Летнее утро было солнечным и приветливым. Оторвав голову от подушки, Григорий Евгеньевич услышал звуки, которые очень ценил – специфические, сельские звуки. Они встречались только в деревне. Вот вдалеке прокукарекал петух, замычала корова, где-то совсем рядом, с блеянием, прошло стадо овец, которых соседка гнала на пастбище, направляя громкими окриками и длинной хворостиной. Вот, завывая изношенной трансмиссией, проехал куда-то древний уазик главного агронома. А вот, в углу избы, содрогнувшись всем телом, включился холодильник, изготовленный в 60-х годах ХХ столетия, но все еще исправно несущий свою службу.

Григорий Евгеньевич обожал этот звуковой фон, и с тех пор, как переехал жить в деревню, с удовольствием вслушивался в него каждое утро. Но это утро отличалось от других. В худшую сторону. Голова болела, очень хотелось спать, однако уснуть тоже не удавалось. «Что ж, надо вставать!» – подумал он и, привстав на кровати, огляделся.

Особого беспорядка в комнате не было. По крайне мере, по сравнению с обычным ее состоянием. На полу, среди сброшенной второпях одежды, валялось несколько пустых бутылок из под водки и пива, объедки воблы, обертки от плавленого сыра… Вдоль стен стояли холсты с незаконченными картинами, на столе лежало огромное количество маленьких баночек с красками, палитр, кистей и прочих принадлежностей художника.

Григорий Евгеньевич писал не только светские картины, но и иконы. Иконы он полюбил еще в раннем детстве. Когда бабушка впервые привела его в храм на службу, маленький Гриша был до глубины души поражен богатством и красотой церковного убранства, потрескивающим мерцанием горящих свечей, строгостью таинственных образов, внимательно взирающих на прихожан из полумрака… Тогда он решил, что когда вырастет, обязательно станет священником и будет работать в храме, будет своим в этом прекрасном «доме Бога». Но детские мечты так и остались мечтами. В отрочестве идея принять духовный сан отошла на второй план, а вот художественные способности продолжали напоминать о себе. Гриша любил рисовать, это получалось у него лучше всех в классе. В результате, окончив школу, он с первого раза прошел вступительные испытания и, несмотря на огромный конкурс, без всяких взяток поступил в Суриковское училище.

Однако тяга к церкви сохранилась, и став профессиональным художником, Григорий часто откладывал в сторону полотна, над которыми работал на продажу, и писал иконы. Так сказать, для души. Через некоторое время это увлечение тоже стало прибыльным – когда рухнула советская власть, в Россию пришла мода на христианство, стали открываться храмы, некоторые люди начали обустраивать иконостасы у себя дома. В результате спрос на иконы скачкообразно возрос. Естественно, не каждый мог позволить себе купить качественную икону, написанную профессионалом высокого класса – большинство народа приобретало репринты, но, тем не менее, клиентуры у Григория Евгеньевича имелось достаточно – ведь буржуазно-криминальное сословие тоже не миновала мода на православие. Деньги лились рекой, поэтому через некоторое время он даже мог позволить себе бесплатно расписывать отдельные бедные приходы.

Кроме этого, Григорий Евгеньевич любил выездную работу в восстанавливающихся русских монастырях. Как правило, монастыри располагались на природе и появлялась отличная возможность отдохнуть от городского шума и суеты, семьи и детей, от хамоватых богатых клиентов… Правда в монастырях не шибко с развлечениями, но Григорий Евгеньевич никогда не тяготел к тому, чтобы, как говорится, «отжигать» по полной. Для отдыха ему было достаточно бутылки и граненого стакана, а еще – хорошего собеседника. Впрочем, зачастую он легко обходился и без последнего.

Пить Григорий Евгеньевич приучился еще в общежитии Суриковского училища, где творческая молодежь весьма раскованно проводила время. Эта привычка сопровождала его всю жизнь, однако в последние годы приобрела настолько большие масштабы, что сказалась на семейном благополучии. Жена реагировала на его пьянство очень нервно, хотя ничего плохого он не делал – ни к кому не приставал, тем более не дрался и не скандалил, а, напившись, обычно просто шел спать. Тем не менее, ей казалось, что жить надо по другому и она сама устраивала скандалы, по глупости своей полагая, что таким образом сумеет отвратить мужа от пристрастия к зеленому змию. В конце концов, это надоело им обоим и в какой-то момент супруге Григория Евгеньевича пришло в голову, что лучше его отселить в сельскую местность – подальше от друзей и коллег. Писать картины все равно где, но может быть, свежий воздух и близость к природе сподвигнут мужа к здоровому образу жизни. В результате глава семьи купил дом в деревне и перевез туда свою мастерскую, а семья приезжала к нему на выходные, хотя и не каждый раз.

Григорий потянулся, встал с кровати и включил огромный электрический титан чтобы подогреть воды и помыться. Его плохое самочувствие отодвинулось куда-то в сторону, когда он вспомнил, что недавно жизнь его началась будто сызнова, и теперь он не просто хороший художник, а духовный лидер, пришедший на землю с миссией спасения человечества. Нет, даже более того. Спасать человечество любили многие – даже Джеймс Бонд приложил к этому свою волосатую руку, сражаясь против организаций, грозящих уничтожить мир. Но миссия Григория Евгеньевича куда выше – он пришел спасать не от ядерной бомбы, не от экологической катастрофы, а от Страшного Суда. И уполномочен на то самого верха – лично Богородица объявила ему о доле избранника. После этого он принял новое имя – Григориан и возглавил созданную им организацию «Истинно православный русский институт трубящих спасение», или сокращенно, ИПРИТС.

А началось все так. Однажды Григорий Евгеньевич отмечал с друзьями-художниками открытие одной престижной выставки картин, на которой его творчеству отвели целый зал. Будучи чужды гламуру, они не пошли в ресторан, а воспользовались доступом в подсобное помещение выставки, куда притащили водки, всякой дорогой закуси типа икры и белой рыбы, и там злоупотребили. По дороге домой это дело еще отшлифовали пивком, так что в свою квартиру Григорий Евгеньевич добрался уже в порядком измененном состоянии сознания.

Дома не было ничего необычного. Дочь уже спала, сын ушел в Интернет, а жена опять принялась возмущаться его поздним приходом и основательным возлиянием, говорить, что от него прет перегаром и прочую тому подобную ерунду. В таких ситуациях Григорий обычно ложился спать в своей мастерской, располагавшейся в самой большой комнате их четырехкомнатной квартиры. Вот и в этот раз он, умывшись, направился в мастерскую, однако в коридоре, вероятно о чем-то задумавшись, не рассчитал траекторию и задел плечом стеллажи с книгами. Одна из них упала, да так хитро, что умудрилась отлететь ему под ногу, в результате он споткнулся об нее и тоже чуть не упал. Возмутившись, Григорий пнул вредоносную книгу, послав ей вслед внушительную матерную тираду этажей из пяти. Из спальни высунулась жена и прошипела, чтобы не орал, сцуко, на весь дом, а то дочку разбудит.

Григорий Евгеньевич согласился и потянулся, чтобы поднять книгу – в конце концов, такие вещи нужно беречь. Подняв, он увидел, что это Библия – маленький подарочный томик в красивом переплете, который как-то презентовал ему настоятель одного из крупных российских соборов, когда они вместе обмывали в ризнице завершение росписи этого храма.

Григорию Евгеньевичу стало стыдно за такое обхождение со святой книгой, он нежно взял ее двумя руками, обдул пыль, протер обложку, проведя ей по рубашке на пузе, и взял с собой в мастерскую. «Почитаю минут пять перед сном», – подумал он, открывая Библию наугад.

«И семь Ангелов, имеющие семь труб, приготовились трубить, – возвестила случайно открывшаяся страница, -

Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть дерев сгорела, и вся трава зеленая сгорела.

Второй Ангел вострубил, и как бы большая гора, пылающая огнем, низверглась в море; и третья часть моря сделалась кровью, и умерла третья часть одушевленных тварей, живущих в море, и третья часть судов погибла.

Третий ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод.

Имя сей звезде "полынь"; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки.

Четвертый Ангел вострубил, и поражена была третья часть солнца и третья часть луны и третья часть звезд, так что затмилась третья часть их, и третья часть дня не светла была так, как и ночи.

И видел я и слышал одного Ангела, летящего посреди неба и говорящего громким голосом: горе, горе, горе живущим на земле от остальных трубных голосов трех Ангелов, которые будут трубить!»

Григорий Евгеньевич отложил книгу, лицо его опечалилась. Зародившись где-то внутри, его вдруг охватило странное беспокойство. Неизбежность гибели всего мира, природы, людей, искусства, картин великих мастеров, что хранятся уже столетиями, на этот раз как-то по-особому поразила Григория, хотя он задумывался над ней и раньше. «В чем же тогда смысл нашей жизни? Жить и ждать, пока не подохнем?!» – возмутился он. Нет, надо было что-то срочно делать. Но прямо сейчас сделать что-либо не представлялось возможным, поэтому Григорий Евгеньевич решил хотя бы выпить. Обходя расставленные повсюду полотна, часть из которых уже была почти закончена, а часть – только начиналась, он подошел к бару и резко распахнул дверцы. К его удивлению, все спиртное из бара куда-то подевалось, остались только пустые бутылки из-под вина, сложенные обратно в бар, видимо, чтобы не валялись где попало. «Кто-то уже все выпил…» – разочарованно констатировал Григорий Евгеньевич, и тут взгляд его упал на початую бутылку дорогущего коньяка, которую ему подарил какой-то новый русский бандитского вида, расплачиваясь за шикарную икону в рамке с натуральной позолотой, написанную Григорием Евгеньевичем по специальному заказу.

Григорий Евгеньевич молча взял бутылку, ловким движением руки извлек стакан из-за одного из холстов, дунул в него, чтобы очистить от пыли, поставил на стол и наполнил коньяком. Коньяка хватило почти как раз, разве что немножко не доставало до краев. Григорий Евгеньевич внимательно посмотрел на стакан, сосредоточился, после чего поднес его к губам и залпом осушил.

– А..а…а…а…а…х!!! – разгорячено выдохнул он, похлопав себя по груди. «Наверное, такие коньяки пьют не махом, а смакуя, побалтывая в широком бокале», – подумалось ему. «Но мне ведь только стресс снять», – сказал он уже вслух в свое оправдание и приподнялся со стула.

Григорий стал ходить туда-сюда по мастерской, в ожидании благотворного эффекта от принятого, но эффект где-то задерживался. «Ну вот, и тут ничего не получается!» – с горечью махнул он рукой и направился к кровати.

Разбросав в разные стороны джинсы, рубашку, носки и тапочки Григорий Евгеньевич рухнул на кровать. Но по его ощущениям он рухнул куда-то в глубину, будто кровать провалилась, явив вместо себя люк в отчаянную бездну. Он летел куда-то в пустоту, а вокруг него, словно в невидимом кинотеатре, начинали разворачиваться какие-то странные, пугающие сцены. Григорий Евгеньевич смотрел на эти психоделические картины и ему становилось страшно. В какой-то момент он понял, что видит сон, только очень необычный, невиданный ранее, но проснуться был не в силах и продолжал смотреть. Наконец во сне что-то изменилось. Григория будто схватили за шкирку и потянули вверх. Теперь он двигался в обратном направлении, правда, с не меньшим ускорением. Будто в самолете, набирающем скорость по полосе, Григорий поднимался из бездны, в которую оказался низринут, пока, наконец, не очутился на поверхности. В роли таковой выступала его кровать, над которой, он не сомневался, по инерции тело подскочило сантиметров на двадцать, а может даже на тридцать, не в силах умерить ход стремительного подъема.

Он сел на кровати и огляделся. Вроде все в комнате осталось по-прежнему – разбросанная одежда, множество холстов, кисти, краски. Немного посидев и придя в себя, он уж было собрался аккуратно лечь на другой бок и продолжить спать, как вдруг услышал под кроватью какой– то шорох. «Кошка что ли спряталась?» – мелькнула у него мысль, но в тот же момент Григорий понял, что это не кошка.

Из-за края кровати высунулась лохматая черная голова с черным морщинистым лицом, крупными желто-коричневыми глазами, которые светились в темноте, будто подсвечиваемые лампочками изнутри, и острыми коричневыми рогами сантиметров по 15 в длину.

– Ч-ч-ёрт!!! – сдавленно вскрикнул Григорий и увидел, как в ответ лицо необычного гостя расплылось в радостной негритянской улыбке.

Черт потянулся к Григорию своими морщинистыми когтистыми руками, то ли для того, чтобы обняться за встречу, то ли чтобы заграбастать его, но великий художник, не согласный ни на первое, ни на второе, шустро сдвинулся всем телом назад, вытянув при этом руки и схватив черта за рога. Черт замер от неожиданности.

Григорий Евгеньевич ощущал своими ладонями прохладную и шероховатую поверхность рогов, слышал бешеное биение своего сердца, ощущал, как по лицу стекают несколько капель пота и не мог их смахнуть. Что делать дальше он не знал, но тут откуда-то услышал ласковый, но твердый и уверенный женский голос: «Отпусти его!».

Григорий поднял глаза и увидел перед собой странно одетую женщину, как будто сошедшую с очередной иконы Богородицы, работу над которой он как раз заканчивал. Отпускать черта не хотелось, а держать становилось все сложнее, так как черт тоже хотел повернуться на голос и стал вырываться.

– Отпусти говорю, не бойся! – повторила женщина. Мои ребята за ним присмотрят.

Григорий Евгеньевич оглядел мастерскую повнимательнее и узрел, что около каждой иконы теперь стояли люди. Именно такие, каких он рисовал. «Сошли с полотен! – мелькнула у него мысль. – Воплотились!!! Моя комната наполнилась святыми!!!»

Последняя мысль шокировала Григория Евгеньевича даже больше, чем встреча с чертом. Он считал себя человеком глубоко верующим, и такое внимание к его скромной обители выглядело чем-то невероятным. Тут же он вспомнил, что в дальнем конце мастерской стоит картина с африканским пейзажем, которую он писал для гостиной одного высокопоставленного чиновника. В числе прочего на ней были изображены десятка два крокодилов. «А не попрут ли вслед за святыми крокодилы?» – задумался Григорий но голос женщины прервал ход его мысли.

– Да отпусти ты черта наконец! – в третий раз сказала она. – Что ты в него вцепился!

Черт задергался еще сильнее. Растерявшийся Григорий ослабил хватку, рога выскользнули из рук, черт метнулся куда-то в сторону, но это его не спасло – сошедшие с холстов святые уже успели приблизиться к кровати и теперь окружали ее полукругом.

– Стоять! – крикнул один из них черту и попробовал схватить его. Черт развернулся и бросился в противоположную сторону, но там, мощным ударом в поддых, его встретил другой святой – здоровенный бородатый дядька сурового вида. Святые навалились на черта и потащили куда-то за большой мольберт, а женщина, опознанная Григорием как Богородица, подошла к кровати и продолжила разговор.

– Тебе неспроста напомнили о конце света, – сказала она. Ибо конец сей близок. Но Господь призрел на тебя и даровал тебе святую миссию: ты должен повести за собой людей и спасти мир. У тебя есть шанс!

– Но почему я? – искренне удивился Григорий. – Ведь я не праведен и не добр. Скорее наоборот – я грешен и пьющ. И на иконах делаю бабло…

– На самом деле, в глубине души, ты добр и праведен! – ответила женщина.

– Да-да, где-то в глубине, где-то очень глубоко – поддержал ее из-за спины какой-то святой из числа тех, что не занимались чертом. Его голос показался Григорию Евгеньевичу ехидным, а фраза – знакомой, будто он ее уже где-то слышал, может быть, в старом фильме. Григорий попытался рассмотреть его, но в темноте не смог. Зато хорошо расслышал, как за большим мольбертом святые от души дубасили черта. «Ногами бьют, и возможно, по лицу! – подумал Григорий. Прямо как менты!»

– Не отвлекайся! – строго сказала ему женщина. Ребята немного разомнутся и успокоятся!

– Но что же я могу сделать? Как я поведу людей, как спасу мир? – с отчаянием в голосе спросил Григорий Евгеньевич, вернувшись к основной теме.

– Ты сможешь, ибо ты избранный. Тебе будет указан путь! – ответила ему женщина.

Григорий хотел спросить еще что-то, но внезапно в глазах у него все помутилось. Впрочем, он не был точно уверен – может, это помутилось в комнате, во всяком случае, фигуры святых стали какими-то расплывчатыми, их будто заволокло туманом, и они как бы стали растворяться. Звук ударов, которые продолжали со всех сторон сыпаться на черта, тоже зазвучал будто издалека и Григорий Евгеньевич почувствовал страшную усталость. Он непроизвольно опустился на кровать и сразу же крепко заснул.

Проснулся он утром, часов в десять, с сильной головной болью. С трудом встав с кровати, он подошел к бару и поискал там что-нибудь опохмелиться. Однако со вчерашнего вечера ничего не изменилось, разве что исчезла початая бутылка коньяка – теперь она стояла на столе совершенно пустой. Рядом пустел стакан со следами коньяка. «Это я что ли вчера его допил?! – сокрушенно подумал Григорий. – Не стоило этого делать! Тогда и голова бы так не болела, и на утро чуток осталось бы!»

Он решил одеться и направился к окну, так как именно около него на полу валялись штаны, но на полпути резко остановился и вздрогнул, будто от удара током. В его сознании во всех деталях всплыл вчерашний, как ему казалось, сон. Сны он помнил очень редко, практически никогда, а вот этот – помнил, причем так ясно, будто все это произошло минуту назад наяву. Реалистичность ощущений пронзила его настолько сильно, что, позабыв про штаны, прямо в трусах, Григорий Евгеньевич стал хватать недописанные иконы и проверять, все ли святые на месте, не слинял ли кто вчера ночью, но все было в порядке. Закончив со святыми, он подошел к африканской картине и тщательно пересчитал всех крокодилов на ней. Крокодилов не убавилось.

Ночное происшествие произвело на Григория Евгеньевича основательное впечатление. С этих пор в его творчестве появилась новая нотка. Он стал писать угрожающие, апокалиптические картины, исполненные невиданных монстров, странных сцен гибели мира, причудливых образов страшного суда и т.п. Объединенная общей тематикой и элементами художественного исполнения, эта серия его картин, тем не менее, представляла целый спектр разнообразных сюжетов, которые приходили к Григорию сами, неизвестно откуда. И хотя на этом поприще Иеронима Босха он не превзошел, полотна такого рода активно раскупались народом, причем по высоким ценам, что сделало его и без того безбедное существование еще более обеспеченным.

Но деньги, и раньше находившиеся в его жизни не на первом месте, теперь интересовали его еще меньше. Григорий Евгеньевич целыми днями думал о том, как же он может выполнить миссию, возложенную на него Господом, как поведет за собой народ и спасет мир от конца света. Ему обещали указать путь, но время шло, а пути он так и не знал. Что делать? А может, ему сообщали, а он не заметил? Подобные мысли все чаще тревожили художника. Но вскоре ситуация изменилась.

К этому моменту он уже жил в деревне, однако в тот день оказался в Москве. Семья собиралась на отдых в теплые страны, а он приехал их проводить. Когда все убыли, Григорий позвал друзей и, пользуясь полной свободой, устроил застолье на кухне. Поскольку из трех приглашенных двое не пришли, а бухла купили на всех, Григорию с его гостем пришлось нелегко. К ночи их здорово раскумарило.

Товарищ решил пойти домой и покинул кухню, но ушел ли он, или затерялся где-то в просторах огромной квартиры, заснув на полпути, Григорий не знал. Сам он собирался немного покурить на кухне и пойти спать, но удалось только первое. После того, как он выкурил сигарету, его сморило, он начал крениться вперед и, в конце концов, уперся лбом в клеенку на столе. В таком положении он и восхрапел.

Проснулся Григорий Евгеньевич уже ближе к утру. Спалось плохо, голова трещала, руки затекли, в груди было жарко, а в пояснице – холодно, так как она оголилась и в нее дуло из окна. Но больше всего раздражало не это. Кухню наполнял пренеприятнейший звук – где-то за стеной, совсем рядом, надсадно гудела труба. Гудела громко и беспрерывно. И судя по всему, давно. Григорий попробовал отогнать этот звук, но он навязчиво захватил все его внимание. Что-то притягивало в этом звуке, а может и не в нем самом, а в какой-то серии ассоциаций, с ним связанной.

«Труба, звук…» – растерянно прошептал Григорий и тут в сознании у него произошла как будто вспышка, его словно озарило изнутри и он понял, что проблема, так мучившая его в последнее время, разрешена.

Что нужно делать, чтобы ангелы не вострубили и конец света не настал? Как умаслить Господа, ублажить его, заставить сменить гнев на милость? Нужно вострубить самим!!! В древние времена, как написано в Библии, в жертву ежедневно приносили животных, ибо запах горящего мяса был «приятен Господу». Затем от этой практики отказались и в храмах стали жечь лампады и свечи. Однако теперь и эти средства устарели. Вместо вечной лампады сегодня нужен вечный трубный звук. Лампада свое отработала. Трубный же звук, исполненный с благоговением, вознесется ко Господу, и увидит Он в звуке этом знак преданности и послушания. Господь воспримет отправляемое таким образом славословие и отсрочит конец света, а то и вовсе отменит его. Кроме того, в голове Григория Евгеньевича рисовалась странная, необычная картина, которую он затруднялся выразить словами, но как бы видел, что трубные звуки с земли наполняют вибрацией тонкоэнергетическую сферу, по которой уносятся в космос, где воздействуют на ось судьбы человечества, отклоняя ее в благую сторону.

Вслед за этим к Григорию стали приходить более четкие мысли, как будто кто-то надиктовывал ему прямо в голову. «Звук вышибают звуком. Если люди будут трубить долго и слаженно, то ангелы, возможно, и не вострубят. Трубление – это форма молитвы. Трубить, как и молиться, нужно минимум два раза в день. По выходным необходимо устраивать особые трубления, по праздникам – еще более особые, торжественные и продолжительные. Подобно молитвенным собраниям следует организовывать трубящие собрания и т.п. В отдельные даты необходимо всенощное трубление…» В общем, вырисовывалась целая программа. Позабыв про больную голову, Григорий схватил бумагу и все записал, после чего, с чувством огромного облегчения, лег на кровать и блаженно заснул.

Проснулся он во вполне здоровом и бодром состоянии, чего не стоило ожидать, учитывая вчерашнее. Бережно убрав свои ночные записи, Григорий навел порядок на кухне и отправился в деревню. Главный вопрос он разрешил, но остался другой, тоже непонятный вопрос: как трубить? На настоящей трубе он играть не умеет. Получится малоприятная какофония, которая вряд ли станет популярной. К тому же трубы у него нет. Если рассматривать массовое распространение нового учения, то дело еще хуже. Григорий Евгеньевич стал вспоминать, у кого из знакомых крестьян дома есть труба, или какой-нибудь иной духовой инструмент, и не вспомнил ни одного. Один пастух, правда, играл на баяне, но баян здесь не подходил. «Значит, нужно искать другой способ трубления, общедоступный, не требующий особых навыков. Для этого нужно найти какой-то простой предмет, в который можно трубить и который каждый человек легко может достать!» – сделал конструктивное заключение Григорий. Но что это за предмет, оставалось загадкой.

Григорий думал над этим всю дорогу, не смог остановиться и по прибытии. Погруженный в размышления, он стал ходить по комнате, беря в руки то одно, то другое и пытаясь дуть в найденное. Однако трубный звук не шел – ни один предмет не звучал. Ничего не получалось.

В процессе своих поисков Григорий Евгеньевич наткнулся на бутылку пива и обрадовался ей. Недавно к нему в деревню приезжали друзья-художники. Они привезли с собой пару ящиков. Бутылки запрятали в сервант, чтобы не пришлось угощать соседей, если те вдруг зайдут, а когда доставали, одну, видимо, не заметили. Теперь она пришлась весьма кстати. «Господь послал мне отдохновение!» – подумал Григорий и сделал несколько больших глотков. Держа бутылку в руках, он, уже скорее автоматически стал дуть в нее. Этот процесс оказался увлекательным. К тому же, несколько раз дунув, можно было запить, увлажняя горло. И настойчивость Григория оказалась возблагодарена. Через некоторое время, когда бутылка почти опустела, в ответ на свое дуновение он услышал мощный трубный звук. Оказалось, бутылка вполне может гудеть, если дуть в нее особым образом.

– Вот оно!!! – крикнул Григорий Евгеньевич. – Нашел!!!

Его переполнял восторг. Чтобы должным образом испытать находку, он стремглав помчался в сельский продмаг, купил с десяток бутылок пива и, расставив их по полу в виде магического круга, принялся экспериментировать. Получилось неплохо. В частности, выяснилось, что трубить в бутылку 0,33 проще, чем в 0,5. «Значит, их можно использовать для обучения новообращенных!» – заключил Григорий Евгеньевич. До глубокой ночи из-за двери его комнаты раздавалось странное гудение, смолкшее лишь тогда, когда иссякли последние капли пива. Григорий ощутил, как вместе с ними иссякли и остатки его сил, и повалился на кровать. Он был счастлив. Проблема побеждена. Завтра же он приступит к реализации наказа «Богородицы»!

Дело закрутилось. Имея деньги, разнообразные связи и будучи вдохновленным высокой миссией, возложенной на него, как он думал, самой «Святой Марией», Григорий Евгеньевич действовал активно. Во время бизнес-возлияния он посвятил в свои планы одного из своих деловых партнеров – пиарщика из официальных структур, который за комиссию подгонял Григорию высокопоставленных покупателей картин. Пиарщик вдохновился идеей. Впрочем, вряд ли самой идеей – ведь к нему не приходили святые, но проект показался ему перспективным. Вернувшись в Москву, пиарщик стал разрабатывать бизнес-план. В это время, в деревне, Григорий Евгеньевич накропал краткий манифест «Трубящих спасение».

В числе прочих, манифест включал следующие положения:

«Каждый мужчина обязан вострубить господу хотя бы единожды в день. В пятницу следует практиковать особое трубление, знаменующее благополучное завершение трудовой недели. В субботу трубление также должно быть особым, ибо оно, кроме прочего, воздает хвалу Всевышнему за ниспосланное время досуга и душевное отдохновение. Особость трубления заключается в большей его продолжительности, а также в глубокой проникновенности процессом. Неделя завершается торжественным воскресным трублением.

Трубить можно не только в бутылки, но и в другие предметы общего пользования. При этом важно не привлекать к себе ненужного внимания. Мы не навязываем свою веру, мы ее практикуем. Поэтому, если приходится трубить на людях, то можно делать это беззвучно. Беззвучное трубление взывает к Господу не менее сильно, ибо самое главное – суть, отношение к процессу в душе, нежели формальные наружные проявления.

Избегая ненужного внимания, не следует скрывать тайну веры от заинтересовавшихся – надлежит передавать им истину, ибо таким образом они получают величайший дар – возможность собственного спасения и участия в спасении мира». И далее в том же духе. Текст завершался подписью – Григориан Подмосковный.

Через неделю из Москвы вернулся пиарщик, вполне плодотворно поработав. В ответ на манифест Григориана, который тот гордо положил перед ним на стол, он открыл свой кейс и достал оттуда вполне профессионально сделанный бизнес-план.

– Ты что, и деньги предполагаешь на этом зарабатывать? – настороженно спросил Григориан, ознакомившись с документом.

– Зарабатывать – не совсем правильно сказано, – деликатно ответил пиарщик. – Видишь ли, чтобы продвигать веру твою, нам понадобятся средства – ведь надо печатать наши брошюры, арендовать помещения, подкупать продажных чиновников и т.п. А на первых порах и инструменты для трубления раздавать придется! Поэтому мой план предусматривает такую конструкцию бизнес-процессов, которая обеспечит нам некоторый приток средств. Что тут удивляться? Ты, когда в храм Христовый идешь, бабло в ящик со щелью суешь?

– Сую! То есть, в смысле, приношу церкви свою скромную жертву! – ответил Григориан.

– Ну вот! Значит, у нас вырисовывается вполне церковная организация. Так что ты тут окучивай народ, а я пока в Москве прощупаю возможность регистрации нашего сообщества как некоммерческого религиозного объединения!

– Окучивают тут картошку! – строго поправил пиарщика Григориан. – А я, подобно светочу, иду в народ со спасительной истиной, дабы даровать ему свободу! Истина сия вдохнет в него силы, подобно глотку воды страждущему в пустыне!

– Ну ладно, ладно. Иди, значит, в народ, вдувай в него истину. А я пока этой истине юридическое оформление организую, – примирительно сказал пиарщик. На том и порешили.

Поход Григориана в народ принес неожиданно внятный успех. Казалось, судьба благоволит новоиспеченному духовному наставнику. Первая половина лета была очень засушливой и жаркой. Крестьяне обоснованно беспокоились за судьбу грядущего урожая. Григориан решил прийти на помощь и однажды, собрав с десяток своих сторонников, отправился вечером в поле. Там они на видном месте разожгли большой костер и расположились вокруг него, изготовившись трубить. Дело происходило в пятницу, поэтому трубление осуществлялось по особой, насыщенной церемонии. Деревенские жители с интересом посматривали в сторону поля.

Сначала оттуда доносились лишь негромкие трубные звуки, либо продолжительные – когда использовалась пивные бутылки, либо отрывистые – когда водочные. Через какое-то время звуки стали громче, начали раздаваться трубные возгласы. Еще чуть позже жители увидели, как вокруг костра, в необычной пляске, движется вереница фигур, возглавляемая Григорианом. Громкие выкрики доносились с поля до глубокой ночи. Чем конкретно закончилось действо, никто уже не видел, однако на следующее утро дождь действительно пошел. Простое ли это совпадение или нет никто точно не знал, но молва быстро разнесла весть о чудотворных способностях истинно православного художника.

В другой раз, на празднике в райцентре, когда на городской площади собралось много народу, состоялась дискуссия между Григорианом и настоятелем главного городского храма. Так случилось, что дискуссия оказалась публичной. По странной для светского государства традиции, в числе выступающих на торжественной части, помимо градоначальника, должен был толкнуть речугу один из православных иерархов. Однако он не приехал, альтернативные варианты также оказались недоступны, в результате пришлось выступать упомянутому настоятелю.