Загадка «снежного человека». Современное состояние вопроса о реликтовых гоминоидах

Глава 5
Проблема азиатского ареала

Советские ученые не принимали участия в исследованиях, проводившихся в Гималаях и Каракоруме. Но эти исследования привлекали их серьезное и все возраставшее внимание, по крайней мере, начиная с 1954 г.; отдельные непродуманные выступления в печати, высмеивавшие или дискредитировавшие все исследования, давно сброшены со счетов. Пионером серьезной постановки вопроса о гималайском «снежном человеке» перед советскими учеными выступил в начале 1955 г. член-корр. Академии наук СССР А.Д. Александров. Дав первый обзор произведенных за рубежом наблюдений, он справедливо призывал не отмахиваться от гималайских данных, не отделываться от возникшей загадки словами «не может быть!». Вслед за тем А.В. Королев, М.Ф. Нестурх, Е.Д. Симонов содействовали ознакомлению советских читателей с главными результатами исследований проблемы «снежного человека» в Непале и Сиккиме. На страницах печати ряд наших авторитетных ученых высказывал свои соображения за и против подобной гипотезы, в том числе академик Е.Н.Павловский признал ее возможной. Наиболее полная научная информация о результатах англо-американских исследованиях в Гималаях была дана в двух статьях чл. – корр. АН СССР С.В.Обручева (Изв. Всесоюзного Географического Общества, 1955 и 1957). К сожалению, в поле зрения перечисленных авторов почти не попали работы самых серьезных знатоков данного вопроса, в частности бельгийского зоолога Эвельманса, тогда как далекие от науки авторы, вроде корреспондента газеты «Дейли мэйл» Иззарда, оказались выдвинутыми на передний план. Тем более никто сначала не связывал гималайские сведения о гипотетическом прямоходящем высшем примате с наследием отечественной науки в аналогичном вопросе.

Однако вскоре наметилось два оттенка мыслей среди сторонников допущения данной гипотезы: безоговорочное следование за зарубежными авторами, тем самым ограничивавшее приложение гипотезы лишь к области, где последние работали, т. е. к южным склонам Гималаев, и более критическая оценка их эмпиризма и географического кругозора. Традиции русской биологической науки не допускали неосновательности в этой гипотезе, как и в любой другой. В частности, с необходимостью вставала задача рассмотреть гипотезу в зоогеографическом аспекте. Если допускается предположение о существовании некоего неизвестного прежде вида, надо постараться определить географическую область его распространения. Тем самым намечается возможность связать этот исследуемый вид с определенным ландшафтом и биологическим сообществом – биоценозом. А такая связь, даже предварительно намечаемая, служит важным средством к дальнейшему познанию.

Является ли «снежный человек» узко локальной формой? Где лежат географические пределы наблюдений над ним? Выходит ли граница его распространения в область существенно иных физико-географических и биотических условий существования? Тем самым вопрос о границе распространения вида является и вопросом об его эвритопности или стенотопности, шире – об его эврибионтности или стенобионтности, т. е. о его способности существовать в сильно различающихся или в узко ограниченных условиях внешней среды. Очертить ареал, т. е. границы географического распространения вида, значит охарактеризовать его принадлежность к территориям (биотопам), занятым теми или иными ассоциациями растений и животных. Это в свою очередь ведет к уяснению экологии данного вида, его связей и отношений со средой.

В основе современной передовой биологической науки лежит учение о единстве организма и среды. Некогда зоологи изучали каждый вид животных сам по себе, вырванный из биогеоценоза. Шкурка или скелет убитого животного поступали в кабинет зоолога и им описывались и систематизировались. Современный зоолог видит в морфологии и физиологии лишь одну сторону той или иной жизненной формы, в ее экологии («экологической нише») – другую, причем обе стороны находятся в неразрывном единстве. Вот это и расширяет пути научного подхода к загадке «снежного человека». На помощь дилетантам, гадающим о «достоверности» или «недостоверности» отдельных данных, могут придти прежде всего зоогеографы. Они нанесут на карту всю сумму наличных сведений, наметят приблизительный ареал этого предполагаемого вида, совместят его с ареалами других видов. Это не только сделает всю гипотезу более близкой к реальности, но и поведет к выводам о среде, следовательно, и об организме, поскольку он находится в единстве со средой. В конечном счете, этот путь может вести в известной мере и от теории к практике – к рекомендации новых методик приманивания и наблюдения интересующего нас вида, иными словами, к выходу из наметившегося за последние годы тупика.

Обсуждение проблемы ареала «снежного человека» связано прежде всего с двумя вопросами. Во-первых, убедительны ли границы наблюдений и исследований, проводившихся в 50-х гг. XX в. в высокогорной области Гималаев и Каракорума. Во-вторых, не связаны ли эти наблюдения зарубежных путешественников со сведениями, ранее накопленными нашими отечественными естествоиспытателями и географами, о каком-то человекоподобном прямоходящем примате других районов Азии.

Рассмотрим сначала первый вопрос. Можно ли сказать, что в результате десятилетних работ, описанных в предыдущей главе, выяснено не только наличие некоторых признаков и сведений, касающихся «снежного человека», на определенной территории, но и отсутствие подобных признаков и сведений за ее пределами?

Оказывается, ясная граница ареала обнаруживается только на юг от обследованных мест. Гималаи образуют как бы крутую стену в северной части полуострова Индостана. Они поднимаются мощными громадными уступами над Индо-Гангской низменностью. Здесь на расстоянии каких-нибудь 100 км налицо резкий перепад климата, растительных зон, населенности людьми. Внизу, у подножья – тропические джунгли со своей характерной фауной, а наверху, начиная с 3000–4000 м, – зона альпийской растительности, редко посещаемые рододендровые и саксифраговые склоны, еще выше – вечные снега и льды. Сведения о «снежном человеке» здесь довольно четко обрезаны по верхнему краю лесной растительной зоны.

Однако на восток, север и запад нет ничего похожего на выявленную границу ареала. Напротив, есть все основания считать, что она находится за пределами области «классических» наблюдений и исследований.

Цитированный французский геолог-альпинист проф. Борде, подводя итог штудированию всех материалов о «снежном человеке», по крайней мере до 1956 г., писал: «Классическая литература называет около 15 европейцев, видевших следы йе-ти. Крайними точками, где были обнаружены эти следы, являются: на западе – Каракорум (ледник Биафо); на востоке – Сикким (перевал Зему). Но к востоку от этих мест мало бывали».

В самом деле, обследованная и давшая те или иные наблюдения и сведения территория обрывается совершенно случайно на границе Сиккима и Бутана. В Бутане путешествия почти не производились. Перспективны ли поиски данных о «снежном человеке» в Бутане? Положительный ответ вытекает не только из однотипности природных условий, но и из несомненного сгущения информации по мере нашего движения именно на восток – от Непала к Сиккиму. Еще Иззард обратил внимание на то, что из Сиккима в прошлом поступало не меньше сведений, подтверждавших существование «йе-ти», чем из более обширного Непала, что именно к Сиккиму относится большинство сообщений о виденных европейцами следах «снежного человека». В Сиккиме индийский зоолог проф. Бисуас слышал много рассказов о «йе-ти», но не имел тогда определенного мнения об этом существе. Таким образом, граница ареала на востоке, по-видимому, проходит где-то значительно дальше границы производившихся поисков. Сейчас мы, действительно, уже имеем сведения, хотя и разрозненные, относящиеся не только к Бутану, но также и горным районам Ассама, Бирмы, Камбоджи, Вьетнама.

Что касается протяженности ареала «снежного человека» на север от обследованного района в Гималаях, то для ответа на этот вопрос надо разобраться, какие имеет под собою основания довольно распространенный тезис, будто «снежный человек» обитает исключительно на южных склонах Гималаев или, по крайней мере, обитает там в основном, заходя на северные склоны лишь более или менее случайно. Этот тезис противоречит множеству опубликованных данных. В пользу же его приводятся всего-навсего записанные в 1954 г. утверждения шерпов о том, что кроме «ми-те» (или «мих-те», «йе-ти») существует еще другое животное, водящееся в горах со стороны Тибета, называемое «дзу-те» и по описанию напоминающее гималайского рыжего медведя.

Может быть, действительно, гималайский рыжий медведь не переваливает почти никогда через главный хребет и держится только на северной, тибетской стороне Гималаев и вообще в Тибете. Но из этого вовсе не вытекает, что «ми-те» («йе-ти») в свою очередь не переваливает, как правило, с южной, непальской стороны на северную тибетскую, что он не обитает в Тибете.

Похоже, что эта версия довольно искусственно создана Ч. Стонором, к сожалению, по причинам, лежащим далеко от естествознания: она продиктована, по-видимому, стремлением отгородиться от «красного Китая», включая Тибет, т. е. провести границу научных биологических исследований в зависимости от политических симпатий исследователя. Если мы сравним текст рабочих докладных записок Стонора, составлявшихся во время экспедиции 1954 г., которые довольно обильно приводятся в книге Иззарда, с текстом книги самого Стонора, написанной после экспедиции, мы ясно увидим: в тексте книги Стонора опущена часть тех собранных им сведений, которые указывали на Тибет.

Сам Стонор довольно странными аргументами старается ослабить впечатление немногих приводимых им соответствующих показаний шерпов. Например: «Все мои информаторы были уверены в том, что мих-ти распространен и по ту сторону границы, в самом Тибете. Не следует забывать, что непало-тибетская граница представляет собой большей частью подлинный природный рубеж. Склоны, обращенные к Тибету, более пологи, поэтому для одних животных такой рубеж может быть частичным барьером, а для других – нет».

Но вспомним, что весь цикл зарубежных исследований проблемы «снежного человека» начинается с наблюдений, сообщенных Рокхилем, Найтом, Элуисом, которые были сделаны именно в Тибете, а не в Непале или Сиккиме. Вспомним, что накануне экспедиции Иззарда, в 1950–1953 гг., немецкий этнограф Небески-Войковиц производил сборы параллельных сведений в Тибете и Сиккиме. У Иззарда приведен текст, принадлежащий самому Стонору, о том, что экспедиция 1954 г, выезжала из Англии сопровождаемая скептическими высказываниями ученых, путешественников и прочих специалистов по поводу возможности обнаружить «снежного человека» на южных склонах Гималаев: «Этого не может быть», «Такие же сказки рассказывают про Тибет»

Словом, и предшествующие данные, и данные, которые могут быть найдены на страницах книг Иззарда и Стонора, говорят за то, что политическая граница между Непалом и Тибетом ни в малой степени не является северной границей ареала «снежного человека», который, напротив, известен и на северных склонах Гималаев, например, у монастыря Ронгбук, и далее в Тибете. Достаточно уже сказанного, чтобы естественно возникли вопросы: как далеко к северу от гималайских перевалов распространяется ареал «снежного человека»? Не лежит ли там, за Гималаями, во Внутренней Азии основная часть ареала, по отношению к которой южные непальско-сиккимские склоны Гималаев являются лишь самым краем? Этот край мог случайно оказаться наиболее доступным западноевропейским и американским путешественникам, покорителям вершин, но по своим тягчайшим для человека физико-географическим условиям он, может быть, является одним из наименее благоприятных мест для возможных поисков «снежного человека». Но к этому вопросу мы еще вернемся ниже.

Было ли установлено, что в направлении на запад ледник Биафо на хребте Каракорум является крайней точкой, дальше которой следы «снежного человека» и сведения о нем исчезают? Нет, и в западном направлении мы имеем дело не с установленной границей ареала, а со сходящим почти к нулю числом высокогорных экспедиций, полным отсутствием поисков самого «снежного человека» или рассказов населения о нем. Только в самое последнее время мы стали узнавать, что область сведений о подобном существе охватывает Каракорум и с юга (Кашмир), и с запада (Афганистан), и с севера (Памир, Синьцзян).

Вот почему во всем мире вызвало необычайно большое внимание опубликованное газетами в январе 1958 г. сообщение советского гидролога А.Г. Пронина о том, что в августе 1957 он дважды видел в районе ледника Федченко, в долине Балянд-Киик, существо, напоминающее «снежного человека».

Это сообщение выглядело не как серьезная ломка распространенных к тому времени представлений об ареале «снежного человека», а как некоторое раздвижение границ ареала в северо-западном направлении. Ведь надо представить себе, что речь идет о в известном смысле единой цепи гор: огромная дуга Гималаев на северо-западе через хребет Каракорум соединяется с Памиром, так же как с хребтами Куньлунем, Сарыкольским, Гиндукушем.

Собственно, сообщение Пронина не было и полной неожиданностью: если даже оставить в стороне всю предисторию вопроса, в 1957 г. было опубликовано две статьи в пользу вероятности обитания «снежного человека» на Памире: о наблюдениях и зарисовке на Памире геологом А. Шалимовым следов на снегу, аналогичных гималайским, и о сборах на Памире геоботаником проф. К.В. Станюковичем рассказов населения о человекоподобном существе, аналогичных рассказам гималайских горцев о «йе-ти».

Почти одновременно с сообщением Пронина в газетах появилось также параллельное сообщение китайского кинорежиссера Бай-Синя о наблюдении им пары живых существ, подобных «снежному человеку», об обнаружении цепочки следов таких существ, о рассказах населения о них в китайской части Памира (Сарыкольский хребет). Иными словами, сообщение Пронина пало на подготовленную почву. Правда, оно вызвало и сильную реакцию недоверия в некоторых научных кругах, хорошо знакомую западным авторам, сообщавшим что-либо о «йе-ти». Однако из истории не вычеркнешь того, что действительно было: сообщение Пронина вызвало в СССР широкий общественный интерес к вопросу о «снежном человеке», о возможности его обитания в пределах нашей страны, в частности на Памире, и послужило толчком к организации экспедиции Академии наук СССР на Памир летом 1958 г.

К сожалению, экспедиция была задумана не как посвященная только вопросу о «снежном человеке», а как комплексная: в ее задачу входило также физико-географическое, ботаническое и зоологическое обследование некоторых районов Памира. Во главе экспедиции был поставлен геоботаник проф. К.В. Станюкович. Интересы ботаников в значительной степени определили выбор и района и сезона работ, а именно летних месяцев, когда зона вечных снегов как раз почти повсеместно на Памире отделена от зоны альпийской растительности огромными пространствами обнаженных безжизненных. скал. Что касается района работ этой экспедиции, то, несмотря на настойчивые советы некоторых знатоков Памира обратить главное внимание на поиски «снежного человека», его следов и сведений о нем в верховьях долин Язгулема и Бартанга, а также на хребтах Аличурском, Петра Первого, Дарвазском, были выбраны для обследования не эти районы (относящиеся не к Памиру в узком географическом смысле слова, а к Горному Бадахшану), а два центрально-памирских района: 1) район Сарезского озера, 2) долины Пшарта и Балянд-Кикка. Эти районы представляли большой интерес для заполнения белых пятен в геоботанической карте Памира, и, действительно, дали в высшей степени ценные гербарии. Что касается поисков «снежного человека», то работа экспедиции в зоологическом отношении не была обеспечена. В составе ее не было не только приматологов, но даже вообще специалистов по наземным млекопитающим или по горной фауне. Разработанные для экспедиции инструкций о применении приманок в случае обнаружения следов выполнялись без соблюдения последнего условия, т. е. приманки выкладывались в местах, где не было никаких оснований предполагать обитание «снежного человека». Причем не оправдан был и выбор мест для стационарных наблюдений с помощью телеобъективов. Поиски следов на снегу оказались практически неосуществимыми из-за того, что работы производились далеко от районов горных перевалов, к тому же в летний сезон, когда снежный покров отступает высоко и общая поверхность его сокращается. Разумеется, члены экспедиции не видели даже и ни одного снежного барса, которые достаточно многочисленны в горах Памира. Весьма обильные в этих горах пещеры и гроты почти не подверглись обследованию и биологическому изучению. К этому надо добавить, что работа крупными партиями не оправдала себя, ибо производимый шум приводил, несомненно, к откочевкам дикой фауны через хребты в соседние долины.

Автор этих строк, принимавший участие в работах Памирской экспедиции 1958 г. в качестве заместителя председателя научного совета-экспедиции, мало того, бывший ее инициатором не может согласиться с тем ее описанием, которое полтора года спустя было дано в опубликованных проф. К.В. Станюковичем очерках под названном «По следам удивительной загадки».

Беллетристичность и увлекательность этого повествования не могут заменить отсутствующего в печати научного отчета о работе экспедиции по проблеме «снежного человека». Наиболее осторожным был бы вывод, что эта экспедиция не дала достаточных материалов для окончательного суждения о наличии или отсутствия на Памире немногочисленных особей «снежного человека» или о возможности их единичных спорадических заходов сюда с территории соседнего Синьцзяна (КНР). Неоправданным является заключение Станюковича, будто обнаружение археологами кое-где на Памире стоянок людей каменного века исключает возможность поисков здесь «снежного человека», ибо, якобы, по утверждению ученых, сохраниться до сих пор «снежный человек» мог только в той области, где людей не было прежде и нет теперь, или где люди появились совсем недавно. Трудно сказать, каких ученых имеет в виду Станюкович, но, во всяком случае, принятие этого тезиса означало бы безнадежность поисков «снежного человека» не только в Тибете, но и в стране шерпов в Непале. В действительности вопрос о разграничении человеческой эйкумены и ареала «снежного человека» никогда не ставился так упрощенно. Густота человеческого населения в эпоху каменного века, тем более древнего каменного века (палеолита), была столь невелика, что нет причин воображать себе, скажем, Памир, сплошь занятым людьми, вытеснившими нижестоящих приматов. Ведь вытеснение горилл с западного побережья Африки, где их видели римляне, в малодоступные недра материка произошло не в каменном веке, а сравнительно совсем недавно. Указанные соображения К.В. Станюковича показывают, что начальник экспедиции не имел научного биологического предположения о существе, которое он обещал разыскивать на Памире. Это впечатление подтверждается напечатанной тем же автором уже после экспедиции, но написанной до нее, научно-фантастической повестью «Человек, который его видел», где рассказывается о преследовании одним исследователем Памира последнего остававшегося в живых экземпляра «снежного человека», погибающего в финале повести в бурных водах горной реки; не оспаривая права на художественный вымысел, нельзя не отметить полнейшего несоответствия образа, выведенного здесь, образа какого-то беспомощного травоядного, неспособного даже долго убегать от преследующего его пешком безоружного человека, основам всякой современной биологической гипотезы о «снежном человеке». Руководствуясь такой неестественной моделью, конечно, ничего нельзя было найти на Памире, даже если бы подлинный «снежный человек» прятался в соседнем ущелье.

Неоправданным является и утверждение председателя научного совета экспедиции С.В. Обручева, будто произведенные в 1958 г. исследования на Памире, в частности, бассейнов Сарезского озера и верхнего течения р. Мук-су, показали, «что экологические условия этой горной страны неблагоприятны для существования здесь крупного примата».

Это заявление ставит неумолимый вопрос: неужели начальник экспедиции и председатель ее научного совета до отправления экспедиции не знали экологических условий Памира, в том числе указанного района, давно изученных и описанных в специальных изданиях и в учебниках? Неоспоримо, что Памирская экспедиция 1958 г. не внесла уловимых изменений в прежние познания об экологических условиях этих мест.

Наконец, Памирская экспедиция 1958 г. не смогла ничего дать и для проверки сообщения гидролога А.Г. Пронина о его наблюдении 1957 г. Правда, дойдя до устья Балянд-Киика, по словам К.В. Станюковича, «альпинисты и ученые убедились, что с того места, где стоял Пронин, до того места, где он видел снежного человека, так далеко, что разглядеть как следует решительно ничего нельзя».

Столь же категорически сказано в предисловии С.В. Обручева к книге Иззарда: «Проверка показала, что А. Пронин находился на таком большом расстоянии от склона, где, появилось животное, что не мог бы отличить медведя от человека».

Однако в действительности проверки не было и ученые, и альпинисты ни в чем не убедились, так как Пронина с ними не было, а без него никто не мог точно указать, где именно он стоял, на каком расстоянии от склона. Полемический задор не должен был бы увлекать авторов за пределы, допускаемые в научном исследовании.

Однако Памирская экспедиция 1958 г. не осталась бесплодной для исследования проблемы «снежного человека». Но только ее главный результат в этом отношении принесли не отряды, ходившие в безлюдные места Центрального Памира, а небольшая и поздно включившаяся в работу опросно-этнографическая группа. Автор этих строк, проделав маршрут на Сарезское озеро, хотя и незабываемый по впечатлениям, все же по возвращении на базу решил не тратить далее времени на бесперспективные в данных условиях поиски в безлюдных горах, а присоединиться к указанной группе. Она успела проделать три маршрута и собрать свыше ста записей.

Из четырех участников группы трое (А. Грюнберг, В. Бианки, Б. Поршнев) держались мнения, что рассказы киргизов и таджиков о диком волосатом человеке («гуль-бияване», «адам-джапайсы» и т. п.) могут свидетельствовать если не о современном, то о древнем обитании на Памире действительного неизвестного науке высшего примата, воспоминания о котором уже частично облеклись в формы фольклора; напротив, одна из участниц (А. Розенфельд) даже самые реалистические сообщения пастухов и охотников сопровождала известным комментарием «не может быть!» и относила поэтому к области мифологии.

Думается, что аргументы большинства были куда убедительнее (см. гл. 14); особенно плодотворный последний маршрут группы (в составе Л. Грюнберга, В. Поршнева) в Чеш-Тюбе, крайнюю юго-восточную местность Восточного Памира, где были записаны совершенно нефантастические указания киргизов на район обитания «диких людей», дал возможность завершить постепенно складывавшуюся гипотезу: «снежный человек» в историческое время оттеснялся людьми с Западного Памира, где сведения о нем наиболее туманны, в Восточный Памир, где они более облечены плотью, и, наконец, в Китайский Восточный Памир (юго-западный Синьцзян), где они и вовсе свободны от какой-либо фантастической примеси и носят совершенно тот же характер, как и описание любого дикого животного.

Таким образом, главным результатом Памирской экспедиции была разработка на местном материале проблемы ареала «снежного человека». Ареал «снежного человека» и здесь получил не статическое, а динамическое, историческое определение, совершенно так же как на монгольском материале в трудах проф. Жамцарано и его школы.

Эта параллель не случайна. Ведь уже шел полным ходом процесс синтезирования разных источников и разных направлений исследования о неизвестном гоминоидном примате Азии. К лету 1958 г. уже был совершен решающий шаг в постановке на научную почву проблемы ареала «снежного человека». А именно, была выдвинута мысль что, может быть, данные отечественных ученых о неизвестном высшем прямоходящем примате Монголии и других областей Центральной Азии (см. гл. З) и данные зарубежных исследователей о неизвестном высшем прямоходящем примате Гималаев и Каракорума (см. гл. 4) относятся к одному и тому же виду живых существ. Этот мост, перекинутый через всю Внутреннюю Азию с севера на юг, мост объединивший оба прежде изолированных друг от друга источника сведений, казался в первый момент слишком смелым. Но очень скоро стала ясной продуктивность такой догадки. С одной стороны, как говорилось в гл. 1, она впервые открыла широкий простор для применения важнейшего инструмента науки – сравнения. Следует еще раз подчеркнуть, что сравнение само есть средство доказательства достоверности данных, если они имеют вполне независимое друг от друга происхождение. С другой стороны, эта идея объединения в одно целое сведений о человекоподобном диком примате из северных районов и из южных районов Внутренней Азии, разделенных несколькими тысячами километров, была, действительно, полным преобразованием всех представлений об ареале «снежного человека».

Следует тут же отметить, что идея эта родилась не только у меня, но почти одновременно со мной у нескольких авторов – настолько она была внутренне необходима, оправдана имеющимися материалами. Проф. В.А. Хахлов (Москва), едва наша печать стала широко информировать общественность о гималайско-памирском «снежном человеке», выдвинул положение, что тянь-шаньский «дикий человек» («ксы-гыик»), которым он занимался в 1907–1914 гг., является несомненным аналогом этого ныне привлекшего внимание «снежного «человека». В дальнейшем В.А. Хахлов развил гипотезу о вероятных периодических, может быть сезонных, миграциях этих существ от Тянь-Шаня до Гималаев, а также о предполагаемом им постепенном сдвижении основной популяции из северных нагорий и хребтов Центральной Азии все более на юг, в частности, в Тибет, т. е. опять-таки в сторону Гималаев.

Точно так же и проф. д-р Ринчен (Улан-Батор) пришел к мнению, что монгольский «алмас» (он же – «хун-гурэсу») является не чем иным, как «монгольским близким родичем «снежного человека»«. В глазах этого видного монголоведа обнаружение в Гималаях признаков обитания человекоподобного дикого существа явилось хоть и отдаленным, но блестящим подтверждением выводов его учителя проф. д-ра Жамцарано о реальном обитании в Гоби такого же реликтового животного.

В известной степени независимо от всех названных авторов и антрополог д-р Е. Влчек (Прага), занимавшийся сначала вопросом о реконструкции формы черепа гималайского «снежного человека».

Достойно удивления размышление французского антрополога проф. А. Валлуа по данному вопросу. Ему известно только, что советские и монгольские ученые констатировали наличие в Монголии данных, аналогичных «классическим» сведениям из Гималаев. «Но, – пишет он, – вместе того, чтобы разрешить проблему, это расширение только усложнило её, ибо ничто не доказывает, что алмас и йе-ти представляют то же самое. И в особенности представляется удивительным один факт: если уж есть в Центральной Азии область, где следовало бы ожидать встреч с йе-ти, то это северные склоны Гималаев и собственно Тибет… Однако, когда мы переходим из Гималаев в Тибет, рассказы неожиданно прерываются и появляются снова лишь через тысячу с лишним км далее, в Монголии! Такая лакуна поистине курьезна».

В действительности же курьезно только незнакомство автора с обильными материалами, относящимися к Тибету, Синьцзяну, Цинхаю, Ганьсу и другим областям Центральной Азии (см. гл. 3, 4, 6).

Дальнейшие исследования показали, что монгольский термин «алмас», видимо, принесен в Монголию с Алтая. Алтай (и его продолжение – Монгольский Алтай) и связанные с ним Саянские горы показались на время таким же естественным рубежом ареала «снежного человека» на севере, как Гималаи – на юге. Пространство же между ними, пересеченное хребтами, нагорьями, пустынями, очевидно, надлежит рассматривать не как область сплошного распространения этого вида, но и не как территорию недоступную для перекочевок и расселений. Так решился вопрос об опорных точках определения ареала «снежного человека» в меридиальном направлении.

Далее, две мощные горные системы – Тянь-шаньская и Памиро-Алайская – очертили контуры ареала с запада, в то же время связывая непрерывными цепями гор северную, алтайско-саянскую границу ареала с южной, гималайской. Тем самым оказалось, что ареал «снежного человека» охватывает не только Центральную Азию, но и значительную часть Средней Азии.

Гораздо труднее было определить хотя бы приблизительно границы ареала в северо-восточном, восточном и юго-восточном направлении. Он словно не имеет здесь ясных контуров, растекаясь по отдельным хребтам и горным системам. Достаточно упомянуть, что в настоящее время есть редкие сведения о подобных человекообразных существах, относящийся к Уралу, Забайкалью, некоторым хребтам Якутии, Большому и Малому Хингану, затем, южнее, к хребтам Циньлин-Шань, Сычуанским Альпам.

И, наконец, надо сказать об одном ответвлении, первоначально очень озадачившем нас. Первым сигналом была пачка писем, полученных в разгар Памирской экспедиции 1958 г. через редакцию газеты «Комсомольская правда» в ответ на опубликованную в той газете мою статью, информировавшую о монгольских «алмасах».

Не сговариваясь, несколько корреспондентов писали, что описываемые точно так же существа, да к тому же под тем же самым названием (или почти тем же – «алмасты» и другими видоизменениями), известны населению… Кабардино-Балкарии! Это казалось скорее опровержением всей гипотезы, чем ее подтверждением. Однако в дальнейшем стали поступать новые и новые сведения из разных районов Главного Кавказского хребта, а также из Талышских гор. При этом если на Северном Кавказе название данного существа было тождественно алтайско-монгольскому, то на юге Кавказа, в Талыше, оно оказалось тождественным памирскому: «гулейбани», «биабан-гули» (памирское: «гули-биабан»). Для решения этой загадки, по крайней мере на стадии определения контуров ареала, очень помогла уже назревшая раньше благодаря анализу материала других районов, идея: народные рассказы могут свидетельствовать не обязательно о современном распространении интересующего нас вида в данных местах, а о его более или менее древнем обитании здесь, значительная примесь фантастического элемента может служить как бы дополнительным свидетельством того, что указанное животное было все более и более редким, потом вовсе исчезло, и живет уже лишь в преданиях и рассказах населения.