Читать книгу: «Инквизитор. Башмаки на флагах. Том первый. Бригитт», страница 2

Глава 3

Волков чувствовал себя всё ещё нехорошо. Но тошнота – бабья болезнь, в его представлении она не была причиной для лени и безделья. Едва рассвело и едва он позавтракал, как к нему пришёл Карл Брюнхвальд со списками всего захваченного у горцев.

Трофеев было не так чтобы много. Из ценного только оружие и доспехи, ну, и лодки с баржами. Всё остальное провиант, но и его было немного.

Закончив перечисление, ротмистр спросил:

– А что будем делать с пленными? Солдаты будут рады, если вы отдадите пленных им.

Волков сидел на кровати, кутался в шубу, несмотря на то что в шатре была печь. Он молчал. Да, он понимал солдат и их вековую ненависть к горцам. Он тоже ненавидел этих жёстких и спесивых мерзавцев с гор. Но кавалер давно не был солдатом, он даже уже не был офицером, он не имел права ни на эмоции, ни на желания. Он должен был думать о будущем. Пойти на поводу у солдат и перерезать полторы сотни горных свиней – это, конечно, приятно, это потешит его самолюбие, и солдаты будут довольны своим командиром. Только ничего этого не будет. Он должен думать о будущем. А какое у него будущее? Бесконечная война с кантоном, который в десять раз сильнее и в сто раз богаче его? И что ждёт его в таком будущем, кроме бегства или смерти? Нет, он должен был думать наперёд.

– Кормите их, – наконец сказал он Брюнхвальду, – разрешайте жечь костры. Раненых, что умерли, сложите на берегу, чтобы с того берега их было видно.

Ротмистр его решения, кажется, не одобрил, но возражать не стал:

– Как пожелаете, кавалер.

Он поклонился и вышел. Тут же в шатре появился Максимилиан:

– Кавалер.

– Да.

– К вам отец и сын Гренеры, примете их?

Волков поморщился от приступа тошноты:

– Что им нужно?

– Младший Гренер только что прибыл из замка барона фон Деница.

– А… Ну, зовите, но сначала принесите мне вина, – кавалеру казалось, что вино прогонит тошноту, что докучала ему всё утро. Он чуть подумал, – и скажите поварам, чтобы согрели мне его со специями.

Иоахим Гренер и его сын Карл стояли в его шатре и ждали, пока Максимилиан нальёт ему в кубок горячего вина. А сам Волков смотрел на них и ничего не понимал:

– Что значит – барона нет в замке? – наконец спросил он, когда вино было налито.

– Управляющий сказал, что господин барон и его рыцари как уехали на войну, так ещё не возвращались.

– И кавалера Рёдля тоже нет в замке? – продолжал удивляться Волков. – Иоахим, вы же сказали, что Рёдль уехал вместе с бароном, как только тот получил ранение.

– Именно так и было, кавалер, – отвечал старший Гренер.

– Да-да, я сам это видел, это случилось рядом со мной. Я видел, как был ранен барон. Я даже хотел помочь ему, но они с кавалером Рёдлем быстро уехали, – добавил молодой Карл Гренер.

Волков отпил вина и взглянул на Максимилиана, что стоял рядом с ним с кувшином в руках. Тот, судя по виду, тоже ничего не понимал.

– Значит, барон фон Дениц был ранен в лицо из арбалета, и кавалер Рёдль…, – начал Волков медленно.

– Подхватил его под руку, взял повод коня барона, и они поехали через овраг на север, – закончил за кавалера Карл Гренер.

– Но до замка они не доехали даже сегодня, хотя от холмов до замка барона меньше, чем полдня пути.

– На свежем коне часа четыре, – сказал молодой Гренер.

Вот этого ему сейчас ещё и не хватало. Волков опять морщился от приступа тошноты. Вино с мёдом и специями ему пока что не помогало.

«Чёртов барон».

Всё складывалось очень нехорошо. Уж лучше бы он просто налетел на пику горца и скончался бы прямо на поле боя. Во всяком случае, это была бы достойная смерть славного рыцаря из славного рода.

А если он умер от раны по пути домой… То теперь его труп придётся искать по всем кустам вокруг холмов.

«Как всё нехорошо получается. Чёртов барон, кто его гнал в эту бессмысленную атаку?»

– Максимилиан, позовите ротмистра Бертье, – наконец говорит Волков. – А вы, господа, присаживайтесь.

Отец и сын Гренеры садятся на раскладные стулья. Младший Гренер спокоен и серьёзен, а его отец расстроен, он чувствует и свою вину в произошедшем.

Вскоре появляется Гаэтан Бертье, лицо его всё ещё выглядит ужасно, и рука его ещё перемотана тряпкой, но сам он весел. Он всегда бодр и весел. Это кавалеру и нравится в нём.

– Друг мой, как вы себя чувствуете? – спрашивает Волков, когда ротмистр появляется в шатре.

– Отлично, кавалер, отчего вы спрашиваете?

– Ваш вид не так хорош, как ваш дух, – замечает Волков.

– Чепуха, я готов к новому сражению, а руку… Ерунда, пустое…

– А лицо, голова?

– Говорю же вам, пустое, синяки, и только, старший брат мне ставил синяки поярче и почаще…

– Ну хорошо, – Волков чуть подумал. – Гаэтан, вы ведь мои земли знаете лучше меня.

– Думаю, что так и есть, – согласился Бертье. – Если бы вы любили охоту, то, может, знали бы свои земли не хуже. Но ведь вы не любите охотиться…

– Да, не люблю, не люблю… И сейчас как раз потребуется ваше знание окрестностей. Вы ведь охотились вокруг холмов.

– Конечно, я же убил там огромного волка, я привозил его в Эшбахт, его шкура у вас дома. Да, того волка я как раз убил чуть южнее южного холма. И кабанов я там бил во множестве, в кустах их сотни.

– Прекрасно. Значит, вы с теми местами знакомы. – подытожил Волков. – Гаэтан, прошу вас, друг мой, возьмите полдюжины людей из ваших, что охотились с вами, езжайте в Эшбахт; я надеюсь, Ёган не угнал моих лошадей и собак в Мален. Возьмите лошадей и собак и езжайте к холмам, – тут кавалер замолчал.

– И что, набить побольше кабанов? – поинтересовался Бертье.

«Ну какие ещё кабаны? Эх, этому храброму и лихому человеку ещё бы ума немного».

Волков изобразил кислую мину:

– Нет, Гаэтан. Пропал барон Дениц и его друг кавалер Рёдль.

– Я слышал, что барон был ранен и отправился к себе домой.

– Да, но до дома он не доехал. Мы можем только гадать, где он.

– Я понял, мне нужно его найти, – догадался Бертье.

– Да, нужно его найти, может, ему нужна помощь, нужно обыскать окрестности от холмов до лачуги монаха и до самой границы моих владений.

– Я отправляюсь немедленно, – сказал ротмистр.

– Я очень на вас рассчитываю, Гаэтан, – произнёс кавалер.

Не успели ещё уйти Бертье и Гренеры, не успел Волков допить вино из кубка, как появился Максимилиан и доложил:

– Парламентёры с того берега просят разрешения прибыть к нам.

– Подавайте одеваться, Максимилиан, – ответил кавалер.

Всё было как положено, всё было согласно воинским ритуалам. Победитель говорил с побеждёнными. Он сидел на стуле у своего роскошного шатра, под своим роскошным знаменем, в своих роскошных доспехах. Весь его выезд стоял за ним, все офицеры были тут же, подле него.

Погода стала совсем дурная, повалил снег большими мокрыми хлопьями, река стала тёмной и серой, как старый свинец. Парламентёров было трое. Двое военных и один седой, видно, из важных господ, он был в шубе и большом дорогом берете.

Лодке с парламентёрами велели причалить там, где на берегу были сложены умершие от ран пленные. Пусть видят.

От лодки до шатра их вели под конвоем из шести лучших человек, конвоем руководил сам Карл Брюнхвальд.

Когда они подошли к шатру, Волков узнал того, что был в шубе. По бородавке на губе узнал, это был глава гильдии лесоторговцев и член консулата кантона Брегген Вехнер. Он торговался с ним из-за плотов, что проплывали по его половине реки.

Пришедшие, взобравшись на холм, на котором стоял шатёр, поклонились кавалеру. Он не удостоил их ответом. Нечего, пусть знают своё место. Тогда один из офицеров, что шёл с Вехнером, представился и представил своих спутников.

– Рыцарь Божий, Защитник Веры и меч Господа, Иероним Фолькоф фон Эшбахт, коего прозывают Инквизитором! – звонко прокричал Максимилиан, выйдя чуть вперёд.

– Мы знаем, с кем имеем дело, – произнёс Вехнер. – Зачем вы нас звали, господин Эшбахт?

Он стоял на холодном ветру под мокрым снегом в одних тонких чулках и лёгких туфлях. Кажется, он не предвидел погоду и теперь торопился уехать с этого холодного и негостеприимного берега.

Волков взглянул на его промокшие чулки и ответил:

– Я Рыцарь Божий, слуга Святой Матери Церкви, мне претит зверообразная жестокость, коей славятся все племена, что проживают в горах. Я надеюсь, что среди пленных не все еретики, предавшие Бога, а есть и истинные верующие и почитающие Папу, наместника божьего. А также я верю, что и среди пленённых мною, отрёкшихся от Бога, найдутся честные сердца, которые найдут путь обратно в лоно Матери Церкви. И посему я не уподоблюсь вашей дикой ярости и звериной кровожадности, убивать пленных не стану. Я предлагаю кантону Брегген выкупить всех своих пленных. За каждого пленного солдата я прошу десять талеров, за сержанта двадцать, за офицера сто.

Он сделал знак Рене, и тот вынес и протянул Вехнеру бумаги:

– Списки взятых в плен и всё ещё живых, – сказал Рене.

Член консулата кантона Брегген и глава гильдии лесоторговцев взял бумаги и, даже не взглянув на них, сообщил с пафосом:

– Совет кантона Брегген рассмотрит ваше предложение на первом же заседании.

Волкова перекосило от такого высокомерия.

«Рассмотрит на первом же заседании? Ах, так?»

Но виду он не подал, а произнёс холодно и спокойно:

– Хотелось бы добавить, что с сего дня я больше не буду кормить ваших людей, так как хлеба и моим людям не хватает. Да хранит Господь тех, кто верует в него.

«Ну что, это ускорит рассмотрение моего предложения?»

Вехнер, видно, не ожидал такого поворота, взгляд его стал немного испуганный, и, видя это, кавалер продолжил:

– Тех, что помрут, да примет Господь их заблудшие души, я велю выкладывать на берег, чтобы с вашей стороны их было видно, путь матери и жёны придут попрощаться.

Теперь и Вехнер, и оба офицера, что были с ним, стояли мрачные, под стать погоде. Ветер трепал бумаги в руке члена консулата, и тот долго не находил, что сказать. Пока, наконец, не произнёс:

– Я сделаю всё, чтобы ускорить решение по этому вопросу.

– Я очень на то рассчитываю; кстати, если завтра мне вернут всех моих людей, что схвачены на вашем берегу, то я буду кормить ваших людей целых три дня, – добавил вальяжно Волков, словно это не очень его волнует.

– И скольких ваших людей мы, по-вашему, удерживаем? – поинтересовался Вехнер.

Это был вопрос с подвохом. Как ни ответь на него, всё равно дашь врагу нужную ему информацию. Волков на такие хитрости никогда бы не попался.

«Ты ещё и хитрить тут надумал!»

Он уже не собирался разыгрывать из себя святого человека, он уже рычал:

– Запомните, Вехнер, если не вернёте мне моих людей до завтрашнего утра, я не только престану кормить ваших, я ещё и запрещу им жечь костры, а каждое утро я буду выкладывать их трупы на берег, пока не уложу тут всех до единого. Вы слышите меня, Вехнер?

Этот его рык произвёл впечатление даже на приехавших с консулом офицеров. Они внимательно слушали каждое его слово, и когда он закончил, один из офицеров стал что-то шептать на ухо Вехнеру. Тот рассеяно кивал и потом произнёс:

– Мы соберём экстренное заседание совета.

– Это здравая мысль, – уже абсолютно спокойно и едва ли не дружелюбно отвечал кавалер. – Надеюсь, вы примете правильное решение. Да вразумит вас Господь, если вы всё ещё верите в него.

– Разрешите ли вы нам поговорить с нашими людьми, которых вы удерживаете? – вдруг спросил один из офицеров.

– Конечно, – сразу согласился Волков. – Как только вы дадите мне поговорить с моими людьми, которых удерживаете вы.

Всё было ясно, больше у парламентёров вопросов не было. Они раскланялись и пошли к своей лодке.

– Кажется, всё прошло хорошо, – сказал Волков негромко.

Говорил он самому себе, но Брюнхвальд, стоявший рядом, всё расслышал:

– Да, всё прошло прекрасно, но боюсь, наши люди будут недовольны тем, что мы отпустим их заклятых врагов.

– Скажите людям, что они получат часть выкупа, – произнёс Волков, морщась от приступа тошноты, от этого недуга он стал раздражаться и крикнул – Максимилиан! Позовите мне монаха немедля, чёрт бы всё это побрал!

Глава 4

Как хорошо просыпаться и знать, что всё самое тяжёлое уже позади. Ну, хотя бы в ближайшее время нет нужды надрываться, рвать в себе жилы. А ещё он в это утро почувствовал себя здоровым. Таким здоровым, каким не чувствовал себя давно. У него не саднило обрубленное ухо, не болела нога, хоть и холод на улице был, но, видимо, то, что он не садился в седло и не нагружал её сильно, благоприятно влияло на ногу. И если сильно не вертеть головой, то и об острой боли в шее можно позабыть. И тошнота, докучавшая ему прошлый день, закончилась. Многие люди и понять не могут, как это хорошо, когда у тебя просто ничего не болит.

– Максимилиан, – позвал он, слыша голос своего знаменосца за полотнищем шатра.

Полог откинулся, и юноша появился внутри:

– Да, кавалер.

– Это вы с Увальнем сейчас говорили?

– Да, кавалер. Он приехал.

– Зовите его, – Волков сел на постели. Максимилиан был молодцом, на улице зима, а в шатре печка так горяча, что можно ходить без одежды. – И несите мыться.

Александр Гроссшвюлле вошёл и занял едва ли не половину шатра. Большой человек. Некогда безвольный и рыхлый малый, которого сплавил кавалеру родственник, превратился в могучего молодого человека. От жирных боков, щёк и двойного подбородка и следа не осталось. Он похудел, его лицо обветрилось, а сам он стал взрослее. Дни в седле напролёт, еда, когда придётся и сон урывками сделали своё дело.

«Война сало сгонит».

Стёганка нараспашку, шапки нет, большие оббитые железом сапоги, тесак на поясе, кинжал за ним, боевые рукавицы в руках – да, вид у него залихватский. Дурень-родственник ещё и талер Волкову дал, чтобы только Увальня сбагрить. А он каков стал.

Александр поклонился:

– Звали, кавалер?

– Вы храбро дрались в овраге, – начал Волков, – думаю, без вас Бертье не удалось бы убить капитана наёмников. Думаю, что без вас его бы там самого убили. За тот бой вы заслужили награду. И по воинскому укладу вы получите долю сержанта.

– Спасибо, кавалер. А правда, что теперь Максимилиан у нас будет за знаменосца?

– Да, он и раньше носил моё знамя, но был оруженосцем. Теперь он будет знаменосцем.

– Ясно, – сказал Увалень.

– А вы будете смотреть за моим оружием и доспехом.

– Спасибо, кавалер, – молодой человек поклонился.

– Дрались вы храбро, – продолжал Волков, – стояли, как вкопанный, когда на вас наседали, и удары сносили достойно, спасли Бертье, когда он упал, но вот умения вам всё ещё не хватает.

Александр понимающе кивал.

– Поговорите с Бертье, он мастерски владеет многими видами оружия. Пусть вас поучит, вам с вашей статью и силой равных будет мало.

– Да, кавалер, я попрошу учения у ротмистра.

– Ладно, вы были у епископа, как там вас встретили? – тут солдат принёс воду, Волков стал умываться.

– Епископ был рад. Очень. Говорил, что вы Длань Господня. Хвалил вас, меня кормил и всё выспрашивал про вас и про то, как дело было.

– Вы видели госпожу Эшбахт?

– Конечно, она же проживает у епископа, – Увалень чуть прибавил многозначительности, – и госпожа Ланге была там же.

– Так они не поехали в дом Маленов и остановились во дворце у епископа? – Волков вспоминал, что так и наказывал Бригитт, но не был уверен, что ей удастся уговорить жену жить у епископа, а не в доме отца.

«Бригитт молодец, видно, пересилила жену. Вот и славно».

Это его порадовало. Он отпустил солдата, и тот унёс воду и таз.

– Вот, кавалер, письмо от епископа, – сказал Увалень, доставая бумагу. – Сразу позабыл отдать.

Волков вытер и лицо, и руки, прежде чем взял письмо.

Приятно получать письма после победы. Волков сел к огню, что горел в маленькой печке, устроился удобно, развернул бумагу.

Конечно, епископ его нахваливал. Звал «спасителем» и «истинной Дланью Господней». Говорил, что пишет о его подвиге в Ланн, к архиепископу. Писал и о том, как умолкли в городе те крикуны, что хулили кавалера за раздор с соседями. Оказывается, были и такие. И теперь в городе, да и во всём графстве, а может, и во всей земле о нём иначе, как о полководце, и не говорят.

Всё было хорошо, вот только епископ ни единым словом не обмолвился о его жене, что у него гостила.

– А госпожа Эшбахт мне письмо не передавала? – спросил он у всё ещё стоящего у входа Увальня.

– Нет, госпожа Ланге просила сказать вам на словах, что молится денно и нощно за вас и целует вам руки. А госпожа Эшбахт ничего не передавала.

Странно это было, и не хотел он в этом признаваться, но подчёркнутое небрежение жены кольнуло его прямо в сердце.

«Всю жизнь будет помнить мне Шоуберга. Высокомерие своё мне показывает и показывать будет. Нет, правильно я этого пса, любовника её, на заборе повесил. Надо было ещё у навозной кучи его похоронить. И прямо на куче ему крест поставить».

Да нет, конечно, он этого не сделал бы. Не сделал бы… Но вот если бы он мог ещё раз убить Шоуберга – он убил бы. Ни секунды немедля и ни о чём не задумываясь.

– Значит, госпожа Ланге была рада вестям обо мне? – наконец спросил он у оруженосца.

– И того не скрывала, – заговорщицки понизив голос, произнёс Увалень.

– Хорошо, ступайте, Александр, позовите ко мне монаха, пусть принесёт чернильницу и бумагу, епископ просит рассказать ему, как было дело.

– Да, кавалер.

– А ещё скажите повару, чтобы подавал завтрак.

– Да, кавалер.

Поесть он не успел. Ещё не остыли жареные яйца с кругами жареной кровяной колбасы, как от Рене прибежал сержант и сказал, что с того берега плывёт к ним лодка.

– И кто там?

– Не могу знать, господин, люди какие-то, – ответил сержант.

Чуть подумав, кавалер оставил еду, никуда она не денется, накинул на плечи шубу и надел на голову подшлемник, пошёл смотреть, кто там к нему плывёт. Он очень надеялся, что горцы не будут артачиться и согласятся выкупить пленных всех разом, не то ему придётся долго продавать их поодиночке родственникам. Это, возможно, было бы и повыгоднее, ведь за каждого солдата можно просить побольше серебра, но уж очень то было бы долго. А ему нужны были деньги сразу. И не себе те деньги он хотел забрать, он рассчитывал раздать их солдатам и офицерам. И это помимо лодок, доспехов и оружия, что они уже собирались делить. Пусть берут. Пусть трясут серебром перед своими бабами, пусть бахвалятся. Пусть потом всё пропьют в кабаке в Эшбахте, но пусть все знают, что он щедр. Все вокруг должны знать, что он не просто хороший командир, а что он ещё и щедрый командир. Он чувствовал, что такая слава ему ещё пригодится.

Он шёл к реке в сопровождении Максимилиана и кавалера Георга фон Клаузевица и поначалу не мог понять, кто плывёт к его берегу в большой лодке.

Только когда лодка причалила и на берег через её высокие борта полезли люди, кавалер, кажется, узнал одного из них. Хоть было ещё далеко, но он – слава Богу, глаза его не подводили – узнал человека, укутанного в тряпки, хотя тот и сильно поменялся внешне.

Да, это был сам Фриц Ламме, но он уже не был тем крепышом, что при небольшом росте был плечами шире самого кавалера. Сейчас он был худ и зарос по глаза пегой щетиной. Сыч кутался в тряпьё на холодном ветру и немного кашлял. С ним был ещё один мужичок из тех, что помогал Сычу в шпионском деле, но имени которого Волков не помнил; прозвище у того было, кажется, Ёж.

Кавалер и его сопровождающие остановились на возвышенности и ждали, когда прибывшие сами подойдут к ним. Тут же к офицерам подошёл и Рене, и ротмистр арбалетчиков Джентиле.

Первым, утопая в сыром песке тяжёлыми сапогами, шествовал высокий офицер из горцев.

Он остановился у подножия невысокого холма, на котором стоял кавалер, и прокричал:

– Господин Эшбахт, я капитан Франц Роденталь, капитан ополчения Шаффенхаузена, привёл вам ваших людей, как было уговорено. И прошу вас явить добрую волю и отпустить раненых, чтобы они не погибли на берегу без тепла и ухода.

Кричал всё это капитан дерзко, как будто требовал. Так дерзко кричал, что захотелось кавалеру ответить ему, мол, зря ты так нахален, капитан, война-то ещё не кончилась, бережёт тебя лишь знак парламентёра, что несёт за тобой твой сержант. Но не стал он этого говорить, а усмехнулся и сказал:

– Ну, что ты там стоишь, чёртов мошенник, иди сюда уже.

Сыч оскалился, так он улыбался, и полез на холмик к своему господину, Волков не побрезговал, протянул ему руку, помогая подняться. Да уж, худ он был, а руки его были синими, особенно страшны, почти черны, были запястья. А ещё справа, когда он улыбался, видно было, что нет двух зубов, но, когда уходил на тот берег, зубы эти у него были.

– Ну, изменился ты, я смотрю. Видно, не сладко тебе там было без моих харчей, – ухмылялся кавалер.

– Да уж, не мёд, экселенц, – Сыч тоже засмеялся.

– А вот воняешь ты по-прежнему, – принюхивается Волков.

Сыч опять скалится беззубо:

– Да уж, хряк сдобой пахнуть не начнёт.

Он смеется и ёжится от налетевшего порыва ветра. Волков молча снимает шубу и накидывает её ему на плечи:

– Держи. Максимилиан, найдите какой-нибудь одежды ему… И этому тоже, как там его зовут, – Волков кивает на второго человека, которого привёл капитан горцев.

– Ежом его кличут, – говорит Сыч, лицо его скорее удивлённое, чем радостное, он пытается всунуть больные и страшные свои руки в рукава шубы. – Экселенц, а это мне навсегда или поносить?

– Болван, неужто ты думаешь, что я после вшивого тебя надевать буду? – кавалер смеётся. – Носи уже.

Волкову не жалко, это не лучшая его шуба. Зато все видят, что тем, кто претерпел за него, по заслугам воздастся.

– Экселенц! – Сыч едва не прослезился, он уже напялил шубу и кланялся, кажется, руку надумал целовать.

Но Волков не дал:

– Ступай к поварам, а потом помойся, Фриц Ламме, вечером расскажешь, как там у горцев, – он повернулся к парламентёру и крикнул: – Так что решил кантон по поводу денег за пленных?

– Сегодня соберётся совет в Шаффенхаузене, – отвечал капитан горцев, – там всё сегодня и решится.

– Пусть поторопятся, Господь велит мне быть милостивым даже к еретикам, но кормить я их с завтрашнего утра перестану.

– Если ваш Бог велит вам быть милостивым, может, отдадите мне раненых, тех, что уже без сил? – кричал капитан.

Волков ему ничего не ответил, он повернулся и пошёл к себе в шатёр, ему ещё нужно было написать ответ епископу. А капитан постоял-постоял, да пошёл к лодке, убрался вон с его земли.

Пока он писал, снова приходил фон Финк, снова говорил, что ему пора уходить и снова просил вексель, на что Волков вновь ему отказал.

Говорил тот, что согласен и на пятьсот талеров, и как он об этом сказал, так кавалер обо всём догадался.

Волков теперь понял, почему фон Финк хочет от него вексель. Он сейчас увёл бы солдат во Фринланд, а потом полученные от кавалера по векселю деньги забрал бы себе, сказав солдатам, что кавалер, дескать, ничего не дал.

«Да ты, братец, мошенник, из тех, что обворовывают своих солдат! Нет, так не пойдёт».

– Ждите подсчёта и раздела добычи, – сухо ответил кавалер.

Фон Финк ушёл недовольный. Он оставил корпоралов, чтобы они приняли участие в дележе добычи, а сам в тот же час увёл своих людей на север, в Эшбахт, а оттуда и на восток, в их родной Фринланд.

А Волков был тому и рад. Дописав письмо епископу, сидел некоторое время в раздумьях. Всё не мог решиться никак, а потом всё же взялся и написал письмо жене.

«Госпожа моя, с радостью сообщаю вам, что дом наш пока в безопасности, злой враг повержен и не сможет собраться для новой войны. Если на то ваша воля будет, так возвращайтесь, дом без вас пуст, и мне одному в нём будет невесело.

      Муж ваш, Господом данный, кавалер Иероним Фолькоф фон Эшбахт».

Он посидел, подумал, не слишком ли он в письме добр и ласков. Не подумает ли Элеонора Августа, что он заискивает перед ней. Может, лучше будет просто повелеть ей ехать домой? А, ладно, пусть будет доброе письмо. И он тут же начал писать ещё одно:

«Дорогая моя, рад, что вы мои интересы помните, и вижу, что усилия ваши увенчались успехом, что жена моя живёт в доме епископа, а не в городском доме отца своего. Теперь прошу вас отвезти её домой в Эшбахт, не давайте ей уехать в поместье к отцу, иначе мне её потом будет непросто оттуда забрать, зная её норов и нелюбовь ко мне, может она заупрямиться и у графа остаться.

Да и вам пора домой, дом без вас – сирота без присмотра, и голоса вашего в нем не хватает. Как мне не хватает вас, дорогая Бригитт.

      Иероним Фолькоф фон Эшбахт».

Он позвал к себе Увальня:

– Александр, раз дорога вам знакома, так скачите к епископу снова. Вот эти два письма отдадите ему и моей жене. А это, – он показал Увальню бумагу, – отдадите госпоже Ланге, но, чтобы никто не видел. Вы поняли, Александр?

– Да, кавалер, повезу их в разных местах, чтобы не перепутать.

Волков кивнул, а когда Гроссшвюлле ушёл, он вдруг понял, что день давно перевалил за полдень и что ему уже и обедать пора. И настроение у него было на удивление хорошее, может, из-за того, что у него второй уже день не болело почти ничего, разве что нога, и то самую малость донимала, когда он на пригорок забирался.

А добыча делиться уже начала сама собой; ещё когда кавалер обедал, пришёл Брюнхвальд и Стефано Джентиле.

– Хотите ли пообедать? – предложил им Волков.

– Нет, кавалер, спасибо, – за обоих ответил Брюнхвальд, – мы только что отобедали. Мы подождём, пока вы закончите.

– Нет, вы мне не мешаете, господа, – сказал Волков и положил себе ещё кусок солонины, разогретой в пряном бульоне, налил ещё вина. – Говорите, зачем пришли.

– Господин Джентиле хочет выкупить все арбалеты, что мы захватили у врага, – произнёс Брюнхвальд.

– Вот как? – удивился Волков. – Сеньор Джентиле, а мне помнится, что вы говорили, что у вас совсем нет денег, когда нанимались ко мне. Говорили, что едва находите денег на прокорм вашим людям. А тут вдруг хотите купить…, – кавалер обратился к Брюнхвальду. – Карл, сколько там арбалетов нам удалось захватить?

– По списку семьдесят два, кавалер, – отвечал ротмистр.

– И вы найдёте деньги на эти арбалеты, сеньор Джентиле?

– У меня есть друзья в Малене, – скромно отвечал ротмистр ламбрийских арбалетчиков. – Думаю, что они рады будут мне помочь.

– Не сомневаюсь, – произнёс Волков, чуть улыбаясь. – Нисколько в этом не сомневаюсь.

– Я давно подумывал увеличить отряд, – продолжал Джентиле, – и, если мне удастся купить эти арбалеты, я смогу найти ещё людей. И в будущем ещё послужу вам, кавалер.

– Конечно, конечно, – кивал головой Волков, соглашаясь с ним, – а не скажете, по какой цене вы готовы купить эти арбалеты?

– Если вы будете не против, кавалер, то я хотел бы купить их по три талера за штуку.

«Ах, мошенник, я так и знал…»

– По три талера? – переспросил Волков.

– Если вам так будет угодно, – отвечал ламбриец.

– Помилуйте, друг мой, в мою молодость и то таких цен на арбалеты не было. А горцы славны своим доспехом и оружием, или вы думаете, что их арбалеты плохи?

– Нет, я так не думаю, – отвечал Джентиле, чуть помявшись, – но вряд ли я найду деньги, если буду покупать арбалеты за полную стоимость.

«Конечно не найдёшь, твои приятели-торговцы и менялы не дадут денег, если цена не будет сладкой».

– Арбалеты у горцев всегда были хороши, не многим хуже, чем у вас, у ламбрийцев, – начал Волков, – а вы просите за свои арбалеты восемь, а то и девять талеров. Почему же хотите эти купить за три?

Стефано Джентиле развёл руками:

– Может оттого, что они уже были в пользовании.

– Даже бабу, если она хороша, вы возьмёте себе, пусть она и была до вас в пользовании, а уж про оружие и говорить не нужно. Там же нет ломаных арбалетов?

Ламбриец молчал.

– В общем, если вы готовы купить, то берите их по пять талеров.

Ротмистр арбалетчиков, поглядывая на Волкова, думал, а потом сказал:

– Поеду в Мален, если предложу моим друзьям по четыре пятьдесят, думаю, они согласятся.

– Езжайте. Предложите по четыре пятьдесят, – согласился кавалер.

Ротмистры поклонились и вышли из его шатра.

Вечером долго-долго в его шатре сидел вымытый Сыч и его приятель, что был с ним в тюрьме. Сыч всё говорил и говорил про тюремную жизнь. Говорил он весело и так интересно, что и Максимилиан, и юный Гренер, и даже серьёзный фон Клаузевиц его слушали и смеялись. Монах брат Ипполит пришёл, смеялся со всеми так, что позабыл про пост, стал пить вино. И другие молодые господа стали проситься в шатёр, а Волков всех пускал, не гнать же. И вскоре в шатре места не было, где присесть, и так в шатре тепло стало, что кавалеру пришлось раздеться до рубахи. И он всё требовал и требовал вина, пока оно не кончилось. Всё выпили молодцы, а Сыч, не снимая шубы в жаре, всё не унимался, рассказывал и рассказывал разные случаи из своей жизни. И Волков видел его пьяное веселье и был рад, что отживел он, что был уже не таким, каким его привезли утром. Вот только худоба да отсутствующие зубы говорили, что Фриц Ламме недавно был в тюрьме.