Комната, полная зеркал. Биография Джими Хендрикса

Глава 4
Черный рыцарь
Сиэтл, Вашингтон
июль 1952 – март 1955

«Сэр Говейн: Который рыцарь?

Принц Вэлиант: Черный Рыцарь. Кто он, сэр?

Сэр Говейн: Призрак».

Из фильма «Принц Вэлиант»

В День благодарения 1952 года Джими Хендриксу исполнилось десять лет. Хотя его родители официально были в разводе, они снова решили на время съехаться. Люсиль в тот момент была на шестом месяце беременности. Позже Эл, как обычно, отрицал отцовство. Малыша, родившегося 14 февраля 1953 года, назвали Альфред Хендрикс. Он был четвертым ребенком Эла и Люсиль с отклонениями в развитии, и его сразу же отдали на усыновление.

Во время беременности Люсиль жила с Элом, но вскоре после рождения сына она вновь съехала. «Когда мама возвращалась домой, по утрам нас будил запах жареного бекона и панкейков, – вспоминал Леон. – Мы вскакивали с криком: «Мама дома!» Но вечером родители пили и ругались, и мама уходила». В то время Люсиль оставалась у своей матери Клариссы, та жила неподалеку от пивоварни Рейнир. Леон и Джими тайком ходили к ней повидаться, и вскоре запахи пивоварни стали ассоциироваться у них с матерью. «Каждый раз, когда чувствую аромат хмеля, думаю о маме», – говорил Леон.

Хотя их финансовое положение было бедственным, как и у большинства детей из разведенных семей, мальчики манипулировали родителями в своих интересах. «В качестве наказания папа отправлял нас жить к матери, поэтому мы специально стали плохо себя вести», – рассказывал Леон. Наказанием Эла был ремень, или «порка», как он говорил. Когда эта мера не давала желаемых результатов, Эл отправлял детей к Люсиль. «Папа собирал наши маленькие сумки, клал в них зубные щетки и вещи, – вспоминал Леон. – Иногда мне кажется, что ему просто хотелось ненадолго избавиться от нас. Он вкалывал как проклятый. Он наказывал нас, грозя, что мы проведем выходные у мамы, но именно этого нам и хотелось». Много раз эти добровольные ссылки срывались: во время передачи детей Люсиль и Эл начинали ссориться, отец яростно хлопал дверью и забирал мальчиков домой. Чувствуя себя обманутыми, дети тайком пробирались к матери, за что Эл их наказывал. Он редко применял силу, когда был в трезвом состоянии. «Иногда отец так сильно напивался, – рассказывал Леон, – что забывал, за что именно нас бил». Когда Джими подрос, он начал сопротивляться этим поркам: мальчик хватал ремень и держал его, чтобы Эл не мог ударить. Чаще всего все эти попытки были тщетными. «Отец был сильным, – говорил Леон. – Одной рукой он держал нас, а другой бил».

В то время Эл работал во вторую смену на электростанции Сиэтла. Так как он воспитывал детей в одиночку, присматривать за ними после школы было некому, и часто во время смены ему звонили обеспокоенные соседи. Джими попадал в неприятности чаще, чем Леон, но большинство их проступков были несерьезными. «Соседи начали следить за нами, – вспоминал Леон, – он знали, что нас может забрать соцзащита». Работники отдела социальной защиты ездили на зеленых машинах, и Леон и Джими научились следить за этими автомобилями и убегать, как только они появлялись на горизонте. Мальчики старались не прогуливать школу, чтобы избежать лишнего внимания со стороны властей. «Они были неплохими детьми, – вспоминал сосед Мелвин Хардинг, – просто слегка дикими и потерянными».

Эл писал в своей автобиографии, что временами отдавал свою порцию мальчикам, чтобы прокормить их, но даже так еды не хватало. В доме было ужасно грязно, потому что Эл не успевал (или не хотел) убираться и стирать, он считал это женской работой. На короткое время у Эла появилась девушка, но она ушла после того, как поняла, что ее используют в качестве домработницы. Обычно к обеду Леон и Джими оказывались у соседей. «Мы с Джими настолько недоедали, что обычно воровали в продуктовом магазине. Джими поступал по-умному: открывал пакет с хлебом, доставал два ломтика и возвращал буханку на место. Затем он прокрадывался в мясной отдел и воровал упаковку ветчины, чтобы сделать сэндвич», – рассказывал Леон.

Весной 1953 года Эл устроился чернорабочим в городской департамент строительства, и состояние семьи улучшилось. Благодаря стабильному доходу он заплатил депозит в десять долларов и приобрел небольшой дом с двумя спальнями по адресу: 2603, Саут-Вашингтон-стрит. Семья вернулась в Центральный район и теперь жила всего в нескольких кварталах от Джексон-стрит. После переезда у Джими и Леона появился первый собственный дом с задним двором.

Территория размером в скромные девятьсот квадратных футов (около 84 м². – Прим. пер.) казалась мальчикам настоящим дворцом. Джими и Леон делили спальню, и вскоре после того, как они въехали, к ним присоединились племянница Эла Грейс Хэтчер и ее муж Фрэнк. «Эл попросил нас переехать к нему, чтобы приглядеть за детьми, – вспоминал Фрэнк. – Он просто был не в состоянии делать это самостоятельно. Он много пил, играл в азартные игры и часто даже не ночевал дома». На какое-то время Хэтчеры фактически заменили мальчикам родителей. Грейс стала одной из многочисленных материнских фигур в жизни братьев. Люсиль же навещала сыновей лишь изредка. Она кочевала из отеля в отель и заходила в гости несколько раз в месяц, но больше не присутствовала в жизни детей на постоянной основе.

В конце апреля Джими сменил место учебы. Теперь он посещал Лещи, самую интернациональную начальную школу в городе. В ней он познакомился с Терри Джонсоном, Пернеллом Александером и Джимми Уильямсом, которые стали его самыми близкими друзьями детства. «Мы как будто были отдельной семьей», – вспоминал Пернелл. Его воспитывала бабушка, миссис Мэй Джонс, которой было суждено сыграть важную роль в жизни всех мальчиков. «Каждый день мы завтракали в их доме перед занятиями, – вспоминал Джимми Уильямс. – Миссис Джонс любила нас с Джими до потери сознания».

Терри Джонсон вырос в набожной и дружной семье. Иногда Джими посещал с Джонсонами методистскую церковь Грейс, где впервые познакомился с госпелами. «Джими несколько раз приходил со мной, – вспоминал Терри. – Думаю, до этого он почти не ходил в церковь». Именно в то время завороженный пением хора Джими осознал силу живой музыки.

Его ближайшим другом был Джимми Уильямс, в семье которого было тринадцать детей. Джимми и Джими стали неразлучны, возможно потому, что оба были интровертами. Чтобы избежать путаницы в созвучных именах, они использовали прозвища: Джими называли Генри (сокращенно от «Хендрикс») или Бастером; Терри Джонсона – Террикинсом; а Джимми Уильямса – Картофельными Чипсами, в честь его любимого снека. Имя Пернелла настолько отличалось от их собственных, что ему прозвище не требовалось.

Во время летних каникул друзья купались в озере Вашингтон и ходили на дешевые утренние сеансы в кинотеатр «Атлас». Там Джими влюбился в киносериал «Флэш Гордон» и особенно в фильм «Принц Вэлиант», злодея в котором звали Черный Рыцарь. Джими и Леон часами фехтовали на метлах, изображая рыцарский поединок, они каждый раз спорили, кому достанется роль подлого Черного Рыцаря. Когда в семье появилась собака, ей дали кличку Принц в честь Принца Вэлианта.

Та же метла, что была оружием во время рыцарских турниров, превращалась в воображаемую гитару. Хотя раньше Джими не проявлял особого интереса к музыке, в 1953 году он начал следить за чартами и подыгрывать песням с радио, «играя» на метле, словно на гитаре. «Мы слушали “Хит-парад топ-10”», – вспоминал Джимми Уильямс. Им нравились популярные крунеры: Фрэнк Синатра, Нэт Кинг Коул и Перри Комо. Любимым музыкантом Джими в то время был Дин Мартин.

Почти каждый день после школы Джими слушал радио Эла и делал вид, что подыгрывает на метле. Эл, считавший, что метлу стоит использовать только по назначению, был не в восторге от этой затеи. «Джими дурачился, играя на метле, – вспоминал Леон. – Тут заходил отец, и Джими делал вид, что подметает. Отец выходил из себя, когда замечал солому на кровати».

Братья проводили лето, собирая бобы и клубнику на полях в двадцати милях (около 32 км. – Прим. пер.) к югу от Сиэтла. Работа предполагала ранний подъем, нужно было успевать на автобус до фермы. Эл будил их в 4 утра, и они шли в пекарню Wonder Bread, где работник, знакомый с Джими, угощал их вчерашними пончиками. Затем они добирались до промышленного района Сиэтла и садились на автобус. Оплата зависела от количества собранного урожая, поэтому они работали до тех пор, пока не зарабатывали себе на обед или не объедались клубникой. Время от времени они купались в реке Грин-Ривер, и однажды Леон чуть не утонул, его спас брат. «Я упал в канал, а Джими нырнул следом и вытащил меня», – рассказывал Леон. Много раз, возвращаясь ночью с полей, парни ели бургеры с кониной, которые стоили по десять центов. «Покупка гамбургеров была самым ярким событием за день. Потом мы шли домой и ждали папу, но он не всегда приходил».

Через год Грейс и Фрэнк были сыты по горло поведением Эла. Когда они съезжались, Эл обещал время от времени брать на себя готовку, но вскоре Хэтчеры обнаружили, что к своим обязанностям он относится недобросовестно. «Он просто подавал рис, бобы и сосиски, – рассказывал Фрэнк Хэтчер. – А мясо покупал самое дешевое». Устав от этого, Хэтчеры съехали, и мальчики снова остались наедине с отцом. Эл не доверял сыновьям ключи. Поэтому, чтобы попасть домой, Джими или одному из его друзей приходилось искать бар, в котором сидел отец, и забирать ключи лично. «Он постоянно ходил примерно в пять баров, – вспоминал Пернелл Александер. – Нужно было только выяснить, в каком из них он был в тот момент». Эл часто предпочитал Shady Spot Tavern на Двадцать третьей авеню и Mt. Baker Tavern на пересечении Двадцать пятой авеню и Джексон-стрит. Джими было достаточно заглянуть в окно, чтобы увидеть, сидит ли там отец. Много раз Джими и Леон отказывались от поисков Эла и ночевали у друзей.

Тем временем игра в кошки-мышки с департаментом соцзащиты продолжалась. К 1954 году из-за неоднократных жалоб соседей социальный работник начал наведываться к Хендриксам каждую неделю. Долорес Холл и Дороти Хардинг стали регулярно убираться в доме семейства и проверять, есть ли у детей чистая одежда, так что угроза временно миновала. Долорес вспоминала, как однажды вечером зашла в гости и обнаружила, что Эла нет дома, а мальчики пытаются приготовить себе ужин: «Джими жарил яичницу. Когда он увидел меня, то расплылся в широкой улыбке и заявил: “Я готовлю ужин!”» Многие обязанности по дому и забота о брате легли на плечи Джими, которому тогда не было и двенадцати лет. «Джими был защитником Леона, – вспоминал Пернелл. – Он делал все, что было в его силах, чтобы окружить брата заботой».

В конце концов социальные работники застали Эла врасплох, и никакие попытки тетушек навести порядок в доме не смогли скрыть его халатность по отношению к сыновьям. Элу дали выбор: или его детей отправляют на патронажное воспитание в приемную семью, или отдают на усыновление. Хотя мальчики существовали в суровых условиях, они не знали лучшей жизни и умоляли отца не бросать их. Эл принял решение, которое должно было все поменять: он заявил, что Джими уже взрослый и меньше нуждается опеке, поэтому остается с отцом. Леона, любимца Эла, согласно плану, следовало отправить в патронажную семью. Социальный работник согласился, но сказал, что младший сын должен уехать в тот же день. «Не забирайте его прямо сейчас, – взмолился Эл. – Завтра я сам отвезу его в новый дом». Это был один из немногих моментов, когда мальчики видели слезы отца. Социальный работник сжалился, и Леону дали отсрочку на день.

В ту ночь, которая, как они думали, должна была стать последней для троицы, Эл был необычайно ласков. Обычно высшим проявлением любви от него, на которое могли рассчитывать мальчики, было похлопывание по спине или рукопожатие. Больше всего им нравилось, когда Эл мягко тер их головы своими костяшками. От многолетнего физического труда пальцы Эла стали мозолистыми и грубыми, и, возможно, он думал, что костяшки приятнее его грубой ладони. Это был довольно странный способ выразить любовь, но Джими и Леон научились принимать эти краткие моменты единения и нежности. После ухода социального работника Эл провел большую часть ночи гладя детей костяшками по головам. Он будто бы верил, что прикосновения его грубых искалеченных рук были бальзамом от всей той боли, через которую прошли его сыновья, и от той, что ждала их впереди.

Весь следующий день братья были подавленны, однако перемена в их жизни оказалась гораздо менее драматичной, чем они ожидали. Приемная семья Леона жила всего в шести кварталах от их дома, поэтому они с Джими продолжили видеться каждый день. «Я либо шел к отцу играть с Джими, – вспоминал Леон, – либо Джими приходил ко мне. Мы никогда по-настоящему не расставались». Это подтверждает и Артур Уиллер, приемный отец Леона: «Джими проводил здесь все время. Он часто ужинал вместе с нами».

У Артура и Юрвилл Уиллер было шестеро собственных отпрысков, но они охотно открывали двери своего дома для нуждающихся, иногда беря под опеку до десяти детей. Они были набожными людьми и жили по учению Господа, обращаясь со всеми своими детьми, включая приемных, как с равными. Джими стал их неофициальным приемным ребенком. «Джими бывал в нашем доме чаще, чем у своего отца, – вспоминал Дуг Уиллер, один из сыновей семьи. – Много раз он оставался на ночь, чтобы позавтракать перед школой, иначе ему, возможно, пришлось бы остаться голодным». Джими и Леона поражало то, что на кухне Уиллеров всегда была еда, а на столе стояла ваза с фруктами. Джими часто вздыхал: «Хотел бы я жить здесь». По сути, именно это он и делал.

Несмотря на беспокойную жизнь, Джими стабильно посещал начальную школу Лещи. Он не показывал выдающихся результатов, но учился сносно и подавал надежды в искусстве. Он заполнял свой блокнот бесчисленными мальчишескими рисунками: летающими тарелками и гоночными болидами. Его так увлекло рисование автомобилей, что он отправил несколько эскизов новых моделей в Ford Motor Company. По настоянию Эла той осенью Джими записался в юношескую футбольную команду. Его тренером был Бут Гарднер, который несколько десятков лет спустя стал губернатором Вашингтона. «Он не был спортсменом, – вспоминал Гарднер. – Он был недостаточно хорош, чтобы начать карьеру». Также недолгое время Джими был членом 16-го отряда бойскаутов.

В 1955 году в интересе двенадцатилетнего Джими к музыке происходит еще один скачок. Это случилось после того, как он увидел Джимми Уильямса, исполняющего «Wanted» Перри Комо на школьном шоу талантов. «В тот день аплодисменты были громкими, – вспоминал Уильямс. – После шоу Джими подошел ко мне и сказал: “Вау, ты станешь звездой. Ты ведь будешь по-прежнему дружить со мной, когда станешь знаменитым?”. Во время этого выступления Джими – возможно, впервые в своей жизни – осознал силу сцены, которая способна превратить даже застенчивого мальчика вроде Джимми Уильямса в звезду. Этот урок Хендрикс запомнил надолго.

В Центральном районе Сиэтла есть множество семей, которые утверждают, что Джими регулярно ужинал и ночевал у них. В то время Джими почти не бывал в доме отца и из практических соображений жил за счет доброты других членов афроамериканского сообщества. Вклад Уиллеров и подобных им семей в благополучие Джими нельзя недооценивать, они в буквальном смысле помогли ему выжить.

Ни одна семья в те годы не сделала для Джими Хендрикса больше, чем Хардинги. Тетушка Дурти помогала Люсиль во время родов, меняла ему подгузники, когда он был младенцем, и постоянно заботилась о его благополучии. Джими называл Дороти тетей, но она была для него матерью в большей степени, чем любая другая женщина в его жизни, включая биологическую мать. Когда тетя Дурти долгое время не видела Джими, она разыскивала Эла и отчитывала его. Это происходило регулярно. Дороти была единственной женщиной, к критике которой Эл прислушивался.

Хардинг была матерью-одиночкой и работала на двух работах, чтобы обеспечить своих девятерых детей. В 1955 году она отрабатывала дневную смену клепальщицей в Boeing, а затем спешила домой, чтобы накормить детей, прежде чем отправиться на свою вторую работу в качестве домашней прислуги в богатой белой семье. У Хардингов была квартира с тремя спальнями в Рейнир Виста, и в течение двадцати пяти лет, что они там жили, Дороти спала на диване в гостиной, отдав спальни детям. Несмотря на все трудности, дети Дороти всегда были сыты и опрятны и каждое воскресенье посещали службу в католической церкви Святого Эдварда. Джими часто сопровождал их и, казалось, наслаждался этим ритуалом, потому что чувствовал себя частью настоящей семьи.

Мальчишки из семьи Хардингов стали защитниками Джими. «Из-за нас его никто не трогал, – вспоминал Мелвин Хардинг. – Он не был бойцом. Он был спокойным мальчиком, у него в арсенале была только улыбка, способная растопить сердце любого». Джими был замкнутым и всегда выглядел немного печальным. «Он был невероятно чувствительным, – отмечала Эбони Хардинг. – Он никогда не говорил, что скучал по маме или папе, но было видно, что он скучал. Джими много плакал».

В один из вечеров у Хардингов Джими произнес настолько пророческие слова, что все Хардинги, рассказывающие эту историю, верят в ее сверхъестественность. «Он сказал мне, – вспоминала Дороти Хардинг, – «Я уеду отсюда, далеко-далеко. Я стану богатым и знаменитым, и все будут мне завидовать». Он собирался покинуть страну и никогда не возвращаться. Я сказала ему, что он не может оставить меня здесь. Он ответил: “Нет, тетя Дурти, я возьму тебя с собой”. Все дети Хардинг рассмеялись над пафосом этой речи.

Еще одно пророчество прозвучало в сказках на ночь, которые дети рассказывали друг другу. Хотя Джими боготворил братьев Хардинг, большее влияние на его карьеру оказала Ширли. Она укладывала младших братьев и сестер спать: укрывала всех поудобнее, приглушала свет и садилась в коридоре между спальнями. Так начиналось ежевечернее представление: девушка рассказывала истории, или байки, как их называл Джими. Он обожал их, для него они были волшебным эликсиром.

В сказках на ночь всегда фигурировали три персонажа: Бонита, Одри и Рой. Их личности менялись каждую ночь, но имена оставались неизменны. «Ее истории были похожи на басни Эзопа, – вспоминала Эбони Хардинг. – В них всегда была мораль». Если кто-то делал что-то особенно доброе в тот день, Ширли рассказывала историю так, чтобы все понимали, что она об этом человеке. А если кто-то допускал оплошность, ребенок узнавал себя в образе Бониты, Одри или Роя и получал объяснение своей ошибки. Джими часто становился прообразом Роя. Уборка в доме Хардингов была нескончаемой рутиной, и Джими так часто брался за подметание кухни, что выделялся на общем фоне, став в рассказах «Роем, мальчиком-подметальщиком». В сказках Ширли Рой, Бонита и Одри переживали множество успехов и неудач, но ни одна из историй не принесла детям и Джими большей радости, чем сказка о том, как Рой прославился игрой на гитаре. «Рой стал богатым и знаменитым благодаря своей гитаре-метле, – рассказывала Ширли. – Люди приезжали отовсюду, чтобы послушать, как он играет. Он стал настолько богат, что разъезжал на длинном черном «кадиллаке». Он всегда был счастлив. У него было много денег, но он все равно убирался на кухне, подметал пол и мыл посуду». Здесь в сказке проскальзывала мораль: даже богатые и знаменитые мальчики должны не забывать подметать пол. «Рой был богат и знаменит, и у него был свой «кадиллак», – продолжала она, – он мог бы отправиться в любую точку мира. Но Рой был не таким мальчиком – он путешествовал по свету и всегда возвращался домой. Он приезжал в Рейнир Виста и сигналил, а дети сбегались и дарили ему свою любовь». Слушая сказку, Джими был уверен, что видит собственное далекое будущее, словно это сладкий сон.

Глава 5
Джонни Гитара
Сиэтл, Вашингтон
март 1955 – март 1958

«Герой: Меня зовут Джонни. Джонни Гитара.

Первый Плохой Парень: Это не имя.

Второй Плохой Парень: Орел – и я убью тебя; решка – и ты нам сыграешь».

Из фильма «Джонни-гитара»

Весной 1955 года Джими Хендрикс сфотографировался вместе со своим шестым классом начальной школы Лещи. Этот снимок сорока шести детей мог бы стать открыткой для Организации Объединенных Наций: в его классе одинаковое количество афроамериканцев, представителей европеоидной расы и американцев азиатского происхождения. «Это были идиллические место и время, – вспоминал Джимми Уильямс. – Как будто раса не имела значения. Мы чувствовали себя частью одного великого целого». Выражение лица Джими на фотографии говорит о том, что его забавляло, как все эти взрослые заставляли детей стоять смирно. Той весной Джими окончил Лещи на «удовлетворительно» и перешел в среднюю школу.

В его семье, впрочем, дела шли далеко не удовлетворительно. 30 марта 1955 года на слушании в здании суда округа Кинг – там же, где Эл и Люсиль когда-то поженились, – пара отказалась от своих родительских прав на Джо, Кэти, Памелу и Альфреда. Заседание было формальностью, поскольку дети уже давно воспитывались в приемных семьях, но тем не менее, подписывая постановление суда, Эл и Люсиль навсегда отказывались от «любых прав и интересов в отношении детей». Долорес Холл рассказала, что Люсиль была «морально уничтожена», когда признавала в суде свою материнскую несостоятельность. Это слушание также важно в свете последующих заявлений Эла Хендрикса о том, что он не был родителем этих детей: в суде он признал себя отцом всех четверых.

Слушание проходило в то время, когда ситуация в доме Джими пробила очередное дно. Эл потерял работу и задержал выплаты по ипотеке. Условия ухудшились настолько, что даже усилиями тетушек не получалось побороть грязь и запущенность их жилища. Зашедший к ним как-то тренер Бут Гарднер застал Джими одиноко сидящим в темноте. «Электричество отключили из-за долгов», – вспоминал он.

Беспризорный Джими бродил по окрестностям в любое время дня и ночи. Вскоре его знали почти все жители Центрального района, как знают бездомную собаку, бесцельно ходящую от дома к дому. И все же в блужданиях Джими проскальзывало детское любопытство. Прислушиваясь к звукам репетиций, он вскоре познакомился со всеми музыкантами в округе – он просто стучал в дверь, когда слышал, что в доме играет музыка. «Мой брат играл на клавишах, – вспоминал Сэмми Дрейн. – Однажды Джими услышал это и просто зашел в гости».

И все же странствующий образ жизни подростка был чреват определенными опасностями. Однажды Джими гулял в лесу с группой детей. Один из их соседей, мальчик с отклонениями в развитии, все время отставал от компании. Джими и остальные окликали его, чтобы он поторопился. После того как парень пропал из виду, ребята пошли обратно по его следам. Когда они обнаружили мальчика, то спугнули взрослого мужчину, который собирался его изнасиловать. Десять лет спустя Джими рассказал своей девушке, что сам в юности стал жертвой сексуального насилия. Он не вдавался в подробности, но сказал, что преступником был человек в форме. Этот случай сильно на него повлиял.

Тем летом департамент соцзащиты снова пригрозил судебным заседанием о передаче Джими в патронажную семью. В качестве компромисса отец разрешил Джими переехать к дяде Фрэнку – родному брату Эла, тот жил неподалеку. В доме дяди Джими познакомился с женщиной, которая стала для него очередной материнской фигурой, это была Перл, жена Фрэнка. Она командовала семьей, как сержант по строевой подготовке, но также окружала домочадцев любовью и готовила им домашнее яблочное варенье. «Мама объяснила мне, что Джими нужно было где-то остановиться, потому что Эл больше не мог о нем заботиться», – вспоминала Диана Хендрикс. Фрэнк работал в Boeing и получал приличный доход, так что еще одна тарелка за столом не разорила бы семейство. Для Джими же переезд означал переход в новую среднюю школу и разлуку со старыми приятелями. Осенью он пошел в седьмой класс Мини, а его друзья стали учиться в школе Вашингтона.

Эл устроился садовником и проработал на этой должности всю оставшуюся жизнь. Однако за стрижку газонов платили мало, поэтому он был вынужден делить жилье с другими людьми. Так с ним поселились Корнелл и Эрнестина Бенсон, они на некоторое время заняли бывшую комнату Джими. Эрнестина обнаружила, что Эл решил не обходиться взиманием арендной платы. Он также ожидал, что девушка будет выполнять работу по дому. Несмотря на то что Эл и Люсиль уже несколько лет были в разводе, он часто вспоминал бывшую жену. «Он называл ее пьянчугой, – рассказывала Эрнестина. – Причем иногда обзывал ее так, когда сам был пьян. Но именно так мужчины относились к женщинам в те дни. Мужчинам пить разрешалось, а женщин за это клеймили». Эрнестина вспоминала, что сам Эл пил неконтролируемо и временами терялся по дороге с работы. «Обычно он подходил к случайному зданию с оградой и, поскольку в его доме тоже были ворота, считал, что это его дом, – рассказывала она. – Он входил, садился на диван и спрашивал у жильцов: «Почему вы все здесь?» Они отвечали: «Мы живем здесь, в отличие от тебя». А потом вызывали полицию, чтобы выгнать его оттуда».

Эрнестина Бенсон привнесла в жизнь Джими кое-что хорошее: она была поклонницей блюза и привезла в дом большую коллекцию пластинок. Именно благодаря им Джими познакомился с творчеством Мадди Уотерса, Лайтнина Хопкинса, Роберта Джонсона, Бесси Смит и Хаулина Вулфа. «Я обожала свою коллекцию, и Джими тоже в нее влюбился», – вспоминала Эрнестина. Единственным инструментом Джими была его метла, но по мере того как он слушал эти блюзовые партии, его игра на воздушной гитаре становилась все более оживленной. «Он так усердно играл на этой метле, что на ней не осталось соломы», – отмечал Корнелл Бенсон.

В феврале 1956 года бесконечная череда злоключений Джими продолжилась. Фрэнк и Перл расстались и отправили его обратно к Элу. Бенсоны тоже съехали, так что какое-то время в доме жили только Эл и Джими.

Переезд к отцу позволил Джими перевестись в среднюю школу Вашингтона и воссоединиться со своими друзьями. Раньше он был неплохим учеником, но в тот год его оценки резко ухудшились. За первый семестр он заработал одну четверку, семь троек и одну двойку. Во втором семестре у него было три тройки, четыре двойки и два незачета. Директор школы Фрэнк Фидлер говорил, что Джими был частым посетителем его кабинета, но скорее из-за плохих оценок, чем из-за проблем с дисциплиной. «Он был не из тех, кто попадает в большие неприятности, – вспоминал Фидлер. – Но его учеба оставляла желать лучшего».

В сентябре 1956 года Джими не смог пойти в восьмой класс этой школы из-за семейных проблем. Банк забрал дом, и Джими с Элом переехали в пансион, которым управляла миссис Маккей. Джими снова пришлось сменить школу, и он вернулся в Мини.

У Маккей был парализованный сын, который когда-то играл на потрепанной акустической гитаре с единственной струной. Когда гитару решили выбросить, Джими убедил миссис Маккей продать музыкальный инструмент ему. «Она сказала, что отдаст гитару за пять долларов», – вспоминал Леон. Эл не захотел раскошеливаться, и в конце концов Эрнестина Бенсон дала Джими деньги на его первую гитару. Для окружающих это был бесполезный кусок дерева, но Джими превратил инструмент в свой научный проект: он экспериментировал с ладами, заставлял струну дребезжать и звенеть, изучал все способы, которыми гитара могла извлекать звук. Он создавал не музыку, а скорее шум. «У него была только одна струна, – вспоминала Эрнестина Бенсон, – но он действительно мог заставить ее говорить».

Теперь, изображая игру на гитаре, он хотя бы мог держать в руках настоящий инструмент. На утреннем сеансе в кинотеатре «Атлас» Джими увидел «Джонни-гитару» Николаса Рэя. За весь фильм актер Стерлинг Хейден, игравший главного героя, исполнил лишь одну песню. Большую часть времени акустическая гитара висела у него за спиной грифом вниз. Тем не менее этот образ произвел на Джими неизгладимое впечатление. «Он увидел этот фильм, и ему очень понравилось, как выглядел тот парень с гитарой за спиной, – вспоминал Джимми Уильямс. – Он стал носить свою гитару точно так же». Как и многие подростки, Джими видел в гитаре модный аксессуар. Несколько его одноклассников вспоминали, как он брал изувеченную гитару в школу, чтобы покрасоваться. Когда его просили сыграть, он отвечал, что гитара сломана. Он никогда не упускал ее из своего поля зрения и даже спал с ней на груди.

Летом 1957 года Джими было четырнадцать лет. Два события, произошедшие в течение следующих восемнадцати месяцев, запомнились ему на всю жизнь: он видел, как выступает Элвис Пресли и как проповедует Литл Ричард.

1 сентября король рок-н-ролла играл на стадионе Sick’s в Сиэтле. Билет за пятьдесят долларов был Джими не по карману, поэтому он смотрел шоу с холма с видом на стадион. Хоть Элвиса оттуда было не видно, Джими наблюдал за безумием шестнадцати тысяч фанатов, приветствовавших появление звезды на сцене. Элвис исполнил свои самые известные хиты и покинул сцену, прыгнув на заднее сиденье белого «кадиллака». Когда автомобиль выехал с поля, Джими увидел Короля, одетого в золотой костюм из ламе. Через два месяца после концерта Джими нарисовал в своем блокноте Элвиса с акустической гитарой в руках, а вокруг написал названия его главных песен.

В следующем году Леон, выполняя поручение своей приемной матери, заметил лимузин, из которого выходил Литл Ричард. Ричард пожал Леону руку и сказал, что будет проповедовать в местной церкви, – встреча произошла в тот короткий период, когда он отказался от рок-н-ролла в пользу Господа. Леон побежал разыскивать Джими, и тем вечером они вместе пошли слушать проповедь Ричарда. «У нас не было никакой приличной одежды, – вспоминал Леон. – Джими надел белую рубашку, но на нем были ужасно рваные теннисные туфли. Люди в церкви оглядывались на нас». Впоследствии Джими заявлял, что его «вышвырнули» из церкви за неподобающий внешний вид, но все было не так. Несмотря на неодобрительные взгляды прихожан, Джими и Леон сидели на скамье и как завороженные смотрели, как подпрыгивали уложенные в конский хвост волосы Литл Ричарда, когда он рассказывал о геенне огненной и ее муках. После проповеди мальчики встали в очередь к Ричарду, но, в отличие от присутствующих, они не хотели говорить о Библии – они хотели прикоснуться к первой знаменитости, с которой когда-либо находились в одном помещении.

В сентябре 1957 года Джими пошел в девятый класс. Главным событием года и, возможно, всей его жизни на тот момент была встреча с Кармен Гауди, его первой девушкой. Тринадцатилетняя Кармен была такой же бедной, как и он. «Если нам хватало денег на эскимо, это было великим событием, – вспоминала она. – Мы разламывали его пополам». В те немногие дни, когда подростки ходили на утренний сеанс, они могли позволить себе билеты только потому, что Кармен тратила на них деньги для воскресной школы. Большую часть времени они проводили, гуляя по улицам или парку.