3
Утром – приятное изумление. Около самого лица чье-то горячее дыхание, и чей-то добродушный язык усердно облизывал нос-пуговку в знак доброжелательства.
Маленький человек поднимается на локтях и видит над сеткою кроватки умную голову рыжего пса. Шерсть – шелковые кудри, а передние лапы, положенные на железный прут сетки, сильны.
Мальчик и немая собака переглядываются.
– Здравствуй!
– Здравствуйте!
– Какие у тебя синие глазки…
– Да!.. а вы в пятнашки играете?
– Играю.
– Ого, как весело!
Хрупкие ручонки обвиваются вокруг шеи пса и прижимают рыжую голову к узенькой белой груди. Собака же виляет хвостом, радостно оскаливая красивые зубы, – смеется.
– Ха! ха! ха!.. миленький! – заливается мальчик звонким хохотом.
Внезапно в памяти появляется темное пятно. Постепенно оно становится ясными очертаниями кудлатого матроса, унесшего маленького человека на дюжих руках с пароходной палубы в общую каюту. Он! он! – загорелый дядя, пахнущий потом и водкою… Те же глаза, и тот же лоб и то же грубовато-нежное сердце.
Мальчик еще крепче прижимает рыжую голову пса к своей груди и хочет зашептать: «дяденька!» – но вспоминает, что псы дядями не бывают. Молчит… А потом осторожно выпускает собаку из своих объятий и падает на подушку, почтительно и дружелюбно оглядывая четвероногого зверя, отходящего от кроватки.
Белая дверь отворяется.
Входит красная, коротконогая тетушка, с рыжей косичкой, пахнущей керосином.
– Проснулся, касатик?
Пальцы короткие, красные, как шейки раков, обваренных в кипятке. А на красном носу оспиночка, но оспиночка милая.
– Ты – няня новая?
– Я!.. я и за куфарку, все я, да я…
– Одень же меня, новая нянечка.
Вдруг Красная Нянечка замечает собаку:
– Ах, батюшки!.. Зверь-от сей откедова?
Маленький человек улыбается и молчит.
– Пшол ты, анафема! – сердится Красная Нянечка, не решаясь дотронуться до пса, лежащего у кровати на коврике.
– Не гони его, он бедненький!..
– Бедный бы был, не следил бы полы ножищами. А то нако-ся! Брысь ты, дурной, сатанинское наваждение!.. Не углядела, а он – откедова ни возьмись… А и пес-то гулящий. Чай, с города притек, а, може, хозяину подарили?..
И, успокоенная, натягивает на ноги мальчика черные нитяные чулки. Пес же продолжает лежать на коврике, презрительно посматривая умными глазами на Красную Нянечку.
Опять тихо скользит белая дверь, пропуская мать в голубом капоте и Черного Мужчину, обнимавшего ее вчера на пристани.
Мать чего-то стыдится, что-то нехорошее вползло в ее сердце и обесцветило добрые глаза.
И тут только маленький человек вспоминает, что спал один-одинешенек, без матери, в просторной детской.
Взглядывает с ненавистью на Черного Мужчину, говорит глухим голосом, сердито сжимая маленькие кулачки:
– Ты – дурак, папка… У… у! Какой дрянь…
Потом рыдает, уткнувшись в подушки. Плечи вздрагивают.
Напрасно Красная Нянечка, застегивающая крючком пуговки на башмаках маленького человека, утешает его бесхитростными словами: «не порть, дитю, глазки! ангелочек золотенький» – мальчик страдальчески всхлипывает.
– Виктор, что за новости? – сухо выговаривает мать.
Черный Мужчина сострадательнее ее:
– Ну, не реви, клоп… я тебе дам белую денежку.
Соблазн велик, рыдания стихают:
– Дай!
Отец вынимает из кошелька гривенник и вручает маленькому человеку.
Горькое разочарование.
Что? – это и есть белая денежка? Мальчик предполагал, что она – большущая, как луна, или, по крайней мере, вроде суповой тарелки…
Снова рыдания, а серебряная монета со звоном катится по желто-бурому полу под кровать:
– Большую дай! Не надо этой! Не надо!
Хочется, чтобы поставили в угол, чтобы мучили и под конец убили длинными ножами.
Но Черный Мужчина, как нарочно, снисходителен:
– Василида! подбери…
Няня опускается на колени и, с легким кряхтеньем, шарит под кроватью. Находит в пыли серебряную монетку и боязливо отдает ее Черному Мужчине. Тот вынимает из кошелька медный, угрюмый пятак:
– Н-на, капризник, желтую денежку, большую… Купи пряников на нее.
Новый подарок маленькому человеку очень нравится: подумать только, какое богатство – едва-едва влезает в кармашек на груди его курточки. Обязательно надо будет купить на эту денежку несколько настоящих пароходов с капитаном и матросами – и игрушечную саблю. Ружье же и панцирь у него давно имеются… Ружье отличное: как оглушительно оно разбивает бумажные пистончики и как верно попадает пробкою в цель!
– А это что за пес? – указывает пальцем Черный Мужчина на рыжую собаку, забившуюся перед его приходом в темный угол комнаты, за комод. – Кто впустил?
– Оставь его! Не тронь! – кричит мальчик, – он бедненький… Я отворил ему дверь: ой, как холодно босыми ножками по полу!
Черный Мужчина подходит к рыжему псу и, наклонившись над ним, внимательно рассматривает его. Пес – сама покорность, само олицетворение послушания, но маленький человек, отлично знает, что это делается лишь для него. О, с какой бы радостью рыжий зверь бросился на Черного Мужчину, чтобы разорвать белыми зубами его горло, чтобы упиться кровью своего врага!
Но Черный Мужчина этого не понимает:
– Гм!.. Ирландский сеттер… Жаль, если найдутся его хозяева. Купить на выставке – рублей полтораста Чистая порода! Василида, сведи его в кухню и накорми.
– Папочка, милый, подари мне его, а я тебе подарю желтую денежку и ружье… Да… и ружье подарю тебе, оно еще не изломано.
Черный Мужчина гладит рыжего пса:
– Хорошо, клоп, хорошо!.. Если никто не придет за ним, он твой, только вот не кусается ли?
– Нет! – за ним не придут! – убежденно говорит маленький человек, – не бойся его: он добренький!
Пес одобрительно смотрит печальными человеческими глазами, похлопывая пушистым хвостом по полу.
Василида же приносит из кухни корочку хлеба, стоит в двери и манит:
– Ну, ну! Подь-ка сюды, собачка… Ну же! Эва, неслух какой, прости Господи!
Собака величественно поднимается с пола и, с гордо поднятой головой, идет на зов.
– Все-таки, Виктор, когда ты впустил этого пса?
Святая ложь, приходи на спасение!
– Утречком… Он плакал под окном, а я открыл ему двери… Да, я открыл ему двери… Он бедненький.
– Никогда больше не делай этого, Виктор. Ты можешь простудиться или впустить жулика, который убьет папу с мамой.
– А меня он тоже убьет?
– Тоже.
– Ножиком?
– Кто знает, может быть, ножиком.
– И неправда, ты врешь все: меня он не тронет – я маленький.
Рыжий пес у двери обертывается, ласково смотрит на мальчика и исчезает, вместе с красной нянечкой – Василидой.
Маленький же человек, уже окончательно одетый, подходит к окну. Вереницы белых, безглазых бабочек медленно и лениво совершают свой полет от дымно-серого неба до черной позднеосенней земли. Отныне на полях белая скатерть, отныне – холодная зима. Дед Мороз высоко взмахнет кузнечным молотом и закует в синюю броню звонкие ручьи, широкие реки, торфяные болота и многорыбные озера.
– Господи! Помилуй папу, маму и всех православных христиан! – молится мальчик, стоя на коленях перед кроткою Богородицей, робко выглядывающей из позолоченного кивота.
– Мамочка! а за собак можно? – вдруг озабоченно спрашивает он.
Отец улыбается, а мать нервничает:
– Ты всегда, Виктор, с шалостями! Я тебя в угол поставлю, подожди.
Но маленький человек упорен, тихо-тихо лепечет он детскими устами:
– Милый Боженька, помилуй и бедного Матроса!
Молитва кончена.
Уходят в столовую пить утренний кофе.
4
Комнаты растянулись в одну линию: чашку кофе до дна, иконке – поклон, и скорее к осмотру их.
Здравствуй, зеркало, висящее в промежутке окон гостиной! Все комнаты, все предметы отразились в тебе убегающей вдаль перспективой.
Угловато-унылые кресла – под орех, сиденья плюшевые…
Мрачный стол покрыт кружевною красною скатертью! Его давят, ему надоели чугунные пепельницы и кожаные альбомы с бронзовыми застежками.
Дряхлый рояль на слабеньких ножках хил и жалок. Старик! Твои клавиши пожелтели, а разбитая грудь дребезжит-кашляет. Круглые часы смотрят на тебя со стены с состраданием.
Лишь блестящие олеографии в позолоченных багетах весело смеются, цепляясь белыми снуркамн за медные гвоздики в коричневых обоях. Замки, лебеди, горы, мельницы и охотник, попадающий другому охотнику в ляжку.
А там, дальше, позади, виднеются – столовая с желтым буфетом и кабинет Черного Мужчины. В кабинете молчаливое кресло, крытое черною кожей, подсвечники из бронзы на зеленом письменном столе и хвастливая чернильница с мраморной подставкой.
Спальня же рядом с детской; в ней две никелированные кровати с блестящими шариками на спинках и мраморный умывальник.
Но комнаты не прельщают детского сердца. Вприскочку обойдены, мельком осмотрены. В памяти остаются только мелкие, казалось бы, не имеющие самостоятельного значения предметы – колесики у рояля, но не сам рояль, палочка сургуча в кабинете, но не кабинет.
В сенях – просторных, светлых и бревенчатых, маленького человека поражают лишь цветные стекла в окнах. Тут много хороших вещей – банки с вареньем, кадки с моченою брусникой, мешочки с сушеными яблоками и бутылки с клюквенным квасом: Черный Мужчина – домовитый хозяин, мальчик же лакомка; но внимание его приковано к разноцветным стеклам, через которые выпавший снег кажется то синим, то красным, то зеленым, то темно-коричневым. Нос посинел – в сенях холодно, а щечки порозовели – от волнения. Снег белый, а кажется красным, как зарево… Не страшно ли? Значит, солнце бывает зеленым? Значит, водятся голубые лошади, а люди, бродящие здесь и там, – кто знает, – не меняют ли по временам свою окраску?
Маленький человек садится на край кадки с моченою брусникой и растерянно озирается по сторонам. На его глазах повисают две светлые слезинки – тоскливо, скучно, хочется заплакать.
Случайно рука с розоватыми, коротко остриженными ногтями поднимает деревянный кружок, положенный на моченую бруснику, и глубоко погружается в нее, нащупывая что-то круглое, мягкое, и, вероятно, съедобное.
Яблоко! Моченое яблоко! Надо попробовать: пропажу так хорошо запрятанного плода нескоро заметят.
Раз! – Ого, мягкое…
Два! – И сладкое к тому же…
Три! – Но какая досада: от яблока осталась лишь жесткая сердцевина… Ну что же, придется ее обсосать, а остатки положить в карман для сохранения тайны.
Опять во рту пусто, а душе чего-то недостает.
Будь, что будет…
И снова:
Раз! – Такое же мягкое…
Два! – Слаще первого…
Три…
Рука с розовыми ноготками вновь погружается в кадку, осторожно нащупывая в прохладной и клейковатой влаге третье яблоко.
Ну-ка, ну-ка, вылезай на Божий свет. Да какое же миленькое!
Чавк! чавк! – зубы неутомимы: лень создана не для них.
И вдруг – угрызения совести: брать потихоньку нехорошо, тяжкий грех.
Но дело сделано, остается махнуть рукой.
В душе горькое отчаяние: всего, всего он перепробует – и яблок, и брусники, и малинового варенья!..
Преступный замысел приводится в исполнение: банка с малиновым вареньем развязана, а указательный палец ныряет в тягучую массу, вылавливая самые крупные, самые сладкие ягодки.
За малиновым развязывается красносмородиновое, за красносмородиновым баночка с поленикой, а за поленикой морошка и яблочный сироп.
Сладко, ох, как сладко, – но для души жгучий яд! Разрывается сердце от горести.
Однако, колесо, пущенное с горы, катится: маленький человек уже сидит на мешке с картофелем, печально прижимая к груди узкогорлую бутыль с клюквенным квасом и раздумывая, как откупорить неизведанный напиток.
Тужится, кряхтит, вытаскивая глубоко всаженную пробку, но ничего не выходит. Вдруг, треск, гулкое хлопанье, в потолок – жестокий удар, а в лицо – вспененные брызги; откупорившаяся бутыль выпадает из рук трепещущего мальчика и катится по белым половицам некрашеного пола.
Все погибло: – у этих бутылок гневные сердца; как бы не вздумали они заговорить все разом и уничтожить пробками грешника, берущего потихоньку запретное!
…Разверзается желтая пасть – дверь, обитая желтой клеенкой, – показывается лицо Черного Мужчины:
– Ты что тут делаешь, разбойник?.. А… бутылка…
И радуется своей силе:
– Василида!
Еще громче:
– Ва-си-лидушка!.. Принеси-ка веник.
Холоден, замкнут и торжествующ.
…Берет маленького человека за ухо, тащит через комнаты в жарко натопленную кухню. Мальчик плачет и упирается.
В кухне красная, коротконогая тетушка скоблит чешую с большой рыбы, лежащей на белом столе. Дрова под плитой весело потрескивают, а кот-Васька мяучит и, став на дыбы, точит коготки о ножку стула.
Но мальчик видит лишь белесый пузырь, валяющийся посредине кухни. Гадкий, скверный… Не наступить бы!
И, плача, силится высвободить ухо:
– Ой-о-ой!.. злюка…
В глазах отца перебегают еле заметные искорки.
– Василидушка! Веник дай. Ну-ка!
Красная тетушка подает отцу ссохшийся веник, листья которого шуршат и осыпаются. Корявое лицо бабы передернуто гримасой ужаса: с какою бы радостью она заменила своим деревенским телом слабенькое тельце ребенка!
– Я тебя, баловник! Спусти штаны, живо!..
Отец отпускает розовое ухо сына и выдергивает из веника длинные, хлесткие лозины.
Василидушка всхлипывает, утирая слезы концами синего головного платка, который делает ее похожей на ветхую покосившуюся избу с соломенной кровлей, потемневшей от осеннего дождика.
– Спусти штаны, тебе говорят. Н-ну!
Маленький человек повинуется и рыдает по смутному предчувствию, у бабушки его не секли. Что хочет делать с ним Синяя Борода? Какие пытки готовятся?.. И зачем понадобилось обнажать дрожащее тельце?
Отец сжимает шею мальчика коленами: сукно брюк шершаво, кожица нежна, а белокурая, рыдающая головка бледнее снега.
Три прута – голый, с сухим листком на верхушке, а один с маленьким сучочком на боку, – взвились и пребольно ужалили.
– Папочка!.. миленький, не буду больше, не буду… О-о-ой!
Но три прута – опять и опять: неслыханная мука и унижение.
…И уже нет слов – одни вопли, режущие сердце красной Василидушки.
Белое тельце вздрагивает, а ноги колотят стоптанными носками башмаков по полу, – так легче.
Крики усиливаются.
Краснолицая Василидушка ожесточенно бросает на стол нож, которым чистила рыбу, и брякается на пол:
– Баринушка, миленький! Не лютуй, сердца в тебе нет, небось, дитятко родное…
Ловит неуклюжими пальцами сапоги Черного Мужчины, чтобы поцеловать.
Из-под русской печки вылезает с глухим рычанием рыжая собака.
Но истязание уже кончено – три прута брошены в помойное ведро.
Поруганное тело ноет.
– И шалить буду, и потихоньку брать буду и всегда говорить неправду… – думает мальчик, теряя сознание.
Воцаряется тишина.
– Степан!.. Что это значит?.. Очнись, очнись, Витенька! – на мгновение разбивает тишину голос матери.
Слышен плач…
Вероятно, ее пальцы теперь сделались еще длиннее.
– Никогда не буду брать потихоньку, – думает мальчик: – пришла настоящая мамочка.
И опять теряет сознание.
Маленького человека переносят в детскую, на кровать.
5
Открывается царство неизмеримого.
Руки, маленькие детские руки, то вытягиваются далеко-далеко, до пределов отдаленнейших звезд, то втягиваются обратно, вглубь воспаленного тела. Белокурая же головка то вроде горы, палимой знойными лучами, то меньше незаметной песчинки.
Изнывает душа – тяжело бесконечно растянутыми пальцами ловить черную, неподвижную точку, но еще мучительнее двумя паутинками цепляться за каменные глыбы, тщетно стараясь сорвать их с места и закинуть далеко-далеко, в высокое, жаркое небо.
Подушка набита красными углями, а глаза – две железные гири…
– Оставь!.. Оставь меня… Больно, ой!
Рыжий пес вылезает из-под печки и рычит:
– От-то, вражий сын… А как кличут?
– Витею.
– Я тебя, люблю, Витенька, и не кусаюсь.
Откуда ни возьмись, зеленый охотник… Штаны красны, посапывает сизым носом, а на зеленой шляпе колеблется лебяжье перо. На стул усаживается и усы покручивает, вытянув ноги со звонкими шпорами:
– А стащи-ка, хозяин, сапоги мои длинные.
Кряхтит хозяин гостиницы, пот с широкого лба так и катится; фартуком, бедняка, утирается и от натуги багровеет. Вдруг – трах! – хозяин падает на пол, а нога в сапоге со шпорою осталась в его руке.
– Оторвал, шельмец, ну, тебе и расплачиваться!
– Ха! ха! ха!
– Хо! хо! хо!
– Хи! хи! хи!
Загоготали, застонали, захихикали. Рюбецаль-волшебник подпрыгивает на одной ноге, а его слуги, в красные платья одетые, заливаются сатанинским хохотом:
– Ха! ха! ха!
– Хо! хо! хо!
– Хи! хи! хи!
В комнату врываются узкогорлые бутыли с клюквенным квасом, пляшут, позванивают и кланяются вещему Рюбецалю:
– Не ешь моченых яблок, не ешь: папа розгами высечет. Не ешь!
Внезапно наступает тишина.
Маленький человек открывает глаза и видит над собою кроткую женщину с нежными чертами лица; среди русой косы – золотая звезда, а ресницы длинны и печальны.
– Это ты?
– Это я.
Уже ночь, уже ползают тени; где-то рядом – неровное дыхание матери. Зеленая лампадка освещает позолоченный кивот, в середине которого пусто, нет потемневшей иконки.
– Расскажи, Богородица, про белого козлика.
– Жил-был козлик у бабушки старой…
И целует:
– Не плачь, не плачь, моя крошка: волки серые не съели белого козлика… Он в серебряном домике, он увидит, увидит старую бабушку.
И медленно тает, как туман. В золоченом кивоте потемневшая иконка, вернувшаяся Богородица.
Синие глазки смыкаются. Нет дней, нет ночей, нет земли – одно небо. По синему небу, в волнах воздушного океана, реет смелая, быстрая ласточка… Ныряет, взлетает и устремляется к золотому, ликующему солнцу. И эта ласточка – он, маленький человек, претворенный в беспечную птицу.
Вверх, вниз! Как упоительно; как светлы просторы небесные!
Вдруг – треск, шум, грохот… Все завертелось в неистовом хороводе.
Щеки мальчика опаляет ледяное дыхание.
Глаза открываются…
Стоит древняя-древняя…
С железными когтями…
Рогатая…
В руке мутносветный фонарь.
Молчит.
– Холерища! – шепчет трепещущий мальчик; а она, древняя, наклоняется. Шарит костлявою ладонью по лицу маленького человека, отгибает край ватного одеяла, сжимает беленькое горло – душно, душно!
Но твердо и молчаливо подходит широкоплечий, загорелый матрос к древней великанше, и начинается жестокая борьба. Трещат кости, но стонов нет, и нет сожаления. Вот сплелись в темный, бесформенный клубок, вот покатились по полу детской, терзая и грызя друг друга острыми зубами. И вот пролилась капля, только капля темной крови, тягучей, как смола, и все разом наполнилось зеленоватыми огоньками… Кто-то вскрикнул протяжно и жалобно, где-то рядом бешено залаял пес.
Все затихло…
Зеленоватые огоньки потухли…
Рыжая голова пса заглядывает в кроватку, а широкий, добродушный язык ласково лижет личико маленького человека.
Тени слабеют; на дворе же, в сарае, важно и торжественно горланит петух, славословя и небо, и землю и пшеничные зернышки.
Мальчик тревожно засыпает.
Со стула поспешно поднимается мать и терзается:
– Не проспала ли?.. Боже мой!
Затем прикладывает холодную ладонь к голове сына:
– Жарок спал слегка… Градусов 38.
Рыжий пес лежит в углу за комодом и похрапывает.
Эта и ещё 2 книги за 399 ₽