Читать книгу: «Искусственные ужасы», страница 8

Часть 2. Пьеса

Акт первый: Самоубийство

Сцена 1

Находясь на самом дне творческого пути, Густав предавался воспоминаниям. Когда-то у него всё было хорошо: успешная карьера в театре, обожаемая жена, маленький сын, в котором он души не чаял. Но всё это вдруг исчезло, испарилось, словно призрачная дымка, по повелению злого волшебника, который взмахнул палочкой и стёр всё то, что было так дорого Густаву. Хотя виноват был лишь он сам. Тот, кого когда-то называли гением. Но увы. Театр – жестокий мир, он не прощает ошибок.

Последняя постановка Густава на сцене Deutsches Theater² оказалась просто ужасной. Ни у одного театрального критика не нашлось для неё даже пары добрых слов. Они все будто сорвались с цепи, употребляя в своих громких рецензиях колкие эпитеты. «Это было худшее, что я видел», «На месте режиссёра этой отвратительной постановки я бы наложил на себя руки», «Густав Фишер опозорил немецкий театр так же, как когда-то Адольф Гитлер своим рождением запятнал репутацию всего народа», – писали они.

Ему сложно было всё это выдержать. Говорят, творческие натуры очень ранимы, но с этим он ещё мог как-то справиться. Даже увольнение из театра ударило по нему не так сильно, как уход жены.

Лили была настоящей красавицей, в отличие от Густава, который никогда не вызывал у женщин особого восторга. Лили обожала театр и полюбила в муже не внешность, а его талант создавать настоящие произведения искусства.

Когда постановка Густава с треском провалилась и шквал критики ударил по нему, жена не смогла с этим смириться. Мысль о том, что она живёт с неудачником, разрывала её на части. Она легко могла провести лучшие годы с уродцем, но жить с посредственностью было выше её сил! Начав сомневаться в гениальности мужа – ведь именно в эту гениальность она и влюбилась, – Лили бросила Густава, забрала ребёнка и вернулась к родителям. Это стало последним ударом для когда-то признанного режиссёра. Он не хотел ждать суда, решающего судьбу их мальчика, ведь тот почти наверняка постановит, что Куно лучше жить с матерью, чем с безработным отцом. Поэтому Густав решил закончить свой путь, как многие творческие личности, которые познали поражение или просто устали от бренного мира, – самоубийством. Режиссёр видел в этом какую-то романтику. Словно он самурай, опозоривший свою честь и своих родных, и собирается совершить харакири. Конечно, было бы красиво вспороть себе брюхо кинжалом кусунгобу, но где в Берлине достать оригинальное японское оружие? Да и вида крови Густав не переносил с самого детства. Потому он решил выбрать другой способ самоубийства. Любимый метод всех писателей.

Густав решил повеситься.

Он нашёл крепкую верёвку, которая была способна выдержать его вес, снял люстру и зацепил удавку за крюк. Принёс из кабинета стул, который в решающий момент сработает как спусковой крючок. Густав хотел написать предсмертную записку, но слова не шли. Видимо, муза окончательно его покинула. С другой стороны, настоящий самурай не пишет письмо перед харакири. Его жест сам по себе красноречив. Разве подобное нуждается в пояснении?

Всё было готово: петля для его шеи, стул для его ног. Можно закончить всё прямо сейчас. Вот Густав Фишер был – и вот его уже не стало. Ему было тридцать шесть. Он достаточно пожил, переступил даже через возраст Христа, а это уже немало. Но зачем спешить? Даже заключённых перед смертной казнью кормят, подают последнюю трапезу, а ведь они совершили по-настоящему ужасные вещи. К примеру, убили много людей. Густав же никого не убивал, лишь разочаровал своей бездарностью. Было ли это хуже убийства? Как если бы зритель сказал: «Ты лучше убей меня, чем разочаруй». Густав не знал, но сильно хотел есть.

Говорят, никакой травяной сок не может помочь против власти смерти³. Он пока не знал, насколько правдиво это утверждение, но понял, что перед самоубийством просыпается аппетит. Поэтому Фишер решил сходить в свой любимый и очень дорогой ресторан «Новая жизнь». Там он когда-то сделал предложение Лили и потратил в тот вечер целое состояние. Сейчас ему не нужно было думать о деньгах. Если ты знаешь, что завтра для тебя не наступит, то пересматриваешь приоритеты.

Словно смертник, он отправился на последний ужин.

Такси привезло Густава в «Новую жизнь». Он оставил щедрые чаевые – деньги в могилу всё равно не заберёшь.

В этом месте всегда было людно. Густаву повезло, что нашёлся свободный столик. Хотя разве можно говорить о везении, когда ты хочешь себя убить?

– Вы уже решили, что будете заказывать? – спросил молодой официант с гладко зализанными чёрными волосами.

– Я буду вот это, – указал Густав на самое дорогое блюдо в меню. – И принесите мне ваше самое лучшее вино.

Он никогда не пил, даже в честь премьер, но сейчас всё-таки решил попробовать алкоголь. Хуже уже всё равно не будет.

– Простите… Вы, случайно, не Густав Фишер? – внезапно спросил официант.

– Да, это я, – улыбнулся мужчина. Когда ты театральный режиссёр, тебя очень редко узнают. Ведь ты всегда находишься за кулисами, словно невидимка, дёргающий за ниточки.

– С ума сойти! – Тёмно-синие глаза официанта оживились, лицо просияло. – Вы настоящий гений! Я видел все ваши постановки, и это нечто невероятное! Вы словно заново придумали театр.

– И последнюю постановку вы тоже видели? – с грустью усмехнулся Густав.

– Конечно, она безупречна. – Он не услышал в голосе официанта ни сарказма, ни желания задеть, только едва уловимые нотки гордости. – Думаю, все эти критики просто не поняли, что вы хотели сказать.

– А что я хотел сказать?

– Что даже неидеальное может быть идеальным. Ужасное – прекрасным, а злое – добрым. Вы показали сложность того, что всем нам казалось таким простым. Можно я вас сфотографирую?

– Вы хотите со мной сфотографироваться? – переспросил Густав, которого невероятно тронули слова молодого официанта.

– Нет, я этого недостоин. Я хочу сфотографировать вас одного. Вы позволите?

– Да, пожалуйста.

Он отложил папку с меню на стул, и в его руках появился фотоаппарат, заставивший Густава удивиться. Судя по потёртостям, старинный, относящийся приблизительно к началу прошлого века. Когда пальцы официанта открыли крышку, выпустив чёрную «гармошку», Фишер увидел внизу надпись «Eastman Kodak Company», выведенную золотом по чёрному. Он сел поудобнее, поднял голову повыше и посмотрел в маленький объектив.

Один щелчок, яркая вспышка – и снимок был сделан.

– Спасибо, эта встреча много для меня значит! – заулыбался парень.

– Как я получился?

– Как великий режиссёр. Я скоро принесу ваш заказ.

Официант ушёл, оставив Густава наедине со своими мыслями. Ему хотелось продолжить разговор с молодым человеком, который так воодушевлённо говорил о его творчестве. С тем, кто первым за долгое время смог разгадать то, что он хотел донести до зрителя. Но сейчас ему больше хотелось в туалет, поэтому, покинув стол, он направился в уборную.

Вернувшись на место, Густав обнаружил на своём стуле большую стопку бумаг. Это была какая-то рукопись. Взяв её в руки, он внимательно посмотрел на текст. Пожелтевшие от старости листы, потускневшие буквы – страницы были напечатаны так давно, что это оставило на них отпечаток. Ни названия, ни автора Густав не увидел. Но стоило ему пробежаться глазами по тексту, как стало понятно: перед ним пьеса.

Не отдавая себе в этом отчёта, он стал читать, с каждой строкой погружаясь в повествование всё глубже. Фишер даже не заметил, как к его столику подошла невысокая официантка, и оторвался от рукописи, лишь услышав голос:

– Что будете заказывать?

– Я уже сделал заказ у парня по имени… – Густав осознал, что не знает, как зовут того официанта. Пришлось напрячь память, чтобы вспомнить, что молодой человек был без бейджа.

– Боюсь, вы ошиблись. Этот столик обслуживаю я. Просто повторите ваш заказ, и я всё принесу.

У Густава резко пропал аппетит. Ничего не ответив, он встал из-за стола и покинул ресторан. Сейчас мужчина хотел только одного – дочитать странную пьесу без названия. Он читал её, пока ехал в такси, а потом продолжил уже дома, рядом с верёвкой, на которой собирался повеситься.

Последнюю страницу он перевернул только в полночь. Его трясло от возбуждения, ведь это была лучшая пьеса, которую ему довелось прочитать. Это была мистическая история о любви. Её события разворачивались то ли в шестнадцатом, то ли в семнадцатом веке в Берлине. Молодая и очень красивая Оделия вынуждена работать в доме распутниц. Там она встречает Смерть, спустившуюся в мир живых в образе прекрасного юноши. Между ними вспыхивают чувства, и вскоре она узнаёт, что беременна. Концовка пьесы кажется такой жестокой, что «Ромео и Джульетта» на её фоне выглядит лёгкой мелодрамой. Но финал прекрасен. Поставить такую пьесу в театре означало обессмертить себя. Потомки такое точно не забудут.

«Это будет отличная последняя работа, – подумал Фишер, – после такого можно и в петлю».

Густав всё ещё хотел покончить с собой, но теперь решил это сделать немного позже. Ему хотелось ещё поработать, сказать этому миру своё последнее слово. Но такая пьеса требовала огромных вложений, а он потерял доверие берлинского театра. Его руки уже почти опустились, как внезапно в дверь постучали.

Было уже за полночь, и Густав не ждал никаких гостей. Это могла быть жена, которая внезапно одумалась, но на такое Фишер даже не смел надеяться.

– Кто там? – спросил он, посмотрев в дверной глазок и никого не увидев.

– Герр⁴ Фишер, вам не стоит меня бояться, я пришёл помочь. Откройте дверь, и ваша жизнь навсегда изменится, или не открывайте и убейте себя, как и планировали.

Возможно, ему не стоило впускать незнакомца, но сегодня был и без того странный день. Когда планируешь покончить с собой, совсем забываешь о безопасности.

Открыв, Фишер сразу же сделал пару шагов назад. Гость не спеша зашёл. В его руках была трость, а на голове цилиндр, какие уже давно никто не носил. На Густава смотрел низкорослый горбун с уродливым лицом, покрытым множеством шрамов, скрывавшим его истинный возраст. Один глаз отсутствовал, на его месте зияла глубокая чёрная впадина.

– Пусть вас не пугает мой внешний вид, – заговорил незнакомец. – Я не монстр, я Ангел, который спустился с небес. Вы прочитали пьесу и теперь стали её частью, хотели вы этого или нет.

– Кто вы такой? – Густав уже ничего не понимал. Возможно ли, что он всё-таки покончил с собой и сейчас находился в загробном мире?

– Я Ангел, – повторил ужасный незнакомец. – Я помогу вам поставить эту пьесу. У вас, Густав Фишер, будет лучший театр в Берлине, деньги на декорации и труппу. Всё, что вы только пожелаете. Правда, есть два важных условия.

– Какие?

– Главную роль в пьесе должна сыграть Эмилия Ланге.

Густав знал всех толковых театральных актрис Германии, но это имя ему было незнакомо.

– Почему именно она должна сыграть Оделию?

– Потому что ей это предначертано так же, как и вам, Густав, поставить эту пьесу.

– А второе условие?

– Пьеса должна быть поставлена в кратчайшие сроки. Вы согласны? – Горбун протянул руку для пожатия. На той недоставало двух пальцев.

– Да, – стискивая сухую ладонь, кивнул Фишер.

В этот момент ему показалось, что он даёт какую-то клятву. Возможно, так оно и было, но Густав не придал этому значения.

– Это вы автор пьесы? – внезапно спросил он.

– У настоящего искусства нет автора, – пожал перекошенными плечами Ангел. – Однако мне пора. Я скоро с вами свяжусь, нужно будет обговорить мелкие детали. Пока найдите Эмилию Ланге. И напоследок: я в вас верю, герр Фишер, у вас всё получится, и к вам вернётся ваша жена с ребёнком. Но если вдруг что-то пойдёт не так и постановка не состоится, – незнакомец на секунду замолчал, будто хотел убедиться, что Фишер осознаёт всю серьёзность ситуации, – то умрут все, кого вы знаете. Все, кого вы хоть раз встречали на улице и с кем говорили. Все, кого вы любите и кого уже забыли. Ваши друзья, знакомые и просто прохожие, которым не посчастливилось вас встретить, – все они умрут. Но у вас всё получится, Густав, бояться нечего.

Незнакомец ушёл. Фишер остался один. Рядом лежала странная пьеса и висела верёвка с уже завязанной петлёй. В голове крутились разные вопросы: что сегодня произошло? Кто был этот официант? Кто этот Ангел? Что будет дальше? Но вместе с тем он испытывал какое-то невероятное возбуждение и желание скорее приступить к работе.

Густав Фишер не сомневался, что эта пьеса навсегда изменит его жизнь, а возможно, не только его.

Сцена 2

Солнце уже склонилось к горизонту, когда Эмилия покинула съёмочную площадку. После семичасового рабочего дня всё, чего ей хотелось, – это расслабиться. Для такой цели в бардачке она всегда держала косяк. Работа в порно не из лёгких, но ей было грех жаловаться. С того самого момента, как половое созревание вступило в свои права, она стала замечать, как смотрят на неё мальчики. Такое внимание быстро вскружило ей голову. А потом случился первый секс, после которого она, может, и не испытала бурю эмоций, но это было только начало.

Жажда внимания, жажда денег и, конечно, жажда секса привели Эмилию в это место. Хотя последнее совсем не вписывалось в её представления об удовольствии. Чаще всего съёмки высасывали последние силы. Впрочем, и тогда она не жаловалась, ведь именно эта работа обеспечивала ей приятный уровень жизни.

Эмилия спустилась на парковку и, позвякивая ключами от красного Opel Corsa, направилась в его сторону. Она представляла, как вытащит косяк, заберётся на пассажирское сиденье и, развалившись, насладится первой дурманящей затяжкой. Это желание было настолько сильным, что, когда на полпути её кто-то окликнул, она остановилась и с недовольным лицом обернулась, думая, что это член съёмочной группы. Она ошиблась.

К ней торопливыми шагами подходил незнакомый мужчина, излишне худой и оттого кажущийся особенно высоким.

Он остановился в двух шагах от неё и, переведя дыхание, спросил:

– Вы Эмилия Ланге?

Девушка кивнула и окинула его взглядом.

На вид ему было между тридцатью и сорока. Заметно поредевшие рыжие волосы и маленькие аккуратные усики над губой. На лбу отчётливо прорисовывались линии морщин. Лицо его было невыразительным до такой степени, что, встреть она его на улице, прошла бы мимо.

– Меня зовут Густав Фишер. И я режиссёр.

– Это, конечно, прекрасно, но вы зря тратите моё время. – Она никогда не церемонилась и говорила, что думает. – По всем вопросам съёмок вы можете обратиться к моему агенту.

Она развернулась и быстрым шагом направилась к автомобилю.

– Эмилия, ну подождите! Вы не поняли меня.

Она остановилась, не в силах сдерживать раздражение, и развернулась.

– Что вам ещё от меня нужно?!

– Я театральный режиссёр и хочу вам предложить главную роль в моём спектакле.

Ланге с сомнением ещё раз окинула его взглядом. Попыталась сопоставить то, что он сказал, с его внешностью. На самом деле он режиссёр или очередной дрочер? Время от времени те пытались с ней познакомиться. В любом случае сейчас она хотела поскорее избавиться от этого типа. Отдохнуть. Сбросить напряжение, а не стоять посреди парковки и болтать. И уже подумывала о том, чтобы вызвать охрану, если он не отстанет.

– Эмилия, я понимаю, как это звучит. Вы снимаетесь в порно. – Последнее прозвучало настолько пренебрежительно, что она нервно передёрнула плечами. Хотела ему возразить, однако мужчина, словно предугадав её реакцию, сказал то, чего она никак не ожидала: – А я сделаю вас великой актрисой!

Всё раздражение сошло на нет, уступив место сначала растерянности, а потом заинтересованности. Эмилия всего на секунду задумалась над его словами. И этого хватило, чтобы представить, как может измениться жизнь. У неё не было актёрского образования, но чем чёрт не шутит? Что, если это тот самый шанс, который выпадает только раз в жизни? Ведь от театральных подмостков прямая дорога в большое кино. Почему-то она думала именно так, и сейчас от этой мысли приятное тепло разливалось внутри.

– Это ведь не шутка?

– Разве стал бы я разбрасываться такими громкими словами? Поймите, от вашего решения зависят судьбы людей! – Эмилия видела: он не лукавил. Поняла это по серым глазам, хотя всё ещё была сбита с толку таким предложением. – Я предлагаю вам главную роль в моей постановке. Просто протяните мне руку, Эмилия, и я приведу вас к звёздам. Покажу мир в свете тысячи софитов.

Она даже не поняла, как так вышло. Внешне непривлекательный мужчина очаровал её настолько, что Эмилия готова была вручить ему свою жизнь. Слова его ласкали слух. Заставляли возбуждаться сильнее, чем умелые руки любовника. Недаром говорят: женщины любят ушами. А ещё они любят, когда их возводят на пьедестал.

Она даже забыла о том, что есть агент, который решает вопросы её занятости. Сейчас Ланге чувствовала, что стоит на пороге чего-то важного. Усталость, желание выкурить косяк – уже ничто не имело смысла. Только его слова, в которые она безоговорочно поверила.

Уже приняв решение, Эмилия поправила волосы и, вскинув голову, улыбнулась:

– Так что от меня потребуется?

Сцена 3

Он уже давно не смотрел телевизор. А кто его вообще сейчас смотрит? Джейк Браун считал, что от него люди деградируют – перестают читать и ходить в театр. Всему виной был ящик, который стоял в каждой квартире и транслировал разную дичь. Ирония заключалась в том, что теперь и сам проклятый телевизор уже никто не смотрел. Когда казалось, что опускаться больше некуда, человеческий род нашёл новый способ. Люди направили свои взоры в сторону ноутбуков и смартфонов. Словно человечество так и хотело оказаться на самом дне.

Но сейчас его телевизор работал. Браун всегда его включал, когда хотел упороться, упасть в собственную яму под названием «героин».

Ещё недавно Джейку казалось, что он победил зависимость. Имел постоянную работу в театре и получал главные роли. Театральная жизнь и наркотики – вещи несовместимые, хочешь употреблять – иди в рок-музыканты. А он выбрал театр, которым всегда жил.

Вместе с лучшим другом, Густавом Фишером, они поступили в театральный институт; тот стал режиссёром, а Джейк выбрал путь актёра. Тогда казалось, что перед ними открыт весь мир. Так оно, возможно, и было. Просто этот мир оказался довольно жестоким местом. Последнюю постановку Фишера, где Браун исполнил главную роль, разгромили критики, не оставив без внимания и актёрскую игру Джейка.

После этого Брауну перестали предлагать какие-либо роли, да и он сам больше не хотел играть. Бурый раствор в горячей ложке заменил Джейку сцену. Он даже думал, что Густав покончит с собой после такого позора. Друг всегда был крайне импульсивным. Но сейчас в новостях то и дело упоминали о какой-то новой грандиозной постановке Фишера. О пьесе без названия, которая, по словам репортёров, должна навсегда изменить представление о немецком театре. Также в новостях сообщали, что одну из главных ролей в постановке исполнит порнозвезда Эмилия Ланге. Это было совсем не похоже на того режиссёра, которого знал Браун; возможно, это был хитрый пиар-ход, чтобы подогреть интерес к неизвестной пьесе. Но порноактриса на сцене театра – это уже слишком.

По телевизору сказали, что режиссёр занят поисками актёра на главную роль. Среди озвученных имён кандидатов числился Хартман Кляйн – главная театральная звезда Германии. Имя Брауна не прозвучало, что было неудивительно, ведь Фишер знал, что он снова подсел. Всё-таки бывших наркоманов не бывает.

Игла легко вошла в вену на сгибе локтя, и Джейк начал ждать, когда героин трансформируется в его печени и головном мозге в морфин. Ждать долго не пришлось. Быстрый кайф – всё, что ему сейчас было необходимо. Браун почувствовал, как спокойствие накрывает с головой, а тепло растекается по всему телу, принося с собой умиротворение, позволяющее позабыть обо всех печалях и невзгодах. Его глаза начали закрываться, и он провалился в волшебный сон.

Проснулся Джейк от чувства, что его кто-то зовёт. Он с трудом разлепил глаза и увидел перед собой человека.

Парень в чёрном жилете, надетом поверх белой рубашки, держал в руках папку и внимательно смотрел на него.

– Ты кто такой? – Браун не мог понять, настоящий тот или галлюцинация.

– Я официант. У меня простая работа, приношу людям то, что они заказывают, – спокойно ответил незнакомец. – И я здесь, потому что вы великий актёр.

– Неправда! – прокричал Джейк, окончательно проснувшись. – Я никогда не был великим, а уж сейчас тем более.

– Я никогда не ошибаюсь, – невозмутимо произнёс официант. – А если даже так, вы можете им стать. Разве вам не хочется сыграть в пьесе, которую ставит ваш друг? Она просто великолепна! Это лучшее, что когда-либо было написано. Упустить такой шанс равносильно смерти.

– Я… хочу, – неуверенно, почти шёпотом признался Джейк. – Но, боюсь, я не настолько талантлив, чтобы в ней сыграть.

– А на что вы готовы ради таланта?

– На всё, – не колеблясь заявил он.

– Тогда в моём меню для вас кое-что есть. – Парень раскрыл папку, извлёк из неё серебряный клинок и протянул его Брауну: – Это Мегиддонский кинжал⁵. У него два предназначения: первое – это убивать монстров, второе – забирать у людей то, что нужно его обладателю. Старик с его помощью заберёт себе молодость юноши. Уродина отнимет красоту модели. А вы можете заполучить чужой талант.

Слишком легко и соблазнительно текла речь из уст незнакомца. Но вряд ли кто-то просто так отдаст свой талант. Ведь очевидно, что забирать в данном контексте означает убивать, особенно если в твоих руках холодное оружие, издревле несущее смерть. Но разве готов он пойти на такое?

– Я не убийца!

– Разве? Отказавшись от роли в пьесе, вы навсегда убьёте актёра в себе. У вас есть два пути. Первый – умереть в луже собственной рвоты от передозировки. По вам не станут плакать, вы будете очередным никому не нужным наркоманом. Второй – стать тем, кем вам предназначено быть, и исполнить свою главную роль. Решать вам, какой именно выбрать путь.

– Я хочу быть актёром, – словно под гипнозом, произнёс Джейк, и рука его потянулась к кинжалу. Пальцы соприкоснулись с холодным металлом, и Браун почувствовал такой прилив сил, какого прежде никогда не ощущал.

– Мне кажется, кинжал вам не нужен. Вы и так талантливы. Но что я могу знать, я всего лишь официант. – Удерживая до последнего кинжал, он всё-таки отпустил его, отдавая Джейку. – Напоследок, прежде чем уйти, разрешите в качестве платы за древний артефакт вас сфотографировать.

– Конечно-конечно, – не задумываясь согласился он.

– И кстати, мне кажется, вам не нужен этот псевдоним. У вас красивое имя, пусть оно и с нехорошей историей, но разве имя в этом виновато? Его дали вам ваши родители, и оно имеет особую силу. Только вы можете вернуть ему истинное величие. Оставаться Джейком или быть самим собой – решать вам, – сказал официант, после чего в его руках словно по волшебству оказался фотоаппарат, на который Браун даже не обратил внимания, слишком заинтересованный кинжалом. Раздался щелчок, и официант вышел из комнаты, оставив Брауна в одиночестве.

* * *

Огромный зал театра почти пустовал; заняты были только те места, на которых сидели приглашённые на пробы актёры, журналисты и те, кто имел непосредственное отношение к пьесе.

Густав сидел в первом ряду, хотя он так сильно волновался, что то и дело подскакивал как ошпаренный и снова садился, убеждаясь, что очередной претендент совершенно не подходит на роль. В то время как репортёры, которым несказанно повезло оказаться на закрытых пробах, сидели позади него и внимательно наблюдали.

Фишер в очередной раз, опустившись в кресло, оглянулся и увидел Эмилию. Белокурая девица сидела между постановщиком и журналистами. С её лица не сходила улыбка, и Ланге так органично вписывалась в этот антураж, что все сомнения на её счёт отпали, хотя при первой встрече она показалась ему заносчивой и недостойной этой роли. Густаву было сложно принять, что на главную роль он должен взять порнозвезду, которая не производила впечатления человека, способного играть на большой сцене. И только после первых проб он изменил своё мнение. А сейчас и вовсе, видя, с какой лёгкостью она общается с журналистами, понял: тот, кто выбрал её, знал, какой талант скрывается за фасадом сексапильной блондинки.

На бельэтаже⁶ он заметил мужчину, который называл себя Ангелом. Тот, как и обещал, предоставил всё, в чём нуждался Фишер, но никак не влиял на пробы, оставляя право выбора самому Густаву.

Хотя уже спустя два часа он начинал впадать в уныние. Никто из выступающих не подходил на главную роль в столь амбициозном проекте.

Сыграть Смерть оказалось не так просто, как многие думали. Одни актёры не смогли побороть кашель, который вырывался каждый раз, как они зачитывали первые строчки, другие, едва открыв рот, голосом резали слух Фишеру, и он сразу же начинал махать руками, чтобы прекратить этот ужасный поток звуков. Были и те, кто зачитывал пьесу с такой неохотой, словно их заставляли. А одного из опытных актёров даже стошнило на сцене. Такого Густав ещё не видел. Главный претендент на роль и его самая большая надежда – Хартман Кляйн – так и не явился, что было совсем на него не похоже, ведь казалось, что актёр заинтересован в роли.

Через полчаса, когда претенденты закончились, на сцену вышел Джейк Браун. Это был среднего роста мужчина худощавого телосложения. Его тёмное каре делало и без того худое лицо ещё уже. Да и вообще его вид был крайне удручающий. Взгляд карих глаз казался мутноватым. Выглядел он так, будто последнюю неделю не спал. Хотя Густав знал, в чём было дело.

Сам Фишер в него не верил, но не мог отказать другу, который позвонил вчера вечером и напросился на эти пробы.

– Чем здесь пахнет? – спросил Джейк вместо того, чтобы начать читать текст.

– Кое-кого недавно здесь вырвало. Видимо, это слишком сложная роль.

– Ну, посмотрим, – ответил он Фишеру.

Первую строку монолога Браун зачитал чётким, прекрасно поставленным голосом, отчего Густав привстал и внимательно стал следить за ним. Тот с такой лёгкостью читал текст, что временами Густаву казалось, что друг знает его наизусть. Браун то понижал голос, напуская таинственный флёр, то, наоборот, придавал ему глубокий мягкий обволакивающий тембр, завораживая чувственностью. Всё то время, пока Джейк проживал роль на сцене, Фишер, поражённый его игрой, стоял затаив дыхание.

Когда Браун закончил, воцарилась мёртвая тишина; даже щелчки фотоаппарата, которые до этого момента не смолкали, куда-то исчезли. Словно гром в тихую ночь, сверху раздались громкие хлопки. Тот, кто называл себя Ангелом, аплодировал стоя.

– Это то, что нам нужно! – восторженно произнёс Густав. – Чёрт возьми, Джейк, мне кажется, ты был рождён для этой роли!

– Спасибо. Но, если роль моя, я хочу выступать под своим настоящим именем. Хочу, чтобы на афише было написано: в главной роли Адольф Браун.

– Думаю, мы сможем это устроить, – кивнул Фишер.