Шпион и предатель. Самая громкая шпионская история времен холодной войны

На Гордиевского глубоко повлияли несколько месяцев, проведенные в Восточной Германии: он стал свидетелем масштабного физического и символического разделения Европы на два враждебных идейных лагеря; он вкусил культурных плодов, остававшихся для него запретными в Москве; наконец, он приступил к шпионской деятельности. «Я очень радовался тому, что уже немного познакомился с работой, которая мне, может быть, предстояла, если я когда-нибудь буду работать на КГБ».

На самом деле он уже на него работал.

Когда Гордиевский вернулся в Москву, ему было велено явиться на службу в КГБ 31 июля 1962 года. Почему же он пошел работать в организацию, навязывавшую стране идеологию, которая уже начала вызывать у него неприятие? Работа в КГБ была очень престижна и сулила заграничные командировки. Секретность соблазнительна. К тому же Гордиевский был честолюбив. А КГБ еще мог измениться. Измениться мог и он сам. Измениться могла и Россия. А зарплата и привилегии были весьма заманчивыми.

Ольга Гордиевская пришла в замешательство, когда узнала, что младший сын собрался вслед за отцом и братом поступить на службу в разведку. Она впервые открыто выплеснула злость и на государственный режим, и на аппарат угнетения, который этот режим поддерживал. Олег уточнил, что будет работать не на внутреннюю, а на внешнюю разведку, на Первое главное управление. Это же элитная организация, туда берут интеллектуалов, которые владеют иностранными языками и выполняют сложную работу, требующую особых навыков и хорошего образования. «Это вообще не похоже на КГБ, – убеждал он мать. – Это разведка и дипломатическая работа». Ольга отвернулась и вышла из комнаты. Антон Гордиевский молчал. Олег не заметил в поведении отца никакой гордости. Уже много лет спустя, осознав весь масштаб сталинских репрессий, Гордиевский задумался: быть может, его отец, который в ту пору уже готовился уходить в отставку, «стыдился всех тех преступлений и зверств, которые были на счету энкавэдэшников, и попросту боялся обсуждать работу КГБ с родным сыном». А может быть, Антон Гордиевский держался за свою двойную жизнь, хранил верность КГБ и был слишком напуган, чтобы предостеречь или отговорить сына.

В то последнее лето, когда Гордиевский еще оставался гражданским лицом, он поехал вместе со Стандой Капланом в летний студенческий лагерь на побережье Черного моря. Каплан решил задержаться в СССР еще на месяц, прежде чем возвращаться на родину, где его ждала работа в StB (Statni bezpeinost) – грозной службе безопасности Чехословакии. Вскоре двум друзьям предстояло сделаться коллегами, союзниками по шпионажу в пользу социалистического содружества. Целый месяц они жили в палатках среди сосен, каждый день бегали, плавали, загорали и разговаривали о женщинах, музыке и политике. Каплан все более критично смотрел на коммунистическую систему. Гордиевскому льстило, что друг делится с ним такими опасными откровениями: «Между нами было полное взаимопонимание и доверие».

Вскоре после возвращения в Чехословакию Каплан прислал Гордиевскому письмо. Посплетничав о девушках, с которыми он недавно познакомился, и помечтав о том, как здорово они с Олегом проведут время, если тот приедет к нему в гости («Мы опустошим все пивные и винные погреба в Праге»), Каплан обратился к другу с весьма значимой просьбой: «Олег, у тебя случайно нет того номера „Правды“, где напечатали стихотворение Евтушенко о Сталине?» Речь шла о стихотворении Евгения Евтушенко «Наследники Сталина», в котором один из наиболее прямодушных и влиятельных поэтов тех лет обрушивался с откровенными нападками на сталинизм. Поэт обращался с просьбой к правительству – усилить караул у кремлевской стены, «чтоб Сталин не встал» из гроба, и с тревогой говорил о том, что некоторые люди в руководстве страны – «наследники Сталина» – и сейчас «тоскуют о времени старом», об эпохе лживых обвинений и лютого террора против невинных людей. Там были такие строки: «Пусть мне говорят: „Успокойся…“ – спокойным я быть не сумею, / Покуда наследники Сталина живы еще на земле». Когда это стихотворение поместили в официальной газете компартии, оно стало настоящей сенсацией, а потом его перепечатали и в Чехословакии. «У нас некоторые люди отреагировали на него очень бурно, причем с оттенком недовольства», – писал Каплан Гордиевскому. Он писал еще, что хотел бы сравнить чешский перевод с русским подлинником. Но в действительности Каплан посылал своему другу зашифрованный тайный сигнал, который следовало понимать так: он разделяет чувства Евтушенко и, как и поэт, не собирается безучастно мириться с мрачным наследием Сталина.

Краснознаменный институт КГБ, находившийся в гуще лесов километрах в семидесяти от Москвы, носил кодовое название школа № 101. Это звучало ироничной и совершенно непреднамеренной аллюзией на комнату 101 из романа «1984» Джорджа Оруэлла – так там называлась подземная камера пыток, где партия ломала волю заключенных, стращая их тем, чего они боялись больше всего на свете.

В этой школе Гордиевскому вместе с другими ста двадцатью стажерами КГБ предстояло постигать сокровенные тайны советского шпионского ремесла – разведки и контрразведки, вербовки и ведения разведчиков – легальных и нелегальных, агентов и двойных агентов. Еще там знакомились с оружием, овладевали приемами рукопашного боя и методами слежки, осваивали мудреную науку и язык этой странной профессии. Особое внимание уделялось умению заметить слежку и оторваться от нее (на кагэбэшном жаргоне это называлось «проверкой», а по-английски – dry-cleaning, «химчисткой»): по каким признакам понять, что за тобой хвост, и как от него уйти, чтобы этот уход выглядел не преднамеренным, а случайным, потому что объект, который явно «восприимчив к надзору», – скорее всего, обученный оперативник. «Поведение разведчика не должно вызывать подозрение ни у профессиональных, ни у случайных наблюдателей^[5], – внушали стажерам инструкторы КГБ. – Если служба наружного наблюдения отмечает, что иностранец грубо проверяется, у нее появляется стимул работать конспиративнее, изобретательнее и настойчивее».

В любой секретной операции самое важное – это умение вступить в контакт с агентом так, чтобы этого никто не заметил, даже если ведется слежка. В западном шпионском обиходе о сотруднике или агенте разведки, который действует незамеченным, говорят буквально, что он «почернел». Проходя испытание за испытанием, студенты школы КГБ должны были установить контакт с тем или иным лицом в точно указанном месте, передать ему или получить от него информацию, попытаться установить, ведется ли за ними наблюдение, и если да, то как именно, как бы невзначай оторваться от преследователей и прибыть в назначенное место безупречно «чистыми». Надзор находился в ведении Седьмого управления КГБ. К тренировочным «проверкам» привлекались профессиональные наблюдатели, виртуозно владевшие мастерством уличной слежки за подозреваемым, и к концу каждого дня студент-стажер и команда наружного наблюдения сверяли позиции и делились впечатлениями. «Проверка» была изнурительной состязательной операцией, которая занимала много времени и выматывала нервы. Гордиевский обнаружил, что у него все отлично получается.

Олег научился оставлять в общественных местах условные сигналы (например, можно было начертить что-то мелом на столбе уличного фонаря), которые ничего не говорили случайному постороннему взгляду, но служили тайным знаком другому шпиону о встрече в условленном месте в условленное время; научился технике «моментальной передачи», при которой записка или какой-то предмет незаметно передавался напрямую другому человеку; научился создавать «мертвый почтовый ящик» (шпионский тайник), то есть оставлять в конкретном месте записку или деньги, чтобы потом, без прямого контакта, их забрал оттуда другой человек. Он изучил коды и шифры, опознавательные сигналы, тайнопись, научился делать микрофотоснимки (наряду с обычными) и маскироваться. Кроме того, будущим шпионам преподавали политэкономию и другие идеологические дисциплины, чтобы сцементировать все их знания марксизмом-ленинизмом. По замечанию одного из товарищей Олега по учебе, «эти шаблонные формулы и понятия носили характер ритуальных заклинаний, служили своего рода ежедневным, ежечасным подтверждением верности». Опытные специалисты, уже успевшие послужить за рубежом, читали лекции по западной культуре и этикету, чтобы подготовить новобранцев к правильному пониманию буржуазного капитализма – и к борьбе с ним.

Гордиевский получил свой первый шпионский псевдоним. И советские, и западные разведслужбы применяли один и тот же метод при выборе псевдонима: он должен был напоминать настоящую фамилию, начинаться с той же буквы, потому что если кто-то, обращаясь к шпиону, произнес бы его настоящую фамилию, то другой, знающий его только по шпионскому псевдониму, вполне мог бы решить, что просто ослышался. Гордиевский выбрал псевдоним Гвардейцев.

Как и все остальные студенты, он поклялся в пожизненной верности КГБ: «Обязуюсь защищать мою страну до последней капли крови и хранить государственные тайны». Эту присягу он принес без колебаний. А еще он вступил в партию – это тоже было обязательным условием для допуска в разведсообщество. Возможно, он и колебался (как и многие), но это не помешало ему поступить в КГБ и стать коммунистом с чистосердечными намерениями и искренностью. Кроме того, КГБ притягивал его. Годовой курс обучения в школе № 101 вовсе не обернулся для Олега оруэлловскими кошмарами, а оказался самым приятным периодом его молодости. Это было время волнующих открытий и надежд. Его товарищей по учебе взяли в школу разведчиков за интеллект и идейное послушание, но еще и за тягу к приключениям, которая характерна для всех спецслужб. «Мы выбрали работу в КГБ, потому что она сулила настоящую деятельность». Секретность создает крепкие узы. Даже родители Олега плохо представляли себе, где их сын и чем он занят. «Попасть на службу в ПГУ было предметом затаенных или открытых мечтаний большинства молодых сотрудников госбезопасности, но лишь немногие удостаивались этой чести, – писал позднее Леонид Шебаршин, который учился в школе № 101 приблизительно в ту же пору, что и Олег Гордиевский, а со временем дослужился до должности начальника Первого главного управления КГБ. – Сама специфика работы сплачивала разведчиков в своеобразное товарищество со своими традициями, дисциплиной, условностями, особым профессиональным языком». Летом 1963 года Гордиевского окончательно приняли в кагэбэшное братство. Когда он клялся защищать Родину до последнего вздоха и до последней тайны, он ничуть не кривил душой.

Василий Гордиевский усердно работал на Управление «С» – отдел нелегальной разведки ПГУ. А еще он начал крепко пить – что вовсе не считалось серьезным недостатком, ведь в органах разведки высоко ценили способность поглощать после работы водку в огромных количествах и при этом держаться на ногах. Как специалист по нелегалам, он переезжал с места на место под разными вымышленными именами, служил в подпольной сети, передавал сообщения и деньги другим тайным агентам. Василий никогда не рассказывал младшему брату о своей деятельности, лишь ронял намеки, из которых можно было понять, что ему доводилось бывать в разных экзотических странах: Мозамбике, Вьетнаме, Швеции и ЮАР.

Олег надеялся, что и его вслед за братом отправят в это волнующее зарубежное подполье. Но вместо этого его определили в Управление «С» в Москве, где ему предстояло готовить документы для других нелегалов. 20 августа 1963 года, старательно скрывая разочарование, Гордиевский надел свой лучший костюм и явился на службу в штаб КГБ. Этот комплекс зданий неподалеку от Кремля – полутюрьма-полуархив – был кипучим руководящим центром советской разведки. Сердцем этой единой системы было зловещее здание на Лубянке – дворец в классицистическом стиле с элементами барокко, изначально построенный как доходный дом страхового общества «Россия». В подвалах этого здания находились пыточные камеры КГБ. Сами кагэбэшники называли свой главный корпус Монастырем или просто Центром.

Вместо того чтобы отправиться засекреченным агентом в какие-нибудь заманчивые заграничные края, Гордиевский уныло перекладывал бумажки и, как «раб на галерах», заполнял бланки. Каждому нелегалу требовалось создать фальшивую личину, которая выглядела бы убедительно, – по сути, вызвать из небытия нового человека с полностью вымышленной биографией и поддельными документами. Каждого такого нелегала полагалось опекать, инструктировать и финансировать, а для этого задействовалась сложная сеть условных сигналов, шпионских тайников и моментальных передач. Особенно перспективной страной для внедрения нелегалов считалась Британия, поскольку там не существовало внутренних паспортов и единой системы гражданской регистрации. К главным мишеням относились и Западная Германия, Америка, Австралия, Канада и Новая Зеландия. Олег, попавший в германский отдел, целыми днями придумывал биографии несуществующим людям. Два года он жил в мире двойных жизней, отправлял за границу новых шпионов с поддельными именами и паспортами и встречал тех, кто оттуда возвращался.

В Центре то и дело появлялись живые призраки – герои советской разведки, уже впавшие в старческое слабоумие. В коридорах Управления «C» Гордиевского познакомили с Кононом Трофимовичем Молодым, известным как Гордон Лонсдейл, – одним из самых успешных в истории разведчиков-нелегалов. В 1943 году КГБ завладел документами умершего канадского ребенка по имени Гордон Арнольд Лонсдейл и передал их Молодому, который вырос в Северной Америке и безупречно говорил по-английски. В 1954 году Молодый-Лонсдейл поселился в Лондоне и, прикидываясь общительным предпринимателем, торговцем музыкальными автоматами и жевательной резинкой, создал так называемое Портлендское шпионское кольцо – сеть завербованных осведомителей, которые занялись сбором секретных данных, связанных с военно-морским флотом. (Перед отъездом из Москвы кагэбэшный дантист просверлил ему в зубах несколько лишних дырок, и потому Молодому достаточно было просто открыть рот и продемонстрировать эти фирменные кагэбэшные полости, чтобы удостоверить свою личность в глазах других советских шпионов.) После слива информации одним кротом из ЦРУ Молодого арестовали и признали виновным в шпионаже, хотя даже в ходе процесса британский суд так и не выяснил его настоящее имя. Молодый вернулся в Москву незадолго до того, как его встретил Гордиевский: его обменяли на британского предпринимателя, арестованного в Москве по обвинению в шпионаже. Не менее легендарной фигурой был Вильям Генрихович Фишер, он же Рудольф Абель, – нелегал, получивший за свою шпионскую деятельность в США приговор к тридцати двум годам тюремного заключения и обменянный в 1962 году на Гэри Пауэрса – летчика сбитого над территорией СССР самолета U-2.

Но самым знаменитым советским шпионом, находившимся частично в отставке, был британец – двойной агент Ким Филби. Он был завербован НКВД в 1933 году, потом поднимался по служебной лестнице в МИ-6 и поставлял обширные разведданные уже КГБ и, наконец, в январе 1963 года, к глубочайшему и непреходящему замешательству британского правительства, бежал в СССР. Теперь он жил в комфортабельной квартире в Москве, опекаемый кураторами, оставаясь при этом «англичанином до кончиков пальцев»^[6], как выразился один сотрудник КГБ: читал таблицы с результатами крикетных матчей в старых выпусках The Times, ел оксфордский мармелад и часто напивался до полнейшего беспамятства. В КГБ Кима Филби чтили как живую легенду, и изредка он продолжал выполнять разные поручения для советской разведки: например, проводил обучающий курс для англоязычных сотрудников, анализировал отдельные дела и даже помогал подбадривать советскую команду хоккеистов.

Как и Молодый и Фишер, Филби читал лекции молодым шпионам, которые слушали как завороженные. Однако их реальная жизнь по окончании настоящей работы на КГБ складывалась как угодно – только не счастливо. Молодый запил и умер при загадочных обстоятельствах, когда собирал грибы в лесу. Фишер глубоко во всем разочаровался. Филби пытался покончить с собой. Все трое впоследствии удостоились особой почести: их портреты растиражировали на советских почтовых марках.

Для всякого, кто присмотрелся бы повнимательнее (а такое желание возникало мало у кого из русских), контраст между окружавшими КГБ мифами и действительностью был совершенно очевиден. Лубянский Центр представлял собой безупречно чистый, ярко освещенный, аморальный бюрократический аппарат, учреждение одновременно беспощадное, чопорное и пуританское, где со скрупулезным вниманием к мелочам замышлялись международные преступления. с первых дней своего существования советская разведка действовала без малейшей оглядки на этические соображения. Помимо сбора и анализа разведданных в ведении КГБ находились политические войны, манипуляция СМИ, дезинформация, подлоги, запугивание, похищения людей и убийства. Тринадцатый отдел КГБ, или Управление особых заданий, специализировался на саботаже и политических убийствах. Гомосексуализм в СССР был вне закона, но гомосексуалов вербовали, чтобы те заманивали иностранцев-геев, которых затем можно было шантажировать. КГБ отличался беззастенчивой беспринципностью. В то же время там царили ханжество, лицемерие и показная мораль. Сотрудникам запрещалось употреблять алкоголь в рабочие часы – хотя в любое другое время многие чудовищно пьянствовали. Во всех отделах КГБ напропалую сплетничали о личной жизни коллег, как и во многих других учреждениях, – с той только разницей, что в Центре скандалы и зубоскальство могли запросто погубить и карьеру, и даже жизнь того, кто становился предметом злословия. КГБ проявлял навязчивый интерес к семейной жизни своих сотрудников, потому что в СССР ничья жизнь не могла оставаться частной. Сотрудникам КГБ полагалось жениться, заводить детей и жить дальше в браке. Такие правила диктовались не только стремлением к полному контролю, но и трезвым расчетом: считалось, что женатый кагэбэшник менее предрасположен к перебежке во время заграничной командировки, поскольку в случае государственной измены его жена и дети окажутся в заложниках.

Проработав в Управлении «С» два года, Гордиевский понял, что ему не светит участь брата: никто не собирался посылать его за границу тайным агентом. Но, возможно, именно из-за Василия самого Олега и не отправляли на нелегальную работу: по логике КГБ, если за границей, тем более в одной стране, окажутся сразу два близких родственника, то у них может возникнуть больший соблазн переметнуться к противнику.

Гордиевский изнывал от скуки и досады. Работа, от которой он ждал приключений и воодушевления, обернулась смертельной тоской. Страны за «железным занавесом», о которых он читал в западных газетах, оставались мучительно недосягаемыми. И тогда Гордиевский решил жениться. «Я хотел как можно скорее попасть за границу, а КГБ никогда не посылал за границу неженатых. Мне нужно было срочно найти себе жену». В идеале требовалась женщина со знанием немецкого – тогда их могли бы отправить в Германию вместе.

Елена Акопян, наполовину армянка, умная, темноволосая и очень острая на язык девушка, училась на преподавателя немецкого языка. Ей был двадцать один год. Олегу некоторое время казалось привлекательным ее виртуозное умение сразить собеседника наповал короткой язвительной репликой. Они познакомились у общего друга. Чувство, которое между ними вспыхнуло, определялось не столько страстью, сколько общими честолюбивыми стремлениями. Как и Олег, Елена жаждала попасть за границу и мечтала вырваться за пределы тесной квартирки, где жила пока что ввосьмером с родителями, братьями и сестрами. У Гордиевского уже было несколько романов с девушками, но они длились недолго и особой радости не принесли. Елена куда больше походила на современную советскую женщину – она была менее скована условностями, чем те студентки, с которыми Олег общался раньше, и обладала непредсказуемым чувством юмора. Она провозглашала себя феминисткой, хотя в 1960-е годы само это понятие в России имело весьма ограниченное употребление. Гордиевский внушил себе, что любит Елену. Как позже объяснял он сам, они решили пожениться, «не потрудившись как следует присмотреться друг к другу», а через несколько месяцев без особой шумихи сыграли свадьбу в силу причин, далеких от романтических: она увеличивала шансы Олега на повышение по службе, а он становился ее паспортом для выезда из Москвы. Это была кагэбэшная разновидность брака по расчету, хотя ни Олег, ни Елена не признавались в этом друг другу.

В конце 1965 года произошел тот перелом, которого так ждал Гордиевский. Освободилось место куратора, руководившего нелегалами в Дании. Прикрытием для разведывательной работы служила должность консульского сотрудника, занимавшегося визами и наследственным делами; на самом же деле Олегу предстояло работать на линию «Н» (от слова «нелегалы»), отвечавшую за оперативную деятельность Управления «С».

Гордиевскому предложили управлять сетью подпольных шпионов в Дании. Он принял это предложение с готовностью и восторгом. Как заметил Ким Филби после того, как его завербовал НКВД в 1933 году: «Я не колебался. Когда тебя зовут в элитную группу, сомнений не возникает»^[7].