Комната, полная зеркал. Биография Джими Хендрикса

Кармен тоже жила в пансионе, но даже на контрасте с ней Джими считался бедным. «В то время он носил маленькие белые мокасины из оленьей кожи, – рассказала она. – В подошве была дырка, поэтому он вырезал кусочки картона, чтобы ее заделать. Он так много ходил, что картон постоянно изнашивался. Тогда ему в голову пришла идея сделать запас картона и носить в кармане. Так что, если он шел пешком и картонка изнашивалась, он мог вытащить маленькую заготовку и положить ее в ботинок». Джими редко приносил в школу ланч, поэтому Кармен делилась с ним своим сэндвичем.

Чего у каждого из них было в избытке, так это мечтаний. Кармен хотела стать знаменитой танцовщицей. Главным желанием Джими была настоящая гитара. Кроме того, он собирался стать известным музыкантом. Это была своеобразная подростковая бравада, за которую могли высмеять одноклассники, но для Кармен и Джими она была основой отношений. «Мы называли это «притворством», – рассказала Кармен. – Мы подбадривали друг друга, не допуская и мысли о том, что мечты другого могут не сбыться».

У Кармен было еще одно преимущество, привлекавшее Джими: ее сестра встречалась с гитаристом. Джими крутился вокруг него, как будто он мог тоже научиться играть, просто наблюдая за чьей-то игрой. После этого Джими стал дополнять свою игру на воздушной гитаре звуками, которые издавал ртом. «Эти звуки были похожи на ноты, – сказала она. – Это немного напоминало скэт, но на самом деле он мог исполнять гитарное соло, не словами, а горловыми звуками». Что до пения, Джими считал, что у него плохой голос, поэтому, независимо от того, как часто Кармен убеждала его в обратном, он отказывался ей подпевать. Детское заикание прошло и проявлялось лишь когда он нервничал, что в их с Кармен отношениях происходило часто.

В том году многим соседским мальчишкам одного возраста с Джими стали покупать их первые инструменты. Пернелл Александер стал первым из его друзей, у кого появилась акустическая гитара (впрочем, ее вряд ли можно было назвать качественной из-за грифа шириной с бейсбольную биту). Чуть позже Пернелл приобрел электрогитару. Она была настолько популярной, что соседские мальчишки заходили к нему домой, чтобы просто на нее поглазеть.

Когда Джими наконец удалось обзавестись струнами для своей акустики и начать по-настоящему играть, он почувствовал облегчение. Впрочем, из-за искривленного грифа гитара была постоянно расстроена. Несмотря на это, он бренчал на ней постоянно или, по крайней мере, до тех пор, пока его не замечал Эл. Джими родился левшой, но отец настоял, чтобы он писал правой рукой. Эл считал, что это должно касаться и игры на гитаре. «Отец думал, что все левши от сатаны», – вспоминал Леон. Джими перенастроил гитару так, чтобы играть на ней левой рукой. В результате это приводило к почти комедийному ежедневному ритуалу: каждый раз, когда Эл приходил домой, Джими моментально переворачивал гитару, продолжая играть. «Он научился играть и левой, и правой рукой, потому что каждый раз, когда папа входил в комнату, ему приходилось переворачивать гитару и играть вверх ногами, чтобы на него не накричали, – рассказывал Леон. – Тот и так был недоволен тем, что сын все время играет, вместо того чтобы работать». При каждой возможности Эл заставлял Джими помогать косить газоны – младший Хендрикс старался избегать этого всеми способами.

Осенью того года Леон временно покинул патронажную семью, и трое Хендриксов снова оказались вместе в крошечной комнате пансиона. С появлением рядом младшего брата Джими стал веселее, чем обычно, а его оценки немного улучшились. Той осенью у него были тройки по английскому, музыке, естественным наукам и металлообработке, а по физкультуре по-прежнему была двойка. Но даже такие оценки были успехом, учитывая, что как минимум раз в неделю он прогуливал занятия – гулял по окрестностям, обычно с гитарой, привязанной к спине, как у Джонни Гитары.

Хотя Джими и Леон несколько месяцев не видели свою мать, они узнали от Долорес, что 3 января 1958 года Люсиль снова вышла замуж. После непродолжительного романа она связала себя узами брака с Уильямом Митчеллом, грузчиком на пенсии, который был старше ее на тридцать лет. По словам Долорес, несмотря на новый брак, Люсиль все еще иногда виделась с Элом, по крайней мере, когда они сталкивались в баре на Йеслер-уэй, в котором оба были постоянными клиентами. «Они сталкивались друг с другом в баре, и все начиналось по новой», – вспоминала Долорес.

Именно проблемы со здоровьем из-за алкоголя ускорили следующую встречу Люсиль с сыновьями. Осенью 1957 года она дважды попадала в больницу Харборвью с циррозом печени. В середине января 1958 года, только-только выйдя замуж, снова оказалась в больнице с гепатитом. Долорес отвела Джими и Леона навестить ее. Мальчики были шокированы увиденным: бледная и исхудавшая женщина в инвалидном кресле резко отличалась от того, какой они запомнили маму в их прошлую встречу. «Раньше она всегда выглядела величественно и эффектно, – вспоминал Леон. – Она носила украшения и приятно пахла. Но на этот раз все было иначе».

Люсиль несколько раз обняла и поцеловала мальчиков, а когда Джими и Леон вышли из комнаты, поговорила с Долорес наедине. «Знаешь, сестра, – сказала Люсиль, – я долго не проживу. Я люблю своих детей, хочу заботиться о них и быть хорошей матерью, но я не смогу. Я просто не смогу». Раньше Люсиль оставалась жизнерадостной независимо от того, как шли дела. Долорес была шокирована, услышав, как подавленна ее младшая сестра. «С тобой все будет в порядке, – сказала ей Долорес. – Ты просто береги себя». Состояние Люсиль и правда улучшилось, и на следующей неделе ее выписали из больницы, что вселяло надежду на то, что она идет на поправку.

Годы спустя Джими напишет свою самую автобиографичную песню “Castles Made of Sand” («Замки из песка». – Прим. пер.). В ней рассказывается о женщине в инвалидном кресле с «печалью в сердце». «Это песня о нашей матери», – рассказал Леон. Песня начинается с домашней ссоры, во время которой жена хлопает дверью перед пьяным мужем. В следующей строфе рассказывается о маленьком мальчике, который играет в лесу, притворяясь индейским вождем. В конце концов искалеченная женщина решает покончить с собой, бросившись в море. «Ты больше не сделаешь мне больно», – кричит она и прыгает. Она приземляется на «златокрылый» корабль. Джими заканчивает песню строками о неподвластности времени, используя образ замков из песка, смываемых в море.

Через две недели после той встречи с Джими и Леоном Люсиль умерла.

1 февраля Долорес узнала, что сестра снова попала в больницу: ей позвонила подруга Люсиль и сказала, что ту нашли без сознания в переулке рядом с баром на Йеслер-уэй. Вместе с Дороти Хардинг Долорес немедленно отправилась в больницу Харборвью, чтобы увидеть Люсиль. «Медсестры сказали, что не знают, что с ней, но уверили нас, что все будет в порядке, – рассказывала Долорес. – В ту ночь коридоры были переполнены раненными в перестрелках и поножовщинах, поэтому врачам было не до нее». После жалоб женщин Люсиль наконец отвели в палату. Они остались ждать снаружи, но, когда пришел врач, Люсиль уже скончалась от разрыва селезенки. «Они могли бы спасти ее, – сказала Долорес, – но не успели обнаружить внутреннее кровотечение».

В свидетельстве о смерти Люсиль причиной смерти указаны разрыв селезенки и кровоизлияние. В нем также описаны сопутствующие патологии в виде портальной гипертензии и портального цирроза печени. Это нарушения в работе воротной вены, которая доставляет кровь к печени. Ее может поражать цирроз – заболевание печени, вызываемое алкоголизмом. Однако даже у пациентов с длительным циррозом печени селезенка редко разрывается без травмы. Вероятно, Люсиль либо упала, либо ее ударили. В семье было много версий о том, что же случилось с ней за пределами бара, но подробности той ночи до сих пор покрыты тайной.

Друг семьи пришел в пансион, чтобы сообщить Элу новости. Джими, которому прошлой осенью исполнилось пятнадцать, подслушал разговор и начал рыдать. Леону было всего десять, и он был скорее ошеломлен, чем опечален. Тело Люсиль перевезли в похоронное бюро в Чайнатауне, Эл одолжил машину, чтобы отвезти туда детей. Однако у бюро он передумал и не разрешил мальчикам увидеть труп матери. Он заставил их остаться в машине, а сам отправился на последнюю встречу с Люсиль. «Эл был единственным мужчиной, которого она любила, – говорила Долорес. – Она встречалась с другими, но никогда никого не любила, кроме него».

Пока они сидели в машине, Джими плакал, а Леон сдерживался, думая, что боль уйдет, если он не проявит никаких эмоций. Когда Эл вернулся, он предложил каждому мальчику по глотку виски Seagram’s Seven из фляжки в его в кармане. Все трое Хендриксов сделали по большому глотку, и Эл отвез их домой.

Похороны проходили через четыре дня в протестантской церкви. На них присутствовали приехавшая из Ванкувера Нора и около двадцати друзей Люсиль. Похороны были назначены на два часа дня в воскресенье. Когда пришло время начинать, среди собравшихся были все, кроме Эла, Джими и Леона. Священник задержал службу, надеясь, что они просто опаздывают. «Если Эл не собирается приезжать, – думали родственники Люсиль, – то, по крайней мере, у него хватит совести привести мальчиков». Через два часа после запланированного времени церемония наконец началась. Мальчики так и не появились. «Мы ждали и ждали, – говорила Долорес, – но они не пришли».

В своей автобиографии Эл объяснил, что Джими хотел поехать на похороны, но у Эла не было машины, поэтому он дал Джими деньги и сказал: «Можешь сесть на автобус». Вместо этого Джими остался плакать в своей комнате. Леон вспоминал, что они оба хотели пойти, но отец не позволил.

Когда Дороти Хардинг встретила Эла в тот вечер, она дала ему подзатыльник. «Я ненавидела его за то, что он сделал, – вспоминала она. – Я сказала, что он будет жалеть об этом всю жизнь». Что важнее, Долорес указала Элу на то, что из-за его действий Джими и Леон тоже будут страдать всю жизнь. Эл бросил: «Ну, теперь-то в этом нет смысла, все кончено». Указывая на мальчиков, которые сидели в объятиях Дороти в соседней комнате, Долорес ответила: «Может быть, для тебя это так. Но для них ничего не кончено и никогда не будет».

Джими всегда был замкнутым, но после смерти Люсиль стал еще более отстраненным. В последующие годы он редко разговаривал с кем-либо, кроме самых близких друзей. «Он стал чрезвычайно чувствительным, – вспоминала Эбони Хардинг. – Ему было очень, очень грустно». Многие также замечали, что он стал равнодушным ко всему, как будто, пережив тяжелую утрату, почувствовал, что ничто вокруг не имеет значения. Эти эмоции переросли в черту характера, которую многие замечали в его взрослой жизни: вместо того чтобы планировать наперед, он проживал каждый день так, будто тот был последним. Он оставался мечтателем, но смиренно принимал неудачи в жизни, считая их неизбежными.

Смерть Люсиль навсегда изменила отношения Джими с Элом. Даже когда Джими не знал, где мать, она незримо присутствовала в его жизни и олицетворяла какую-то надежду на иную жизнь. Запрет отца присутствовать на похоронах нанес Джими глубокую рану. «Он так и не простил его за это», – сказал Леон. Джими редко говорил о смерти матери даже с самыми близкими друзьями. Кармен Гауди узнала о случившемся от одноклассницы, Джимми Уильямс – от Леона. В своих воспоминаниях Джими начал идеализировать умершую мать, и Люсиль все чаще становилась темой его стихов и первых песен, которые он начал писать той весной. Джими всегда интересовался научной фантастикой и космосом, но к этим мальчишеским увлечениям добавилось новое – ангелы. «Мама стала для него ангелом, – говорил Леон. – Он сказал мне, что был уверен, что она всюду следовала за нами».

Однажды ночью Долорес Холл услышала шум на своем крыльце. Она схватила фонарик и отправилась на разведку. Когда она осветила крыльцо, луч света выхватил круглое лицо Джими, он сидел на стуле в углу.

– Что ты делаешь здесь так поздно ночью, Бастер? – спросила она.

– Ничего, тетушка, – ответил он.

«Он как будто потерялся, – вспоминала Долорес много лет спустя. – Он был таким замкнутым в ту ночь. Я почти никогда не видела его таким».

Долорес попыталась подбодрить его.

– Может, зайдешь? – предложила она. – Я угощу тебя чем-нибудь вкусненьким.

– О, я просто смотрю на звезды, – ответил Джими. – Я зайду позже.

– Ты думаешь о маме? – спросила она.

– Как ты узнала? – удивился он. – Когда-нибудь я снова с ней встречусь, обязательно.

– Конечно встретишься, – ответила Долорес. – Мы все там встретимся.

Казалось, напряжение, так долго терзавшее Джими, на мгновение отступило и его черты смягчились. А потом, когда чары рассеялись, он снова заговорил как мальчик, который прочитал слишком много научно-фантастических комиксов и посмотрел слишком много серий «Флэша Гордона» в кинотеатре «Атлас».

– На днях я собираюсь астрально спроецировать себя в небеса, – похвастался он. – Я отправлюсь к звездам и луне. Хочу полетать и посмотреть, как там наверху. Хочу подняться на самый верх, – сказал он, глядя на тетю, – летя от звезды к звезде.

Глава 6
“Tall Cool One”
Сиэтл, Вашингтон
март 1958 – октябрь 1960

«Он так хорошо играл “Tall Cool One”,

будто был одним из The Fabulous Wailers».

Кармен Гуди

Весной 1958 года Джими и Эл покинули пансион и вместе с Корнеллом и Эрнестиной Бенсон переехали в дом с двумя спальнями в районе Бикон-Хилл. Леона снова отправили в патронажную семью, но в доме площадью менее пятисот квадратных футов (около 46,5 м². – Прим. пер.) по-прежнему ютились четыре человека – Эл, Джими, Корнелл и Эрнестина.

И все же для Джими этот переезд стал отдушиной. Хотя проживание на Бикон-Хилл отдалило его от Центрального района и друзей, он стал ближе к Хардингам. Кроме того, он вернулся к Эрнестине, которая готовила ему и окружала материнской заботой. И, конечно, не последнюю роль в его настроении сыграла коллекция блюзовых пластинок. Время от времени Эрнестина водила Джими в World of Music Боба Саммерайза, где позволяла ему выбрать пластинку. Легендарный магазин славился широким выбором пластинок с блюзом и R&B. В нем также можно было найти альбомы популярных белых исполнителей, но они хранились под прилавком. Саммеррайз вел радиошоу, в котором звучали последние новинки черной музыки, и Джими был его заядлым слушателем.

Той осенью Джими исполнилось пятнадцать, и его музыкальные вкусы начали созревать. Теперь, когда он приходил в гости к Пернеллу Александеру, мальчишки ставили пластинки Элмора Джеймса и пытались подыгрывать ему на гитарах. Через друга Пернелл раздобыл им билеты на концерт Литл Ричарда, который вернулся в мир рок-н-ролла. Они приехали спозаранку и смогли проскользнуть к местам у сцены. Во время концерта оба друга были настолько активны, что Ричард узнал их, когда друг Пернелла отвел их за кулисы после шоу. «Вы те мальчики, которые много танцевали!» – воскликнул он и похлопал их по спинам. На следующий день в школе Джими рассказал всему классу о своей встрече с Литл Ричардом, но мало кто поверил его удаче. Той осенью парни также увидели Билла Доггетта.

Джими никогда не брал уроков музыки, но учился у соседских детей. В первую очередь у Рэнди Бутча Снайпса. Бутч мог играть с гитарой за спиной, подражая Ти-Боуну Уокеру, и умел воспроизводить знаменитую походку Чака Берри. Много раз после обеда Джими сидел у ног Бутча, наблюдая за его игрой и пытаясь представить, что он может делать так же.

Оценки Джими продолжали ухудшаться, движения с гитарой стали единственным делом, в котором мальчик прогрессировал. Переезд означал перевод в новую среднюю школу – уже четвертую за три года. В табеле успеваемости Джими за девятый класс было три тройки и пять двоек. Единственной хорошей новостью было то, что он провалил всего один предмет – по иронии судьбы, это была музыка. Периодически он приносил свою гитару в школу, но, по-видимому, его игра не произвела особого впечатления на учителя музыки, поскольку тот посоветовал Джими подумать о других карьерных перспективах. Незачет по музыке был не оценкой его зарождавшегося таланта, а отражением той пропасти между его музыкальными интересами – блюзом, R&B, рок-н-роллом – и теорией, которую преподавали в школах в конце 50-х годов.

Неуспеваемость Джими отчасти была следствием плачевной посещаемости. Той весной он пропустил одиннадцать учебных дней и почти каждый день опаздывал. «Не могу сказать, было ли это из-за происходящего дома или же из-за отсутствия интереса к регламентированным занятиям, – говорил Джимми Уильямс. – Джими всегда был свободной духом натурой, и школа с ее рамками ему просто не подходила».

Оценки навлекли на мальчика величайший позор юности. Все дети, с которыми он рос в начальной школе Лещи, перешли в старшую школу, а Хендрикс остался в девятом классе на второй год. Он почти никому не рассказывал об этом и лгал, когда спрашивали, в какую старшую школу он будет ходить. Большинство знавших его взрослых называли Джими смышленым ребенком. На самом деле почти все его проблемы с учебой появились из-за того, что он не старался и пропускал занятия.

В тех частых случаях, когда Джими прогуливал школу, он походил на полицейского, совершавшего обход. Сначала он заглядывал к приемной семье Леона, затем заходил к Пернеллу, после навещал Джимми Уильямса и останавливался у Терри Джонсона. Он провожал Кармен домой после школы, даже когда сам пропускал занятия. Во время этих обходов он посещал дома многих музыкантов в надежде получить несколько советов по игре. «В то время парни были по-настоящему открытыми и могли запросто показать тебе риффы и поделиться своими приемами, – вспоминал барабанщик Лестер Экано. – Никто и подумать не мог, что на музыке можно будет заработать какие-то деньги, поэтому поделиться своими наработками с другими было скорее делом чести». Экано вспомнил, что любимыми гитаристами Джими в то время были Би Би Кинг и Чак Берри.

«Музыкальные» семьи были значимы не только для Джими, но и для многих начинающих музыкантов по соседству. Семья Льюисов – с сыном-клавишником Дэйвом Льюисом и отцом Дэйвом Льюисом – старшим – вдохновила многих. «В их подвале стояло пианино, и дверь всегда была открыта, – вспоминал Джимми Огилви. – Старший Дэйв умел играть на гитаре, и он всегда поощрял новичков. Он научил Рэя Чарльза и Куинси Джонса нескольким приемам». Семья Льюисов создала среду, в которой детям говорили, что творить – это здорово. Семья Холденов, с сыновьями Роном и Дейвом и отцом Оскаром, также давала такие уроки интересующимся. Во многом эта неформальная школа ритм-н-блюза, преподаваемого в подвалах и на задних крыльцах центрального Сиэтла, заменила Джими высшее образование.

Той осенью Джими исполнилось шестнадцать, и музыка стала важной частью его жизни. Он стал мастерски играть на своей акустической гитаре и больше всего хотел приобрести электронную модель. «Он был очарован электроникой, – вспоминал Леон. – Он переделал стереосистему и пытался превратить свою гитару в электро». Эрнестина Бенсон, видя, как растет интерес Джими к музыке, уговаривала Эла купить мальчику подходящий инструмент.

Учеба в школе по-прежнему оставалась проблемой. Даже после пересдачи прошлогодних предметов дела Джими шли плохо. Когда в декабре они с Элом снова переехали на несколько месяцев к Грейс и Фрэнку Хэтчерам, ему пришлось еще раз перевестись в среднюю школу Вашингтона. В весеннем семестре Джими снова провалился – на этот раз в математике, английском и черчении. Еще раз оставлять его на второй год было нельзя, поэтому его приняли в старшую школу, веря, что новая обстановка улучшит его оценки.

Отец и сын прожили у Хэтчеров недолго – последним быстро надоели проблемы Эла. «Эл был таким непоследовательным: пил, играл в азартные игры и возвращался домой когда заблагорассудится», – вспоминал Фрэнк Хэтчер. В апреле 1959 года Хендриксы снова переехали, на этот раз в район Фёрст-Хилл. Здание настолько кишело крысами, что Эл никогда не включал газовую плиту и не пользовался кухней. Дальше по улице работали проститутки. Дом находился напротив центра содержания под стражей несовершеннолетних, так что, возможно, это служило Джими напоминанием о том, чем все может закончиться.

Несмотря на ужасные условия жизни, именно в этой квартире исполнилась самая заветная мечта Джими: он получил свою первую электрогитару. Постоянно осаждаемый требованиями Эрнестины «купить мальчику гитару», Эл в конце концов сдался и приобрел ее в рассрочку в Myer’s Music. Там же он купил себе саксофон. Какое-то время оба Хендрикса устраивали джем-сейшены друг с другом. Но когда пришло время совершить следующий платеж, Эл вернул саксофон.

Электрогитарой Джими был белый Supro Ozark. Инструмент предназначался для правшей, но Джими сразу же перенастроил его под левую руку, но это все равно означало, что управление гитарой было обратным, и затрудняло ее освоение. Джими немедленно позвонил Кармен Гауди.

– У меня появилась гитара! – крикнул он в трубку.

– У тебя же уже есть гитара, – не поняла она.

– Нет, я имею в виду, настоящая гитара! – воскликнул он.

Он помчался к ее дому. Когда они шли к парку Мини, Джими буквально прыгал от радости с гитарой в руках. «Мы были настолько бедными детьми, что ничего не получали на Рождество, – рассказывала Кармен, – так что это было все равно что получить разом пять рождественских подарков. Видя его, вы не могли не порадоваться вместе с ним. Думаю, это был самый счастливый день в его жизни».

В парке Джими возился с гитарой и пробовал сыграть несколько приемов, которые выучил на акустике. После бесчисленных часов игры на воздушной гитаре его движения были настолько отточены, что он выглядел как профессиональный музыкант, даже несмотря на то, что его навыки были сырыми.

– Я буду твоей первой поклонницей, – объявила Кармен.

– Ты правда думаешь, что у меня будут поклонники? – спросил Джими. Она уверила его, что так и будет.

В отношениях они уже перешли к поцелуям, но оба еще осваивали это ремесло. Целуя Кармен, Джими обычно объяснял, что это был за поцелуй. «Это французский поцелуй, когда язык проникает в рот», – говорил он. Она вспоминала, что его поцелуи «были самыми сочными». В тот день в парке Кармен была расстроена тем, что Джими больше интересовала гитара, чем поцелуи. Конечно, это добавляло ему привлекательности в ее глазах. Это преимущество Джими со временем превратил в отточенное искусство.

Гитара стала смыслом его жизни. Джими поставил перед собой новую цель – найти группу. В течение следующих месяцев он играл практически со всеми соседями, у которых были музыкальные инструменты. В основном это были неформальные джем-сейшены, Джими играл тихо, поскольку еще не обзавелся усилителем. Если ему везло и кто-нибудь из старших музыкантов разрешал подключиться к своему оборудованию, он начинал бешено бить по струнам. Иногда ему удавалось пользоваться усилителем в школьном клубе. У него не было чехла для гитары, поэтому он носил ее либо в руках, либо в мешке из химчистки, что делало его больше похожим на бродягу, чем на виртуозного гитариста. Неся свою гитару в мешке, он напоминал главного героя “Johnny B. Goode” Чака Берри.

В то время Джими знал всего несколько риффов и ни одной композиции целиком. Кармен Гауди вспоминала, что первой песней, которую он научился играть от начала до конца, была “Tall Cool One” The Fabulous Wailers, возникшая под влиянием R&B гаражной рок-группы из Такомы, штат Вашингтон. На местном уровне они были известны тем, что были первой группой, сделавшей улучшенную аранжировку “Louie, Louie”.

Изначально Джими тянуло к поп-песням, популярным в то время. Он часто играл с Джимми Уильямсом, Уильямс пел, а Джими аккомпанировал ему грубоватыми аккордами на гитаре. «Мы играли то же, что и все, – вспоминал Уильямс. – В нашем репертуаре было много песен Фрэнка Синатры и Дина Мартина. Джими трудился над тем, чтобы подобрать ритм этих песен. Еще он обожал Дуэйна Эдди». Эдди, специализировавшийся на жизнерадостном рокабилли, стал первым настоящим кумиром Джими. Хендрикс быстро освоил “Forty Miles of Bad Road”, “Peter Gunn” и “Because They’re Young”. Джимми Уильямс прозвал его живым музыкальным автоматом за то, что он как будто схватывал песни на лету, разучивая по одной новой композиции в день. Когда он доходил до длинного соло, то играл его с невероятной экспрессией, не всегда уместной даже для песен Дуэйна Эдди. Тем не менее рок-н-ролл был лишь одним из многих увлечений Джими. Уильямс вспоминал, что любимой песней Хендрикса тем летом была песня Дина Мартина “Memories Are Made of This”.

9 сентября 1959 года Джими пошел в десятый класс старшей школы Гарфилд. Несмотря на то что он начал учиться на год позже сверстников, переход в старшие классы был для него важным событием. Гарфилд-Хай, расположенная в самом сердце Центрального района, была самой мультикультурной старшей школой Сиэтла и одной из лучших в городе. 50 % учеников были белыми, 20 % азиатами и 30 % темнокожими. Количество студентов тоже впечатляло: в год, когда Джими пошел в десятый класс, в школе училось 1688 подростков.

За первый семестр в Гарфилд-Хай Джими двадцать раз опаздывал на занятия, а его оценки практически не улучшились. Он настолько не проявлял интереса к учебе, что один из учителей написал о нем в характеристике «не ученик, а случайный зевака». Он ходил в школу в первую очередь потому, что в ней он мог общаться с Джимми, Пернеллом и другими друзьями из округи. Темой большинства их разговоров на задних партах была музыка. В столовой стоял музыкальный автомат, которым могли пользоваться ученики. Группы формировались как грибы после дождя, и из каждого угла доносились разговоры об их создании. Состав большинства групп был непостоянным, участники менялись в зависимости от того, кто был свободен в тот или иной вечер. Сидя на задних рядах на социологии, ученики обсуждали, кто будет басистом, и составляли список песен.

Первый концерт Джими состоялся в подвале синагоги Temple De Hirsch Sinai в Сиэтле, он играл с группой старшеклассников. Это выступление было его прослушиванием на роль гитариста тогда еще безымянной группы. «Во время первого сета Джими играл в своем стиле, – вспоминала Кармен Гауди. – Он бил по струнам с бешеной экспрессией, а когда все взгляды приковались к нему, стал играть еще более страстно». После перерыва группа вернулась на сцену без Джими. Гауди начала беспокоиться, что ему стало плохо: Джими так нервничал перед шоу, что она боялась, что его стошнит. Она обнаружила его в переулке за зданием. Джими выглядел настолько подавленным, будто был готов расплакаться в любой момент. Его выгнали после первого сета – выгнали из его первой группы в первый вечер его профессиональной карьеры. Вместо того чтобы пойти домой, он целый час просидел в переулке, горюя о крахе своей зарождающейся карьеры. Кармен осторожно намекнула ему на то, что, возможно, он мог бы играть чуть более традиционно, с меньшей экспрессией. Услышав это от своей девушки, Джими обиделся. «Это не в моем стиле, – насупился он. – Я так не играю». Главным беспокойством Кармен было трудоустройство Джими.

Вскоре после этого случая их отношения начали угасать, однако это произошло не из-за их разногласий. Кармен стали приглашать на свидания другие парни, и она не смогла перед ними устоять. «Мне действительно нравился Джими, – вспоминала она, – но у парней постарше были деньги и машины, чтобы возить меня куда захочется». Во время свиданий Кармен и Джими почти всегда гуляли в парке. Они часто проходили мимо драйв-ин-ресторана, наблюдая, как другие парочки потягивают кока-колу, тесно прижавшись друг к другу на переднем сиденье автомобиля. «Парни постарше могли купить мне гамбургер, а у Джими не было ни машины, ни денег, чтобы устроить настоящее свидание». Они продолжали дружить на протяжении всей старшей школы, но его «сочные» поцелуи остались лишь воспоминанием.

Первой полноценной группой Джими стали The Velvetones, созданные пианистом Робертом Грином и саксофонистом Лютером Раббом. «Мы были просто кучкой подростков, – рассказывал Лютер. – Наш состав постоянно менялся, но в нем всегда были четыре гитариста, два пианиста, пара валторнистов и барабанщик. Мы выступали в эпоху «ревю», когда каждое выступление сопровождалось танцами. Нам приходилось наряжаться и приклеивать блестки на брюки, чтобы они сияли».

The Velvetones не придерживались единого стиля. «Большинство наших песен были написаны для гитары и фортепиано, в них смешивались джаз, блюз и R&B», – вспоминал Пернелл Александер, гитарист группы. В типичном сет-листе Velvetones за джазовой классикой вроде “After Hours” следовали “Rebel Rouser” и “Peter Gunn” Дуэйна Эдди. Одним из фирменных номеров группы была инструментальная композиция Билла Доггетта “Honky Tonk”. «Эти песни стали стандартным репертуаром Джими», – отмечал Терри Джонсон. Поначалу Джими не был лучшим гитаристом в группе, но с каждым днем его навыки улучшались. От природы он был одарен очень длинными пальцами, которые позволяли ему захватывать разные ноты на грифе и дотягиваться до самых высоких, недоступных другим гитаристам. Этой способностью он пользовался на полную, активно добавляя в лады дополнительные ноты. Поскольку он был начинающим музыкантом, иногда результаты таких экспериментов резали слух, но неизменно привлекали внимание толпы. Во всяком случае, его игра бросалась в глаза.

Вскоре The Velvetones получили право еженедельно выступать в Birdland, легендарном клубе на пересечении Мэдисон-стрит и Двадцать второй улицы. Став приглашенным музыкантом, Джими начал зарабатывать по два доллара за выступление. Но главным преимуществом нового положения было то, что теперь он мог свободно посещать клуб и бесплатно слушать концерты других групп. Во время одного из таких визитов Джими убедил Дэйва Льюиса дать ему выступать с соло, пока Льюис с его группой бывали на перерывах. Эти десятиминутки славы позволяли Джими репетировать перед толпой и тестировать некоторые приемы в среде, в которой эксперименты не возбранялись. Как позже рассказывал Льюис, Джими часто удавалось шокировать взрослую искушенную аудиторию: «Он играл свою бешеную музыку, но люди не танцевали, а просто таращились на него».

По пятницам The Velvetones регулярно давали концерты в досуговом центре Neighborhood House в районе Йеслер Террас. Выступления в комнате отдыха благотворительного проекта едва ли можно было назвать гламурными, кроме того, за них не платили, но они дали Джими и его товарищам шанс активно экспериментировать. «Эти вечера напоминали сокс-хоп, – вспоминал местный музыкант Джон Хорн. – Действительно, некоторые приходили на них танцевать, но в основном слушателями были те, кто хотел стать музыкантами. Джими с группой играли R&B и немного блюз. Уже тогда за Джими было интересно наблюдать во время выступлений – того, как он переворачивал гитару и играл правой рукой, было достаточно, чтобы вы были им очарованы».