История инвестиционных стратегий. Как зарабатывались состояния во времена процветания и во времена испытаний

1941: Американский и британский рынки реагируют на союз

Хотя рынок Великобритании в начале 1941 года упал под потоком новых печальных военных новостей, в середине 1940 года он пошел вверх с этой низкой точки, пережив много превратностей, но никогда больше не испытав минимумов 1932 и 1940 годов. (см. рисунок 3.6). Кажется, что на протяжении всего 1941 года лондонский фондовый рынок интуитивно реагировал на растущее стремление к союзу между Великобританией и Соединенными Штатами. Он был уверен во вступлении Америки в войну более, чем даже Черчилль. Конечно, особых поводов для праздника не было, потому что Британия терпела поражение за поражением. Подробнее мы рассмотрим это позже, но, для сравнения, американский рынок не прекращал падение еще год, пока не произошел американский эквивалент битвы за Британию – битва при Мидуэе.

И снова, как показано на рисунке 3.6, акции доказали, что дно медвежьего рынка по определению должно быть критической точкой для медвежьей стратегии, и с этого момента новости не обязательно должны быть хорошими, им достаточно быть менее плохими, чем те, что уже были дисконтированы в ценах. (История 1940 года и колебаний лондонского фондового рынка на протяжении этого периода рассказывается в главе 4).

Тем временем, когда начался роковой 1941 год, Черчилль беспокоился по поводу политических проблем Рузвельта со сторонниками принципа «Америка прежде всего» и был озабочен изоляционистскими тенденциями внутри США. Черчилль отчаянно хотел, чтобы США вступили в войну на стороне Великобритании, но боялся, что японцы окажутся слишком умны и слишком рациональны, чтобы спровоцировать войну. Хотя он никогда не признавался в этом, он, должно быть, задавался вопросом, сможет ли Британия и то, что осталось от ее империи, выстоять в одиночку. Немецкие подлодки наносили страшный урон морским путям сообщения, и казалось вполне возможным, что даже если Британию не удастся успешно захватить, она может погибнуть от голода и бомбардировок. Вот что писал Черчилль в книге The Grand Alliance («Великий союз») о своих мыслях в то время:

«Казалось невозможным, что Япония будет разгромлена в результате войны с Великобританией и Соединенными Штатами. Объявление войны Японией не имело никаких разумных причин. Я был уверен, что в этом случае она будет разрушена на целое поколение, и это оказалось правдой. Но правительства и народы не всегда принимают рациональные решения. Иногда они принимают безумные решения… Я, не колеблясь, неоднократно писал о своем неверии в то, что Япония может сойти с ума».

В той же книге, уже процитированной выше, Черчилль написал, что в ночь на 7 декабря 1941 года, после известия о нападении на Перл-Харбор, он «лег в постель и спал сном спасенного и благодарного». Он знал, что Британии еще придется пережить много неожиданных поражений и тяжелых потерь, в том числе в самом ближайшем будущем, но с вступлением в войну Соединенных Штатов он больше не сомневался, что Англия выживет.

Стоит вспомнить, в каких тяжелых обстоятельствах оказались союзники в этот мрачный период смертельной опасности:

● Германия оккупировала почти всю Европу.

● Итальянцы, венгры и румыны присоединились к державам оси.

● Финны, жесткий и решительный народ, подверглись нападению со стороны России, разгромили Красную армию в Зимней войне, и они определенно собирались сражаться в союзе со всеми, кто воюет с Россией.

● К весне 1941 года, после ожесточенного сопротивления, Греция пала перед итальянцами, но только после того, как немцы перебросили часть своих сил на спасение легионов Муссолини.

● В результате этого немецкое вторжение в Россию, операция «Барбаросса», было отложено на три драгоценных недели, что, как мы увидим, возможно, сыграло решающую роль. (Более подробно об этом вторжении рассказывается в главе 6).

● В других местах кинжальные атаки Роммеля отбросили британцев на расстояние 75 миль от Александрии в Египте. Разведка армии США сообщила Рузвельту, что Роммель будет у Суэцкого канала через три недели.

Хотя Королевские военно-воздушные силы в битве за Британию лишили немцев необходимого для вторжения превосходства в воздухе, Англия находилась в опасном положении. Ее армия была разгромлена и истощена. Немецкие бомбардировки Лондона и других британских городов, проводимые в рамках операции «Блиц» («Молния»), начинались в сумерках и прекращались только на рассвете, оставляя после себя разрушенные здания и сотни жертв. Из-за того, что подлодки сеяли хаос, продукты питания и другие предметы первой необходимости были в отчаянном дефиците. За одну неделю союзники потеряли 40 торговых судов в Атлантике. Тем временем Королевский флот нес сокрушительные потери в Средиземном море и в Тихоокеанском регионе.

К декабрю 1941 года танковые и штурмовые дивизии продвинулись на 500 миль вглубь России, и казалось, что только наступление зимы предотвратило захват Москвы. На самом деле, в начале декабря 1941 года немецкие патрули смотрели в бинокли на шпили как Москвы, так и Ленинграда. Как будет рассказано в главе 4, немецким войскам не выдали зимнюю форму, а их танки и артиллерия не были подготовлены к зиме, поэтому русские контратаки смогли затормозить наступление и заставить их отступить. Тем не менее, за шесть месяцев в ходе, возможно, самой впечатляющей военной кампании в мировой истории, был убит миллион русских солдат и столько же взято в плен. И снова военные суждения Гитлера оказались верными, и только упрямое неповиновение его старших маршалов лишило его взятия столицы, которое вполне могло бы стать coupe de grace.

Правда заключается в том, что интуитивные догадки Гитлера относительно военных и политических событий с 1935 по 1943 год были оригинальными, нестандартными и почти непогрешимыми. Он правильно предугадал слабость и нежелание сражаться своих противников, и его тактические решения и дерзкие авантюры удавались снова и снова. Удивительно много выдающихся людей в Лондоне и Нью-Йорке признавались в тайном восхищении Гитлером за то, что он сделал для Германии и за его нападение на Советский Союз. Многие из них встречались с Гитлером и были очарованы им. Казалось, они готовы закрыть глаза на его погромы.

Остальной здравомыслящий мир был в ужасе от убийств, пропагандируемых Гитлером, от сожжения книг, от ядовитой расовой ненависти и его способности манипулировать психикой немецкого народа. У. Х. Оден лирически выразил это в таких строках:

 
Точное исследование
может обнаружить
все наступление –
от Лютера и доныне –
приведшее в бешенство целую культуру,
определить, что случилось в Линце,
что за огромное насекомое
воплотилось в бога-психопата:
знают люди, и я с ними, школьный урок:
тот, кому причиняют зло,
отвечает злом.
(Перевод Бориса Лейви)
 

Линц – город, в котором родился Гитлер. Ссылка на причиненное зло относится к репарациям, наложенным на Германию в конце Первой мировой войны, и последовавшей за этим разрушительной гиперинфляции, что способствовало приходу Гитлера к власти.

Рынки прекращают падение

Уолл-стрит не поддавалась поэтическому настроению. На рисунке 3.7 показан курс промышленного индекса Доу Джонса в 1941 году. Нападение на Перл-Харбор активизировало продажи, но паники не было. С 5 декабря по 9 декабря рынок упал на 5,7 %, но крутое падение продолжалось с конца лета. Газеты объяснили потери внезапностью нападения, и в конце года произошло резкое ралли. Инвесторы понимали, что США в течение двух лет были «воюющим нейтралитетом», но общепринятое мнение заключалось в том, что война не сулит ничего хорошего для фондового рынка. На протяжении всего 1941 года отдельные выпуски акций подвергались тяжелым ударам, как показано на рисунке 3.8, и, как мы увидим, продолжающиеся успехи Японии подавили настроения в начале 1942 года.

1941 год закончился для союзников (и для их фондовых рынков) плачевно, но по крайней мере, расстановка сил с обеих сторон стала очевидной. Сейчас, читая комментарии в американской и британской прессе того времени, поражает, насколько элита обеих стран, говорящие головы того времени, были обескуражены и подавлены неспособностью союзников успешно вести войну против сил оси. Это не означало, что что они сдались; они просто скептически относились к достижению превосходства над осью и к тому, сколько времени это займет.

Однако в течение года развернулись две великие битвы: одна в море у острова Мидуэй в Тихом океане, другая – в советском городе Сталинграде и вокруг него. Хотя ни Роберт Собел, который написал книгу The Big Board^[26], зафиксировавшую историю Нью-Йоркской фондовой биржи, ни финансовые комментарии того времени не упоминают эти события в качестве важных рыночных факторов, эти две величественные победы союзников остановили продвижение держав оси и изменили ход войны. В Европе нацисты отступали после капитуляции огромной армии под Сталинградом, а Мидуэй стал началом заката для Страны восходящего солнца. Как показано на рис. 3.9, американский фондовый рынок инстинктивно понял значимость этого события задолго до того, как экспертное мнение или общепринятая мудрость осознали его значение.

На самом деле дно, которого достигли американские акции во втором квартале 1942 года, действительно оказалось концом долгого периода секулярного медвежьего рынка, который начался в 1929. Весной 1942 года зародился новый секулярный бычий рынок, который продлился почти 20 лет и поднял американские акции до невообразимых новых максимумов в период послевоенного процветания. Конечно, были периодические циклические медвежьи рынки^[27], но большой, тупой, неуклюжий фондовый рынок каким-то образом смутно понимал, что долгое господство медвежьего рынка закончилось и наступила новая эра.

Глава 4
«1940: Самый великолепный, самый смертоносный год»
Время величайшей опасности для Англии

Как лаконично выразился Черчилль, «1940 год был самым великолепным, самым смертоносным годом в нашей долгой английской и британской истории»^[28]. Это было время самой серьезной опасности. Хотя многие из сокрушительных поражений в войне пришлись на первую половину 1942 года, 1940 год был временем, когда Англия в одиночестве стояла перед перспективой вторжения и всей мощью натиска стран оси. Само ее выживание было под вопросом, но ее народ был сплочен и решителен как, возможно, никогда прежде или впоследствии. «Если Британская Империя просуществует 1000 лет, люди все равно скажут: “Это был их звездный час”. Цитадель Содружества и Империи устояла»^[29].

Для дальнейших уточнений придется обратиться к ретроспективе. В «Дуэли» Лукач убедительно доказывает, что ключевой, переломный момент войны между нацизмом и Британией был сжат в 80 дней между 10 мая и 31 июля 1940 года. Это был момент перелома и для Германии, и для Британии. Гитлер знал, что ему необходимо установить господство в воздухе над Ла-Маншем и южным английским побережьем, чтобы осуществить вторжение. Во многих отношениях это стало личным состязанием, дуэлью между двумя выдающимися людьми – Черчиллем и Гитлером. В конце концов Гитлер оступился. Посмотрите на долгосрочный график индекса Financial Times с 1929 по 1945 год (см. рис. 4.1): удивительно, какое понимание сути событий демонстрировал лондонский фондовый рынок. Поздней весной 1940 года, когда немецкий блицкриг за считанные дни разгромил армии союзников во Франции и «низких странах», Нидерланды, Бельгия и Дания^[30] капитулировали за несколько дней, а танковые клинья и «Штуки»^[31] добивали деморализованную французскую армию, лондонский рынок резко упал. BEF, состоящие из самых элитных дивизий британской армии, были сильно потрепаны в ходе немецкого наступления и в какой-то момент оказались на грани окружения и уничтожения. Только чудо эвакуации из Дюнкерка спасло BEF от уничтожения.

В июне, когда Британия эвакуировала из Франции свои разбитые экспедиционные силы, а остров готовился к вторжению, фондовый рынок упал до минимума, которого достигал прежде только в 1932 году, во время самых мрачных глубин Великой депрессии, и проследил, в технических терминах, массивное и идеальное двойное дно. Затем, когда в летнем небе бушевала Битва за Британию, а немцы собирали армаду вторжения, акции стабилизировались. В августе и сентябре цены выросли, так как воздушная битва продолжалась, несмотря на отчаянное положение RAF. Возможно, британских инвесторов вдохновила риторика Черчилля, а может быть, это была просто интуитивная реакция на то, что Британия не падет, что она не будет завоевана: в любом случае, цены росли все выше и выше.

Бычье отношение к Англии, конечно, не было общепринятым тем летом и осенью. Многие якобы мудрые и искушенные комментаторы в Лондоне и Соединенных Штатах впали в отчаяние, но рынок в целом выказывал понимание. Как мы уже отмечали, летом 1940 года многие люди в оккупированной Европе имели все основания считать, что Германия была величайшей военной державой в мире, что Гитлер в некотором будущем будет править Европой, и делали соответствующие ставки.

Если снова взглянуть на рисунок 4.1, график лондонского фондового рынка, интересно наблюдать, как цены снова выросли осенью 1941 года и после Перл-Харбора, но упали после поражений и потерь в начале 1942-го. Несомненно, 1942 год также был очень тяжелым, но к тому времени Соединенные Штаты вступили в войну всей своей мощью, и не было никаких сомнений в том, что Англия выживет. Вопрос был скорее в том, как долго продлится война и как дорого будет стоить победа. Рынок имел основания для беспокойства. Борьба за покорение держав оси затянулась, а сама война нанесла Британской империи глубокие раны. Более того, цена победы в этой борьбе оказалась настолько высокой, что к концу войны Британия обнищала и стала практически банкротом.

Черчилль становится премьер-министром в самый тяжелый час

После тоскливой зимы 1939–1940 годов и затянувшейся «странной войны», поздней весной 1940 года все силы Германии обрушились на Бельгию и Голландию, и далее на Францию, сметая все на своем пути и продвигаясь вперед со скоростью, ошеломившей весь мир. Уинстон Черчилль взошел на пост премьер-министра 10 мая, и в тот же день британский фунт стерлингов достиг своего минимума^[32]. С начала 1930-х годов этот драчливый, романтичный, наделенный даром пророчества человек предупреждал об опасности нацистской Германии. В течение многих лет он заседал в Палате общин как совесть Англии, пока большие часы над креслом спикера отсчитывали безнадежно потерянное время. Оден запечатлел его мрачное настроение.

 
Ночи в скверные часы
всей Европы лают псы;
стран, свернувшихся в клубок
ненависти, сон глубок.
(Перевод И. Бродского)
 

Однако предупреждения Черчилля о катастрофе, надвигающейся со стороны одержимой жаждой мести Германии, и о необходимости перевооружения Великобритании, не снискали особой популярности. Любовь к славе и патриотизм кончились в сырых и кровавых траншеях Фландрии, и время от времени Черчилля, выступавшего с мрачными пророчествами, попросту освистывали. В 1930-х годах в Кембридже и Оксфорде проходили дебаты под заголовком: «Решено: мы не собираемся снова сражаться за короля и державу». Гимн викторианской Англии, гимн имперских завоеваний, который любил петь Черчилль, больше не будоражил сердца.

 
Это солдаты королевы, мои парни,
Кто был с этими парнями, кто видел этих парней,
В борьбе за славу Англии, парни,
О ее всемирной славе давайте петь!^[33][34]
 

Собственные финансовые проблемы Черчилля

Тем временем, хотя Черчилль славился красноречием, многие затаили на него обиду за острый язык и едкие комментарии. Однажды он сидел за ужином и спорил о политике с леди Астор, женщиной очень красивой и чрезвычайно либерально настроенной. Отчаявшись победить в споре, леди Астор сказала ему: «Черчилль, если бы я была вашей женой, я бы добавила мышьяк в ваш кофе»^[35]. Он ответил: «Астор, если бы я был вашим мужем, я бы его выпил». Его остроумие могло быть резким и язвительным. На другом обеде весьма полная Бесси Брэддок, член парламента от лейбористов, отношения Черчилля с которой были весьма прохладны, во всеуслышание объявила: «Уинстон, вы снова пьяны; хуже того, вы отвратительно пьяны»^[36]. Черчилль посмотрел на нее и ответил: «Я тоже могу сказать вам, миссис Брэддок, что вы некрасивы. Но завтра я протрезвею, а вот у вас красоты не прибавится».

В другой раз Аневрин Беван, лидер Лейбористской партии и убежденный социалист, стоял у писсуара в мужской комнате Палаты общин, когда вошел Черчилль и подошел к самому дальнему от Бевана писсуару. «Чувствуешь себя немного не в своей тарелке сегодня, Уинстон?» – спросил Беван^[37]. «Нет, – ответил Черчилль, – просто всякий раз, когда вы, социалисты, видите что-нибудь большое и крепкое, вы хотите это национализировать».

Бевана не забавлял юмор Черчилля. «Он подросток… экстраверт, образный мыслитель. На самом деле у него мировоззрение юноши 17 или 18 лет, которое выглядит как зрелые суждения благодаря его утонченной речи»^[38]. Другой соперник лейбористов, Клемент Этли (которого Черчилль однажды назвал «овцой в овечьей шкуре» и «скромным человеком, у которого есть причины быть скромным») сказал: «Пятьдесят процентов Уинстона – это гений, а пятьдесят процентов – чертов дурак»^[39].

Чтобы свести концы с концами в период между войнами, Черчилль был вынужден прибегать к ораторским турам в Соединенных Штатах и Канаде. Он ненавидел бесконечные приемы и иногда выпивал слишком много коктейлей. На одном мероприятии в Канаде после долгого дня он обнаружил себя в группе, бездумно болтающей с ортодоксальным, но разговорчивым методистским епископом. Привлекательная молодая официантка подошла к ним с подносом, уставленным бокалами с хересом. Черчилль взял один, а затем она предложила другой епископу. Епископ был возмущен этим предложением и хрипловато сказал что-то вроде: «Молодая леди, я скорее совершу прелюбодеяние, чем приму опьяняющий напиток». После этого Черчилль, во всяком случае, так гласит история, обратился к девушке: «Вернитесь, леди, вернитесь, я не знал, что у меня есть выбор». Конечно, он дурачился, но история стала популярной.

Помимо проблем, созданных собственным острым языком, Черчилль испытывал серьезные финансовые трудности. Это подробно описано Уильямом Манчестером в биографии Черчилля «Последний лев». Его образ жизни был экстравагантным, он небрежно обращался с деньгами, и к 1938 году гонорары за лекции и писательство уже почти не покрывали его расходы. Хотя Черчилль и был канцлером казначейства, на фондовом рынке он был новичком. В конце 1937 года он поддался искушению и вложил свои сбережения в американский фондовый рынок, испытывавший подъем. Во время выступления в Соединенных Штатах он написал жене:

«В последнее время удача сопутствовала мне в финансовых делах^[40]. Сэр Гарри Гоуэн спросил меня перед отплытием, может ли он, если представится возможность, купить акции за мой счет без предварительной консультации. Я ответил, что всегда смогу найти 2000 или 3000 фунтов. Я имел в виду лимит инвестиций, т. е. прямую покупку акций. Он, очевидно, воспринял это как предел, на который я был готов пойти в спекулятивных покупках с прибылью. Таким образом, он действовал в масштабе примерно в десять раз большем, чем я обычно… Итак, мы вернули за несколько недель небольшое состояние… Для меня большое облегчение чувствовать, что у меня, и у всех вас появился некоторый обеспеченный тыл».

К марту 1938 года, когда Нью-Йоркский рынок резко упал, Черчилль оказался не просто разорен. Его брокер, Викерс Да Коста, сообщил, что он остался должен 18 000 фунтов, огромную сумму денег по тем временам. Разочарованный, Черчилль задумался о выходе из парламента, но вместо этого выставил на продажу любимый загородный дом своей семьи, Чартвелл, с 80 акрами земли, надеясь выручить 25 000 фунтов. Печально известная лондонская желтая пресса с ликованием подхватила эту историю, указывая, что Черчилль, столько раз критиковавший неспособность правительства сбалансировать бюджет, не в состоянии справиться даже с собственным и находится на грани банкротства.

В конце концов, многочисленные таланты Черчилля сумели пережить то, что У. Х. Оден описал как «приход богатых женщин»^[41], и его собственный физический упадок от того образа жизни, который он вел. Богатые друзья одолжили ему деньги под залог недвижимости, и Чартвелл был спасен. Благодаря роялти от его новой книги «История англоязычных народов», он в конце концов выплатил долги, но это произошло очень не сразу^[42]. Черчилль заработал 20 000 фунтов стерлингов (около 2 млн долларов в сегодняшних деньгах) на издании этой книги. Десять лет спустя, с шеститомной историей Второй мировой войны, он заработал эквивалент сегодняшней суммы в без малого 40 млн долларов, что сделало его самым высокооплачиваемым автором в истории за одно произведение. Рекорд стоит до сих пор! Президент Клинтон заработал 12 млн долларов за мемуары; Алан Гринспен получил аванс в размере 8,5 млн долларов.