Читать книгу: «Искусственные ужасы», страница 9

Сцена 4

24 апреля 2018 год

1 месяц 20 дней до премьеры

Домой Густав возвращался в приподнятом настроении, думая, насколько же непредсказуема жизнь. То забивает жестоко камнями критики, то возносит на первые полосы газет. Он проявил малодушие, и всё же судьба преподнесла ему подарок – величайший дар для любого творца. Возможность увековечить своё имя в истории искусства.

Сегодняшние пробы превзошли все ожидания. Впереди было несколько месяцев упорной работы, но воображение уже рисовало ему громкие аплодисменты, восхищённые отзывы не только зрителей, но и серьёзных критиков. Мир навсегда запомнит его имя.

Он поднимался по ступеням, нащупывая ключи в кармане, и, к своему удивлению, не обнаружил их. Остановившись около двери, Густав ещё раз перепроверил карманы плаща. Телефон и всякая мелочёвка, а ключей нет. Неужели он их оставил на работе? Раньше с ним такого не случалось. «Раньше ты и не был так близок к славе», – ответил голос в голове, и на лице Фишера засияла блаженная улыбка. В этот момент перед ним распахнулась дверь, и он увидел жену.

– Лили. – От неожиданности он замер и лишь впился в неё взглядом.

Она показалась ему ещё красивее, чем когда он видел её в последний раз. Собранные в высокий хвост, струящиеся светлым перламутром волосы открывали тонкие правильные черты лица. На щеках горел румянец, а в глазах – тот же живой блеск, который нельзя было ни с чем спутать. У Лили он появлялся каждый раз, когда Густав занимался новой постановкой. Простое, но яркое, как небо, домашнее платье так шло к её глубоким голубым глазам.

– Мой дорогой, не стой, входи. Неужели ты не рад меня видеть? – Она взяла его за руку, и только тогда он смог сдвинуться с места, всё ещё не в силах сказать хоть что-нибудь.

Фишер знал, что Лили слишком хороша для него. Она была как бабочка – ей любовались все. Но она предпочла сесть именно на его непримечательный, на первый взгляд, цветок. А потом так же легко упорхнула, когда подул штормовой ветер, и вернулась, стоило лишь смениться погоде.

– Я так скучала. И Куно тоже. Куно! Иди же скорее! Папа пришёл!

Из комнаты послышался быстрый топот, и в коридор выбежал Куно.

– Папа!

Сынишка подбежал к нему, и Густав наконец-то ожил, подхватил того на руки и закружил.

Детский смех был настолько заразительным, что и сам Фишер начал смеяться. Из глаз брызнули слёзы, но то были слёзы радости. Он остановился, крепко обнял сына и опустил на пол. Тот схватил его за руку и потянул за собой, но Лили остановила сына и, потрепав по волосам, сказала:

– Милый, не спеши. Дай отцу поесть.

В носу защекотало от аппетитного запаха еды, и Густав почувствовал лёгкое головокружение. В животе заурчало, и только сейчас он понял, что с тех пор, как увлёкся подготовкой пьесы, не находил времени нормально поесть. И даже засомневался в том, что брал в рот хоть что-то съестное. Хотя подобная мысль казалась ему абсурдной.

Через несколько минут, сидя за обеденным столом рядом с семьёй, Густав ощущал себя самым счастливым человеком на свете. Человеком, вернувшимся из долгого странствия домой, где ждали дорогие сердцу люди, царили порядок и полная гармония.

* * *

На следующее утро его разбудил яркий солнечный свет, пробивающийся через штору. Потянувшись, мужчина перевернулся на другой бок и напрягся, увидев пустую половину кровати. Неужели это был только сон? В такую правду не хотелось верить, слишком болезненно она отзывалась в душе. Но тут с кухни послышался шум, и Фишер облегчённо вздохнул, поднялся с постели и накинул халат.

Он застал Лили сидящей за столом с маленькой кофейной чашкой в руках. Увидев его, она улыбнулась.

– Доброе утро. Ты что-то сегодня рано поднялся. Я ещё не успела даже сходить в пекарню, но…

– Не суетись. – Присаживаясь, Густав дотронулся до её руки. – Я выпью чашку чая и выйду сегодня пораньше. Хочу прогуляться до театра.

– Хорошо, хорошо, – она поставила кружку на стол и поднялась, – не смею задерживать, герр, – ласково и кокетливо поглядела она на него, и на её щеках появились ямочки.

Лили поставила чайник, вытащила из шкафчика листовой чай и повернулась к мужу.

– Ты слышал, что Хартман Кляйн пропал? Его никто не может найти. Во всех новостях об этом говорят, а ведь у него… – чайник закипел, и она на минуту отвлеклась, чтобы засыпать заварку и залить кипятком, – двое детей. Представляешь, какое это горе для его семьи?

– Да, да слышал, – безразлично отозвался он.

Фишер считал, что чужие проблемы не должны волновать человека, пока они не касаются его напрямую. Вчера Хартман Кляйн не пришёл на пробы, и это была проблема, ведь он возлагал на него большие надежды. Сегодня у него есть идеально подходящий на главную роль актёр, и кто бы мог подумать, что это будет его друг – Адольф Браун, который медленно, но верно закапывал себя в могилу. Потому кандидатура Кляйна больше не интересовала Густава. А то, что тот пропал, а может, просто запил или сбежал с молодой актрисой, – не его проблема.

– Что ты об этом думаешь? – снова обратилась к нему Лили, усаживаясь за стол с кружкой в руках. – Я слышала, ты рассматривал его на главную роль. Ты, наверное, расстроен?

– Нет, – заверил он жену, – я нашёл актёра.

– Кого?

– Адольфа Брауна.

Она нахмурилась, не совсем понимая, о ком идёт речь.

Густав поспешил объяснить:

– Джейк Браун.

– Нет! – Жена сжала кружку и замотала головой. – Густав, ты не можешь снова взять его на главную роль. Ты уже давал ему шанс. Он же законченный наркоман!

– Прошу, не говори так. – Он поморщился, словно уловил в великолепной симфонии фальшивую ноту.

– Но это правда!

– Если бы ты видела, как он играет, то…

– Я видела, – перебила его Лили. – Прошлый спектакль с треском провалился. «Его игра не отличается изысканностью. Он как заведённая игрушка, прыгающая, пока работает механизм. Неумело и посредственно», – закончила она цитировать одного из журналистов и, поднявшись, отошла к окну.

Густав тяжело вздохнул. Пусть эти слова были адресованы Брауну, но задели и его. Бить по ещё не затянувшейся душевной ране нечестно. Но он не винил жену. Только вчера они с Куно вернулись, и он не хотел снова их терять.

– Лили. – Густав встал из-за стола и подошёл к ней, аккуратно приобняв за плечи. Хотел перед уходом сгладить конфликт. – Я хочу, чтобы ты…

– Мама!

Договорить Фишер не успел, так как в кухню вбежал Куно.

– Мы разбудили тебя, милый? – Лили обернулась, и он встретился с её укоризненным взглядом.

– Да, вы ужасно шумные, – серьёзно ответил мальчишка, насупив маленькие брови. В милой пижаме и колпаке пятилетний Куно был похож на звездочёта. – Не даёте мне спать.

Обстановка сразу разрядилась. Лили заулыбалась, глядя на сына, а Густав – глядя на неё.

– Ну, раз ты встал – марш умываться и чистить зубы.

В следующие пятнадцать минут, пока Густав пил чай и собирался, Лили одним глотком допила остывший кофе и приготовила завтрак сыну. Они больше не поднимали тем, связанных с постановкой. Оба сделали вид, будто сегодняшним утром ничего не произошло. Однако неприятный осадок остался. И даже пожелание хорошего дня перед уходом несильно воодушевило Фишера.

Погода на улице была отличная: стоял конец апреля, и солнце ласкало город своим теплом. Аромат цветущих деревьев разносился по Берлину, птичьи трели сливались в головокружительную симфонию, весь мир пьянил весенней свежестью. Но ничего этого Густав не замечал, погружённый в собственные мысли, нависшие над ним грозовыми тучами. И вдруг почувствовал толчок в бок. Это произошло настолько неожиданно, что он едва устоял на ногах, чего нельзя было сказать о той, что в него врезалась. Девушка сидела в какой-то неестественной позе, опираясь на одну руку, в другой Густав заметил длинную кисть для рисования. Голова её была опущена, светло-русые волосы свисали, закрывая лицо. А плечи дрожали, словно она беззвучно плакала.

– Вы в порядке? – спросил Густав, присаживаясь рядом на корточки. Ответом ему было молчание.

Он попытался её поднять, но девушка резко оттолкнула его и отползла назад, выставив дрожащую руку с кистью вперёд.

– Не… не… не т-т-трогайте меня, не подходите! – В её серых, полных ужаса глазах Фишер увидел собственное отражение.

Мертвенно-бледное лицо девушки с глубокими тенями под глазами обезображивали синюшные проступающие вены на висках.

– Я лишь хочу помочь, – попытался успокоить её Густав, озираясь по сторонам. Незнакомка вовсе его не пугала, несмотря на свой вид. Фишера больше беспокоило, что редкие прохожие сочтут, будто он домогается девушки. И тогда быть беде. А он не мог рисковать, тем более сейчас. Но никто даже не смотрел в их сторону.

– Вы, в-в-вы не поможете м-м-мне… – На кончике кисточки Густав заметил муху. Она быстро перебирала лапками. Девушка не сводила взгляда с Фишера, её рука тряслась. И вдруг она плавно взмахнула в сторону кистью, словно сделала невидимый мазок, и прошептала: – Вам бы себе помочь.

Густав не понял, что она имела в виду, а спросить не успел. Она быстро поднялась на ноги и выскочила прямо на дорогу. Он только охнуть успел, когда автомобиль сбил несчастную. И вот уже её тело лежало неподвижно.

Фишера колотил нервный озноб. В голове пульсировало. Он посмотрел на свои руки, измазанные в крови, и хотел закричать. Только от шока не смог открыть рот. Нервно икнул и присел на бордюр.

Он не знал, сколько минут наблюдал за мёртвым телом посередине дороги. Сколько раз вздрагивал, когда очередная машина наезжала на труп. Не понимал, почему никто не помог девушке, не вызвал скорую помощь. И почему собственное тело и разум отказывались подчиняться ему.

– Густав. – Он перевёл взгляд с дороги и увидел Эмилию, которая присела рядом с ним. – Вы такой бледный. Что случилось?

Он лишь указал на дорогу.

– Я не понимаю вас, – покрутила головой она. – Что там?

– Вы разве не видите? – севшим голосом спросил Фишер.

– А что я должна увидеть?

– Дев… – Он посмотрел на дорогу и ничего там не увидел. – Нет, ничего.

Фишер мог поклясться, что видел всё собственными глазами. Но куда тогда она могла деться за несколько секунд? Не испариться же, в конце концов! А может, он уже сходит с ума? Но с чего бы?

* * *

Ночью Фишер долго не мог заснуть, а когда засыпал, тут же просыпался от ощущения стянутости в груди. И так несколько раз за ночь. Он понимал, что это, скорее всего, от пережитого стресса. Хотя для него так и осталось загадкой, что же всё-таки произошло сегодня днём. Фантом, реальность или помутнение рассудка? В последнее Густав верил с трудом.

Он перевернулся на другой бок, но не смог заснуть и поднялся с постели. Лили спала крепким сном. Густав осторожно приоткрыл дверь, чтобы не разбудить её, и вышел из спальни.

Он направлялся на кухню, чтобы выпить чаю с ромашкой – тот всегда спасал его от бессонницы, – когда услышал странные звуки из комнаты сына. Чей-то шёпот, писклявые голоса, шмыганье носа и клацанье зубов сливались в какофонию.

Мужчина бросился к двери и, открыв, замер. У него перехватило дыхание.

Три безобразные, обтянутые серой кожей высокие фигуры склонились над его сыном – маленьким Куно, державшим в руках окровавленный кинжал. Это они издавали те звуки. Существа окружили ребёнка, но не прикасались к нему, лишь таращились одним-единственным на троих глазом. Бледный свет луны проникал через окно, освещая лицо мальчика. И Густав увидел, как его глаза один за другим провалились внутрь, потом нос, прежде румяные милые щёчки впали, а кожа начала скатываться, обнажая кости. То уже было не лицо его сына – череп с пустыми глазницами.

Охваченный невыразимым ужасом, он хотел было закричать, но язык отяжелел, словно на него повесили пудовую гирю. Он попытался закрыть веки, но они не смыкались, как будто кто-то издевался, заставляя смотреть на весь этот ужас. Ему хотелось думать, что это всё дурной сон и нужно лишь проснуться. Но отчего же тогда ему холодно, а сердце колотится громко, будто соборный колокол?

– Густав? – услышал он голос жены, а потом яркий свет ослепил его. – Ты чего не спишь? Сына хочешь разбудить?

– Нет, – прошептал он, опустив ладони, которыми невольно закрыл глаза.

Перед ним стояла Лили. Она скрестила руки на груди, вглядываясь в его лицо. Густав обошёл жену и ничего не увидел. Что бы это ни было, оно закончилось, и он вздохнул с облегчением. Куно спал в своей кровати, крепко прижимая к себе подушку. Лили, недовольно цокнув языком, погасила свет в комнате.

Даже выпив чаю, после которого его всегда отпускало, в спальню Фишер вернулся с пониманием, что этой ночью больше не уснёт.

Сцена 5

Стоило только объявить, что он сыграет главную роль в постановке Фишера, и Адольф Браун за одну ночь стал звездой первой величины. Теперь репортёры не отставали от него, требуя всё новых и новых подробностей. Ангел, продюсер со странным именем – и с ужасающей внешностью, – запретил раскрывать какие-либо детали их работы. Особенно это касалось сюжета пьесы. Но журналисты всё равно потихоньку выуживали крупицы информации.

Не проходило и дня, чтобы в интернете не появлялась новая статья о мистической пьесе. И чем чаще мелькали эти статьи, тем более популярной становилась грядущая постановка.

Сам Браун находил сюжет этой истории весьма сложным. Ничего подобного ещё не доводилось ставить на сцене немецкого театра, а может, и вообще нигде. Слишком много абстракций и философии. Историю знакомства Смерти и девушки из борделя можно было написать и попроще. Больше всего его тревожила концовка: Оделия рожает почти мёртвого младенца, которому каждый вдох даётся с адским трудом. Его тело почти ничего не весит, его глаза едва открываются, но ребёнок не хочет умирать. Оделия называет дитя Робертом, и это имя открывает уже почти забытые воспоминания в голове Брауна. Воспоминания из детства. Когда он, будучи ещё ребёнком, любил, как и многие дети, озорничать и строить всякие пакости.

У них дома висел большой портрет жуткой толстухи. Адольф ненавидел это полотно. Женщина с картины не раз являлась к нему в кошмарах, и он не понимал, зачем дома вообще нужна такая страшная вещь. Его мать говорила, что это искусство, а искусство порой бывает немного жутким, но это делает его ещё более прекрасным.

Однажды, когда дома никого не было, семилетний Адольф взял фломастеры и разрисовал ненавистную ему женщину. Нарисовал ей усы и хвост, добавил смешные рога и красный румянец на щеках. Картина больше не казалась ему страшной, теперь она вызывала только улыбку. Адольф искренне верил, что мама похвалит его, ведь полотно стало лучше. Он даже подумывал в тот момент стать художником, когда вырастет. Но, когда мать Брауна вернулась с работы, она не засмеялась, а наорала на него, как никогда прежде.

– Ты убийца! – кричала она. – Ты убил эту картину!

Адольф заплакал и побежал в свою комнату. Ночью, перед сном, мама рассказала ему страшную историю. Она говорила, что за детьми, которые уничтожают искусство, приходит Роберт – человек с глазами разного цвета. Этот Роберт забирает ужасных детей в свои картины, и те вечность стоят неподвижно и наблюдают за тем, как жизнь проходит мимо них.

В ту ночь ему приснился самый страшный сон в жизни. Он увидел красивого высокого юношу с глазами монстра. Рядом с ним стояла толстая женщина из картины, только теперь она стала ещё более пугающей. На её голове появились огромные рога. Длинный хвост, словно опасная змея, шевелился у её ног. Щёки блестели, измазанные кровью. А ещё у неё были ужасающие клыки, которыми она щёлкала.

– Я сожру тебя, – зашипела женщина, и он тут же проснулся.

Адольф предпочёл забыть это жуткое детское воспоминание, но сейчас имя Роберт заставило его всё вспомнить. Он не понимал, связана ли детская страшилка, рассказанная матерью, с этой пьесой. Но одно знал точно: ничего нельзя исключать. Слишком много странных вещей происходило в последнее время.

* * *

Начались регулярные репетиции, все актёры были уже набраны, даже бутафор приступил к разработке декорации. И вначале всё складывалось хорошо. Актёры, казалось, были подобраны идеально, порноактриса играла восхитительно. Проблемы начались, когда после множества читок пришлось заучивать реплики. Стоило только отобрать листы с диалогами, как оказалось, что Эмилия не умеет запоминать большой текст. Она постоянно забывала, что должна сказать в той или иной сцене, что было неудивительно, ведь в порно и заучивать особо ничего не нужно, до длинных театральных диалогов там далеко. Это быстро начало всех раздражать, особенно режиссёра, который изначально очень хорошо к ней относился и в многочисленных интервью говорил, что Эмилия Ланге просто рождена для этой роли. Менять актрису было нельзя, слишком большая шумиха поднялась вокруг спектакля. Поэтому необходимо было срочно что-то делать. И в голове Брауна родился один план, настолько безумный и ужасный, что в любой другой ситуации он бы не стал и пытаться. Но на кону стояло уже слишком многое.

Как-то после очередной ужасной репетиции Адольф подошёл к Эмилии.

– Я могу помочь тебе с запоминанием текста, – сказал он.

– И как ты мне поможешь? – со злостью в голосе спросила она. – Я в школе ни один стих не могла рассказать наизусть. Вообще не знаю, зачем я согласилась на эту роль. Мне нужно сниматься в кино, а не в театре выступать. Вот там отыграл один дубль, и всё, потом поправят на монтаже. Играть без перерыва невозможно.

– Возможно, – настаивал Браун. – Есть один действенный метод, просто поверь мне. Давай вечером я заеду за тобой, и уже завтра ты сможешь всю пьесу рассказать наизусть.

– А если не смогу, ты снимешься в гей-порно, – коварно ухмыльнувшись, заявила Эмилия.

– Договорились, только у меня слишком маленький член для порнухи.

* * *

У Брауна был один знакомый, которого звали Вилли Кох – редкостный мудак, который не пропускал ни одной юбки. За это его и погнали из театра, так как он домогался всех актрис, с которыми ему доводилось играть. Но был у этого мудака один редкий талант – просто феноменальная память. Стоило ему раз прочитать пьесу, и он знал реплики сразу всех персонажей. Именно поэтому Адольф решил ему позвонить.

– У меня есть к тебе дело, – начал Браун. – Ты наверняка знаешь, что я играю в новой пьесе. А там на одну из главных ролей взяли небезызвестную в узких кругах любителей порно Эмилию Ланге. Если хочешь, мы можем расписать её на двоих. У этой девчонки безумная фантазия. Она хочет переспать одновременно с двумя настоящими актёрами.

От такого предложения Вилли просто не мог отказаться. Он сам был своего рода поклонником таланта Эмилии и смотрел с ней все фильмы для взрослых. А кто не мечтает переспать со своим кумиром?!

Адольф предложил Коху встретиться вечером возле одного заброшенного здания, сказав, что порноактриса хочет покувыркаться именно там.

В восемь вечера Браун, как и обещал, заехал за Эмилией. Девушка села в автомобиль, и они поехали.

– Ты должна мне полностью довериться, только тогда всё получится, – произнёс он.

– Обычно, когда так говорят, происходит нечто страшное. Если что, я могу за себя постоять. Порноактрис часто пытаются изнасиловать, поэтому нам приходится тренироваться.

– Обещаю, всё будет хорошо. Мы проведём один театральный ритуал. Он покажется тебе глупым, но метод действенный. Это что-то вроде магии. Ты можешь пока мне не верить, но завтра твоя жизнь изменится. Во всяком случае, я на это сильно надеюсь, так как совсем не горю желанием сниматься в гей-порно.

Автомобиль остановился неподалёку от пункта назначения.

– Тебе нужно надеть на глаза эту повязку и вставить в уши наушники. – Адольф протянул ей обе вещи.

– Это обязательно?

– Да, иначе магия не сработает.

Эмилия сделала всё, что он попросил. Теперь она ничего не видела, могла только слышать, так как наушники пока не работали. Автомобиль снова тронулся.

– Мы на месте. Посиди пока здесь, мне нужно выйти, а потом делай всё, что я говорю. Много времени это не займёт.

– Мне это совсем не нравится, – только и произнесла Эмилия.

Адольф направился в сторону заброшенного здания, возле которого его уже ждал старый знакомый.

– Где же наша звёздочка? Если ты меня развёл, Джейк, я тебе врежу. – Вилли потирал руки от нетерпения.

– Не называй меня Джейком. Теперь я использую своё настоящее имя.

– Хорошо, буду звать тебя Гитлером, – процедил Кох. – Но ты не ответил на вопрос: где красавица?

– Она в машине, сейчас придёт, но сначала тебе нужно завязать глаза. Это ненадолго, когда всё начнётся, сможешь снять повязку. – Браун протянул её знакомому.

– Сделаю всё что угодно ради хорошего минета.

Как только Вилли завязал глаза, Адольф направился к автомобилю.

– Сейчас ты пойдёшь со мной, – начал говорить Браун Эмилии. – Я дам тебе в руки кинжал, и ты проткнёшь им одно чучело.

– Спятил? Я ничего такого делать не буду! – запротестовала она.

– Не бойся. Кинжал ненастоящий, он бутафорский, такие мы используем в театре. Это нужно сделать, чтобы ритуал получился. Самое главное, думай о том, что тебе нужно. О хорошей памяти, и уже завтра ты с лёгкостью сможешь без запинки рассказать весь текст.

Эмилия заёрзала на сиденье и прикусила губу. Её лицо было напряжённым.

– Ты обещаешь, что ничего плохого не случится? – Она нервно обернулась на его голос, и сердце пустилось вскачь.

– Обещаю, ничего плохого не случится, – солгал Браун, – но нужно нанести несколько ударов. Больше ударов – лучше память. В твоих наушниках будет играть музыка. Это нужно для атмосферы. Всё как в театре, считай это очередной репетицией. Когда я стукну тебя по спине, ты нанесёшь несколько ударов вперёд, прямо в чучело. Хорошо?

– Да, я всё сделаю… Но сомневаюсь, что мне это как-то поможет с текстом.

Они вдвоём вышли из машины. Адольф аккуратно вёл Эмилию перед собой. В её руках уже был Мегиддонский кинжал. Браун запустил беспроводные наушники через свой телефон, и в её ушах заиграла песня группы Rammstein.

– Я ничего не вижу, но слышу ваши шаги. Звёздочка идёт к своему папочке, – с воодушевлением протянул Вилли.

Эмилия его не слышала, музыка играла слишком громко.

 
Внутри тебя угри живут,
На мне – родимое пятно,
Ножи от этих бед спасут.
Пусть даже сдохнуть суждено!
 

Адольф стукнул её по спине, и Эмилия в то же мгновение вонзила кинжал в тело Вилли. Кох заорал от боли, но его крики слышал только Адольф. В её ушах продолжала биться музыка.

 
Внутри тебя угри живут,
На мне – родимое пятно,
Ножи от этих бед спасут.
Я обескровлен всё равно!⁷
 

Эмилия наносила удар за ударом, думая о том, что хочет получить хорошую память. Тело Вилли не кровоточило, оно излучало свет – так работал Мегиддонский кинжал. Наконец Кох полностью обратился свечением и, умерев, испарился. Не осталось ни тела, ни крови.

– Достаточно, – выключив наушники, произнёс Браун. – Ты справилась.

– Было не так страшно, как я себе представляла, – снимая повязку с глаз, заявила Эмилия.

– Вот видишь. – Адольф забрал у неё древнее оружие. – Тебя могут мучить кошмары, и ты можешь видеть странные вещи, но не обращай внимания, это побочный эффект магии. Зато завтра с лёгкостью расскажешь свой текст.

– О каких странных вещах ты говоришь? – подозрительно сощурилась она.

– Тебе может являться мертвец, – серьёзно сказал Адольф. – Просто игнорируй его и всё. Думаю, нам пора уже ехать, скоро твоя жизнь изменится навсегда.

Они направились к машине, возле которой стоял человек, но видел его только Браун. Тело его было изуродовано, покрыто множественными ножевыми ранами, из которых текла чёрная кровь. Бледная кожа и серые глаза не излучали жизни. Живой мертвец смотрел в сторону актёра, который его убил.

– Тебе не будет покоя, – прошептал мёртвый Хартман Кляйн, и со словами из его уст посыпался песок. – Ты проклят! Все, кто воспользовался Мегиддонским клинком, обречены на вечные муки. Как только умрёшь, я тебя встречу, и тебе эта встреча не понравится. – Мертвец засмеялся.