Читать книгу: «Зов Гималаев. В поисках снежного барса», страница 3

5. В Тибет

В 2006 г. Китай готовился к Олимпийским играм в Пекине, назначенным на август 2008 г. Прибыв в сентябре 2006 г. в северный базовый лагерь Эвереста, на высоте 6400 метров, я дышал разреженным воздухом и любовался неповторимыми пейзажами Северной стены и Северного седла, Второй ступени и самой Джомолунгмы. Мы прилетели в Лхасу на самолёте и вначале, как положено, провели там несколько дней для акклиматизации.

Лхаса стоит на высоте 3650 метров, так что подниматься по лестнице в отеле или наклоняться, чтобы завязать шнурки, – уже задача не из лёгких. В номере рядом с кроватью стоял кислородный концентратор с маской, который принимал монеты. Проводником нам служил тибетец слегка за тридцать по имени Сонам. Он прекрасно говорил по-английски. Вырос он в Дхарамсале, образование получил благодаря Tibetan Children’s Village, некоммерческой организации, обучающей детей-беженцев из Тибета. Он отчаянно желал отыскать родных в Тибете, и вот несколько лет назад тибетские власти сообщили ему, что нашлась его мать. Чтобы повидать её, нужно было всего-навсего приехать в Лхасу. А это, конечно, была ловушка. Как только парень приехал в Лхасу, его тут же арестовали. Никакая мать не ждала его. Четыре месяца он просидел в тюрьме. Его били, сломали ему правую ногу, пытаясь получить сведения о далай-ламе. Видел он его? Как далай-лама проводит дни? Конечно, парень не мог рассказать китайцам ничего нового. Его отпустили. Выйдя из тюрьмы, Сонам рассудил, что блестящий английский даёт ему отличную возможность работать проводником, и решил остаться в Тибете.

На второй день в Лхасе мы собирались посетить дворец Потала, и впечатления нам изрядно испортил тот факт, что нашего проводника внутрь не пустили. Этническим тибетцам запрещено входить в Поталу. Сонаму пришлось болтаться снаружи и после встречать нас у входа.

На следующий день мы отправились в большой монастырь Дрепунг, расположенный в долине к северо-западу от Лхасы. Раньше там жили более 7000 монахов, порой доходило и до 10 000. На момент нашего визита в монастыре оставалось всего пятьсот человек. И расположение, и архитектура его очень живописны. Повсюду – молитвенные барабаны, барельефы с мантрами, молитвенные флаги полощутся на ветру. Мы заходили в кухни, покрытые сажей, где в огромных котлах можно было сварить риса на тысячи человек. На сей раз нашего нового друга, проводника-тибетца, пустили вместе с нами, и он провёл нам хорошую экскурсию. В числе прочего он показал нам покои настоятеля.

Это было просторное помещение с алтарём. В самом центре стоял сосуд – масляная лампа, полная ячьего жира, из которой торчали с десяток постоянно горящих фитильков. Одна дверь вела в спальню, другая – в ванную. Отведя меня в уголок, Сонам тихо рассказал мне одну историю. Оказалось, Китай давно видит в Дрепунге рассадник беспорядков и инакомыслия. Примерно за восемь месяцев до нашего приезда власти решили, что монастырь ведёт себя уж слишком нагло в рамках дозволенного, и решили принять меры устрашения. Настоятеля заперли в ванной и не выпускали. Через полтора месяца он умер от голода. Я пришёл в ужас и не хотел верить, но Сонам утверждал, что это всё правда.

Через неделю, уже в базовом лагере, я поговорил с другим молодым проводником-тибетцем, которого мы наняли. Парень в прошлом был монах, пока его не выгнали из монастыря. Я спросил у него насчёт Дрепунга, и проводник без колебаний подтвердил, что история о кончине настоятеля – не вымысел.

По дороге из Лхасы в долину Ронгбук, которую мы преодолели на автомобиле, мы останавливались в Шигадзе и в Гьянгдзе, невероятно красивых религиозных центрах. Наш визит в монастырь Ташилунпо в Шигадзе, традиционный престол панчен-ламы, совпал с какой-то крупной церемонией. Монахи тянулись в главную гомпу, оставляя за дверью груды обуви из красного войлока. Вокруг собралась толпа зевак, и вскоре подъехало несколько блестящих чёрных лимузинов. К первому лимузину поднесли традиционный зонтик от солнца, и оттуда вышел кто-то явно очень важный – рослый юноша в традиционной высокой, конусообразной шляпе и в красных одеждах. Проводник подсказал нам, что это панчен-лама.

Десятый панчен-лама скончался в Шигадзе в январе 1989 г. в возрасте пятидесяти одного года, как считается, от сердечного приступа. Ещё молодым человеком он ездил в Пекин вместе с далай-ламой. В возрасте двадцати шести лет, после китайского вторжения, он пережил процедуру публичного унижения и был заключён в тюрьму. После «реабилитации», занявшей многие годы, он вышел на свободу, и в 1989 г. ему было позволено вернуться в Ташилунпо. Там он официально перезахоронил останки прежних панчен-лам, чьи могилы были разграблены в 1959 г., когда китайские силы разрушили монастырь. Через пять дней после церемонии, на которой он произнёс речь против китайского правительства, он умер при подозрительных обстоятельствах.

Согласно традиции, прежде чем панчен-лама переродится и будет узнан, должно пройти некоторое время. Час настал в 1995 г.: панчен-ламу признали в шестилетнем мальчике по имени Гедун Чокьи Ньима, который жил в уезде Лхари в так называемом Тибетском автономном районе КНР. 14 мая 1995 г. его подлинность подтвердил далай-лама. А 17 мая мальчика с родителями забрали китайские власти, и на двадцать с лишним лет они исчезли с лица земли. Что с ними стало, неизвестно до сих пор. Через полгода после похищения КНР заявила, что в Лхари нашли мальчика по имени Гьялцен Норбу и что с этого дня он официально становится одиннадцатым панчен-ламой. Ребёнка поселили в Пекине, и в юные годы он редко показывался на публике.

Далай-лама и панчен-лама – солнце и луна тибетского буддизма. По традиции они обязаны признавать реинкарнации друг друга – и когда нынешний далай-лама скончается, у китайских властей появится мощный инструмент контроля над следующим.

В тот день в 2006 г. в Ташилунпо я увидел Гьялцена Норбу – марионетку шестнадцати лет, который едва ли не первый раз вышел к публике в официальном качестве. Я волновался, как этого юношу примут: вдруг в толпе начнутся протесты, вдруг его освищут? Но вскоре я разглядел, что большинство вокруг меня – в тёмных европейских костюмах: агенты из китайской полиции.

– Но это же фальшивый панчен-лама! – говорю я проводнику.

– Да, – отвечает он. – Этот панчен-лама – китайский.

– Но что же думают люди? Не может быть, чтобы они его принимали!

– Он в трудном положении, – ответил Сонам. – Ему сочувствуют.

Это меня пристыдило. Мне преподали простейший урок буддизма. Конечно, этот молодой человек достоин жалости. Но у каждого поступка есть карма, и, может быть, в конечном итоге назначение фальшивого панчен-ламы пойдёт на благо тибетскому буддизму. Тибетцы никогда не примут фальшивого панчен-ламу за настоящего, что бы ни велели китайские власти, – однако они ни за что не пожелают ему зла.

Через несколько дней мы вошли в долину, ведущую к Северной стене Эвереста. Стоило завернуть за угол, как перед нами предстал монастырь Ронгбук. Основанный в 1902 г., он стоит на высоте 4980 метров. В 1920-х гг., когда первые альпинистские экспедиции из Европы достигли этих мест, монастырь был полностью действующим и альпинистов встречал главный лама. В 1974 г. китайцы разрушили монастырь, но в 1980-х его начали восстанавливать. Я обрадовался, увидев растянутые над землёй молитвенные флаги.

Монахи и монахини переносили в помещение скромный урожай. До базового лагеря оставалось всего пара часов пешком по долине. В лучах послеполуденного солнца сиял яркими красками Эверест: до него было ещё двадцать километров, но огромная гора уже притягивала взгляд. Не описать словами, какое счастье испытываешь, когда узнаёшь детали пейзажа, о которых только слышал. Жёлтая полоса, Первая, Вторая и Третья ступени, кулуар Нортона, кулуар Хорнбайна, Три жандарма, северо-восточный гребень!..

Мы стали лагерем на траве под конечной мореной, где в 1920-х гг. базировались Брюс, Нортон, Сомервелл, Финч, Мэллори и Ирвин.

За день до подъёма в наш лагерь явился монах из Ронгбука и провёл обряд пуджи – помолился и благословил нас на успешное и безопасное путешествие. Мы разложили снаряжение вокруг чортена, выстроенного из камней с ледника. На наспех устроенный алтарь возложили подношения: немного воды, риса и даже пива. Монах пел свои песнопения десять минут, а после велел нам трижды поклониться и подбросить в воздух горсть цампы, ячменной муки, в которой мы знатно измазались.

Несмотря на молитвы монаха и трек по Восточному Ронгбукскому леднику, план взобраться на Лхакпа-Ри не увенчался успехом из-за плохой погоды.

* * *

На следующий год, в сентябре 2007 г., я возвратился в Ронгбук, на сей раз в компании кузена Фила. Мы направились в продвинутый базовый лагерь, надеясь всё-таки взобраться на Лхакпа-Ри. Поскольку в следующем августе планировались Олимпийские игры, китайское правительство вовсю привечало туристов. Мы оплатили ещё одно посещение Дрепунга, а также собирались в Серу, Поталу и Джоканг. Власти привели в порядок туристический маршрут от Лхасы до базового лагеря Эвереста: Тибет должен предстать перед иностранцами «в лучшем виде».

Когда наша группа остановилась на ночь в Шегаре, рядом со знаменитой Шегар-Дзонг (по-тибетски – «Белая хрустальная гора»), мы с Филом отважились свернуть с проторённой дороги. Снимки крепостных стен и монастырских зданий, ползущих по крутому скалистому склону до самой вершины, – жемчужина в работе фотографов, сопровождавших экспедиции на Эверест 1922 и 1924 гг. На чёрно-белых фотографиях, иногда раскрашенных вручную, были запечатлены выбеленные монастырские стены, возведённые в 1266 г. В монастыре жили тогда около трёхсот монахов. В 1960-х гг., во время так называемой культурной революции, народно-освободительная армия Китая полностью разрушила монастырь.

Мы с Филом вышли из города и принялись карабкаться по склону среди руин. Нас встретил молодой монах, который посоветовал нам посмотреть остатки гомпы. Главный двор обрамляли сотни молитвенных флагов, но само здание казалось заброшенным. Все молитвенные барабаны грязные: после многих тысяч вращений краска с них слезла. Занавески, покрывавшие главный вход в гомпу, были до того засалены, что вышивку разглядеть не удалось. Левая занавеска, прибитая к двери верхними уголками, едва держалась. Внутри тускло горели две электрические лампы. Масляные светильники были пусты. На алтаре не нашлось ни обычных торм (фигурок из масла и муки), ни еды, ни питья, ни денег – никаких подношений. Крыша над правой стороной здания прохудилась, и в ней зияла дыра шириной в метр. Этот монастырь в олимпийскую программу не входил. Его бросили на произвол судьбы и обрекли на неотвратимое разрушение.

А вот дорогу к базовому лагерю знатно улучшили, и Ронгбук, кажется, процветал. Как и в прошлый раз, я видел монахов и монахинь, несущих с маленьких полей в окрестностях монастыря плоды урожая. Белый чортен, гордо стоящий на фоне Северной стены Эвереста, украшали молитвенные флаги. Однако приготовления к Олимпиаде подразумевали и строительство большого барака в базовом лагере, предназначенного для китайской полиции и военных, – прямо у поляны, где обычно встают лагерем альпинисты.

Подъём на Западный Ронгбукский ледник выдался таким же живописным, как в прошлый раз: мы любовались огромными ледяными шипами, которые называются «снега кающихся», и в любом пейзаже доминировала Северная стена. Между тем выпал свежий снег, и в продвинутом базовом лагере нас окутало облаком снежной крошки – то были остатки лавины, сошедшей на северном склоне Чангзе. Опять условия не позволяли нам подняться на Лхакпа-Ри. Проведя две ночи в продвинутом базовом лагере (6400 метров), мы спустились тем же путём вниз, в обычный базовый лагерь, и оттуда отправились в поход по новой дороге в Катманду.

Год спустя, прямо накануне Олимпиады, я прочёл шокирующую историю: всего через несколько недель после нашего визита в Дрепунг некоторые монахи начали протест. Они всего-навсего белили стены старой резиденции далай-ламы в Дрепунге – вот только занимались они этим в тот самый день, когда Его Святейшество получил Золотую медаль Конгресса в Вашингтоне. Ремонт восприняли как знак поддержки далай-ламы, и нескольких монахов арестовали. Через несколько месяцев, 10 марта 2008 г., была сорок девятая годовщина Тибетского восстания 1959 г. – далай-лама тогда бежал в Индию, вспыхнули народные волнения и тысячи жителей Лхасы погибли под пулями народно-освободительной армии. И вот, в годовщину этих событий, триста монахов из Дрепунга устроили мирный протест, отправившись маршем на Лхасу. Это сочли уж слишком очевидной провокацией, да ещё на виду у всего мира, накануне Олимпийских игр. Ситуация вышла из-под контроля. Считается, что тогда погибли двадцать два человека. Многих арестовали. Сорок два монаха получили от двух до пятнадцати лет тюрьмы, а монастырь Дрепунг несколько месяцев фактически не действовал.

6. Снова Тибет

2010 г. ознаменовался треккингом к озеру Тиличо, который предприняли мы с кузеном Филом и моим другом Джо Бонингтоном. Так мы решили отметить пятидесятую годовщину восхождения на Аннапурну II (7937 метров), которое совершил отец Джо, Крис. И Крис действительно отправился с нами – в бодром возрасте семидесяти пяти лет.

Отец Джо был превосходный рассказчик и обожал кормить нас байками о своих экспедициях. Он прекрасно помнил восхождение на Аннапурну II в 1960 г. В своём старом базовом лагере он рассказал нам, как прибыл на это самое место пятьдесят лет назад: «Когда мы пришли в Мананг, нам ясно дали понять, что носильщиков-гурунгов не потерпят: если те задержатся в деревне ещё на сутки, им несдобровать. Гурунги наши были бхотия. В Мананге, между прочим, было нигде не видать европейской одежды: люди все ходили в тибетских сапогах и покрывались шкурами. Почти не мылись. Ну женщины мылись, а мужчины – ни-ни. Мы тогда из Мананга отправились к подножию с новыми носильщиками. Подошли к тому берегу реки и пересекли её повыше, чем здесь: тогда был март и здесь была куча снега. А наши носильщицы прошли с нами до самого базового лагеря. У меня и фотокарточка есть: тибетские женщины, в этих своих сапогах, по колено в снегу, поднимаются вон по тому гребню, – он указал на место прямо над нами. – И вы тут говорили о чём-то, а я вспомнил, что у одной женщины ребёнок спал на руках: ей нужны были деньги, так что она тащила двойную ношу – наверное, килограмм пятьдесят!»

Мы пришли на место по так называемому Кольцу Аннапурны, треку, ведущему вокруг горы. Добравшись до Мананга, Фил и я отправились бродить по окрестностям. Оказалось, у Мананга есть старая половина и новая половина. В центре поселения стояла гомпа, и оттуда доносились песнопения. Подойдя к двери, мы увидели, что церемония в самом разгаре. Монахи в красных одеждах стояли в два ряда один напротив другого, и из разукрашенных дверей лилось сущее многоголосие: пение, бой барабанов, гром труб, посторонний шум… В воздухе стоял дым горящего ладана, распространявшего густой, едкий запах. Мы так и стояли заворожённые, пока один монах не улыбнулся и не позвал нас внутрь.

Он вышел для этого наружу и с широкой улыбкой на отличном английском объяснил: он – настоятель, а происходят сейчас похороны почтенного монаха, длящиеся уже второй день. Не желаем ли мы чашечку часуймы? Мы пробыли в гомпе почти час, погружаясь в захватывающую атмосферу, делая снимки и беседуя с монахами. Нам очень повезло присоединиться к этой красочной, таинственной церемонии, и мы были благодарны. В этой части Непала, как и в Мустанге и в Долпо, господствует тибетский буддизм и традиционные религиозные практики не меняются столетиями.

* * *

В 2011 г. я продолжил открывать для себя гималайский буддизм, отправившись на треккинг в Бутан. Я слышал, что в этой стране вместо валового внутреннего продукта измеряют валовое национальное счастье, а молодой пятый король Бутана стремится модернизировать страну.

Джо Бонингтон организовал маршрут и с радостью взял меня с собой, чтобы на всякий случай иметь в группе доктора. С нами отправился и Крис, и вечерами, ужиная далом, мы с радостью слушали байки этого талантливого рассказчика.

Наша группа добралась самолётом из Катманду до Паро и отправилась пешком на север, немного восточнее горы Джомолхари. Окрестности там очень живописные, а горы не так высоки и не так суровы, как дальше на западе, но не менее прекрасны и точно так же заснежены. И во время похода у меня было по-буддийски ясно на душе, особенно когда было трудно.

Утром четвёртого дня одна из наших спутниц, славная канадка по имени Мэри Томас, стала немного от нас отставать. На высоте около 3800 метров, в узкой долине чуть выше лесного пояса, мы остановились пообедать. Покончив с обедом, состоявшим из лёгкого перекуса и горячего напитка, который тащила наша дружелюбная «чайная лошадка», мы с Джо решили идти последними и присматривать за Мэри. С нами остались её подруга Кэролин Бриджман и носильщик Тензин. День был в самом разгаре, и мы преодолели только сотню-другую метров, когда стало ясно, что Мэри нехорошо.

– Ты там как, Мэри? – спросил её я.

– Ой, я так устала. Прямо глаза закрываются.

– Ничего, ты не торопись. Мы тут, рядом, – утешил её Джо.

В этот момент Мэри слегка пошатнулась, и Тензин подхватил её. Не успела она пройти и пары шагов, как её стошнило сегодняшним обедом. Дальше она идти не могла. Мы уложили её у тропы, устроив на снаряжении.

– Одни мы не справимся, Джо. Надо проводникам впереди сообщить, пусть принесут мне аптечку, – сказал я.

Джо и Тензин бегом бросились догонять остальных. Я проверил у Мэри пульс и давление, стал следить за дыханием и расширением зрачков. Постепенно я пришёл к выводу, что у неё смертельно опасный отёк мозга, образовавшийся от большой высоты. С её первого приступа дурноты прошло минут сорок пять, когда вернулся запыхавшийся Джо. Он сказал, что наш проводник Сонам уже спешит к нам с аптечкой.

Мэри была в глубоком обмороке.

– Джо, – сказал я. – У неё отёк мозга. Держи её за руку вот здесь. Будешь в качестве жгута.

Я нашёл вену и вколол Мэри дозу дексаметазона, мощного стероида. Также я дал ей противорвотное, чтобы не было больше тошноты.

Солнце спряталось за горные хребты, и стало резко холодать. На высоте в 4000 метров укрыться было негде, и я уже всерьёз опасался за жизнь Мэри. Вдруг, когда уже почти стемнело, словно по волшебству перед нами выросли мужчина и молодая девушка: они принесли нам флягу чая и печенья. У девушки за спиной был привязан младенец. Следом за ними пришли ещё несколько человек. Оказалось, что Сонам, наш проводник-бутанец, переговорил с главой ближайшего поселения, и нам отрядили помощь.

Местные жители, пастухи яков и кочевники, помогли нам перенести пациентку в ближайшую хижину, где мы смогли согреться. Несмотря на лекарство, Мэри снова стошнило – прямо на спину нашему спасителю. Я дал ей ещё порцию лекарства, и мы поместили её в надувную гипербарическую камеру, которую взяли с собой как раз на такой случай.

Всю ночь, сменяя друг друга, мы с Джо, Сонамом и Тензином работали ножным насосом, контролируя давление воздуха вокруг Мэри. Один трогательный момент запомнился мне из той долгой ночи: Кэролин села рядом со своей подругой в коме и стала с ней говорить, несмотря на то что Мэри была заперта в красный чехол из ПВХ. Надеясь, что подруга оценит чёрный юмор, Кэролин прочитала ей стихотворение «Кремация Сэма Мак-Ги». В стихотворении нашлись такие меткие строки:

 
«Как мороз достал! Я дрожать устал, – слышу Сэма
                    хрипящий стон, —
Смерть я ждал всегда, но склеп изо льда вызывает
                    ужасный страх.
Лучше уж в огне, поклянись же мне, что кремируешь
                    ты мой прах».
 

А ещё такие:

 
«Здесь сиянье небес повидало чудес,
Но чудней была ночь без пурги,
Когда на берегу, у Ле-Барж, весь в снегу
Я кремировал Сэма Мак-Ги¹⁷».
 

Однако строки Роберта У. Сервиса оказались совсем не пророческими: к утру Мэри очнулась, бледная и ослабевшая, но способная стоять. Рельеф в той местности был такой, что нести её мы бы не смогли. Мы связались по спутниковому телефону с индийскими военными, и на следующий день те забрали её на вертолёте и отвезли в больницу в Тхимпху.

Две ночи нас принимала у себя молодая бутанская семья, помогая нам всем, чем можно. Снова мне преподали урок смирения. Мы были бесконечно благодарны добрым хозяевам и, собираясь уходить, постарались щедро расплатиться с ними за помощь едой и деньгами. Однако лучшей благодарностью они сочли помощь от Мэри и Кэролин: те обеспечили молодой семье новую дровяную печь, которую поставила им организация под названием Himalayan Stove Project. Старая печь, которую хозяева привезли из Тибета, прохудилась, и в маленьком доме вечно стоял густой едкий дым, от которого начинался кашель и слезились глаза.

Мэри встретила нас в конце маршрута, в городке под Тхимпху, совершенно здоровая. Вместе мы прекрасно провели день, поднявшись к знаменитому Такцанг-лакхангу – «Гнезду тигрицы», которое висит высоко в горах над Паро: это заслуженно знаменитая буддийская достопримечательность.

В 2012 г. я снова приехал в Тибет. В третью по счёту поездку я хотел всё-таки подняться на Лхакпа-Ри, а вдобавок попробовать одолеть Северное седло Эвереста. На сей раз нас было три человека: я и ещё двое англичан, отец с сыном. Мы собирались добраться до базового лагеря на машине, а там прибиться к группе, которую вёл канадский альпинист Крис Шимец. В группе Криса были трое англичан и четверо молодых шведов, не старше тридцати, – все они собирались покорять Эверест.

Проведя пару дней в Катманду и заполнив нужные бумаги, мы приготовились стартовать. Мы с нашим гидом по имени Мингма Гьябу Шерпа отправились на микроавтобусе к китайской границе и к «мосту Дружбы».

Мингма был шерпа двадцати одного года чуть выше моего плеча – а во мне всего метр семьдесят. Однако Мингма уже успел подняться на Эверест и теперь хотел сделать это во второй раз. (Мингма, также известный как Мингма Дэвид Шерпа, впоследствии прославится как помощник Нирмала Пуржа по прозвищу Нимс Дай: они с командой шерп в рекордное время покорили все четырнадцать гор-восьмитысячников, и Мингма был моложе всех в группе.).

Позавтракав, мы выехали из отеля «Манаслу». Я радовался, что мы наконец тронулись в путь. Однако через пять минут мы остановились на пустыре напротив отеля «Малла». Там мы прождали минут сорок, прежде чем подъехала машина и в наш микроавтобус сели новые пассажиры. Двое были непальцы-проводники, ещё двое – их наниматели-альпинисты. Первый был крупный мужчина из Монголии, который ни слова не знал по-английски. Нам сообщили, что у себя на родине он – известный профессиональный борец. Второй был явно европеец, на вид около сорока лет. Как только мы тронулись, он сел рядом со мной и представился:

– Здравствуйте, меня зовут Кхвуан.

Мне это показалось маловероятным, так что я переспросил:

– Кхвуан?

– Нет, – отвечает. – Кху-ван.

– А как по буквам?

– J-U-A-N.

– А-а, Уан.

– Да, Куан.

Так и начался наш разговор. Хуан – Хуан Хосе Карбайо по прозвищу Поло – приехал из Испании и тоже был врачом. В последнее время он работал на Канарских островах и мечтал покорить Эверест. Хуан оказался очаровательным человеком. Он всегда был готов расплыться в улыбке и напоминал актёра Джорджа Клуни, особенно чёрными волосами с проседью. В последующие дни мы много беседовали и даже договорились вместе поехать в Новую Зеландию на альпинизм или треккинг.

Маршрут наш пролегал от точки на высоте 2300 метров на непальской границе, шёл по «мосту Дружбы», который стерегли бесстрастные китайские пограничники, и вёл в тибетский городок Чжанму. На границе суровые таможенники принялись копаться у нас в багаже.

Они решительно проигнорировали мою аптечку, с нешуточными лекарствами, иглами и шприцами, – зато внимательно осмотрели книги. Им не понравился путеводитель по Тибету от Lonely planet. Впрочем, внутри не было никаких «вызывающих» фотографий, так что чиновник попросту долистал до буквы «Д», увидел статью «Далай-лама», показал коллеге и выбросил книгу в урну. «Не положено», – объяснил он.

Нас пропустили, и мы доехали до городка под названием Ниалам, расположенного на высоте 3750 метров. На следующий день, посвящённый акклиматизации, у нас нашлось время отправиться на тренировочный треккинг и посмотреть на заснеженные Гималаи. Мы все держались молодцом, и Хуан со своим монгольским попутчиком определённо годились для Эвереста.

Следующей остановкой было поселение Тингри, где мы расположились в здании, похожем на караван-сарай. Оставалось недолго. Большинство довоенных экспедиций на Эверест останавливались здесь. Из городка открывался потрясающий вид на Чо-Ойю, а за холмом на краю поселения виднелся сам Эверест.

Последний участок дороги, который мы проделали на машине, привёл нас в начало долины Ронгбук. Стоял апрель 2012 г., и, когда автомобиль миновал узкое ущелье, ведущее в Ронгбук, в глаза мне бросились разительные перемены по сравнению с прошлым моим визитом. С пекинских Олимпийских игр минуло почти четыре года, и сейчас в монастыре стояла абсолютная тишина. Не полоскались на ветру флаги, не сновали туда-сюда монахи. Олимпийская показуха закончилась.

Мы остановились прямо у маленького палаточного городка, разбитого на ледяной морене и служившего сезонным базовым лагерем. Крис Шимец со своей группой сидели в кухонной палатке: они опережали нас на неделю. Они испытывали трудности с кислородными масками: дыхательные клапаны постоянно замерзали. Сирдаром – главным проводником экспедиции – у них был усатый, крепкий на вид шерпа по имени Дордже Кхатри. Дордже был родственником нашего Мингмы, и он тут же принялся хлопотать вокруг нас. Он нам очень понравился: хорошо говорил по-английски, охотно исполнял любую просьбу, никогда не сидел на месте и, казалось, обладал бесконечными запасами энергии. Всё время улыбался.

Хуан со своей небольшой группой расположился в другой части базового лагеря, но мы с ним встречались в кухонной палатке и вместе пили чай. За несколько дней мы акклиматизировались и стали постепенно двигаться наверх, в продвинутый базовый лагерь (ПБЛ), который находился на высоте 6400 метров.

На Восточном Ронгбукском леднике не было рыхлого снега: до самой Лхакпа-Ри тянулась непроходимая дорога из камня и чистого голубого льда. Туда лучше было не соваться. Зато поблизости оставалась вторая моя цель – Северное седло высотой в 7000 метров. Из ПБЛ Дордже повёл нас к его подножию, и переход занял у нас день.

Шли медленно, у местечка под названием «точка кошек» прикрепили их к ботинкам и пошли дальше, к массивной, трёхсотметровой ледяной стене, ведущей к Седлу. Шерпы-носильщики сновали по ослепительно-белой поверхности, точно муравьи. День стоял прекрасный. Дойдя до подножия ледяной стены и оказавшись на высоте 6700 метров, мы чувствовали себя отлично и запланировали восхождение на следующий день.

Но стоило нам вернуться к палаткам, как до нас дошла весть: надвигается штормовой ветер. Утром все уходят обратно в базовый лагерь. Вот вам и восхождение. Мингма вызвался остаться в ПБЛ, пока остальные уйдут.

Я успел помахать Хуану на прощание и вместе с Дордже Кхатри отправился в базовый лагерь.

От Эвереста домой надо было добираться через Лхасу, а оттуда самолётом до Катманду. Я уже дважды бывал в Лхасе: это место очаровало меня. И хотя китайцы упорно строят повсюду свои бетонные массивные чудовища – вид на дворец Потала несмотря ни на что продолжает парить над убогой современностью и проникает в самую душу. Храм Джоканг производит такое же сильное, но более духовное впечатление. Прогулка по кварталу Баркхор – это не только удовольствие и честь, но и невероятно весело. Люди со всего Тибета в национальных костюмах перемешиваются здесь с китайскими туристами, попадаются и редкие европейские путешественники, и все пялятся друг на друга, будто на инопланетян. Уверен, что дольше всего глазами провожают этих странных, чудно́ одетых европейцев.

На паломническом маршруте было, как всегда, людно, но меня встревожило, что там очень много встречалось полиции и военных. Незадолго до этого в регионе произошло около сотни самосожжений. Молодые тибетцы обливались бензином, поджигали себя в знак протеста против китайской власти – и гибли в огне. У храма Джоканг такого допускать было нельзя.

Все крыши были заполнены вооружёнными людьми с телескопами и фотокамерами. На улицах за Баркхором выстроились целые отряды военных. Кроме огнестрельного оружия и дубинок, патрульные были экипированы мётлами, одеялами и огнетушителями. Они ходили против часовой стрелки, против традиционного направления, которым тёк поток паломников, по пять-шесть человек, и разгоняли любую группу, в которой замечали больше трёх молодых людей. Я умудрился втихомолку сфотографировать этот произвол, надеясь поделиться снимками с внешним миром.

Вернувшись в Австралию, я ревностно следил за новостями с Эвереста. Обычно альпинисты добираются до вершины к двадцатому мая, и, конечно, мне не терпелось узнать, как успехи у моих друзей на главном восхождении. Интернет стал мне окном во внешний мир. Крис и двое его англичан достигли вершины. Из четвёрки моих друзей-шведов Йеспер, Томас и Ларс остановились на Второй ступени, а Алекс прошёл до конца. А вот дальше было указано, что на Эвересте кто-то погиб. Готовясь к худшему, я стал читать – и увидел имя Хуана: «Испанский альпинист по имени Хуан Хосе Поло Карбайо погиб в минувший выходной, покорив самую высокую точку мира и спускаясь с Эвереста с тибетской стороны. Скорее всего, причиной смерти стало крайнее истощение», – прокомментировал организатор экспедиции, представитель непальской организации «Гиды Гималаев» Хари Парджаули. Он добавил, что сорокатрёхлетний Карбайо погиб в субботу, ранее отстав от группы, с которой взошёл на вершину.

Тело Карбайо нашёл Крис Шимец, и ему выпала неизбежная задача собрать палатку товарища и отправить его личные вещи домой родным. Хуан остался на высоте 8300 метров – остался навсегда. Опечаленный, я всё вспоминал, как мы с ним собирались заняться альпинизмом в Новой Зеландии.

В зимнем путешествии в Ладакх 2013 г., когда мы и увидели следы снежного барса, мне выпало пройти около ста километров туда и столько же обратно по замёрзшей реке Занскару.

Как я уже говорил, зимой река служила местной главной дорогой, и по пути мы встречали целые семейства, путешествующие из Леха в Занскарский регион и обратно. Мы всегда обменивались улыбками и возгласами «джулей!» (ладакхское приветствие), «намасте!» и даже «таши делек!» Конечной точкой, у которой мы поворачивали обратно, был городок Падам, где мы посетили Курча-Гомпу.