяжело стереть ее, – рассказал Фиск. – Дэвид нарисовал ее берлинской лазурью, одним из своих любимых цветов, и что бы с ней ни делали, ее все равно было видно.

Безымянная картина, масло на холсте (1964). Линч нарисовал эту картину во время обучения в Школе Бостонского музея. Фотограф: Дэвид Линч.

Фреска, которую Линч нарисовал на потолке своей спальни в Александрии, 1963. Фотограф: Санни Линч.

Гостиная в квартире, где жил Линч, когда учился в Бостоне, 1964. Фотограф: Дэвид Линч.

Девятый класс был худшим периодом в моей жизни. Я скучал по своим друзьям из Бойсе, по самому месту – свету, запахам. Вирджиния в этом смысле казалась очень темной. Я не выносил природу в Александрии – леса здесь разительно отличались от тех, что были в Бойсе, и в итоге я связался с плохой компанией и стал в каком-то роде малолетним преступником. Один из тех ребят, вроде как лидер, был старше и похож на взрослого. Льстец. Эта уменьшенная копия Рока Хадсона угоняла соседскую машину, собирала компанию, и мы все отправлялись в округ Колумбия в два-три часа утра на скорости сто двадцать миль в час – вниз по Ширли хайвей, а затем пускались по сувенирным магазинам, выпивали и так далее. Меня тянуло к этому парню, потому что мне не нравилась моя жизнь, и с помощью странных поступков я как-то с этим справлялся. Мне это нравилось и не нравилось одновременно. Как-то раз он пришел ко мне с сигаретой за ухом, начатая пачка торчала из завернутого рукава футболки, и мои родители его встретили. Они не слишком обрадовались. Подумали: «Бедный Дэйв, опять во что-то ввязался…»

У того парня было множество девушек, и я думаю, что он бросил школу. Летом после девятого класса я поехал в Бойсе, а когда вернулся в Александрию, его уже не было. Затем как-то раз на обеде я был на парковке, вероятно, направлялся в курилку, и тут подъехал он – на кабриолете и с девушкой: идеально. Все счастливы, особенно Мистер Крутой. Не знаю, что с ним стало.

Моя спальня на втором этаже выходила на веранду, и я мог вылезать из окна и убегать, правда, утром мне надо было идти в школу. Однажды я вернулся домой и только улегся на подушку, как сработал будильник. Это было безумие. Родители знали, что я убегаю, но не знали, чем я занимаюсь. Я не пускался во все тяжкие, но несколько раз изрядно напился, однажды – джином. Я пил джин, а девушкам говорил, что это вода, и в итоге закончил вечер во дворе Расселла Кефаувера. Я проснулся, увидел деревянную табличку с номером и смотрел на нее, пока не понял, что лежу на спине во дворе у Расселла. Даже не знаю, как добрался до дома.

Мои родители очень беспокоились за меня, когда я был в девятом классе. В журналах тогда часто публиковались конкурсы в духе «Нарисуй меня», и, просто чтобы попробовать свои силы, я рисовал и отправлял свои рисунки в журнал. Однажды вечером к родителям пришел человек и сказал, что мой рисунок настолько хорош, что я выиграл какую-то там стипендию. Я был наверху, а родители общались с этим человеком внизу в гостиной, и это было прелестно. Они хотели помочь мне найти свой путь.

В каком-то смысле я верил в Бога, когда взрослел. Я особо об этом не задумывался, но просто знал, что есть нечто, которое следит за порядком вещей. Одним воскресным утром, когда мне было четырнадцать, я задумался о том, что походы в церковь ничего мне не дают. Я осознал, что ничего не вынес для себя, и сейчас, возвращаясь в прошлое, понимаю, что тогда я начал становиться на путь Махариши. Когда я работал над фильмом «Голова-ластик», то смотрел на фотографии индийских мастеров и думал: «Это лицо знает что-то, чего не знаю я. Может ли существовать просветление? Оно реально или это нечто сугубо индийское?» Теперь я знаю, что реально. Так или иначе, в церковь я ходить перестал.

Как и в любой школе, св старшей школе Хаммонд спортсмены пользовались популярностью. Были и братства – не то чтобы они состояли из плохих парней, но их члены регулярно прогуливали физкультуру, так как у них были свои дела. Я состоял в одном из таких братств. Нашим президентом был Лестер Гроссман – тот еще персонаж. После школы Лестер подрабатывал в обувном магазине и каждую ночь таскал оттуда металлическую ложку для обуви. Он просто бросал ее в гору других ложек в своей спальне. Родственник Лестера раздобыл нам кучу электрических лампочек по супернизкой цене, и мы продавали их соседям. Лампочки разлетались как горячие пирожки, и мы зарабатывали уйму денег, а затем спускали их на вечеринки. И не только для нашей школы, но и для всех старших школ Вашингтона, округа Колумбия, а их была тьма. Мы наняли группу Hot Nuts, организовали плату за вход и опять-таки неплохо заработали. Денег было столько, что мы проводили неделю на побережье Вирджинии, снимая маленькие бунгало и ужиная каждую ночь, тратили и тратили. Я состоял в братстве до окончания старшей школы. В подвалах устраивали медленные танцы, и я тоже туда ходил. А вот кино меня в подростковом возрасте не интересовало. Я ездил лишь в автокинотеатры и то только затем, чтобы целоваться. В кинотеатрах я был всего несколько раз и не понимал, зачем туда ходить. Там холодно и темно, а снаружи проходит день. Можно же столько всего сделать!

Сейчас я одеваюсь так же, как и раньше. В старшей школе я и не подозревал, что у меня есть собственный стиль. Я покупал одежду в «Пенниз». Мне нравились брюки цвета хаки, пальто и галстук – просто так было удобно. Долгое время я носил три галстука – две бабочки и обычный – но бабочки я сам не завязывал, они просто были пристегнуты. Верхнюю пуговицу на рубашке я всегда застегивал: не люблю, когда ключицы на воздухе, а еще не люблю, когда моих ключиц вообще что-то касается. Это меня с ума сводит, сам не знаю почему. Возможно, это была одна из причин, по которой я носил галстуки, – чтобы защитить шею.

С Джеком Фиском я познакомился в школе, и мы тут же подружились, потому что оба интересовались искусством. Мне по-настоящему нравилось в Джеке то, что он был очень предан своей работе. Серьезность, с которой он работает или строит, прекрасна. Я бесконечно уважаю Джека, и познакомились мы в юном возрасте, как раз в таком, когда люди становятся друзьями на долгое время. Иногда мы не общаемся по несколько месяцев, но тем не менее Джек мой лучший друг. Я очень хорошо помню, как познакомился с его сестрой Мэри. Она была настоящей лисицей, и меня всегда к ней тянуло. Мы недолго встречались, и я с ней целовался, что наверняка сильно расстраивало Джека.