Шпион и предатель. Самая громкая шпионская история времен холодной войны

При любом ухаживании важно не выказывать излишнюю податливость или собственное нетерпение. Однако осторожность Гордиевского была не просто техникой, полезной при флирте. Хотя после эмоциональных высказываний о событиях в Чехословакии в 1968 году он смутно надеялся, что западная разведка попытается выйти на контакт с ним, он по-прежнему не был уверен до конца, хочет ли поддаться соблазну, и не знал, кто именно охмуряет его сейчас.

После обеда старые приятели пожали друг другу руки, и Станда Каплан растворился в людской толпе. Ничего определенного так и не было сказано. Не прозвучало никаких заявлений или обещаний. Однако невидимая черта оказалась перейдена. Гордиевский размышлял: «Я знал, что сказал достаточно, и теперь он сможет написать положительный отзыв».

Стоукс выслушал отчет Станды Каплана в номере копенгагенской гостиницы, а затем полетел в Лондон, чтобы доложить Джеффри Гаскотту о результатах проведенного испытания: неожиданный визит Каплана удивил Гордиевского – но не ужаснул и не разозлил; он выслушал друга с интересом и сочувствием и признался, что советское вторжение в Чехословакию поразило его. И, что самое главное, Гордиевский ничем не намекнул на то, что ему придется сообщить в КГБ о своей неожиданной встрече с осужденным изменником-антикоммунистом. «Это было прекрасно. Именно это мы и хотели услышать. Понятно, что Гордиевский проявлял предельную осторожность, но если он в самом деле не доложит начальству об этой встрече, значит, он сделает первый большой шаг. Нужно было ясно – и в то же время не слишком напористо – показать ему, что игру ведем мы. Нужно было устроить случайную встречу».

Ричард Бромхед «околевал от холода». Было семь утра, за ночь выпал снег, и температура упала до минус шести. Небо над Копенгагеном чуть светлело, приобретая стальной серый оттенок. Санбим, Солнечный Лучик! Более неподходящего имени нельзя было и придумать. Вот уже три утра подряд, в «несусветную рань», агент МИ-6 сидел в крошечной и непрогретой машине своей жены на пустынной, обсаженной деревьями улице на северной окраине города, всматривался через слегка запотевшее лобовое стекло в большое бетонное здание и думал о том, что так и до смерти замерзнуть недолго.

Датская служба наблюдения установила, что каждое утро Олег Гордиевский играет в бадминтон с молодой женщиной по имени Анна – студенткой, состоявшей в датской организации молодых коммунистов, – в спортивном клубе на окраине. За этим-то клубом и вел слежку Бромхед. Он предпочитал приезжать сюда не на собственном «форде» с дипломатическими номерами, а на более неприметном синем «остине» жены. Он парковался в таком месте, откуда напрямую просматривалась входная дверь клуба, но держал двигатель выключенным, потому что пар от выхлопов мог бы привлечь ненужное внимание. В первые два утра «Олег с девушкой показывались на пороге в 7:30, пожимали друг другу руки и расходились по машинам. Это была молодая стриженая шатенка, стройная, атлетически сложенная, но не то чтобы красавица. На любовников они не были похожи, хотя кто знает? Может, они просто держались осмотрительно на людях».

В это третье по счету утро наблюдений при температуре ниже нуля Бромхед решил, что все, хватит. «Я чуть не отморозил пальцы ног». Прикинув приблизительно, когда игра должна была подходить к концу, он вошел в клуб через незапертую входную дверь. В холле никого не было. Почти наверняка в здании не было других посетителей, кроме Олега и его партнерши. Если он сейчас застукает их с поличным прямо на полу бадминтонного корта, то, пожалуй, сам попадет в скользкое положение, подумал Бромхед.

Когда на пороге зала показался британский шпион, Гордиевский как раз закончил очередную подачу. Он сразу же узнал Бромхеда. В пустынном спорткомплексе тот смотрелся несуразно в своем твидовом костюме и тяжелом пальто – и в нем мгновенно опознавался англичанин. Олег приветственно помахал ему ракеткой и, повернувшись, продолжил игру.

Русский как будто не удивился, увидев Бромхеда. «Может быть, он меня ждал? – ломал тот голову. – Конечно, такой опытный и наблюдательный разведчик вполне мог заметить мою машину в предыдущие дни. Опять эта его дружелюбная улыбка. А затем – серьезная сосредоточенность на игре».

Пока Бромхед сидел на зрительской скамье, Гордиевский, продолжая невозмутимо играть, на самом деле лихорадочно пытался сообразить, что происходит. Похоже, все шло по плану: визит Каплана, вечеринка у Бромхеда и то, что этот жизнерадостный британский чиновник оказывался буквально на каждом общественном мероприятии, куда последние три месяца ходил сам Гордиевский. В КГБ Бромхеда считали возможным агентом разведки, отмечая, что он «наделен удивительнейшим даром поднимать настроение буквально у всех своих собеседников» и появляется «на дипломатических приемах независимо от того, приглашен он или нет». Появление англичанина на пустом бадминтонном корте в столь ранний час могло означать только одно: Гордиевского пытается завербовать МИ-6.

Игра подошла к концу, Анна ушла принимать душ, и Гордиевский, с полотенцем через плечо и с протянутой для пожатия рукой, подошел к Бромхеду. Два разведчика вперились друг в друга. «Олег ничем не выдавал, что нервничает», – написал потом Бромхед. Гордиевский же отметил, что англичанин, из которого всегда ключом била веселая самоуверенность, на этот раз был серьезен до крайности. Разговаривали они на смеси русского, немецкого и датского, а Бромхед то и дело порывался сдобрить эту мешанину еще и щепоткой французского.

– У вас есть возможность побеседовать со мной tete-a-tete? Мне бы хотелось поговорить с вами с глазу на глаз, где-нибудь в таком месте, где бы нас никто не мог подслушать.

– с удовольствием, – ответил Гордиевский.

– Мне было бы очень интересно провести такого рода разговор с человеком, состоящим на вашей службе. Думаю, вы – один из немногих, кто поговорил бы со мной честно.

Итак, еще одна черта пересечена – Бромхед ясно дал понять, что знает: Гордиевский работает на КГБ.

– Может быть, пообедаем вместе? – продолжал Бромхед.

– Да, конечно.

– Наверное, вам труднее выбраться на встречу, чем мне, поэтому, может быть, вы сами назовете ресторан, который подошел бы вам?

Бромхед ожидал, что Гордиевский назовет какое-нибудь заведение в отдаленном от центра укромном местечке. Но тот предложил встретиться через три дня в ресторане при отеле «Остерпорт» – прямо через дорогу от советского посольства.

Снова сидя за рулем видавшей виды жениной машины, Бромхед ощущал ликование – и одновременно некоторую тревогу. Уж очень спокойным показался ему Гордиевский: его как будто нисколько не смутило полученное предложение. Да и ресторан он выбрал в такой близости к собственному посольству, что при помощи спрятанного микрофона он запросто мог бы передать их разговор на пункт прослушивания прямо через дорогу. К тому же их легко могли засечь советские чиновники, нередко обедавшие в этом гостиничном ресторане. Впервые Бромхеду пришло в голову, что, быть может, он сам – не инициатор, а мишень готовящейся вербовки. «Поведение Олега и выбранный им ресторан наводили меня на сильные подозрения, что меня собираются переиграть в затеянной мною же игре. Уж слишком гладко все шло. Так обычно не бывает».

Вернувшись в посольство, Бромхед бросился передавать телеграмму в штаб МИ-6: «Господи, мне кажется, это он пытается завербовать меня!»

Но Гордиевский просто-напросто обеспечивал себе надежное прикрытие. Он тоже вернулся в посольство и сообщил главе резидентуры Могилевчику: «Один парень из английского посольства пригласил меня на обед. Как мне поступить? Должен ли я принимать приглашение?» Вопрос был передан в Москву, и оттуда незамедлительно последовал громогласный ответ серого кардинала Дмитрия Якушкина: «КОНЕЧНО! Ваша прямая обязанность – занимать активную, наступательную позицию, а не сторониться сотрудника иностранной разведслужбы. Почему бы вам и не встретиться с ним? Но при этом ПРОЯВИТЕ НАПОРИСТОСТЬ! Англия – одна из тех стран, которые представляют для нас особый интерес». Таким образом, Гордиевский хорошо подстраховался. Имея официальное разрешение начальства на дальнейшие шаги, он мог с чистой совестью идти на контакт с МИ-6: у КГБ не имелось ни малейших оснований подозревать его в неверности.

Одна из старейших уловок, к каким прибегает разведка, – так называемая подстава, когда одна сторона для виду заигрывает с кем-то из противоположного лагеря, обольщает его, делает соучастником своих игр и завладевает его доверием, а затем разоблачает его.

Бромхед раздумывал: а не сделался ли он мишенью такой кагэбэшной подставы? Если же нет, то неужели Гордиевский действительно пытается завербовать его? И как ему быть: проявить для вида интерес и посмотреть потом, как далеко готовы зайти Советы? Для Гордиевского же ставки были еще выше. Визит Каплана и последовавший за ним «подкат» Бромхеда могли быть частью одного хитроумного и коварного замысла, и – как знать – если он раскроет карты, то не схватят ли его с поличным? Конечно, Якушкин дал ему добро, но это не было слишком уж надежной индульгенцией. Если Гордиевский станет жертвой подставы со стороны МИ-6, на его карьере в КГБ можно ставить крест. Его отзовут в Москву. Потому что, следуя логике КГБ, всякий, кого пытался завербовать противник, автоматически становился – задним числом – подозрительной личностью.

Джеймс Джизус Энглтон, руководитель контрразведки ЦРУ в послевоенные годы, знаменитый своей крайней подозрительностью, называл шпионские игры «пустыней зеркал». В деле Гордиевского и впрямь уже появлялись причудливые отражения и преломления. Бромхед все еще делал вид, что устраивает случайную встречу между коллегами-разведчиками, пускай и находящимися по разные стороны линии фронта в холодной войне, – и одновременно гадал, не пытаются ли завербовать его самого. А Гордиевский притворялся перед кагэбэшным начальством, что это просто «выстрел наугад» со стороны британской разведки, приглашение на обед от случайного знакомого, – а про себя гадал, уж не готовит ли ему ловушку МИ-6.

Прошло три дня. Бромхед прошел по территории кладбища, находившегося за посольскими зданиями, пересек оживленную улицу Дага Хаммаршельда, вошел в отель «Остерпорт» и уселся в ресторане спиной к окну – так, чтобы «внимательно наблюдать за главным входом в обеденный зал». ПЕТ уже была извещена о том, где именно будет проходить встреча, но Бромхед настоял на том, чтобы никакой наружки рядом не было, – иначе Гордиевский, заметив ее, просто ретировался бы.

«Я внимательно присмотрелся ко всем сидевшим в ресторане. Мне важно было убедиться в том, что там нет больше никого из советского посольства. Всех сотрудников я знал в лицо по фотографиям, они были у нас в конторе. Похоже, вокруг расположились сплошь безобидные датчане или столь же безобидные туристы. Я сидел и гадал – придет ли Олег?»

Гордиевский вошел в ресторанный зал точно в назначенное время.

Бромхед не уловил в его лице ни намека на волнение, хотя Гордиевский «был внутренне напряжен, как будто готов к действиям». Потом Бромхед так описывал этот момент: «Он сразу же меня увидел. „Может быть, ему заранее сообщили, какой столик я зарезервировал?“ – подумал я, и меня охватила обычная шпионская горячка. Олег улыбнулся своей всегдашней дружеской улыбкой и зашагал ко мне».

Как только они принялись уплетать превосходные скандинавские закуски, которыми славился «Остерпорт», Бромхед «сразу же ощутил дружескую атмосферу». Разговор вращался вокруг религии, философии и музыки. Олег мысленно отметил, что его собеседник хорошо подготовился к встрече, раз заговорил на интересные для него темы. Когда Бромхед «неожиданно упомянул об огромной численности сотрудников КГБ, работающих под крышей советских посольств», Гордиевский ответил уклончиво. Русский говорил в основном по-датски, а англичанин отвечал ему на беспорядочной смеси датского, немецкого и русского. Эта языковая мешанина, напоминавшая шведский стол, порой вызывала у Гордиевского смех, хотя в его веселье и «не чувствовалось никакой издевки». Бромхед вспоминал потом: «Он вел себя совершенно непринужденно и явно понимал, что мы с ним оба – сотрудники разведки».

Когда подали шнапс и кофе, Бромхед задал ключевой вопрос: «Вам придется написать отчет о нашей встрече?»

Ответ последовал откровенный: «Скорее всего, да, но сделаю я это в самых общих словах».

Вот наконец-то проскользнул намек на тайный сговор. Можно сказать, мелькнула лодыжка, но сама нога так и не показалась.

И все равно Бромхед покинул ресторан «еще более озадаченным, чем прежде». Гордиевский намекнул на то, что он отчасти утаивает правду от КГБ. Но при этом вел себя в точности как человек, который считает себя охотником – не дичью. Бромхед отправил в штаб МИ-6 докладную записку. «Я подчеркнул свои опасения, что все проходит чересчур гладко, и у меня есть сильное подозрение, что он так мил со мной неспроста, а потому что хочет завербовать меня».

Гордиевский тоже отчитался перед Центром о своей встрече. Он составил пространный, пресный документ, из которого следовало, что встреча «представляла некоторый интерес». При этом он постарался «подчеркнуть бесспорную важность проявленной [им] инициативы». Серый кардинал «пришел в восторг» от его отчета.

А потом произошло нечто удивительное. А именно – ничего не произошло.

Дело Гордиевского заглохло. В течение восьми месяцев никто не делал попыток выйти с ним на связь. Почему – так и осталось загадкой.

Джеффри Гаскотт писал: «Оглядываясь вспять, думаешь: „Какой ужас, дело просто задвинули в дальний угол и забыли о нем на несколько месяцев“. Мы ждали донесений от датчан, ждали, когда вернется Бромхед. Но ничего не происходило. Бромхед отвлекся на что-то другое – он пас еще двух-трех типов, а с этим затея была очень уж рискованная, никто особенно ничего от нее не ждал». Наверное, Бромхед из-за своей подозрительности слишком уж нажал на тормоза. «Если действуешь чересчур напористо, чересчур поспешно, все может пойти наперекосяк, – говорил Гаскотт. – Когда все идет как надо, часто это происходит потому, что никто ни на кого не напирает». В данном случае от МИ-6 не исходило вообще никаких сигналов: «Это был наш прокол».

Однако в конечном счете как раз этот прокол и сработал. Поначалу, когда недели проходили одна за другой, а Бромхед все не предпринимал никаких попыток возобновить контакт, Гордиевский ощущал беспокойство, затем смятение, потом он разозлился – и наконец успокоился. Повисшая пауза дала ему время на размышления. Если бы это была подстава, МИ-6 наверняка действовала бы гораздо быстрее. Что ж, он подождет. А в КГБ тем временем забудут о встрече с Бромхедом. В шпионских делах, как и в любви, небольшая разлука, некоторая неопределенность, видимое охлаждение с одной или с другой стороны может снова пробудить желание. За восемь разочаровывающе пустых месяцев, которые последовали за тем обедом в отеле «Остерпорт», решимость Гордиевского возросла.

1 октября 1974 года на залитом утренним светом бадминтонном корте снова показался высокий англичанин – и опять предложил встретиться. Почему же Бромхед внезапно решил возобновить контакт? Дело в том, что его собирались перебросить в Северную Ирландию, где ему предстояло проводить подпольные операции против ИРА. Через несколько месяцев он должен был покинуть Данию. «Времени оставалось немного. Поэтому я решил, что хватит тратить его попусту», – написал позднее Бромхед, и из его бойких слов явствует, что сам он прекрасно сознавал, что до этого просто терял время зря. Они условились встретиться в только что открывшемся отеле «САС», принадлежавшем «Скандинавским авиалиниям», куда никогда не заглядывали сотрудники советских миссий.

Когда Олег пришел, Бромхед уже ждал его за угловым столиком у барной стойки. Астерикс и Обеликс, парочка агентов ПЕТ, пришли еще раньше и сидели в противоположном конце бара, пытаясь прикинуться ветошью за пальмой в горшке.

«Олег, точный, как часы, вошел в бар ровно в час дня. Угол, который я выбрал, был освещен тускло, и Олег начал оглядываться по сторонам. Тогда, чтобы отвлечь его внимание от соглядатаев, я быстро вскочил на ноги. И он, улыбаясь знакомой улыбкой, двинулся ко мне».

Атмосфера моментально изменилась. «Я решил, что пора брать инициативу в свои руки, – вспоминал позднее Гордиевский. – Я твердо знал, чего хочу, и очень надеялся, что он наконец перейдет к делу. Его одолевали примерно такие же мысли». Бромхед сделал первый ход. Ведь МИ-6 поручило ему показать, что все это не пустые заигрывания: «Когда нам принесли напитки, я взял быка за рога».

– Вы – из КГБ. Нам известно, что вы работали в Первом главном управлении по линии «Н» – в самом секретном из всех ваших отделов, который управляет нелегалами по всему миру.

Гордиевский не стал скрывать, что удивлен.

– Вы готовы разговаривать с нами о том, что вам известно? Гордиевский ничего не ответил.

Бромхед продолжал наседать:

– Скажите, кто там у вас является заместителем резидента по работе со средствами массовой информации, кто отвечает за сбор данных для политической разведки и за курирование агентов?

Последовала пауза, а затем русский расплылся в широченной улыбке.

– Да я же.

Теперь настал черед Бромхеда удивляться.

«У меня в голове вертелась мысль – заговорить о мире во всем мире и так далее, но чутье подсказывало мне, что Олегу подобной ерундой зубы не заговоришь. И все равно все шло как-то слишком гладко! Моя подозрительность не позволяла мне воспринимать этого человека таким, каким он казался. Мое чутье подсказывало мне, что это удивительно приятный человек и я могу ему доверять. с другой стороны, моя выучка и опыт общения с кагэбэшниками отчаянно призывали меня к осторожности».

Еще один рубеж был перейден, и оба это понимали. «Внезапно мы сделались чуть ли не коллегами, – писал Гордиевский. – Наконец мы начали говорить просто, без обиняков».

Теперь Бромхед перешел к решающему вопросу:

– Вы готовы встретиться со мной без свидетелей в надежном месте?

Русский кивнул.

А потом сказал нечто такое, что как будто переключило вдруг невидимый светофор с желтого на зеленый:

– Никто не знает, что я сейчас встречаюсь здесь с вами.

После их первой встречи Олег проинформировал начальство и составил письменный отчет. На эту же встречу он разрешения не получал. Значит, если в КГБ узнают, что он снова контактировал с Бромхедом и сохранил это в тайне, он пропал. Сообщив МИ-6, что он никому ничего не говорил, он тем самым подавал совершенно четкий сигнал о том, что готов переметнуться к противникам – и вверяет им свою жизнь. Он перешел роковую черту.

«Это был важный шаг, – вспоминал позднее Гаскотт. – Это прозвучало так, как если бы мужчина, встречаясь с женщиной, сказал ей: „Моя жена не знает, что я здесь“». Гордиевский ощутил огромное облегчение и мощный выброс адреналина. Они с Бромхедом условились встретиться через три недели в баре на окраине города. Гордиевский ушел первым. Бромхед – немного погодя. Наконец, из-за кадки с пальмой вышла парочка датских шпионов.

Этап ухаживания завершился: отныне майор КГБ Гордиевский работал на МИ-6. Агент Санбим был активирован.

В одно очистительное мгновение в углу копенгагенского отеля соединились все элементы давно назревавшего бунта: это были и гнев на преступления отца, в которых тот так и не признался, и приятие самим Гордиевским тихого сопротивления матери и тайной бабушкиной веры в Бога, и ненависть к системе, внутри которой он вырос, и любовь к западным свободам, с которыми он познакомился позже, и яростное возмущение советскими репрессиями в Венгрии и Чехословакии и строительством Берлинской стены, и его ощущение собственной драматичной судьбы, чувство своего культурного превосходства и вера в лучшее будущее, ждущее Россию. Отныне Олегу Гордиевскому предстояло вести две разные, параллельные жизни – обе тайные и к тому же враждебные друг другу. И переход к этому новому этапу произошел с особой прямотой, свойственной его характеру: он испытывал неколебимую, железную уверенность в том, что поступает абсолютно правильно. Искренне повинуясь моральному долгу, он безвозвратно изменил свою жизнь. Это была добродетельная измена.

Когда отчет Бромхеда поступил в Лондон, руководство МИ-6 провело встречу на своей учебной базе в форте Монктон – крепости наполеоновской эпохи вблизи Портсмута на южном побережье Англии. В десять часов вечера небольшая группа собралась там, чтобы обсудить доклад Бромхеда и выработать план дальнейших действий. «Вновь и вновь звучал вопрос: не провокация ли это?» – вспоминал Джеффри Гаскотт. Неужели высокопоставленный сотрудник КГБ действительно готов рисковать жизнью ради тайной встречи с известным оперативником МИ-6? с другой стороны, посмеет ли КГБ устроить такую подставу для собственного сотрудника? После напряженных дебатов все сошлись на том, чтобы приступать к действиям. Возможно, этот Санбим слишком хорош, чтобы все оказалось правдой, но он был и слишком хорош, чтобы упускать его.

Спустя три недели Бромхед и Гордиевский встретились в сумрачном, почти пустом баре. По пути туда оба тщательно проверили, что за ними нет слежки, и пришли «чистыми». Разговор был деловым, но часто спотыкался: серьезной помехой оставалось отсутствие общего языка. Английский и русский шпионы уже достигли взаимопонимания – просто они очень плохо понимали, что же именно говорится. Бромхед рассказал, что он скоро уедет из Копенгагена, поэтому ответственность за дальнейшие встречи будет передана его коллеге, старшему сотруднику разведки, который хорошо говорит по-немецки, так что Гордиевскому будет намного легче с ним объясняться. Бромхед найдет удобную явочную квартиру для встреч, познакомит Олега со своим преемником, а затем откланяется.

Секретарь миссии МИ-6 в Копенгагене снимала квартиру в столичном пригороде Шарлоттенлунде. Туда легко доехать на метро, а сама секретарь в нужное время будет просто уходить. Бромхед предложил Гордиевскому встретиться у порога мясной лавки неподалеку от дома, где находилась конспиративная квартира, в семь часов вечера еще через три недели. «У порога мясной лавки как раз удобно падала тень, там можно было укрыться от ярких фонарей. К тому же поблизости трудно было бы поставить наблюдателя – так, чтобы он сам не маячил издалека. К семи вечера улица должна была вымереть – в это время все датчане обычно уютно устраиваются перед телевизором».

Гордиевский прибыл на место в семь ровно. Через пару минут подошел Бромхед. После молчаливого рукопожатия англичанин сказал: «Пойдемте, я провожу вас». Явочная квартира, или, на шпионском жаргоне, ОПП, «оперативное подпольное помещение», находилась менее чем в 200 метрах, но Бромхед отправился туда окольным путем – на случай, если кто-то следовал за ними по пятам. «Было холодно, падали снежинки». Оба разведчика были закутаны в теплые пальто. Гордиевский шел молча, погруженный в свои мысли: «Впервые ступая на вражескую территорию, я не боялся, что меня похитят, а если и волновался, то только потому, что сознавал важность момента».

Бромхед отпер дверь квартиры, впустил Гордиевского, а потом налил ему и себе виски с содовой.

– Сколько у вас времени? – осведомился англичанин.

– Около получаса.

– Признаться, я удивлен, что вы пришли. Разве вы не подвергаетесь большому риску, когда вот так встречаетесь со мной?

Гордиевский немного помолчал, а потом «очень взвешенно» ответил:

– Это может быть очень опасно, но в данный момент мне кажется, что опасности нет.

Бромхед старательно объяснил на своей причудливой смеси языков, что завтра утром улетает в Лондон, а оттуда в Белфаст. Но через три недели он вернется, снова встретится с Гордиевским у порога мясной лавки, приведет его в эту квартиру и представит новому сотруднику, который и будет курировать его. О происходящем была извещена лишь небольшая группа сотрудников ПЕТ, однако его дело будет вести исключительно МИ-6. Бромхед заверил Гордиевского, что и в британской разведке ради его же безопасности о его существовании будет известно лишь горстке людей, причем большинство из них никогда не узнает его настоящего имени. Тот, кого ознакомили с деталями той или иной секретной операции, на языке разведки назывался «осведомленным»; с данным делом осведомят как можно меньше людей, и вести его будут при строжайших мерах безопасности, поскольку внутри ПЕТ и МИ-6 могут скрываться советские шпионы, готовые докладывать обо всем в Москву. Даже ЦРУ – ближайший союзник Британии среди иностранных разведслужб – останется здесь не у дел. «В таких благоприятных условиях мы заложим здоровую основу для наших отношений и начнем серьезное сотрудничество».

Уже прощаясь с Гордиевским, Бромхед подумал о том, как мало он, в сущности, знает об этом улыбчивом, с виду таком спокойном русском кагэбэшнике, который почему-то оказался готов рисковать жизнью ради тайного сговора с МИ-6. Вопрос денег даже не затрагивался. Как, впрочем, и вопрос личной безопасности Олега или его семьи и его возможного желания дезертировать. Они беседовали на общие темы – чаще всего о культуре и музыке, а не о политике, идеологии или жизни при советском режиме. О мотивах, двигавших Гордиевским, речь не заходила. «Я никогда не спрашивал его – почему он на это идет. Даже времени на это не было».

Эти вопросы не давали Бромхеду покоя и на следующее утро, когда он прибыл в лондонский штаб МИ-6. Начальник отдела, заведовавшего советским блоком, поспешил успокоить его. «Он был очень опытен по части КГБ и достаточно осторожен, но, по его словам, тут мы наблюдали уникальную ситуацию, и следовало извлечь из нее максимальную выгоду. Это был первый случай, когда сотрудник КГБ – любого ранга – вот так с ходу положительно реагировал на британскую попытку сближения». Еще он сказал, что советские спецслужбы слишком подозрительны, чтобы устраивать подставу с участием человека, имеющего доступ к настоящим секретам. «Они еще ни разу не подсылали к нам действующего сотрудника КГБ… Они просто настолько не доверяют своим же, что никому не позволяют вступать в контакты с [западными] кураторами».

Руководство МИ-6 было настроено оптимистично: агент Санбим может принести эпохальный успех. Гордиевский казался искренним. Бромхед продолжал сомневаться. Пока что русский шпион не только не предоставил ни крупицы полезных разведданных, но даже не удосужился раскрыть мотивы своих действий.

Передача агента от одного куратора к другому – процесс сложный и порой обременительный, особенно если агент завербован совсем недавно. В январе 1975 года, через три недели после отъезда из Копенгагена, Бромхед «тихо и анонимно просочился обратно в Данию»: он прилетел в Гётеборг в Швеции, а там его встретил сотрудник ПЕТ Винтер Клаусен. с трудом втиснувшись на пассажирское место в «фольксвагене» рядом с «необъятной тушей» улыбчивого Обеликса, он пересек датскую границу и поселился в «надлежаще безликой и окраинной» гостинице при копенгагенском торговом центре «Люнгбю».

Нового куратора Гордиевского звали Филип Хокинс. Он прилетел из Лондона по фальшивому паспорту. «Он вам понравится», – пообещал Бромхед Олегу. Правда, сам он в этом сильно сомневался. «Мне он сразу не понравился. Я решил, что это первосортный говнюк». Это было и неверно, и несправедливо. Адвокат по образованию, Хокинс был суров, любил точность и нисколько не походил на Бромхеда.

Встретив Гордиевского возле мясной лавки, Бромхед препроводил его на явочную квартиру, где их уже ждал Хокинс. Гордиевский присмотрелся к своему новому куратору. «При виде этого крепко сложенного и обладавшего, судя по всему, недюжинной силой человека мне стало как-то не по себе». Хокинс стал общаться с новым агентом «во враждебной, чуть ли не угрожающей манере». По-немецки он говорил церемонно и несколько скованно.

Бромхед с серьезным видом пожал руку Гордиевскому, поблагодарил его за все, что тот делает, и пожелал ему удачи. Уже сидя в машине, Бромхед ощутил смесь разнородных чувств: сожаление (потому что русский шпион вызывал у него симпатию и восхищение), тревогу (потому что он продолжал опасаться подлянки со стороны КГБ) и огромное облегчение от того, что лично для него с этим делом теперь покончено.

«Я был страшно рад, что выхожу из игры, – писал позднее Бромхед. – Я не мог отогнать от себя мысль, что, быть может, я выкопал бездонную „яму для слонопотама“ и моя родная служба вот-вот нырнет в нее с головой».