Читать книгу: «Медвежий край», страница 2

Они миновали пахнущее сеном и травами помещение, похожее наполнением на обыкновенный сарай, поднялись на несколько ступеней по крутой лестнице. Через низкий проём – Антонине низкий, а хозяину и вовсе приходилось сложиться в три погибели – прошли в первую комнату, узкую и тесную, а оттуда, ещё через одну дверь, шагнули в тёплую и светлую горницу.

Глаза уже вполне привыкли к сумраку, так что света пары небольших окон вполне хватило, чтобы спокойно осмотреться.

Свободные стены завешаны оленьими шкурами, на которые девушка глянула с подозрением, но они казались достаточно пристойными и насекомыми как будто не кишели. Слева в углу большая печь, сейчас холодная, – странная, сложная, с металлической топкой, выполнявшей роль плиты, и каменной стеной позади, в которой прятался дымоход. На полках и на печи – всяческая утварь, половине которой городская девушка не знала точного названия. Рядом с печью небольшая закрытая дверь в соседнюю комнату или ещё один чулан.

В простенке между окнами стол с четырьмя массивными стульями – без скатерти, но чисто выскобленный. В красном углу пара тёмных икон без лампадки – набожностью хозяин дома явно не отличался, но традиции уважал. Под ним небольшая бочка на четырёхногом табурете, под которым белело блюдце – кошку он, что ли, держал? Пара сундуков под окнами, ещё один угол занимал книжный шкаф, заставленный очень плотно и явно собранный с тщательностью, не для красоты. Четвёртый и последний угол занимала большая кровать на высоких ножках, аккуратно убранная и рассчитанная, верно, на супружескую чету, но, с учётом размеров хозяина, не казалась излишеством и для него одного.

В доме пахло кисловато и резко, но не противно, просто – странно. Шкуры, дерево, отголоски приготовленной еды – не сейчас, давно, – смутно ощущалось что-то дразняще-приятное. Запах жилого дома. Неплохого, наверное, если не вспоминать, что ожидалось на его месте полицейское управление.

– К столу садитесь, чай согрею, – велел хозяин, поставив сумки при входе, и Антонина решила не спорить. И раздеваться пока тоже не стала.

Стол оказался высоковат, а стулья – совершенно неподъёмные, только волоком и двигать. Ясно, что всё под хозяина справлено, чтобы ему было удобно, но она ощутила себя непутёвой Машенькой в жилище трёх медведей.

Очень подходящее ему придумали прозвище, во всех смыслах.

А Сидор уже снял с полки примус, поставил на холодную плиту, не тратя времени на возню с растопкой, блестящим медным чайником зачерпнул из бочки воды и поставил кипятиться. Задумчиво смерил взглядом гостью и достал из буфета накрытую льняным платком тарелку с нарезанным сыром. Вскоре на столе появились и серый хлеб, и блюдо с сухим печеньем, и розетка с вареньем, и старенький расписной фаянсовый чайничек со сколом на носике и трещиной на ручке, и пара толстостенных кружек из простой обожжённой глины.

Антонина почувствовала, как краснеет от стыда: это что же Березин подумал, если первым делом кормить начал? Но мысли не помешали ей потянуться за кусочком подсохшего, со слезой сыра и проглотить его за пару мгновений, почти не жуя.

Отвлекая и себя, и хозяина от этой неловкости и своего жадного взгляда, девушка поспешила заговорить, тем более что в доме она хоть и не отогрелась ещё до конца, но уже достаточно оттаяла, чтобы не запинаться из-за дрожи.

– Здесь же нет полицейского управления, да? – спросила она то, что заподозрила при виде избы снаружи и в чём убедилась теперь, оказавшись внутри. – И морга, конечно, тоже. Да бог с ним! Сколько вообще человек служит в полиции?

– Теперь – двое, – коротко ответил исправник, выставив на стол кружки.

Уездный исправник! Какой он исправник, начальник полиции целого уезда, если во всём хозяйстве одна печь… да эксперт теперь будет. Дипломированный. С отличием!

Антонина проглотила вздох и закусила губу, чтобы не расплакаться от обиды. Жалованье жалованьем, но… она хотела работать! По профессии, а не как деревенская хозяйка хлопотать у печи! Да, матушка их всех приучила следить за домом, так что и готовить Бересклет умела, и шить, и вышивать, но… Господи, стоило ли столько стараться, учиться, чтобы вот так?!

– У вас тёплых вещей нет? – спросил Сидор, заставив девушку вздрогнуть и очнуться от драматических мыслей. И обнаружить, что хлеб уже порезан толстыми, но ровными ломтями, да ещё появилась солёная икра в розетке. Своеобразное лакомство, на любителя, но с хлебом – отличная замена нормальному обеду.

– Отчего же? И пальто есть, и шинель, и сапоги… В чемодане. Что-то не так? – Антонина вопросительно подняла брови, потому что мужчина поглядел на неё очень странно.

– Ясно.

Замечания своего Березин не развернул, а гостья постеснялась уточнять, тем более что ей всё больше мерещилось в его отношении нечто неодобрительное, насмешливое, словно он уже составил неприятное впечатление и лишь подтверждал его с каждым словом и жестом Бересклет. Казалось бы, когда мог успеть? Она ведь не сделала ничего дурного и держится не так уж плохо… Как минимум не ревёт и странного не требует, как бы ни хотелось!

Пока мысли Антонины металась, хозяин поставил саквояж на сундук под окно и скрылся с чемоданом за неприметной дверцей, да так быстро, что заглянуть туда не удалось. Но подозрения Бересклет отогнала до того, как они сумели оформиться и накинуться на неё, усиливая смятение: очень нужны этому медведю её пожитки!

Вернулся он быстро, опять прикрыв за собой дверь. Чайник уже пыхтел и плевался брызгами на примусе, так что к столу Сидор подошёл во всеоружии. Разлил кипяток по чашкам, плеснул заварки.

Антонина обхватила свою ладонями и не сдержала блаженного вздоха: толстая глина не успела прогреться настолько, чтобы обжигать, но отлично отогревала пальцы. И пах чай изумительно. Не чаем вовсе, а вешним лугом и мёдом – сладко, ярко, так, что захотелось ткнуться носом в горячий пар и дышать только им.

– Для чего вы согласились на эту работу? – нарушил молчание хозяин, усевшийся напротив, через стол.

– Почему нет? – увильнула Антонина, открыв глаза.

И только теперь обнаружила, что у седого мужчины очень тёмные брови и ресницы, и глаза тёмные, а ещё – странно – почти нет морщин. Поначалу она подумала, что ему уже далеко за шестьдесят, а теперь засомневалась. Или просто он хорошо сохранился, засолился тут на морском ветру?

– Потому что это край мира, – не принял такой ответ Сидор, отвлекая от посторонних размышлений. – Сюда так просто не едут.

– А вы? – вырвалось отчасти из упрямства, но больше из искреннего любопытства.

– Тут тихо, – непонятно ответил он. – Так что?

Бересклет опустила взгляд в кружку и всё же призналась, рассудив, что начальник имеет право услышать, чего ожидать от подчинённой, и ничего постыдного в её резонах нет:

– Мне просто нужны деньги, а за здешнюю службу хорошо платят.

– На что? – искренне удивился он.

– Хочу помочь матери и сёстрам, – пожала она плечами. – Отец погиб в конце войны, а я аккурат учиться пошла. Мы не бедствовали, матушка шьёт очень хорошо, благородным дамам, но хотелось помочь ей и сёстрам.

– Не лучший способ.

– Ну уж какой есть. – Антонина упрямо нахмурилась, хотя сейчас, оглядываясь по сторонам, склонна была согласиться: место она и впрямь выбрала неудачное. Но не поворачивать же теперь назад! – Зато честно и с пользой.

– Вышли бы замуж, – предположил он. – Муж бы и обеспечил.

– А вы, Сидор Кузьмич, свою честь в какую сумму оцениваете? – Антонина выпрямилась – словно аршин вдруг проглотила. Слишком резко поставленная кружка глухо цокнула донцем о стол.

– Вы о чём? – озадачился он.

– О том самом. Вам лично какое месячное содержание положить надо, чтобы вы честью поступились? Себя продали? Отчего же сами не женились на мешке с деньгами? – вспылила она, и голос зазвенел громко, негодующе.

– Не кричите, сударыня, не глухой, – покривился он так, словно Бересклет не просто заговорила с излишней горячностью, а в голос завопила прямо в ухо. – Нет и нет.

Березин повёл могучим плечом, зачерпнул деревянной ложкой варенья, задумчиво размешал его в кружке, не отводя взгляда не то от резного узора на черенке, не то от кружащихся в чае разваренных, незнакомых Антонине ягод.

Девушка тут же сдулась и ощутила себя очень глупо. И с чего она взъярилась так? Не насмешничал, не ругался, сказал только…

– Простите, – через несколько мгновений отважилась она заговорить. – Я изрядно наслушалась всякого о месте женщины от разных людей. Не в институте, конечно, но не все благосклонно принимают происходящие в мире изменения. Вы-то в этом точно не виноваты.

Сидор поднял на собеседницу задумчивый взгляд и кивнул, давая понять, что извинения принял.

– Отец офицером был? – спросил о другом, медленно отхлебнул сладкого чая.

– Нет, полевым хирургом.

В отличие от сестёр, Антонина помнила отца прекрасно и очень по нему скучала, но лет с тех пор минуло немало, и воспоминания не причиняли боль, а будили привычную светлую грусть.

– Бересклет? – вдруг вскинулся собеседник, и теперь его кружка резко стукнула по столу, так что девушка вздрогнула от неожиданности. – Фёдор Иванович твой… ваш отец? Я думал, совпадение.

– Да, – растерянно призналась она. – Это плохо? Вы с ним… не в ладах были? – осторожно предположила худшее. Ещё не хватало, чтобы у её нового начальника имелись старые незакрытые счёты с покойным отцом!

– Напротив, – утолил её беспокойство Сидор. – Я ему жизнью обязан. Не знал, что он погиб…

– В самом конце уже. Санитарный поезд разбомбили, прицельно, караулили. Со злости, верно, – предположила Антонина. Других идей, за что враг ополчился на раненых, нарушив все христианские законы и светские договорённости, она не имела.

Впрочем, нет, имела. Матушка, вспоминая Великую войну, всегда серела и называла тех, с кем империя воевала, нелюдью. Сама она на фронте не бывала, но наслышалась всякого и от мужа, и от своего старшего брата-кавалериста, который прошёл плен и чудом выжил, остался калекой – больше душой, а не телом. Но Антонина старалась, по заветам отца, избегать столь общих суждений и не развешивать ярлыки. А ещё малодушно старалась вообще не думать о той войне, пусть и получалось с трудом.

Некоторое время они молча пили чай, но в мыслях у обоих было одно: как причудливо переплетаются порой человеческие пути.

– Отчего вы не пошли по стопам отца?

– Хирургом? – уточнила Антонина. Весть о том, что новый начальник знался с покойным доктором Бересклетом и был у того пациентом, приободрила и успокоила, отчего заговорила она более откровенно. Кажется, Березин был из тех людей, которые помнят добро, и уж хотя бы в память об отце не станет ссориться. – Струсила. Мертвецов я отродясь не боялась, да и навредить им уже нельзя, а живого человека резать и шить – нешуточная отвага нужна. У отца была, а мне не досталось… Что смешного? – нахмурилась она, потому что собеседник на этих словах хмыкнул в бороду, одарив девушку откровенно насмешливым взглядом.

– Вы выучились на врача и преодолели такой путь. И отваги нет?

– Это совсем другое, – смутилась Антонина, но похвала всё равно согрела.

До того, конечно, согрел чай, и девушку уже заметно разморило в тепле. Она расстегнула плащ, стянула косынку и вообще подумывала о том, что нужно снять верхнюю одежду, но ленилась.

– Ступайте спать, – заметил Сидор её состояние. – Я бельё вам положил, постелите сами.

– Мне бы умыться с дороги, – с надеждой посмотрела на него Бересклет, хотя по виду избы было очевидно: о водопроводе и горячей ванне тут заикаться не стоит.

– Да вон чайник возьмите, там ещё осталось.

– А… как тут вообще моются? – уточнила она не без стеснения. С одной стороны, узнать надо, да и как врач она иначе смотрела на принятые в обществе приличия, а с другой – незнакомый мужчина не казался лучшим собеседником для подобных деликатных вопросов, даже если он уже в почтенном возрасте. Как ни крути, всё одно – неловко.

– Баня есть, покажу. Понедельник и четверг – женские дни, сегодня среда, так что придётся потерпеть.

– Понедельник… и четверг? – севшим голосом переспросила Антонина, надеясь, что ей послышалось. – Дни?.. А остальные? Погодите, но как же… Общественная баня – и всё?!

– Не Петроград. – Сидор поднялся из-за стола, достал большой медный таз, зачерпнул ведром из всё той же бочки и, пока Антонина ошалело хлопала глазами, отнёс всё это вместе с чайником в соседнюю комнату. С большим ведром мужчина управлялся с той же лёгкостью, с какой Антонина – с кружкой. – Умывайтесь и ложитесь отдыхать, вы едва на ногах держитесь. Да, погодите, отхожее место покажу и нормальный вход, ворота я закрою, как закончу с углём.

Девушка механически поднялась и пошагала за ним, чтобы осмотреть дом внимательнее, а мысли в и без того утомлённой голове побежали по безрадостному кругу.

Общественная баня два раза в неделю. Удобства на дворе. Вода в бочке, и ещё предстоит выяснить, как она туда попадает, а вернее – откуда таскает её господин уездный исправник. А что со всем этим будет зимой, даже подумать страшно!

Напрасно Березин наградил комплиментом, не отважная она, а глупая, про город этот ничего не знала и совсем не думала, куда именно едет. Чиновник уж больно сладко заливался соловьём, и с жалованьем всё в бумагах честно было, так что она согласилась почти не глядя. И к отбытию приготовиться следовало быстро, не до просиживания в библиотеках. Глянула только в сестрицын учебник географии, что Ново-Мариинск немногим севернее родного Петрограда, а больше там об этом медвежьем угле и не было ничего толком. Не подумала она, что не просто так за эту службу столь большое жалованье полагалось, на которое, однако, не находилось желающих…

Но Сидор Кузьмич в другом прав, не надо думать об этом сейчас, а то она только и сумеет, что расплакаться от отчаяния. Немного освежиться и поспать, а утром уже решать, как жить.

Дальше всё было как в тумане. Антонина осмотрелась, наскоро ополоснулась над тазом, махнув рукой на то, чтобы вымыть голову. Воды на это уже не осталось, а ждать, пока согреется ещё, не хватило бы терпения. Всю утварь, как и велел Березин, она выставила в большую комнату, пока он ушёл обратно на двор таскать уголь. Ведро с трудом доволокла двумя руками, Сидор Кузьмич всё же силён был, как… медведь.

Комната за дверью оказалась маленькой, но чистой. Высокая постель с пышной периной пристроилась изножьем к задней стенке печи. В углу старый сундук, перед ним квадратный стол, аккурат под единственным окном, по другую сторону его – табурет столь же тяжёлый и массивный, как остальная мебель. Позади него в углу притулился почти пустой основательный шкаф – не то книжный, не то посудный, что поставишь – то и будет. На стенах всё те же шкуры, но как будто более свежие, чистые. Здесь, в отличие от большой комнаты, кто-то даже попытался создать уют: постелил у кровати пёстрый половичок, положил на сундук не только шкуру, но и небольшой коврик в тон к половику, украсил стол вязаной салфеткой, а окно – занавесками в мелкий цветочек.

Только оценить эти старания пока было некому. Бересклет с горем пополам застелила постель чистым – действительно чистым, даже слегка накрахмаленным и пахнущим неведомыми травами бельём, и утонула в пышной перине, укрывшись толстым и невесомым пуховым одеялом. Она ещё успела подумать, что одно неоспоримое достоинство у этого дома есть: он не качается. А после провалилась в глубокий сон.

Глава 2

Гым нымигчирэтигым инэнмэлевэтыльын. —

«Я работаю врачом»

(чукотск.)

Антонина пробудилась в странном настроении и потерянном состоянии в неясное время суток неизвестного дня и несколько мгновений молча и неподвижно лежала в этой потерянности, не решаясь пошевелиться и не отваживаясь подняться навстречу новой жизни.

Всё то, что обрушилось на девушку по прибытии, за время сна не пожелало исчезнуть, и будущее здесь рисовалось только серыми красками. Быт сложный, очень неустроенный с точки зрения горожанки, которая выросла, может, и не в дворянской семье, но в хорошо обеспеченной и не знала нужды. До смерти отца его любимые девочки получали всё, что хотели: Фёдор Иванович, конечно, не мог позволить себе одаривать их драгоценностями и редкими шелками, но и запросов таких прекрасная половина семейства Бересклет не имела. После трагедии стало тяжелее, но и тогда оставалась хорошая, просторная петроградская квартира, и пусть они не могли позволить себе по-прежнему баловаться шоколадом или другими изысканными лакомствами и поумерили иные траты, но всегда были сыты, пристойно одеты и обуты, а в доме было тепло, чисто и имелись удобства, включая водопровод и электрическое освещение.

Бересклет никогда прежде не видела деревенского дома и мало интересовалась подобными вещами, и сейчас, стараясь сохранять беспристрастность суждений, напоминала себе: могло быть гораздо хуже. Вспоминалось пугающее и драматическое из книг – о нищете, голоде, щелястых стенах и заколоченных гнилыми досками окнах. Да и этнограф что-то такое говорил, вспоминая прошлые попытки обжить эти неприютные места. В свете всех подобных соображений дом уездного исправника следовало считать не просто пригодным, но даже и очень устроенным, хорошим.

Но при мысли об уборной на улице и общественной бане беспристрастность давалась Антонине с огромным трудом. И это ещё неизвестно, в каких условиях ей предстояло работать! И даже кем, тоже не вполне ясно…

И вроде бы оставался другой выход, «Северному» предстояло несколько дней простоять в порту, чистя пёрышки после дороги, разгружаясь и заполняя трюмы в обратный путь. Пароход наверняка сможет взять на борт одного лишнего пассажира.

Но стоило об этом задуматься, и беспристрастность Антонины взбодрилась и повеселела. Слишком свежи ещё в памяти были мучения, перенесённые в бурю, и добровольно обречь себя на них снова девушка просто не могла. Не говоря уже о том, что долгий утомительный путь в этом случае окажется проделанным напрасно.

А стоило припомнить, что дополнительных денег на обратную дорогу никто не выделит, вариант побега оказался окончательно отброшен вместе с тоской и сомнениями, и Бересклет решительно села на постели.

Только теперь она вдруг заметила: в комнате почти жарко, не то что перед сном. Сначала подумалось, что во всём вновь виновата дорога и усталость, исказившие вчерашние ощущения, но быстро стало ясно, что тепло шло от печной стенки. Это и мысль о груде угля, которую таскал Березин, а ещё о том, что уголь тут не привозной, а добывается совсем рядом, приободрили. Возможно, хотя бы мёрзнуть не придётся.

Первым делом, радуясь толстому и чистому половику, Антонина встала и взялась за чемодан. Нужно было достать домашние туфли, свежую смену белья, чистое платье и разложить прочие вещи, собранные в дорогу, а главное, пальто. Она очень надеялась, что погода сегодня наладилась, но всерьёз на это не рассчитывала и предпочитала учитывать прежние ошибки.

Платяного шкафа в комнате не было, а может, и во всём городе их не водилось, так что девушка двинулась к сундуку и решительно, хотя и не без труда, откинула тяжёлую крышку. Внутри нашлась пара пуховых подушек, чистое бельё, перина и изрядно свободного места. По всему выходило, именно оно предназначалось для пожитков новой обитательницы комнаты, но от кавалерийского наскока Антонина удержалась и решила сначала спросить у хозяина.

Однако в большой комнате его не обнаружилось, зато у печи хлопотала невысокая дородная женщина с убранными под светлую косынку волосами, одетая в простую полотняную рубаху с закатанными рукавами, открывавшими полные белые руки, тёмную юбку и застиранный старый фартук.

– Доброе утро, – растерянно поздоровалась Антонина.

– Добренько, барышня! – улыбнулась та. – Умываться подать? У меня вота и водица согрелася.

– Спасибо, да я сама всё сделаю! – смутилась от предложения девушка, которая к прислуживанию не привыкла и подобного не ожидала. – А вы?..

– Костенкова я, Дарья Митрофановна, соседка. Сидор Кузьмич велели за вами приглядеть да помочь. Вы барышня вона городская, к нашим порядкам непривычная… Да и вона, гляжу, тоненькая какая, беленькая, хорошенькая! И впрямь, чего у печи-то валандаться? – Говоря, женщина оттеснила Антонину от чайника, к которому та потянулась, подхватила и его, и ведро с водой и смешала горячую с холодной прямо в медном умывальнике, который висел у печи сбоку. Девушка его вчера даже не заметила. – Вота, пожалте, сейчас я, суконце ещё подам, отереться.

– Спасибо, – сдалась Антонина. – А где сам Сидор Кузьмич?

– Так он к Гавриле вона перебрался, тот всё одно в тундре днюет и ночует. И то вота верно, он бобылём живёт, а вы молоденькая, немужняя, нехорошо в одной избе-то! Вот ежели поженитесь, то оно и ладно…

– А гостиницы в городе нет? – уточнила Бересклет, чувствуя себя виноватой перед новым начальником. Не успела приехать, а уже доставила уйму неудобств. И ведь не поспоришь! В Петрограде бы и то на них косо смотрели, живущих вдвоём под одной крышей, а уж тут, в глуши…

Но, с другой стороны, он же согласился, чтобы прислали именно Антонину, наверняка в документах был указан и её возраст, и семейное положение. Да и комнату для нового жильца явно подготовили заранее, как бы не эта самая Дарья Митрофановна хлопотала. Так что виниться и просить прощения Бересклет быстро раздумала.

– Господь с вами, откуда! – засмеялась соседка. – Да и на кой она? Шахтёры вона в бараках живут, ежели кто учёный явится – так на постой кто возьмёт, оно вона проще… К столу садитеся, я сейчас и травки заварю, и еда уж поспела!

– Вы не знаете, я долго проспала? Какой сейчас день? И час? – уточнила Антонина, без возражений устраиваясь, где велели. – Сидор Кузьмич говорил про баню, а мне бы очень хотелось как следует вымыться после дороги…

– Четверг сейчас, к полудню, да только куда ж вы, барышня, да в общую баню? – Дарья Митрофановна всплеснула руками. – Да и какая там баня-тка? Ни парку, ни веничка хорошего…

– Но других вариантов всё равно нет. – Бересклет и сама не горела желанием знакомиться с означенным общественным заведением, однако деваться и впрямь было некуда. – Кроме того, я никогда не была в бане и понятия не имею, какой пар хороший, а какой – не очень. Мне просто нужно вымыться горячей водой.

– Батюшки, да как же вы там в своём Петрограде-то живёте-та?! – ахнула соседка с искренним ужасом, вновь всплеснув белыми руками, словно гусыня крыльями.

– Хорошо живём, с водопроводом, – вздохнула Антонина. – Вода прямо в дом поступает и течёт сразу горячая, сколько нужно. Вѣщевики² замечательный нагреватель придумали, очень удобный.

– Ой, вона радость какая, вода по проводу, эка невидаль! Вот что, барышня, я вам ввечеру такую баньку истоплю, пропарю хорошенько! Вота вы разницу-то и увидите, заново родитеся, вот вам крест. И не спорьте, не спорьте! Сидор Кузьмич велели за вами приглядеть, я и сделаю как надо.

– Не стоит беспокойства, Дарья Митрофановна! Не можете же вы каждый раз ради меня так утруждаться!

– Ничего, ничего, мы всё одно и сами будем мыться, так что и не спорьте даже, барышня. Вот лучше кушайте, кушайте…

Кушать Антонине предлагалось гречневую кашу с грибами – не бог весть какой изысканности блюдо, но до того ароматное, что в ход пошла добавка. Да и голод, как известно, лучшая приправа, а путешественница с самого Петропавловска толком не ела. У соседки это вызвало умиление, и женщина явно едва сдержалась, чтобы не погладить материнским жестом новую жиличку по голове.

– Кушайте, кушайте, барышня, ну что же вы тоненькая такая, чисто прутик!

– Ну вы скажете тоже, прутик, – улыбнулась Антонина. Она всегда считала себя достаточно плотной – всё же не белоручка, да и вся их порода отличалась крепостью. Однако слова Костенковой пришлись по душе: вкусы здесь явно были иными, но столичная гостья предпочла счесть их похвалой собственному изяществу. – Ой! Что это было? – вырвалось изумлённое, когда на краю поля зрения будто бы мелькнула некая тень.

– О чём вы, барышня?

– Будто прошмыгнул кто-то…

– Мыши проклятые, – отмахнулась та. – А ежели нет – может, суседка на вас поглядеть решил, – невозмутимо проговорила она и положила кусочек хлеба на блюдце под бочкой.

– Суседка? – с сомнением переспросила Антонина. Что-то такое вертелось в голове…

– Да дух домовый, нешто в ваших Петроградах не слыхали? – изумилась Дарья Митрофановна.

– В сказках разве что, – пробормотала девушка. – Стоит ли возмущаться мышам, если вы их так щедро подкармливаете?

– Ой, барышня, да ни одна мыша суседкиного лакомства не тронет, не выдумывайте!

Антонина порывалась высказаться о глупости подобных суеверий, но ругаться не хотелось, а переубедить Костенкову добром вряд ли получится. И к помощи и авторитету Березина не прибегнешь: блюдце тут и раньше стояло, теперь хоть понятно, для чего. Сложно поверить, что уездный исправник, да ещё отставной офицер, всерьёз принимает этакую ерунду. То ли соседка и здесь отметилась, то ли то была такая же дань уважения, как иконы в углу. Бересклет нашла это ироничным: святые образа, а под ними – призрак языческих обрядов, – и на том тему оставила.

Дарья Митрофановна оказалась не только хорошей хозяйкой, но и большим знатоком местных обычаев, порядков и обитателей. Конечно, всё это мог бы рассказать каждый житель Ново-Мариинска, в котором, как в любом другом маленьком городке, сложно было утаить нечто от соседей, и пусть поверхностно, но все друг друга знали, но зачем этого кого-то искать? Тем более соседка уже произвела приятное впечатление и к разговору была искренне расположена.

Антонина узнала, что лето здесь – короткое и холодное, и вчерашняя погода – обычное дело. Теплее бывает, но редко и ненадолго. А зима, напротив – снежная, морозная и очень длинная, так что на реке долго стоит лёд, и сообщение по морю возможно только несколько месяцев в году, тогда-то в город привозят продовольствие, какого в здешних краях не сыщешь, – консервы, крупы, муку.

Многие держали птицу, а вот скотина приживалась с трудом, так что местные переняли от чукчей оленеводство. Другие промышляли рыбной ловлей, рыбы хватало и в реке, и в лимане. А кто и в шахте работал – на угольной, на другом берегу реки, или на золотых россыпях чуть подале, или на заводе.

Но даже золото не привлекало к этим местам душегубов, это Антонина уточнила особенно. Соседка повторила мнение этнографа, что преступления случались, но больше – простые, бесхитростные, и редко когда полиции приходилось ломать голову. Из не столь давнего припомнилось два случая.

Первый произошёл зимой, сразу после появления в городе Березина. Охотник Маркелов порешил друга-приятеля из-за бабы, а говорил, будто они потерялись в буран и бедолагу задрали волки. Весь город судачил и гадал, как исправник отыскал мертвеца среди зимней тундры, да только нашёл и приволок вместе с его простреленной головой. Исправник, конечно, никому не отчитывался и ничего не говорил о том случае, только чукчи именно тогда стали называть его Умкы, а за ними и местные подхватили.

Второй приключился три года назад, когда рыбак Нелидов тишком задушил неверную жену да спрятал, пытаясь представить так, будто она к любовнику ушла, оленеводу из чукчей, но Березин быстро изобличил его безо всякого судебно-медицинского эксперта.

Имелась в Ново-Мариинске городская школа, да ещё с классом прогимназии для способных детей и ремесленными классами. Больница тоже была, вот только единственный хороший врач в прошлом году умер, остались на весь город один фельдшер да повитуха. Ещё врач служил при поселении ссыльных на другом берегу реки, и если что серьёзное – посылали за ним, но редко. Не так уж он был хорош, да и денег много брал: лечение городских в его обязанности не входило, чем и пользовался. Оттого Дарья Митрофановна бурно радовалась, что к ним наконец прислали Бересклет. Антонина поначалу пыталась спорить, что она не врач, и объяснять, что прибыла работать в полицейское управление, помогать ловить преступников, но собеседницу не убедила. Та вежливо слушала, ахала, кивала – и вновь заводила шарманку о радости от появления врача.

Вскоре Костенкова засобиралась уходить, пообещав заглянуть вечером, чтобы позвать в баню, и посоветовав дождаться Сидора здесь: где он намеревался провести день, она не знала, не бегать же в поисках по всему городу. Но Бересклет только и успела, что подняться с места и вызваться проводить, когда в комнату ворвалась незнакомка.

Уже по одному виду её нетрудно было понять, что случилось нечто дурное или даже чудовищное. Простоволосая, растрёпанная, раскрасневшаяся и взмыленная от бега, эта нестарая, дебелая тёмно-рыжая женщина походила на тяжеловоза в пене, готового пасть от усталости.

И она действительно пала – на колени перед Антониной, тяжело добежав до неё.

– Спаси, барышня! Спаси, Христа ради! На тебя одна надежда! Спаси, Богом прошу! – заголосила она, схватила ладони остолбеневшей от неожиданности девушки и принялась осыпать их поцелуями и орошать слезами. – Спаси, святых заступников ради, заклинаю!

Бересклет бросила ошалелый взгляд на соседку, но та тоже взирала на странное явление в изумлении и не могла вымолвить ни слова, только истово мелко крестилась.

– Кого спасти?! Что случилось?! Отпустите мои руки!

– Спаси, Богом молю! – продолжила выть незнакомка, и больше ничего сказать не могла.

Антонина окинула ищущим взглядом избу в поисках хоть какой-то помощи, а потом опомнилась. С трудом вырвав одну руку у оглашённой бабы, подхватила со стола кружку с недопитым чаем и, набрав полный рот, с шумом прыснула на незваную гостью. Та поперхнулась воздухом посредине очередного заклинания, пару раз нелепо хлопнула ртом.

– Что случилось? Кого надо спасти? – строго спросила Антонина.

– Сына! – взмолилась та более связно. – Сына моего спаси! Единственный, кровиночка, деточка малая, не переживу! Спаси, барышня!

– Встаньте немедленно! – воскликнула Бересклет, понимая, что объяснять женщине свою специальность – словно об стенку горох, и чувствуя от этого огромную растерянность, которую изо всех сил старалась спрятать.

Она жутко боялась лечить живых людей. Тем более если это вопрос жизни и смерти. Тем более одна, без надёжной поддержки наставника! Но также Антонина прекрасно понимала, что не сумеет оставить без помощи ребёнка. От панической мысли, что он вообще-то может умереть у неё на руках, если дело и впрямь дрянное, стало холодно и едва не подкосились ноги, но…

– Что с сыном? Дарья Митрофановна, помогите её поднять! Кто она?

Тут очнулась и соседка, кинулась к пришелице, и в четыре руки они сумели усадить её на стул. Костенкова зачерпнула в кружку холодной воды, Антонина сунула ту в руки женщине, придерживая её ладонь, и украдкой потянулась к дару. Довольно и того, что она не сумела скрыть своей принадлежности к числу врачей, а если местные узнают, что она ещё и жiвник талантливый и хорошо обученный – вовсе житья не дадут. Это в большом городе, хоть нередко приходилось сталкиваться с невероятными просьбами – чуть ли не мертвеца поднять, – всё же можно попытаться объяснить людям, что одарённые – не значит всемогущие, талант этот был неплохим подспорьем, но ничего и никогда не решал. А здесь, в глуши, кто знает, что о чародеях думают?